Дорогой друг

Леви успел подъехать к дому, когда во внутреннем кармане завибрировал телефон. Ему не требовалось смотреть на экран, чтобы знать, кто именно ждет на другом конце провода. Впервые за все время отвечать не хотелось. Что он от нее услышит? Обвинения? С этим он и сам неплохо справлялся. Объяснения? В этом тоже не нуждался, прекрасно понимал и так. Аккерман с тоской взглянул на свою бездушную высотку и все-таки поднес трубку с уху. — Леви… Белый… Кладбище… Слабый, то и дело запинающийся голос Микасы утонул в помехах и механическом шуме. — Ваши услуги понадобятся еще на какое-то время, — отрывисто сказал он водителю и сжал челюсть. Все мысли вылетели, оставив за собой напряженную пустоту. — На кладбище. — На какое, сэр? — водителю хватило пары секунд, чтобы переварить новые вводные. — Армейское. Чем скорее, тем лучше. Парень коротко кивнул и ловко выехал со стоянки. Всю дорогу Леви пробовал дозвониться до Микасы, но раз за разом терпел неудачу — абонент упорно отказывался появляться в сети. Равнодушный робот предлагал оставить голосовое сообщение, но Аккерман сбрасывал. И вновь набирал. Ровно до тех пор, пока машина не остановилась. — Подождите меня здесь, — бросил Леви водителю и выскочил наружу, забыв про трость. Поздним вечером огромный могильник был ожидаемо пуст: какому идиоту придет в голову посещать кладбище на ночь глядя, да еще и за две недели до Рождества? Микаса оказалась исключительной во всем, думал Леви, пытаясь по памяти определить, в какой стороне стоит неприметный гранитный камень. В этом месте должна была лежать и Зоэ, но выяснилось, что хоронить нечего. И после Ханджи осталась только пустая декоративная урна и посмертный Орден за мужество. Родственников у нее не было, поэтому и урна и деревянная коробочка с гравировкой стояли на полке в кабинете Леви, как какие-то издевательские пластиковые кубки со школьных конкурсов: «Леви Аккеману за особую живучесть». Ура. Он включил телефонный фонарик и осветил безликие ряды памятников, нужный оказался слева — совершенно стандартный, ничем не примечательный. Под датами было выбито одно короткое слово. — «Навеки», — прошептал Аккерман, смахивая с гранита снег. — Если это послание, то весьма доходчивое. Как по заказу на кладбище ворвался холодный колючий ветер. Леви еще раз огляделся для порядка и уже направился к выходу, когда до острого уха донесся какой-то писк справа. Он быстро повернул на едва уловимый голос, внимательно всматриваясь в дрожащее пятно света под ногами. — Я здесь! Внизу! Аккерман прищурился и увидел свежую пустую могилу — еще метр, и провалился бы сам. Он осторожно подошел к краю и посветил вниз. Микаса зажмурилась и сложила  ладонь козырьком. — Леви, это ты? — Я, — вздохнул Аккерман, усиленно растирая переносицу. — Как ты там оказалась? — Случайно, — дрожащим голосом ответила она и вытянула руку. — Так и будешь стоять? — Нет, не буду, — коротко выдохнул Леви и ловко спрыгнул к ней. — Довольна? — Что ты наделал? — в могильной темноте, черном платье, с растрепавшимися волосами и испорченным макияжем Микаса смахивала на живой труп из детских страшилок. — Как мы теперь отсюда?.. — Как вляпались, так и выберемся, — хмыкнул Аккерман, снял пиджак и набросил ей на плечи. — Где меха потеряла? — Не знаю, — опустила глаза Микаса и, кажется, затряслась еще сильнее. — Об одежде поговорить хочешь, серьезно? — Можем помолчать, мне не принципиально, — пожал плечами он и огляделся: яма была совсем неглубокой, и при желании Микаса запросто могла изловчиться и выбраться самостоятельно. Вот только такое не по силам, если не в состоянии даже нормально дышать. Все было куда сложнее. — Пожалуйста, помоги мне вылезти, я не вынесу здесь и минуты, — под синюшными губами застучали зубы. — Что ты вообще забыла на кладбище в такое время? — Аккерман сделал шаг и крепко взял ее за подбородок, требовательно заглядывая в глаза. — Быстрее скажешь, быстрее вылезем. — Просила совета… прощения… — она отвела взгляд. Напуганная, растерянная, совершенно потерянная. Такое выражение лица Леви уже наблюдал — когда-то давно в зеркале. — Доволен? Помоги мне