Чёт
— Значит, право на последнее желание? — Ризли усмехнулся. — Ну, что ж… Такое правило действительно было, не правило — обычай. Появился он совершенно случайно. Однажды один из заключённых, завершив свой срок, решил устроить для друзей большой обед, чтобы истратить купоны, которых скопилось у него немало. Он был бережлив до скупости. Наверху купоны ему были без надобности, а отдавать их просто так кому-нибудь из товарищей он не хотел. Для проведения такого мероприятия требовалось разрешение управляющего. Когда человек пришёл к герцогу и рассказал о своём желании, Ризли быстро смекнул, что из этого можно извлечь кое-какую пользу, если использовать такое разрешение в качестве поощрения. Обычай на удивление прижился. С присущим заключённым скорбным юмором жители крепости назвали его «Последнее желание висельника». В некотором смысле для Ризли это была головная боль и лишнее беспокойство, однако помня о том, что в жизни заключённых окончание срока — это событие, он не стал противиться. Чаще всего устраивались вечеринки в купонной столовой. На этот случай там готовили особые блюда. Дальше вечеринок, карточных турниров, ну, и схваток на ринге дело не шло. На ринг, бывало, приглашали Ризли, но, чтобы в постель… Такое с ним случилось впервые. Ризли не хотел раздумывать, почему практически согласился на предложение. Ведь если в её предложении можно усмотреть признаки проституции (а именно это он и увидел, и не стал от себя это скрывать, от неё, впрочем, тоже), то он в этом плане ничуть не лучше, поскольку отдавать себя случайному партнёру и принимать у себя такого же случайного партнёра — события, по моральной оценке, одинаковые. Её признанию Ризли не поверил, сам никакой симпатии не испытывал. Так что же это тогда, как не проституция? Если бы не одно «но» … Безволосая голова, покрытая шрамами от ожогов. Вот тут у герцога, повидавшего на своём недолгом веку многое, проснулась эмпатия. Чувство практически врождённое, проявлявшееся самостоятельно без зова и спроса, но до сих пор никогда не мешавшее ему рассуждать, оценивать и, главное, поступать здраво. Он мог сочувствовать и помогать, брать на себя ответственность и поддерживать, но делать что-то, что шло вразрез с его представлениями о порядочности, под влиянием эмпатии себе никогда не позволял. Иногда и эмпатию приходилось держать в узде. По долгу службы ему часто доводилось узнавать несчастливые женские истории. В силу своего положения, видной внешности он нередко оказывался в центре женского внимания, но не позволял себе этим воспользоваться независимо от того какие чувства и желания вызывал в нём такой интерес. Он успокаивал себя и оправдывался перед собой тем, что согласие его было не совсем согласием на то, о чём она просила, ведь он в конце, прежде чем отправить её, предложил ей выбор, но сам в эти оправдания не очень-то верил. Всё же она вечером придёт и нужно будет эту ситуацию как-то разруливать. Однако Ризли по природе своей не склонен был слишком долго переживать и каяться. Довольно быстро он взял себя в руки, придя к выводу, что проблемы нужно решать по мере их поступления, а чрезмерное дёрганье себя за волосы в попытке придумать, как выйти из сложившейся щекотливой ситуации, приведёт только к потере роскошной шевелюры, и никаким образом не поможет решить вставший перед ним вопрос, поэтому он покинул кабинет и принялся за решение задач, связанных с его прямыми обязанностями, отложив морально-нравственную оценку своих поступков на потом. В порядке приоритетности на первом месте стояло посещение санитарных бараков, и Ризли направился на встречу с Сиджвин; потом он отправился на производственный участок, где серьёзно обсудил с руководителями участка сборки отставание от графика и нарушение сроков поставки, и совершенно не обратил внимания на знакомую