***
— Привет, — Феликс встречает его на той же лавочке, улыбаясь как в первую встречу: тепло и обезоруживающе. Чанбину кажется, будто тот ждал здесь именно его. — Как дела? — Швы сняли, но мне нужны новые! — руки Чанбина изодраны, а в нарочито бодром голосе сквозит горечь. — Мне жаль, — в тоне Феликса нет нот осуждения или сарказма. Чанбин кивает будто самому себе — ощущение ударов ещё пульсирует на его пальцах. — Не все понимают корейский в отличии от языка кулаков, — старший пожимает плечами. Над их головами шумит листва покосившегося дерева, создавая причудливые тени. Феликс прикрывает глаза, и Чанбин с любопытством рассматривает его, обнаруживая на лице россыпь маленьких родинок. Они милые, как и сам Феликс, сидящий в мягком свитере мятного цвета и больничных белых штанах. Тишина рядом с ним не кажется гнетущей, их плечи едва соприкасаются, и Чанбин греется исходящим от младшего умиротворением.***
Встречи на лавочке становятся их маленьким ритуалом. Они подолгу молчат или болтают о разных вещах, фантазируют о суперспособностях и вселенных супергероики. Рядом с Феликсом Чанбин не чувствует страха и одиночества, за жизнерадостностью младшего он забывает о своей маске из бравады и напускного безразличия. — Ты правда ничего не видишь? — не может поверить Чанбин, глядя в карие глаза Феликса. Их обволакивает лёгкая полупрозрачная дымка. — Ага. Но могу сказать, что сейчас точно не ночь! — Феликс задумывается и поднимает вверх указательный палец, будто изрекает философскую мысль. Чанбин беззлобно смеётся от его напускного серьёзного вида. Феликс присоединяется к нему бархатным эхом. — Ауч, — от смеха у Чанбина рвётся едва затянувшаяся ранка в уголке рта. Он прикусывает губу, делая только хуже. — Я стащил для тебя мазь, держи, — Феликс достаёт из кармана баночку с этикеткой больницы, протягивая её на раскрытой ладони. — Занялся криминалом ради меня, я польщён! — Чанбин охает, притворяясь обескураженным. Хихикая, Феликс локтем толкает его в бок, чтобы Чанбин не заметил появившийся на его лице румянец. — Спасибо, — добавляет Чанбин без шуток. Он застигнут врасплох проявленным вниманием, тем, как Феликс понимает и поддерживает его, не задавая дурацких вопросов. — Я никогда не начинал первым, — говорит он. — Просто чтобы ты знал. Впервые в жизни Чанбину не всё равно, что о нём подумают — что думает о его поступках именно Феликс. Замолкая, он опускает голову, пряча лицо в волосах, будто Феликс может увидеть в его глазах благодарность, перемешанную со смущением и неприязнью к самому себе. Только Феликсу не нужно видеть, чтобы это почувствовать. — Позволь мне, — он открывает баночку, зачерпывая вязкую жижу на палец — от неё пахнет мятой, а от самого Феликса полуденным солнцем. Младший конечно промахивается, чуть не выколов Чанбину глаз. Он мажет пальцем по его скуле и носу, по бровям и ресницам. Старший фыркает, понимая, что тот забавляется, нарочно пачкая его холодным гелем. — Не тут? И не здесь? — притворно удивляется Феликс. Он снова тычет мимо, попадая в висок. Его рокочущий смех будто сход снежной лавины, прекращается только когда Чанбин обхватывает его руку своей, проводя, наконец, по ранке. Они на миг замирают, смущённые такой близостью. Чанбин отпускает хрупкое запястье Феликса, и тот бережно проводит подушечкой пальца по сухой, потрескавшейся губе старшего. Феликс громко выдыхает и хмурится, нащупывая на его подбородке шрам — длинный, но не глубокий. Чанбин считывает молчаливую просьбу беречь себя по сбежавшимся морщинкам на переносице, по тому, как тот поджимает губы, и по прикосновению маленькой ладони к его щеке, бережно поглаживающей кожу. Чанбин льнёт к этой прохладе и нежности, ощущая разом столько новых эмоций.***
