Нечёт
Адель снился сон. В этом сне она находилась в каком-то очень красивом месте. Она точно знала, что это место существовало на самом деле, просто это было давно, а сейчас путь к нему был позабыт. Надежды на то, что всё вспомнится само, не было, и сейчас она смотрела вокруг широко открытыми глазами, впитывая впечатления, стараясь запомнить как можно больше, надеясь тем самым разбудить в своём сердце нечто, что поведёт её вперёд и поможет сделать правильные и нужные выводы. Пейзаж был смутно знаком: нагромождения камней, больше напоминавших огромные каменные столбы, сменяли узенькие лужайки с рыжевато-жёлтой растительностью, причудливо изогнутыми невысокими деревьями, которые слабо шелестели маленькими, словно игрушечными, листочками. Девушка шла по просёлочной дороге, извивавшейся так хитро и своенравно, словно никак не могла решить куда же ей повернуть: на север, на юг, на запад или же на восток. Нерешительная тропинка вела её довольно долго, и вот, внезапно кувыркнувшись в глубокую низину, прятавшуюся за широким и высоким каменным уступом, она, наконец, побежала ровно и спокойно, как будто завидела, наконец, впереди цель своего путешествия и была рада ей, и спешила к ней словно щенок, нагулявшийся и уставший, знающий, что там его ждут ласковые руки и тёплый обед. Там, впереди, куда обратился жадный взор, было очень много белых цветов, белых и таких пушистых, похожих на маленьких, круглых птичек, кажется, они назывались «серо-зелёные зонтичники». Орнитология не та наука, которой Адель учили в приюте и потом… в том доме. Даже во сне она почувствовала, как её охватывает страх и ненависть, а потому и во сне не могла назвать тот дом как-то иначе, поскольку опасалась возрождения чувств и эмоций, которые выпроводили её из того дома. Однако сейчас не время было думать о нём, и Адель легко выбросила из головы неприятные мысли. Они бежали от неё тем быстрее, чем яснее было для неё желание как можно скорее достичь дома, который понемногу вырастал из-за горы. Тропинка взбиралась вверх и вверх, и с каждым шагом всё яснее и яснее становилось то, что этот дом ей тоже знаком, но он был другим, не таким, как тот. Вспомнив, она почувствовала, как внезапно заныло сердце, но не от тревоги и страха, не от ненависти, а от жалости и понимания конечности всего, что может быть тёплого и нежного в жизни. Но вот сейчас время сделало кувырок и вернулось туда, где она хотела побывать всем сердцем. Надолго ли? Это было ей неведомо. Она старалась использовать предоставленный ей шанс несмотря на то, что это путешествие было иллюзией. Она понимала, что видит сон и восхищалась тем, что он казался таким реальным. Адель заторопилась и незаметно перешла на бег. Она была совершенно уверена, что там её ждёт что-то очень приятное. Ленточки и колокольчики, навязанные по концам крыши издавали едва слышный звон и шуршание. Звук этот не выпячивал себя, но вливался в общий хор шелестевшей листвы и незатейливого чивиркания невидимых птиц. На обширной пустой террасе было сумрачно, бумажные шторки, разрисованные причудливыми птицами, были опущены; здесь пахло деревом и ещё чем-то сладковатым, чего Адель не могла определить и назвать сразу, и в следующую секунду уже забыла, что хотела вспомнить и назвать, поскольку новая задача открылась перед ней, которую она непременно должна была понять и решить. Адель сняла обувь у порога, не решаясь пройти в обуви по тщательно вымытым и выскобленным доскам пола. Пол оказался тёплым и приятным и ей вдруг захотелось сесть прямо тут, где стояла она, и отдохнуть от пути, который, она знала это, был многотруден и долог. Она шла сюда очень давно — пришло внезапное озарение. И такое же озарение нарисовало перед ней картину, скрывавшуюся за бумажными раздвижными дверями, которые тут же бесшумно разъехались в стороны, едва она подумала о