женскую фигурку, склонившуюся над конвейерной лентой; потом посетил приёмную по делу об освобождении заключённого, отбывшего свой срок… и жизнь пошла своим чередом, словно никакой девушки в его кабинете не было. В череде дел герцогу некогда было задумываться о том, почему ему так не хочется возвращаться в свой кабинет. Вернулся он, когда сработала сирена, означавшая окончание рабочего дня. В подводной крепости, не имевшей связи с внешним миром, не было других способов сверки часов. Кабинет встретил его влажным спёртым воздухом, и герцог обнаружил, что, уходя, забыл включить вентилятор и весь оставшийся вечер он будет вынужден слушать шум от движения огромных лопастей. Не шум, но странное беспокойство потянуло Ризли прочь. Он слабо надеялся, что встреча не состоится. В двери столкнулся с Сиджвин. — Вот, — Сиджвин вынула из кармашка и поставила перед ним маленькую бутылочку, — то, что ты просил. Для одного раза достаточно и половины, если планы продолжительные, то лучше употребить всё… на всякий случай. Однако учти, что гарантии тебе никто не даст. — Совсем? Если бы личико мелюзины не покрывала шёрстка, она, вероятно сейчас бы краснела, но не от неловкости, а от злости на него за то, что он втащил её в подробности своей личной жизни. Ризли усмехнулся. Никакой неловкости он не испытывал, тем более что у него всё равно не было выбора. — Совсем, — буркнула Сиджвин и, развернувшись, пулей вылетела из кабинета. Ризли усмехнулся и тут же выбросил из головы реакцию мелюзины. У него были размышления посерьёзнее. Время неумолимо приближало момент встречи, и он никак не мог решить: как относиться к тому, что должно случиться и допустить ли это. Ризли не боялся сплетен и пересудов, он даже не думал о них — он опасался реакции своей совести, которая пока что не взялась за него всерьёз, но уже пощипывала за уши, взгромоздившись на плечи почти всем своим весом. Она шептала ему на ухо какие-то гадости о нём самом, его принципах и поведении, и Ризли никак не мог заглушить этот шёпот. Днём, занятый делами, он мог игнорировать беспрестанное комариное зудение в своей голове, но не теперь, когда шумы рабочего дня стали отходить на задний план. Это было особенно неприятно ещё и потому, что Ризли не был склонен к самокопанию и самобичеванию. Он старался поступать правильно и осмысленно, и если совершал ошибки, то не боялся смотреть правде в лицо, признавая их. Это признание никогда не сопровождалось битьём головой об стены или посыпанием головы пеплом. Он понимал, что поступать верно всегда, не сможет и не каялся в этом. Он искренне полагал, что нет ошибок, последствия которых нельзя было бы преодолеть. То, на что он почти согласился сегодня утром, нельзя было назвать ошибкой. Это было нечто другое, чему он пока не мог подобрать название. В конце концов, ошибка совершается в моменте, является результатом импульсивного поведения и влечёт за собой осознание, чувство вины и катарсис раскаяния. Конечно, не всякая ошибка такова, но многие. Здесь же Ризли имел дело не столько с ошибкой, сколько со сделкой с своей совестью. Отношения не были запрещённой темой для него, но отношениями в его понимании прежде всего двигали чувства: мимолётные или устойчивые, но чувства. Он не мог сказать, что к девушке, заявившей ему о своём желании, он испытывал хоть что-нибудь, кроме изумления самим фактом такого обращения и, пожалуй, жалости. Было в этом возможном соитии что-то механическое, что-то неправильное… нечеловеческое. Если бы он внезапно пожелал вкусить прелести её тела, возможно всё было бы иначе, но ничего такого не было. Почти час он тенью бродил по кабинету, изумляясь тому, что испытывает беспокойство, но выбросить мысли из головы не получалось. Спускаясь в подземелье крепости к шлюзу, закрывавшему потоки первозданного моря, Ризли