Загон для оникабуто

— У меня?.. Ну-у, — Дори перекидывает копну молочно-фиолетовых волос на другое плечо, улыбается и заправляет за ухо прядь, — сложно сказать. Но … пожалуй, скорее нет. Бывали, конечно, интересные встречи, и выливались во что-то важное потом, но чтобы вот прям так сразу… Неужели у тебя такое было? — она смотрит на Кавеха снизу вверх из-под крупных очков, и глаза её — она знает прекрасно — горят неподдельным интересом. Его скулы краснеют чуть сильней. Может быть, впрочем, и просто от вина. — Я, ну… да, у меня такое было. С этого всё и началось. Он молчит не то чтобы долго, но по ощущениям Дори — долго-долго-долго; рассматривает столешницу, как что-то чрезвычайно любопытное, опустошает бокал почти до дна, а потом наконец выдыхает: — Слушай, у нас есть что-нибудь покрепче? Я, ну… если ты реально хочешь узнать… Только вина для такой истории, — он по-прежнему прячет от неё взгляд, — маловато, если честно. Очень нравится, конечно, Дори это вот его у нас; ну да ладно, ладно. Правда бесплатно почти никогда не обходится. А у нас, госпожи Дори Сангема-бай, есть кое-что как раз на такой случай… — Да, найдётся, пожалуй, — легко усмехнувшись, она выуживает из сумки-холодильника полную, красивую, чуть запотевшую бутылку абсента, водружая её на стол. И секундой спустя — наблюдает за тем, как Кавех, молча и деловито, явно уверенный в том, что делает, не допивает вино из бокала, не просит новой посуды — а напротив, наливает ещё вина, не доставая до края где-то на треть, и туда уже добавляет абсент. Дори не скрывает удивления. А он не замечает, будто всё в порядке вещей. Впрочем, ладно, так даже лучше. Он жадно, с редкой целеустремлённостью человека, который хочет осознанно для чего-то напиться, — залпом опустошает почти полбокала… того, что у него получилось. Дори не хочется думать, каково это на вкус. И лишь потом он начинает рассказ. — В общем… я только перешёл на третий курс Академии, сам совсем молодым был ещё, дурным… хотя тогда мне, разумеется, так не казалось. И вот весна, самое начало учебного года… а в такое время знаешь, что самое весёлое? Правильно, — кивает он, мотнув светлыми прядями, не дожидаясь от Дори даже намёка на ответ, — просвещать перваков. Они приходят, чистые такие, незамутнённые, смотрят на тебя большими глазами, когда ты рассказываешь, что да как… А ещё весело вкидывать им всякие шняги… ну… — он чуть запинается, — сформулируем так, задачки со звёздочкой, которые у нас в Академии уже спустя полгода каждый знает, а тут… Глотками из бокала Кавех накрепко намерен, кажется, заполнять как минимум каждую вторую паузу между фразами. — Было у нас место такое… в парке, вокруг озера, недалеко от Академии. Мы там собирались часто… знакомились, общались, спорили, пили… И вот весна, — он глубоко, звучно втягивает воздух носом, — темнеет поздно, сумерки, и я такой, знаешь, сижу с перваками… Ты слышала про дилемму вагонетки? — он поднимает взгляд. — Ну… что-то слышала, да. В общих чертах, — сладковато улыбается Дори; это, как правило, беспроигрышный ответ на такие вопросы — когда не хочешь, чтобы собеседник свернул туда, куда тебе не нужно. Кавех — целенаправленно хмелеющий, кажется, уже сильнее, чем обычно во время их встреч, — улыбается в ответ, и направление сохраняет прежнее: — Ну вот, я в тебе не сомневался, видишь… Так вот. Я молодёжь как раз этим озадачил. Они не слышали раньше, начали обсуждать, спорить, я ещё парочку вопросов им подкинул, довольно провокационных… — То, как люди Академии умудряются даже в изрядном подпитии без запинки выговаривать такие длинные слова, для Дори, наверное, навсегда останется загадкой. — Сижу смотрю на них, слушаю… Весело. Забавные такие, юные ещё совсем. А потом отошёл покурить, и тут он подходит, значит… Кавех внезапно, резко и как-то даже зло, опустошает бокал до дна и тут же своим странным коктейлем — до краёв наполняет слова. Дори с