подняться. Мне здесь правда плохо… — В яме-то? — покачал головой Аккерман. — Странно. С чего бы? — Пожалуйста, не надо. Только не сейчас. Только не ты… — Микаса все-таки не выдержала. Резко обмякла, уткнулась в его шею и завыла. Без слез, криков — просто выла, до боли сжимая плечи. И тогда Леви стало по-настоящему страшно, ведь он все понял. Леви все помнил. В такой же яме, разве только поглубже и пошире, они провели почти две недели. Он, Микаса и Эрен. Аккерман не раз проигрывал в памяти день, когда все кончилось: элитный штурмовой отряд должен был зачистить от повстанцев деревушку на границе. Задача казалась плевой: разделиться, обойти дома и отделить зерна от плевел. Леви по-честному попробовал выбить для команды нового снайпера вместо погибшей от шальной пули Браус, но их отправили без страховки с напутственным «Отряд капитана Аккермана не терпит поражений». Поражения не было. Был крах. Леви все помнил. Душное марево накрыло Аккерманов и Йегера, когда они обследовали пустую лачугу на окраине. Капитан сразу велел задержать дыхание и надеть маски, но даже его реакции оказалось недостаточно: хитрые говнюки нахимичили с концентрацией отравы, и Йегер, а следом и Микаса, отключились. Сам он продержался на пару секунд дольше — успел прохрипеть что-то в рацию, а потом мир погас. Очнулся Аккерман уже в холодном подвале, на совесть прикованный к тяжелому металлическому стулу. Раздетые до белья Микаса и Эрен раскачивались на массивных цепях в тусклом искусственном свете на другом конце клетушки. Леви все помнил. Помнил тихий вкрадчивый голос: «С такими, как ты, бесполезно говорить. Я могу отрезать тебе пальцы, но ты даже не поморщишься». Так он лишился указательного и среднего. «Тебе можно выколоть глаз, ты даже не дернешься». Так он потерял восемьдесят процентов зрения справа. «Тебя можно разделать заживо, но ты даже не вздрогнешь». Так он остался без бедренной мышцы. «Но что ты сделаешь, если я проделаю такое с твоими людьми?». Микасу стегали по белой спине железной пряжкой под сдавленные крики Эрена не меньше двух часов — пока не потеряла сознание. В какой-то степени ей даже повезло, ведь она не видела, как тело любимого мужчины раз за разом режут и жгут. Микасу и Эрена топили в ледяной воде, избивали острыми кастетами и душили на его глазах еще два дня. Аккерман не проронил ни звука. Леви все помнил. Помнил, как потом их бросили в яму: умирать в темноте и холоде. Истерзанные Микаса и Эрен могли лишь слабо дышать, а Аккерман только смотрел, как жизнь по капле покидает его бойцов. Капитан никогда не заводил любимчиков, но к этим ребятам — спокойной, неизменно собранной Микасе и пробивному, с горящим взглядом, Эрену прикипел как-то по особенному. И впервые с детства молился: просил, чтобы его забрали первым. Был уверен, что второй раз бок о бок рядом с трупом близкого человека он не выдержит. Бог и правда показал себя — чертовым садистом с изощренным чувством юмора. Потому что вскоре Леви и Микаса поняли, что Эрен подхватил столбняк. Йегер сутками бился в конвульсиях и кричал так, что у Аккермана звенело в ушах и рвало в груди. Микаса молчала — только пыталась удержать Эрена во время очередного приступа, беззвучно плача. Леви все помнил. Помнил неожиданно ровный голос Йегера и его «Если правда любишь, помоги». И тогда Микаса впервые закричала. И забилась так, что Аккерман было решил, что она следующая. Микаса свернула Эрену шею собственными руками, а потом отключилась и не приходила в себя, пока сверху не донесся грохот взрывов и пулеметных очередей. Их нашел Браун. Первым вытянули тело Эрена, потом полуживую рядовую. Капитана подняли последним, но он задержался в яме еще на месяц. Проваливался в могильную темноту каждую ночь и просыпался в холодном поту. Однажды в яме к нему пришел Эрвин — Леви попросился с ним, но Смит только покачал головой и растворился в чернильной дымке. Наутро Аккерман записался на прием к психиатру и прошел полный курс терапии. А спустя еще полгода понял, что справился. Гордиться было особо нечем — он не геноцид остановил, а всего лишь не свихнулся. На подвиг не тянет. Доктор выразил