том, как бы ей заглянуть дальше. Адель двинулась, чувствуя, что с каждым шагом становиться всё меньше и меньше, но не обратила на это никакого внимания. И через порог в другую комнату уже шагнула маленькая девочка с пышными распущенными волосами, одетая в серенькое простенькое ханьфу, совсем не новое, но чистое и не рваное. В комнате было светло и пахло травами, пол устилали старенькие циновки. Мебели почти не было. Маленькая Адель застыла, удивлённо разглядывая представшую перед ней картину. Озорной взгляд, брошенный из-под длинных, пушистых ресниц, встретил её, а она замерла, оробев, и даже начала пяткой нащупывать путь к отступлению. Мальчишка, сидевший на корточках в дальнем углу, приветливо улыбнулся, словно понял, что она испугалась, и даже осознал, чего именно. — Здравствуй! Иди сюда… смотри… Она не могла справиться с любопытством, да и мальчик выглядел дружелюбно. Девочка подошла, присела рядом. — Кто это? Зачарованно разглядывая зверька в большой деревянной клетке, спросила она. — Это лисёнок, — пояснил мальчик, — я нашёл его в силках, он был ранен… Видишь лапка? Но я его вылечу и выпущу. Мальчик счастливо рассмеялся. Смех его был мелодичен, а ещё от его смеха в комнате стало как будто светлее, а большая Адель вдруг подумала мимоходом, что мальчик был на самом деле гораздо старше, чем показалось ей при первой встрече. Здесь ему было не меньше двенадцати, а значит, он был старше её лет на пять. Почему же тогда, в первый раз, она решила, что они — ровесники? Однако она тут же отошла в сторону, позволяя воспоминаниям резвиться дальше. Этот дом и этот мальчик были одними из редких славных мгновений в её жизни, которые она старалась не забыть. Некоторое время дети сидели молча, разглядывая животное. — Как тебя зовут? — внезапно спросил мальчик, и маленькая Адель не знала, как ответить на этот вопрос. Она хотела назвать другое имя, которое помнила уже довольно смутно, но вспомнила, что мама не велела называть его никому постороннему, но то имя ей очень нравилось. Оно было похоже на жужжание шмеля. Она хотела назвать его ещё и потому, что чувствовала, что забывает его и знала откуда-то, что делать это ни в коем случае нельзя, потому что только эти несколько осмысленных букв связывали её с матерью и с историей её семьи. Ведь у неё была семья, и совсем неправда, что ей сказали недавно будто она сирота. Ребёнок сопротивлялся этому заявлению что было сил, но сил у неё было совсем мало, поэтому она и хотела назвать своё имя, настоящее имя, но нарушить материнский запрет боялась. И в то же время ей хотелось подружиться с эти мальчиком таким славным и добрым на вид, а дружбу нельзя начинать с неправды. Маленькая девочка задумалась. Новое имя, которое ей дали, девочке совсем не нравилось. Оно было грубым и никак не запоминалось. Пока она думала, как представиться, мальчик, белозубо улыбнувшись, сказал: — Меня Том зовут. Мне это имя уже здесь дали. Мне оно нравится. Мне сказали, что я выжил после кораблекрушения, хотя я не могу понять, как я, маленький ребёнок, мог остаться в живых, если все взрослые погибли? Разговаривая с ней, он между делом чистил клетку, перевязывал раненую лапку и кормил лисёнка. Животное покорно сносило все манипуляции, позволяя передвигать себя и перекладывать, как угодно. — И ты веришь тому, что тебе сказали? — робко спросила девочка. — Да, — просто ответил Том, и мгновение спустя резонно добавил, — другого объяснения у меня ведь всё равно нет. — Ты совсем ничего не помнишь… ну, из прошлой жизни? — Нет. — А вот я — помню. — Тебе, наверное, очень плохо? — тихо спросил Том и, поймав вопросительный взгляд, осторожно проговорил: — Ну, у нас здесь все сироты, значит, ты… у тебя… Он замолчал, не зная, как закончить фразу. — Нет! Мама у меня есть! И я её найду! Взрослая Адель, поразилась той силе уверенности, которая