автоматически считал ступени. Этот отсчёт, наконец, позволил ему победить непрошенное и совершенно неуместное беспокойство, и сконцентрироваться на текущих своих желаниях, и позволил отстраниться от мыслей, которые зудели и щипали его мозг, вызывая рефлекторный тремор правого века. Он постоял у автоматических дверей, скрывавших шлюз, заставил себя думать о событии, произошедшем здесь совсем недавно. Но все эти воспоминания получив власть так же легко её отдавали и перед его внутренним взором вновь вставал облик: невысокая фигурка, тонкие руки и голова, покрытая шрамами. Развернувшись резко, герцог ринулся почти бегом в коридор справа и, отперев автоматический замок специальным ключом, застыл у огромного панорамного окна, сквозь которое в мути был виден спасательный ковчег. Ризли нестерпимо потянуло наверх, на солнце. Вдруг и сразу ему показалось, что на плечи свалилась вся толща воды, скрывавшая крепость на дне морском. Внезапное прозрение настигло его, когда он одолел уже половину лестницы наверх. Он что — волнуется? Архонты, чего? Что в этой встрече такого волнительного? Ответ пришёл сам собой: он опасался, что у него ничего не выйдет! Боялся, что не понравится! Ризли остановился так резко, словно его толкнули в грудь, и едва не свалился навзничь. Ухватился за перила в последний момент, стоял некоторое время, слушая гулкий стук крови в ушах. Отрицая, ринулся вверх, затормозил на верхней ступеньке, едва не вывалившись из лестничного шлюза в полумрак кабинета. Когда Ризли кипятил воду и заваривал чай, он старался не думать. Чай — капризный напиток и не терпит рассеянного внимания. Чаепитие всегда сказывалось на его морально- психическом состоянии благотворно, и он схватился за эту палочку-выручалочку тем охотнее, чем быстрее приближалась часовая стрелка к заветной цифре. Чай подействовал привычно. Ризли напомнил себе поблагодарить Невиллета: вода из Ли Юэ действительно особенная. Чай, заваренный этой водой, получался особенно ароматным и имел густой, насыщенный вкус, и мысли его о предстоящем свидании стали реже и спокойнее. Безмятежность проникла в его сердце и устроилась там. Он надеялся, что надолго. Размышляя, он отыскал в своём сердце жалость к гостье. Он почему-то вообразил, что её желание связано с попыткой утвердиться за счёт призрачной победы над тем, кто, казалось бы, неизмеримо выше неё на социальной лестнице. Ризли стало противно от этих мыслей, и он едва не зашипел от злости. Думая, прикидывая так и этак, Ризли и сам не заметил, как его мысли стали мягче, а суждения менее резки и категоричны, спустя пару часов он уже не думал о предстоящем свидании с прежней неприязнью. Она появилась с последним ударом часов.***
— Что это? Он поставил маленькую непрозрачную бутылочку на столе перед нею. В бутылочке была жидкость, не больше глотка. — Это противозачаточное. Я выйду на несколько минут, и ты сможешь спокойно выпить его, пока никто не сверлит тебя взглядом. Здесь вода… — А если я не хочу?.. — Ты уверена? Опершись о спинку стула, на краешке которого она сидела, Ризли заглянул ей в глаза, не желая признаться самому себе в том, что именно этого ему и хотелось во всё время, которое прошло с момента их прошлой встречи. Именно разглядеть этот необычный цвет, разложить его на спектр, окунуться в него с головой и, возможно, забыть обо всём, что привело их обоих к этой точке в пространстве и времени. А ещё от неё пахло мятой, и этот запах будоражил и возбуждал его почти так же, как возбуждало и будоражило ожидание. Она поджала губы и опустила глаза. Она совсем не могла выдерживать его прямой взгляд. Ни утром, когда ещё была полна небольшой уверенностью в правильности того, что делает; когда пыталась удержать ускользающую дерзость, под влиянием которой и открыла дверь в кабинет управляющего крепостью