философским спокойствием наблюдает за уровнем абсента в бутылке. — Он мне сразу странным таким показался… Аккуратным слишком, вылизанным, что ли. Вроде и одет вполне обычно, и пьёт типичное наше винище дешманское, причём довольно активно, а всё-таки… Не знаю. Он подошёл и говорит, знаешь так, с гонором, мол — и ты этой ерундой хочешь кого-то впечатлить? Да ей сто лет в обед! — Кавех с насмешкой хлопает себя по лицу. — И сам тоже с третьего курса, главное дело, а понты кидает будто профессор. Начал мне раскладывать, что да как, всё как по учебникам, мол все эти дилеммы уже разжёваны давно, и просто стыдно вот такое перед молодёжью выпячивать… Он замолкает, опять приникая к бокалу. — И что дальше? — спрашивает Дори после затянувшейся паузы. — А дальше, — улыбается влажными губами Кавех, — дальше, веришь, нет, но мы тут же и поспорили. Причём не по поводу того, что устарело, а что нет, а именно в рамках тех же парадоксов, веришь!.. Стоим там, короче, два здоровых лба, и дискутируем об этом старье… не хуже той молодёжи, — его улыбка становится шире. — Он… бля, знаешь, это очень сложно объяснить. Он такой странный оказался. Каждая фраза, каждое слово. Абсолютно не так, как мыслю я. Смотрел как будто с такой стороны, с какой я никогда и не думал даже, что смотреть можно. Но главное, что самое смешное, мне при всём при этом было с ним так легко, что аж дико… Знаешь вот эту фигуру речи, что якобы, один за другого фразы заканчивать может? — Слышала, — плавно поводит плечами Дори, прищуриваясь кобрино, цедя очередной свой крохотный глоток. — Но если хочешь знать, всегда… в подобном сомневалась. — Я тоже! А тут — ну веришь, нет, но мне казалось, что это оно и было! Вот только, — он опускает глаза, — фразы он не заканчивал. Просто… просто как будто знал, чем я их закончу, и заранее начинал продумывать контраргументы. Зараза. Кавех подливает в бокал абсента на опустевшую треть. — Короче, мы проспорили до утра, буквально обо всём на свете. Я сам не заметил, как так вышло… сначала стемнело, потом рассвело, а мы всё говорили и говорили. Нет, ну конечно, мы ещё и пили… — добавляет он как что-то совершенно очевидное, — это не могло не повлиять, и я не помню даже, что конкретно мы обсуждали, но всё же… На нас смотрели ещё как-то косо, это помню. Я не понимал, почему. А потом мне сказали, что аль-Хайтам… так его звали… знаменитый хам и душнила, на весь даршан известный, даже странно, что я никогда не слышал… Он поправляет волосы, откидывает на спину хвост. Дори молчит, опасаясь неосторожным вопросом — нарушить эту почти внезапную, так удачно на неё свалившуюся исповедь. — Он и правда, веришь… правда был душнилой и хамом, — и не повидай Дори ещё десятки, сотни таких же мучительных улыбок, эта и вправду могла бы её напугать. — Он хамил так, будто его воспитывали волки, хотя ладно, не хочу так обижать волков… будто он не знал вообще, что на свете существует вежливость. Но он был такой необыкновенный. Не похожий ни на кого из моего круга общения… да и вообще ни на кого. Он смотрел на мир настолько иначе, чем я, что это мне в голову не вмещалось… Когда совсем рассвело, когда у озера никого не осталось, мы ещё не договорили. И пошли в общагу. В Академии с третьего курса как раз живут уже в других корпусах, в отдельных одноместных комнатах, — с неловкой поспешностью разъясняет Кавех, будто пытаясь отсрочить продолжение основного монолога, — типа, наконец всем восемнадцать, все уже взрослые, и коменды тоже далеко не так строго следят за соблюдением правил… — глоток и вздох. — Короче. Завалились мы сначала ко мне, потом к Хайтаму, опустошили запасы алкоголя и там, и там. Хотя ещё когда только с озера уходили, через пару часов начинались занятия, но кого это волновало… Нетвёрдым жестом захмелевшего человека Кавех опять опрокидывает в себя всё, что осталось в бокале. Дори предпочитает новый налить самостоятельно — намешав