прозвучала в голосе её маленькой копии. Она и не догадывалась, что так хорошо помнит каждое слово разговора и все интонации. Конечно, этот разговор произошёл вовсе не в её родном доме. Это был просто выбор её тоскующего сердца. Она очень хотела увидеть что-то, что могла в своём шатком и неуверенном состоянии счесть за твёрдую основу. Подсознание сжалилось над ней и удивило её: она не ожидала, что помнит настолько много. К тому моменту, когда Адель-зритель вернулась к картине, вставшей перед её глазами, во сне прошло много времени. Она поняла это по изменившемуся освещению в комнате и немного изменившимся участникам сновидения. — А можно я? Девочка робко протянула руку. — Можно, только осторожнее. Меня он знает, неизвестно, как он поведёт себя с тобой. — Я только его поглажу. Она осторожно просунула пальчик сквозь прутья клетки. К общему удивлению и радости лисёнок не только не испугался её, но даже потянулся навстречу и позволил почесать себя за ушком. Девочка радостно засмеялась и захлопала в ладоши. Радость её была такой бурной, что лисёнок испугался и отбежал в дальний угол клетки. — Не переживай, он сейчас освоится, — успокоил её новый друг, — просто животные не любят громких звуков. Он внимательно посмотрел на девочку, и Адель, наблюдавшая эту встречу спустя тысячи минут и сотни часов и дней, вспомнила насколько неуютно ей было тогда под его цепким, суровым и совсем недетским взглядом, хотя маленькой Адель было невдомёк, отчего вдруг морозно и темно стало вокруг. Но суровый взгляд сменился почти в ту же минуту, стал весёлым и беспечным, словно Том, имея внутри себя глухую, ледяную тоску или знание чего-то, что морозило посильнее стужи Драконьего хребта, иногда просто уставал скрывать это, держать цепко, чтобы, не дай Архонт, не остудить кого-нибудь случайно подвернувшегося до смерти, и оно вырывалось наружу на несколько секунд, и пировало в его взоре, пока хозяин чинил прутья клетки и устанавливал новый запор вместо сорванного. Адель подумала, что это свойство — мгновенного переключения настроения, отражавшегося во взгляде, — осталось с этим мальчиком даже тогда, когда он вырос. — Том… — А? — Том, откуда у тебя синяки? Когда она была маленькой, она не боялась задавать прямые вопросы. Это уже потом, в том доме, ей доступно объяснили, что хорошенькие девочки должны быть глупенькими и не задавать неудобных вопросов. И снова эти мысли о том доме! Она не могла справиться с ними даже во сне и проснулась от своего крика.***
Она знала, что того дома уже не существует, ей сказали об этом, едва она очутилась в крепости, и эта новость надолго выбила её из колеи. Она и без того была ещё совсем слаба тогда и тюремный лазарет покинуть ей не позволяли, хотя раны на удивление хорошо заживали и голова уже начинала покрываться слабеньким детским пушком. От этой новости раны на боку разошлись и стали кровоточить, и только благодаря счастливой случайности она не запачкала простыни, иначе ей крепко попало бы от прачек, обстирывающих бараки. Тогда она ещё не знала, что для того, чтобы быть с ними в хороших отношениях, нужны купоны — специальная валюта подводной тюрьмы. Впрочем, она тогда вообще ничего не знала. Когда она планировала свою месть, она не рассчитывала остаться в живых. Архонты распорядились иначе. Радовалась ли она этому? Нет. Очнувшись в лазарете следственного изолятора, Адель долго не могла вспомнить: кто она и как очутилась в этих стенах, а вспомнив, попыталась покончить с собой. Однако в её состоянии это было невозможно сделать — она и головы от подушки не могла поднять, пришлось использовать подручные средства: полотенца и железные перекладины кровати. Сил у неё не хватило, а потом её руки просто приковывали к кровати и так было до тех пор, пока она не окрепла, но и тогда её поместили в открытую камеру с стеной-решёткой, и