Меропид; когда произнесла слова, выражавшие не сиюминутное желание, но тайную потребность сердца; ни тем более теперь, когда возможность получения желанного витала в воздухе и опускалось ей на плечи паутиной страха смешанного с вожделением, и окрашивало бледное лицо мягкими рассветными цветами. Вернувшись, он увидел пустую бутылочку, которая была отодвинута так далеко, словно девушка, сидевшая на стуле теперь как-то особенно прямо и неподвижно, не имела к этому пузырьку никакого отношения, и даже в руках его не держала. То, что она всё же выпила зелье, задело его. Это было тем более странно и удивительно потому, что он сам настоял на этом. Чем дольше длилась их встреча, тем больше сжималась она. Движения её становились всё более скованными. Она всё меньше улыбалась, всё чаще нервно покусывала губы. Наконец, ему это надоело. Он встал, прошёл к шкафу в углу, достал бутылку и стакан. Вернувшись, поставил стакан перед нею и наполнил его жидкостью, от которой распространился мягкий лимонный аромат. — Пей! — Что это? — Не бойся, это просто вино. Оно поможет тебе чувствовать себя… м-м. спокойнее. — А вы?.. — Я и так спокоен, — пожав плечами, Ризли обошёл стол и вновь уселся в своё кресло, но вспомнив, приподнялся и завёл граммофон. Откинулся на спинку и прикрыл глаза скорее от желания немного отрешиться и расслабиться самому, а не столько для того, чтобы не сверлить взглядом свою гостью и позволить ей перевести дух. — Адель, у вас кто-нибудь был? — приоткрыв один глаз внезапно поинтересовался Ризли. — Нет! — она поперхнулась. — Да… — Так нет или да? — Да. — она уставилась на него, выставив вперёд острый подбородок. Вышло это по-детски своенравно и продемонстрировало скорее упрямство, чем уверенность. — Почему вы спрашиваете? Ризли пожал плечами: — Ну, надо же о чём-то говорить! Учитывая предмет нашей встречи, такой вопрос звучит естественно. По-вашему, это не так? Она заалела, как закатное небо в канун ветренного дня. Ризли мысленно зааплодировал. Когда девушка смущалась, она становилась особенно хорошенькой. С лица стекало угрюмое, безрадостное выражение; фигура теряла унылость. Гостья выпрямлялась, вытягиваясь в струнку. Куда-то девалась сутулость и руки, до сих пор бесцельно трепавшие то пояс, то подол платья успокаивались и тут же находили себе место. — Понятно, что нужно о чём-то говорить, но зачем вам знать было ли у меня… умею ли я. — слегка заикаясь произнесла она и почти гневно глянула в его глаза. Зрачки её глаз расширились и почти скрыли необычную радужку и от этого стали просто бездонными. — Для того, чтобы знать «умеете ли» вы, — насмешливо передразнил Ризли. Он встал и протянул ей руку: — Пойдём? Она несколько секунд смотрела на протянутую ладонь, потом подняла глаза. Взгляд её медленно-медленно скользил сначала по крепкой широкой ладони: сейчас Ризли был без перчаток, из широких закатанных рукавов тёмной рубашки выглядывало крепкое загорелое предплечье, жилистое, покрытое плохо зарубцевавшимися шрамами. Плечо было закрыто рукавом, маскировавшим точёный рельеф мышц. Крепкая шея и большая голова с непокорной жёсткой шевелюрой завершали её визуальную экскурсию. Он видел, как расширились её глаза, и в них на доли секунды мелькнул страх. Она почувствовала, как резко и сильно забилось её сердце, словно хотело выскочить из грудной клетки. — Адель, вы можете уйти, — не выпрямляясь, ожидая её решения, тихо проговорил Ризли. Она поймала его взгляд: необычный, холодный, оценивающий — и расслабилась. Это было привычно. В конце концов на неё всегда смотрели как на удобную игрушку, отчего теперь должно быть иначе? Утром, когда она сняла платок, и Ризли увидел её уродство, Адель показалось, что он как-то мигом переменился, словно брызнуло из его глаз жгучее сочувствие и нежность. Она боялась этого, поскольку у неё