опять людоедский этот коктейль, ну так уж и быть; но Кавех перехватывает бутылку абсента из её руки, залпом выпивает из бокала треть мешанины и доливает чистого абсента. — Извини, — вкрадчиво роняет Дори, помогая ему сопроводить бутылку, чтобы та опять заняла стабильное положение на столе. — До сих пор… не могу понять, какие тут правильные пропорции. Кавех эту реплику игнорирует. Это явно не то, что занимает его сейчас. — Так вот… Слушай, мне никогда и ни с кем не было так интересно, это меня и подкупило. Чтобы вот так пересечься случайно, чтобы столько часов о чём-то говорить и спорить, чтобы не хотелось даже прекращать… Слушай, я не смог тогда разглядеть, какая это мразь, — его голос жесточеет так резко, что даже Дори вздрагивает слегка, — а он и вправду ещё тогда был конченый, он ни с кем ужиться не мог, и даже не скрывал этого!.. Веришь, нет, но даже тогда, спустя сутки с небольшим после нашего знакомства… мы пили и спорили уже столько, что вырубились в конце концов вдвоём на его кровати… И вот просыпаюсь я от того, что мне больно! Весь скальп как огнём! Этот мудила, представляешь, во сне мне волосы прижал, от души так, — Кавех фыркает как-то осознанней, чем ожидала Дори, даже кокетливо немного, — привык разваливаться, как тюлень на нересте, с-сука… Я ору, разумеется, возмущаюсь. И чего ты думаешь? Он мне начинает лекцию читать, мол, сам виноват, что такую шевелюру отрастил, и вообще, длинные волосы — это нерационально и непрактично, позорит почётное звание учёного… Он усмехается так светло и сладко, что — ладно, чего уж там — даже Дори становится чуточку страшно. — Я думал, честно, что мы через неделю друг друга утомим окончательно. Ну типа — хорошо, пообщались конструктивно, сутки, двое, трое… но не вечно же! Мы ведь такие разные, и он невыносимый! — Кавех раздражённо хлопает себя ладонями по коленям. — Но нет. Наоборот вышло. Я сам не знаю, как, — он жадно отхлёбывает ещё, — но как-то мы с тех пор и расцепиться не могли… Пиздец странно было всё это. Стыдно сейчас, конечно, за такие глупости. Но знаешь, он взрывал мне мозг. Он мыслил абсолютно не так как я, совершенно, категорически. И мне раз за разом хотелось его разгадывать. Понять, как он думает, что у него внутри… — Вполне себе нормальное желание, — негромко вставляет Дори, когда Кавех, громко вздохнув, замолкает как-то настораживающе надолго. Он вздрагивает; снова пьёт и продолжает: — Мне кажется, и он ко мне относился так же. Мы были такие разные, что все вокруг на нашу дружбу смотрели большими глазами. А я не понимал даже, почему, — он горько фыркает, и Дори может показаться от отсвета, конечно, но вроде бы его глаза поблёскивают чуть, — мне казалось, он такой удивительный, незаурядный, неестественно рациональный, будто робот, что я хочу его изучать, изучать, и плевать мне, что он ублюдок и хам… Да и не был он довольно долго со мной ублюдком, и даже хамом не был. Я просто не разглядел, — Кавех ставит руки на стол, упираясь локтями, и прячет лицо в ладони, чуть растопырив длинные пальцы. — Не думал, что это важно. Мы были с ним такими кричаще разными, что я думал, нам совсем… совсем нечего делить… очень я ошибался. Он опять глубоко втягивает воздух носом; закашливается чуть-чуть — и жадно запивает это крупным глотком своего коктейля. Вот уж умный поступок. — Мы будто дополняли друг друга. Чего не было у меня — было у него, и наоборот. Мне казалось тогда, это самый близкий для меня человек на свете… а сейчас мне кажется, что я был мертвецки пьян всё время нашей дружбы, честно тебе скажу, — как-то пониже голосом, и на удивление бегло, добавляет он. Дори, снова оценив уровень абсента в бутылке, думает, что такое предположение, в общем-то, не так уж абсурдно. — Я столького не замечал… — И как долго вы дружили? — Так чтобы… по-настоящему… — Кавех запинается, надсадно кашлянув, — или мне казалось, что по-настоящему… около четырёх