Чанбин думает, что мог бы получать новые раны только для того, чтобы оказываться в больнице рядом с Феликсом. Но он просто приходит во внутренний двор, занимая их лавочку. — Операция уже завтра, — задумчиво говорит он. Феликс не отвечает, лишь угукает, уперев ладони в сидение по бокам от своих ног. — Она пройдёт хорошо, и ты сможешь видеть, — Чанбин не знает, как правильно подобрать слова поддержки — раньше он лишь обвинял и защищался. — Расскажи мне историю со счастливым концом, — просит младший, — пожалуйста. Голос Феликса безмятежный как прежде, но Чанбин нутром улавливает перемену. Он внимательно смотрит на младшего — уголки его губ приподняты, но улыбка кажется вымученной, костяшки пальцев побелели от напряжения. Чанбину становится больно от осознания, что пока он боится разочаровать Феликса, тот тоже испытывает страх — его сильный, жизнерадостный мальчик боится исхода предстоящей операции. Оказывается, даже солнце не всегда смотри на мир с позитивом. Чанбин придвигается ближе, начиная рассказ о придуманном только что динозавре. Его рука мягко ложится на ладонь Феликса, передавая тепло и немного уверенности. Он говорит не останавливаясь, история придумывается на ходу и кажется фантастично-абсурдной, но это не важно. Феликс отвлекается и смеëтся, когда старший тонким голосом озвучивает динозавра: «Кто готов со мной биться?! Уть, выходи!». Феликс опускает голову на плечо Чанбина, по привычке прикрывая глаза. — Если бы я мог, то поколотил бы все твои страхи, — шепчет Чанбин, прижимаясь подбородком к пшеничной макушке. Феликс отвечает не сразу. — Я знаю, — он обмякает в крепком объятии старшего.***
— Я тебя слышу, хён, — доносится голос Феликса из приоткрытой двери в палату. — Ты можешь войти. Обнаруженный, Чанбин стукает себя ладонью по лбу — он всё утро просидел в приёмном покое, и уже битый час не решается зайти к Феликсу. — Привет? — он заглядывает внутрь. Так непривычно видеть младшего в окружении белых стен, сидящим на больничной койке. Чанбин сглатывает это чувство неправильности. — Как ты себя чувствуешь? — Всё хорошо, — Феликс беззаботно болтает ногами и легонько похлопывает по одеялу рядом с собой, приглашая Чанбина присесть. — Поможешь снять бинты? Чанбин замирает, как сел. — Ты уверен? — Чанбину волнительно и куда более страшно. Он хочет запечатлеть в памяти момент, когда Феликс откроет глаза, узнавая потерянный мир, но тогда он увидит и самого Чанбина. — Уверен, что моя физиономия это первое, что ты хочешь увидеть? — Ага, — Феликс бодро кивает, чуть не ударившись лбом о плечо старшего. — Это именно то, чего я хочу. Чанбин берётся за кончик повязки, снимая её оборот за оборотом. Он старается не выдать собственных чувств, но руки предательски дрожат. — Готов? Они в унисон глубоко вдыхают, прежде чем младший распахивает глаза. Чанбин смотрит в них и забывает о страхе, о том, как он сейчас выглядит, забывает вообще обо всём — в кристально чистых глазах Феликса янтарь плавает в карамели — и единственная мысль, повторяющаяся в его голове «он может видеть». Чанбин так за него счастлив, что не сдерживает улыбки. А потом он вспоминает о рассечённой брови, о синяке и шраме на переносице — пристальный взгляд Феликса следует за его мыслями. Чанбин хочет сбежать или провалиться под землю. Ему жаль, что младший видит такое уродство. — Именно таким я тебя представлял, — Феликс показывает раскрытую ладонь, напоминая, что уже видел лицо Чанбина, смотрел на него через прикосновения собственных пальцев. — Красивый. Чанбин опускает взгляд, смущаясь. Непросто слышать такое от самого прекрасного человека на свете. От парня, который искренне нравится и к которому тянет с невероятной силой. — Вот чёрт! — младший охает от удивления. Чанбин вздрагивает и напрягается, готовый услышать то, что разобьёт его сердце. — У тебя кудряшки, это так мило! Чанбин хочет выругаться, но лишь выдыхает, когда Феликс просит разрешения дотронуться, и получив немое согласие, наматывает вьющуюся прядь на палец. В тишине солнечный свет пробивается сквозь больничные жалюзи, обрамляя их силуэты золотистым свечением. Теперь Чанбин замечает крошечные веснушки, спрятавшиеся на ушах младшего. — Посидим в нашем месте? — спрашивает Феликс. Он отчётливо помнит дорогу: четыре шага до двери из палаты, семь прямо, три налево, одна ступенька вниз. Теперь ему больше не нужно считать и всё же: — Может, проводишь меня? — Во взгляде Феликса столько надежды и доверия, что у Чанбина щемит под рёбрами. Он подставляет локоть, за который Феликс цепляется обеими руками, прижимаясь к его плечу. — М? — щёки Чанбина пылают. Во взгляде Феликса ошеломляющее восхищение. Технически, первое, что он увидел после операции — это медицинский фонарик и суровое лицо доктора Ли, когда пациент попросил разрешения надеть обратно только что снятые бинты. — Ничего, — Феликс прячет лицо за рукой Чанбина, прикусывает губу, стесняясь сказать, как тот прекрасен. Но он обязательно покажет это Чанбину.