свое категоричное несогласие с такой оценкой проделанной работы, но Леви было плевать. — Вдохни и выдохни, — он почувствовал неровное поверхностное дыхание и заходящийся пульс. Казалось, еще миг и начнутся хорошо знакомые конвульсии, те, что ломают кости, выворачивают жилы, не оставляют и шанса. — Ну-ка, живо. Вдохни. Давай, еще раз. Дыши. Слушай мой голос и дыши. — Не могу, — прохрипела Микаса, оседая на мерзлую землю: такая беззащитная и уязвимая, словно оголенный нерв. Такая настоящая, что сердце сжалось и пропустило пару ударов. Микасу хотелось спрятать, укрыть от жестокого холодного мира и никуда не отпускать. Микасу хотелось спасти. Только он не знал, как. — Я так больше не могу… — Конечно не можешь, — прошептал Леви и опустился рядом. Обнимать ее сейчас было самым правильным, что он делал за последние недели. — Поэтому тебе нужно начать дышать. Слышишь? — Слышу… — она всхлипнула и крепче вжалась ему в грудь, заставляя вздрогнуть. — А что потом? — Не знаю, — честно ответил Леви. — Но для начала, думаю, пора выбраться из ямы. Микаса взглянула на него сквозь пелену слез: длинные ресницы слиплись паучьим лапками, по белым щекам растеклись черные разводы, а нос перепачкался в соплях. Леви поймал себя на мысли, что по всем правилам она должна быть некрасива. Обязана выглядеть до тошноты отвратительно. Но она оставалась красивой. Настолько, что можно было умереть — прямо здесь, в самом подходящем месте. Сделать что угодно, стать кем угодно, только бы она была в порядке. — Ты достаточно просидела в этой яме. Пора прощаться. Она только уткнулась в его рубашку, окончательно размазав слезы. Аккерман вздохнул, поцеловал холодные волосы, разомкнул объятья и, оттолкнувшись от земли здоровой ногой, подпрыгнул. Оказавшись на поверхности тут же протянул руку, и она вложила в раскрытую ладонь длинные ледяные пальцы. И тут же отключилась. — Ни за что бы не поверил, что проведу вечер на кладбище, — нервно пробормотал водитель, спешно открывая дверь перед Леви. Аккерман ничего не ответил — только осторожно положил Микасу на кожаное сиденье и выдохнул: неподъемной она не была, но тащить ее через все кладбище с больной ногой оказалось непросто. Всю дорогу Микаса слабо дрожала и бормотала что-то неуловимое — и захочешь, не расслышишь. Парнишка хотел было помочь с подъемом на четвертый этаж, но Леви посмотрел так, что тот мигом постарел на пару лет. В тепле Микаса размякла окончательно, и Аккерман вновь не на шутку струхнул : закутал ее во все одеяла и пледы, что сумел найти, и понесся в ванную. Обморожение она точно не получила, тряслась по большей части от нервов и усталости, и Леви не задумываясь выкрутил вентили. Скажи ему кто-нибудь утром, что вечером он будет раздевать Микасу в заполненной паром комнате, только бы покрутил пальцем у виска. Но сейчас быстро снимал перепачканное землей вечернее платье, чертыхаясь на невидимую тонкую молнию, и дергал крючки кружевного бюстье. И если в освещенном сотнями огней зале Аккерман горел и забывал, как дышать, когда она выгибалась в его руках, то теперь не чувствовал и толики напряжения. В голове пульсировала одна четкая мысль — отогреть и уложить спать. Он замер только раз, когда взгляд коснулся сетки глубоких шрамов на спине. Грубые полосы белели вдоль позвоночника, на лопатках, пояснице — ее личная карта боли. Будь его воля, смахнул бы ладонью, стер с тонкой кожи и из памяти. Но он просто не мог. Собственная беспомощность разозлила, и Аккерман полез ковыряться в шкафчиках — нашел какой-то пузырь с пеной и щедро плеснул в чашу. — Это нечестно… — прошептала Микаса, оказавшись в горячей воде под пышным слоем мыльных пузырей. Ванна определенно помогала. — Несправедливо… — О чем ты? — Аккерман устало опустился на пол и положил руки на бортик. — Ты постоянно меня спасаешь… — вздохнула она, смывая с лица черные разводы. — Все время. — Не вижу в этом ничего плохого, — пробормотал Леви, прикрывая глаза: разлившийся аромат лаванды накрыл с головой: происходящее стало походить на сон, в котором было странно, но как-то по-особенному правильно. — Хоть и звучит, как упрек. — Это