лет. Доучились, перестали быть студентами, оба пошли в аспирантуру… И тут… тут вот подвернулся этот чёртов конкурс. Название тебе ничего не скажет, просто поверь, это одно из крутейших мероприятий в Академии… даже отбор в участники хер пройдёшь с первого раза, не говоря уже о том, чтобы… выиграть… Он опять утыкается взглядом в столешницу, но Дори сейчас даже может его понять. — Хайтам меня сам уговорил туда податься. Мол, да что тут такого, ничего не теряем, просто откинут нашу заявку среди сотен других, да и всё… А у нас уже многое за плечами было. Совместные работы, проекты… да что там! мы жили, по сути, в одной комнате, и всё равно не ссорились почти. Не ждал я, — Кавех резко, широко растопырив пальцы, дрожащей рукой проводит снизу вверх по лицу, — никак не думал, что он поведёт себя вот так. — Как? — Да… бля, так, с ходу, это очень сложно ёмко сказать, — он кривовато, абсолютно пьяно усмехается. — Нашу заявку приняли. Мы… мы были рады до смерти… Вытянув руки вперёд себя на столе, он глухо падает лицом на предплечья. Дори уже думает, что в лучшем случае придётся покупать новую скатерть, а в худшем вызывать врача, но — через пару секунд Кавех резко поднимает голову, и глаза его бешено блестят. — Я долбоёбом кажусь каким-то тебе сейчас, наверно? — Дори на этот вопрос тактично не отвечает. — Мол, очаровался словами красивыми, пригрел на груди змею, конченого ублюдка, который меня предал, едва большими деньгами запахло, да? Но бля! Дори! Мы молодыми были, дурными, это лучшее было время! У нас в голове была одна романтика познания, высокий долг учёного и прочее ёбаное говно! По двадцать с небольшим нам было, понимаешь? И как он умел красиво пиздеть! И мыслить красиво! И я им восхищался! И я ещё верил, что люди бывают нормальными, адекватными бывают, что у них бывает совесть, что не может человек, который несколько лет тебе был самым близким, вот так вот взять и уебански предать! Он утыкается снова лицом в руки, но на этот раз уже более плавно, дыша тяжело и сбивчиво; и Дори, размышляя всё ещё про скатерть и телефон своего врача, который лишнего болтать не будет, — с некоторым расслаблением наблюдает, как Кавех тихо успокаивается, и когда встаёт опять — лицо его уже выглядит нормально. Ну, точнее… как лицо человека, который целый вечер в промышленных количествах заливал в себя сначала просто вино, а затем вино с абсентом. — Между нами всё начало портиться, — глухо, как-то неожиданно безэмоционально продолжает Кавех. Подносит ко рту бокал; с явным удивлением наблюдает, что тот пустой; переводит взгляд на бутылку из-под вина, которая уже опустела тоже; задумчиво крутит меж пальцами тонкую ножку, а затем, вздохнув и будто сдавшись, внезапно твёрдыми движениями наливает себе чистого абсента, отпивает и характерно морщится. — Так вот. Между нами всё начало портиться, и на удивление быстро. Я… я не понимаю толком, почему это случилось, честно тебе скажу. Я… Он всегда надо мной стебался, всегда мне хамил. И я над ним, и я ему тоже. Вот только… Почему-то только сейчас ощутилось, что всё это было не игрой. Ну точнее… Точнее, это я ощутил, а что ему было, не знаю, — пожимает плечами Кавех. — Мы перестали разговаривать… ну, в смысле… по душам, или как это называют. Совсем. Мы и раньше-то не особо, но… я знал, что мы не хотим друг друга обидеть, что всё это такое, наносное, не всерьёз… Он прикрывает глаза и нос ладонью. На этот раз одной. — Короче. Блядь. Ладно. Это всё лирика. Дай я расскажу, чем всё кончилось, — его речь становятся медленней и глуше. — К концу проекта мы уже откровенно грызлись. На тему… ну… всего, чего ни попадя. Кто как живёт… кто сколько пьёт… и особенно — кто ценнее, кто перспективнее как учёный, понимаешь? Ну, то есть… вообще, в Академии частенько такое считалось нормальным, и многие из-за этого разбегались, швыряя друг в друга дерьмом, но… Я всегда думал, что это не про нас. Если