она находилась под неусыпным надзором стражи. Чем дальше отходили от неё события, тем тише она становилась. Она не перестала ненавидеть и считать себя правой в тех событиях, причиной которых стала, но чем дольше шло следствие, тем чаще она задумывалась о том, что, возможно, в случившемся есть и её вина. Вина была не в том, что она мстила, а в том, что желание мести возникло в её голове потому, что это с ней что-то не так, это она сама виновна в сложившихся вокруг неё обстоятельствах. Она была виновна с рождения: в том, что родилась, в том, что потеряла родителей, в том, что в её новом доме с ней обращались как с мусором. Видимо, думалось, она мало прилагала усилий и если бы она старалась получше, то и исход её жизни был бы другой, а раз так, то нынешнее своё положение она полностью заслужила. И если приговор будет смертельным, то так ей и надо! К такому незамысловатому выводу Адель пришла и немного успокоилась. Как ни странно, мысль о своей вине утишила её гнев, сбавила ненависть. Она боялась смерти, но и ждала её, поскольку заставила себя думать, что это единственный приемлемый для неё выход: быть казнённой по решению суда. Она была уверена, что это очистит её, снимет с неё подозрения и в новую жизнь она придёт обновлённой и не потянет за собой груз вины, который теперь невыносимой тяжестью лежал на её плечах. С тех пор, как она допустила к себе такие мысли и уверилась в них, она стала самой послушной заключённой, которая никогда не нарушала правила, никогда ни с кем не ругалась и даже не спорила. Постепенно соседки стали считать, что она не в своём уме, но обращались с ней терпимо и даже ничего не отнимали. Впрочем, у неё нечего было отнимать…Чёт
Он вернулся к обеду. Обнаружил тщательно убранные комнаты и сверкающий чистотой кабинет, как всегда. Он всегда возвращался, когда уборка была завершена, а персонал, наводивший порядок, уже покинул комнаты, которые за много дней стали ему родными. Мимоходом подумалось: словно ничего и не было, словно приснилось… Ризли никогда особо не задумывался: нравилось ли ему здесь, в этих стенах. Здесь было удобно, светло, тепло, сухо, красиво ровно настолько, насколько могут быть красивы личные и рабочие комнаты управляющего крепостью-тюрьмой. На первом месте для него всегда было удобство и практичность, а к остальному он так или иначе всегда смог бы приспособиться. Но почему-то сегодня привычность и удобство окружающей обстановки и стен внезапно опостылело. Не хотелось думать, что причиной этого послужило небольшое ночное приключение. Ведь если это так, если такие незначительные встряски способны вывести его из состояния равновесия настолько, что он и смотреть в сторону привычных дел не захочет, и заставить себя не сможет, то делать ему здесь в роли управляющего явно больше нечего. Мысль эта холодком скользнула внутри головы и пробежалась по позвоночнику — спине тут же стало холодно, и морозный элемент сам собрался, оформив сжавшиеся в кулак пальцы хрупкой ледяной перчаткой. Ризли усмехнулся. Чепуха всё это! Просто он давно не видел никого из друзей. Это непременно нужно исправить. Однако прежде… Он прошёл за стол и положил перед собой папку, которую принёс из приёмной и на титульном листе которой значилось: Дело №… осуждённая: Адель Мортон Лерой; возраст: … лет; осуждена: 15.06.... . года; на срок: … года, … месяцев, … дней; приговор вынесен: Невиллет, Верховный судья; приговор утверждён: Оратрис Меканик д’Анализ Кардиналь. Папка была небольшой и содержала в себе немного страниц. Чтение их займет не так уж много времени. Прежде чем он начнёт задавать вопросы другим, Ризли был уверен, что должен сначала попытаться найти ответы сам. Кого звала она во сне и не только во сне?.. Кого так жалобно просила помочь? И разве возможны на белом свете две пары настолько одинаковых по цвету глаз?