не было уверенности, что она сможет ответить ему по достоинству. Адель была уверена, что сама просьба уже ставит её в глазах герцога в разряд самых грязных шлюх, от того страх её прошёл, но только сейчас. Она вложила свою руку в его ладонь и поплелась следом, кусая губы и лихорадочно соображая, что и как ей делать, чтобы не разочаровать его. О том, что эта встреча была её желанием, она забыла. Даже с его небольшим опытом интима было понятно, что у неё никакого опыта и вовсе не было. Движения её были скованы. Она почти не откликалась на его ласки, словно то, что происходило сейчас между ними, никакого впечатления на неё не производило и было совсем ей не нужно. Ризли терялся, не понимая, как объяснить её свободу и раскрепощённость несколько минут назад, когда инициатива была на её стороне. Опершись на локти по бокам её тела, он приподнялся и внимательно вгляделся в её глаза: — Адель, — тихо позвал он, — вы всё ещё можете уйти. Она смотрела на него, не мигая; смотрела, казалось, вечность, вглядывалась в глаза, в которых плавились льдинки, и замечая это, она позволила себе мечтать о том, что сейчас это вызвано искренним чувством к ней. На секунду картинка в её глазах подёрнулась рябью и вместо взрослого мужчины она увидела, как склоняется к ней и протягивает ей руку мальчик-подросток. Бусинку, которую он ей подарил, она давно потеряла, но память о его утешении растерять она не могла. Маленький фонтанчик внутри её сердца окреп и прозрачные искристые струи устремились вверх, заливая всё её естество тёплым нежным светом. Свет этот брызнул из её глаз, окутал сверкающим коконом мужчину, склонившегося над ней и на губах её расцвела улыбка, от которой у герцога засосало под ложечкой. И вот губы её открылись: — Меня зовут Ло Джу, — проговорила она, заметив, как недоверчиво прищурился он, ухватила за плечи, не дала ему отстраниться. — Такое имя мне дали при рождении. Прости, мама, я не могу обманывать. — Пожалуйста… потушите свет… Ризли. Она впервые назвала его по имени.***
Раньше я думала, что моя любовь — это то, что нужно скрывать, чего следует стыдиться, ведь я преступница и всегда останусь ею даже тогда, когда выйду из крепости. Нет, перед людьми, возможно, я буду оправдана, но я ведь знаю то, чего не знают они. Я знаю себя, свои мысли, которые далеко не всегда чисты, благородны. Меня часто одолевают зависть и ненависть, и я думала, что рядом с такими чувствами моя любовь высохнет, обмелеет, но теперь я понимаю, что только она и может спасти меня, только она и может помочь мне справиться со всем тем, что есть во мне гадкого, злобного. Только она сможет зажечь костёр, и его пламя очистит мои мысли и меня саму, и сделает меня лучше. Знаешь, я благодарна тебе за то, что ты появился на моём пути, за то, что согласился на мою безумную просьбу… ты знаешь, я была так удивлена, долго не могла поверить сначала в то, что я решилась предложить тебе себя в качестве любовницы, а после тому, что ты на это согласился. Я не хочу скрывать от тебя ничего, поскольку не думаю, что у нас с тобой что-то может быть, а значит часто необходимая сдержанность не нужна в нашем случае. Когда прошло первое изумление, я подумала, что твоё согласие вполне объяснимо и понятно. Оно не означает ни того, что ты можешь испытывать ко мне какие-то романтические чувства, ни того, что ты легко и свободно относишься к беспорядочным связям. Я подумала, что твоё согласие, возможно, означает твою отзывчивость, как бы странно это ни звучало. Такой вывод позволил мне не чувствовать себя последней дрянью и в конце концов получить то, о чём я мечтала. А я мечтала о тебе, знаешь? Конечно, не в таком формате, но всё равно… Я очень тебя прошу не принимай мои слова близко. Я просто выговорилась, мне было нужно это.***
— Монглан, найдите в архиве дело заключённой…