уж мы, такие разные, сошлись когда-то по своей воле, если захотели жить и работать вместе, когда никаких ещё блядских проектов не было даже, значит… не просто так это, правда? Он пытается отпить ещё абсента — и тут же кривится снова, привыкший, видимо, что в бокале жидкость не такого сурового градуса. — Нас ещё подкалывали многие. Типа… он за меня, со своим рациональным мышлением, всё сделал, я бы без него не справился, — сопяще вдыхает. — Или… он бы без меня не справился, потому как одно предисловие, со всеми уточнениями, растянул бы на пятьдесят страниц… да, такие вот у нас в Академии шуточки. Да бля, мы такое слышали, наверное, с того самого начала третьего курса, а может, и раньше… никогда не цепляло, а теперь… — Я могу тебя понять, — осторожно, на всякий случай, вворачивает Дори, когда пауза чуть затягивается, но Кавех, кажется, её даже не слышит. — И мы выиграли конкурс, — с каким-то пугающим отвращением на лице продолжает он. — Нам в качестве приза выделили квартиру… там такие правила, одна квартира на всех участников. Ну, вроде как, чтобы могли все вместе работать дальше… Галимая показуха, конечно, — он уродливо кривится. — Все обычно это жильё либо продают и стоимость делят, либо один выкупает полностью у остальных… остального… если деньги есть. Херня такая. Формальность. Была церемония, тупая и надутая, мы получили де-юре эту ёбаную хату под расписку. А после здорово поругались… Дори видит, как у Кавеха характерно слипаются глаза, и голова как будто сама клонится к горизонтально-надёжной поверхности стола. Но — нет; Кавех, резко проморгавшись, оглядывает обстановку так, будто проснулся здесь только что; натыкается взглядом на бокал с абсентом — и, чуть поколебавшись и по-прежнему кривясь, одним махом отправляет всё содержимое в рот. — Так вот, — его голос становится безразличным и механическим, и Дори на всякий случай нащупывает в кармане телефон, незаметно достаёт и косится на номер врача в списке контактов. — Так вот… Хайтам… аль-Хайтам… мы так омерзительно поругались, — веки Кавеха опять клонятся вниз, и он ожесточённо, зло моргает, явно сопротивляясь себе. — Он сказал… блядь, я не хочу… ладно… он много чего наговорил. Он довёл меня. И бля, да, я знаю, конечно, все эти типичные аргументы, что якобы сам поддался… сам виноват… что никто не несёт ответ… ответственность за свои эмоции, кроме себя самого… В рот я ебал это всё, — пьяно подытоживает он. — Дори, хоть ты мне веришь, что он провокатор?! Та медленно кивает. Возможно, от неё потребуется что-то больше, но… а, нет, не требуется. — Он довёл меня. Правда, блядь, довёл. Говорил, что я, — его дыхание прерывается чем-то похожим на всхлип, — бесталанная пародия на учёного, напрочь изу… веченная эмоциями, что я некомпетентный истерик, что я… Бля. Нахуй. Я не хочу это вспоминать, слушай. Короче. Я психанул тогда и переписал на него свою часть квартиры. Дори вскидывает брови; и тут же — воровато опускает обратно, чтоб Кавех, даже в таком состоянии, не обратил внимания, что она наблюдает за его исповедью как за занятным сериалом. Нет, она допускала такую развязку, но… считала маловероятной, на уровне какой-то бредовой теории, и чтобы так… — Бля, ты смеяться будешь, — он сам пытается, кажется, смеяться, но выходит неловко, наигранно, неуклюже и очень пьяно, — но я не помню даже толком, как это сделал. Он меня пиздец как вывел. Я перед этим несколько дней бухал. Съехал из общаги в гостиницу, когда мы жёстко посрались… был там один… и не просыхал вообще. Бля. Плохо помню, что было. Первые дни вообще телефон не включал… а потом… включил, и он дозвонился мне. И наговорил опять такого, что… — голос Кавеха срывается. — Ярче всего помню только, как подъехал к той общаге, где мы с ним жили столько лет… кинул письмо в почтовый ящик… а там номер на единичку, блядь, на единичку отличается от номера моей собственной комнаты, понимаешь ты, Дори… Кажется, он беззвучно плачет. Дори чуточку отводит взгляд. Не то чтобы это шоу прям брало её за живое, но — она даже и в шоу такие сцены не любит. Нет, они, несомненно, полезны; но догадаться, что и почему с человеком творится, ты можешь и без того, чтобы созерцать его в столь неприглядные моменты. Должна быть хоть какая-то этика. — И что? — аккуратно спрашивает она тогда, когда не может видеть — но понимает — но чувствует, — что беззвучные всхлипы затянулись. — И всё, — сухо и глухо отвечает Кавех. — Он просто всё подписал и забрал квартиру. И даже Дори в этот момент вскидывает брови — чёрт возьми, такое шоу дорогого стоит: — Серьёзно?.. Она сама, вероятно, так бы и поступила; но от этих двух идиотов — интеллектуальная элита страны, аж подумать страшно, — подобного не ожидала. — Да. И написал мне ещё потом, что когда я успокоюсь, перестану истерить, отойду от своих эмоций, — голос Кавеха сочится таким ядом, что вот, кажется, ставь какой-нибудь прибор, добывай, консервируй да и убивай недругов, прелестная идея для стартапа, — он… он… он готов со мной поговорить. И что он всегда… — в том, как резко начинает вздыматься его грудная клетка, Дори чудится что-то нехорошее, и она выдёргивает из кармана телефон, — всегда рад меня будет видеть… видеть… в своей квартире. И что если когда-нибудь… если когда-нибудь, нахуй, мне будет некуда идти!.. На последней фразе его голос взмывает вверх, резко и истерично; и тут же Кавех, вероятно, сумев осознать, как это смотрится — пускай по его состоянию и не скажешь, — прячет лицо в ладони, будто сам себя заглушая. — Я не ответил ничего тогда, — невнятно доносится из-за длиннопалых кистей. — Сил не хватало больше. Заблочил его, ну, загнал в чёрный список… но ты же понимаешь, если бы он реально хотел квартиру вернуть… или деньги… способы были… и связаться мог… хоть фейковую почту создать… Видно, не хотел, — Кавех усмехается, глухо, деревянно и пусто. — Спасибо хоть больней не делал… мне и так… — он сглатывает. — Впрочем… потом ещё, сильно потом… когда я перевёлся… был один звонок, но… нахуй. Мне самому уже точно тогда вообще ничего не нужно было. Последняя фраза звучит на удивление связно, даже складно; но тут же Кавех, прерывисто, резко всхлипнув, словно ему не хватает воздуха, — глубоко вздыхает и снова падает лицом на выпростанные руки. Дори тактично глядит в сторону, а не на то, как характерно вздымаются сейчас его плечи. Любуется летом, любуется сумерками, любуется изящно темнеющими очертаниями своего недостроенного дворца. Есть… есть вещи, за которыми просто бессовестно наблюдать, кем бы и где бы ты ни был; и если наблюдать за чужой рвотой, скажем, просто противно, то здесь — здесь это как-то иначе. На лицо Кавеха, когда он выпрямляется наконец, она тоже не смотрит. И старательно не слышит рваные, частые, влажно свистящие вдохи. — Я вызову тебе такси, — он всё равно, она уверена, возражать не станет, хотя бы для того, чтоб она не услышала, как характерно дрожит и срывается его голос. Спустя минут десять у участка тормозит блестяще-новенькая машина, и Дори, усаживая Кавеха на заднее сиденье, между делом суёт ему какой-то пустой пластиковый пакет, первый из тех, что подвернулся под руку: — На всякий случай. Не обижай моего таксиста. — Спасибо, — Кавех улыбается широко и беззащитно; смотрит на Дори в упор своими глазами цвета красного пива, будто просит то ли понимания, то ли помощи, и на мгновение кажется ей куда трезвее, чем в течение последнего часа. Но Дори слишком хорошо помнит, сколько по итогу в бутылке осталось абсента. — Будь аккуратней. И береги себя. Напиши, как доберёшься, — она на прощание легко пожимает его узкую руку. Подняв большое и бурое облако пыли, машина скрывается за поворотом. А Дори после этого ещё какое-то время сидит за тем же летним столиком; дышит вечереющим воздухом, глядит по сторонам и размышляет о чём-то. И допивает абсент.