не упрек, а приговор. Он умер… Они… — Микаса зажмурилась в бесполезной попытке сдержать слезы. Дрожащий голос рикошетил от светлого кафеля и бил под дых. — Мама, папа. Карла, Гриша… Эрен… Все, кто мне дорог, умирают… Не хочу, чтобы и ты… Только не ты… — Но я же жив, — Леви нахмурился: пар стал густым, а голова — тяжелой. Разговор стремительно катился ко всем чертям, но он упрямо цеплялся за иллюзию: все еще можно вернуть назад, к бурбону у Ноймана и теплым беседам. — Видишь? Я живой. Живучий. И умирать не собираюсь. Слышишь? — Ты вытащил меня из ямы… Сделал то, с чем я безуспешно пыталась справиться три с лишним года, и напомнил, какой может быть жизнь, — она подтянула к себе ноги — из пены показались красивые ровные коленки, и на них тут же легла усталая косматая голова. — И теперь мне страшно. Если в моей жизни появится человек, без которого я не смогу… Я не вынесу это еще раз… Я не выдержу… А самое страшное — вытаскивать будет уже некому. Микаса посмотрела с такой тоской, что у Аккермана свело челюсть — она уже все решила. Не было никакой «новой» Микасы, была прежняя, единственная — разбитая и испуганная, разве только научившаяся притворяться. Стало так горько, что захотелось сплюнуть. Или закричать. И расстрелять всю обойму в небо и тяжело дышать, понимая, что чертовы бездушные звезды продолжают высокомерно наблюдать с высоты за чужой слабостью. — Я тебя понял. — Леви поднялся и склонился над ванной — оставил легкий поцелуй на влажном лбу и тихо закрыл за собой дверь. Обуваясь в прихожей, едва не сорвался обратно, но выдержал. Иного выхода просто не осталось. Он мог убеждать, приводить веские аргументы, давить на больное, но Микаса такого не заслуживала. Она имела право на выбор, и сделала его. Оторвала с кровью и болью, и Леви уважал ее за это. Поэтому он просто перестал писать и звонить, смирившись с неизбежным. Следующие дни Леви работал, как проклятый, накидывался в баре и обменивался тяжелыми взглядами с Нойманом. Гарет ни о чем не спрашивал, только подливал и просил Николо добавить закусок. Однажды Аккерман подумал предложить Нойману партию в шашки, но почти сразу отказался от этой затеи — привык играть с определенным человеком. Смириться вышло, но выбросить из головы — нет. Порой он почти не вспоминал об уютных посиделках, но гораздо чаще с тоской повторял про себя ее совершенно несмешные шутки и сжимал кулаки до хруста. В потоке машин ему мерещился компактный гибрид, на улицах и в ресторанчиках — тонкие пальцы, крутящие салфетки, а на экране телефона — короткие сообщения. Без Микасы было скверно, и проклятый мир не давал ему об этом забыть. — Шеф, — спустя неделю за обедом нервный сильнее обычного Оньянкопон протянул глянцевый журнал. — Видели? — Это не «Гарнизон», — Леви бросил равнодушный взгляд на яркую обложку: ничего общего с серьезным черно-белым изданием о военном деле аляповатая макулатура не имела.     — Я тоже такое не читаю, но Амелия очень любит, — Оньянкопон замялся и загнул уголок. — Так вот… Здесь, в основном, про культурную жизнь и подобное. В общем, вчера она показала… — Да что там? — поморщился Леви. — Кто-то умер? Если умер, то мне вдвойне неинтересно. — Там… вы, шеф, — заместитель быстро пролистал журнал и открыл разворот. — Живой. Вас сложно с кем-то спутать. — Чушь, — Аккерман требовательно протянул руку. На глянцевой странице обнаружилась его точная копия — смокинг, классическая стрижка, трещины шрамов на бледном лице. Бумажный Леви Аккерман стоял в центре ярко освещенного зала, прижимая к себе сногсшибательную женщину в черном вечернем платье. Ее щеки пылали, а глаза искрились так, что даже звезды меркли от зависти. В ушах заиграло то самое танго, их танго. Настоящий Леви криво усмехнулся, прочитав заголовок статьи: «Благотворительный фонд «Возрождение» собрал рекордный объем пожертвований». — И что вас с Амелией так удивило? — Аккерман закрыл журнал. — Наличие у меня смокинга? Или вы полагали, что я не отображаюсь на фото? — Я просто не думал, что вы… танцуете, — Оньянкопон покраснел так, что стало видно даже на темной коже. — Простите, я перешел черту, сэр. — Все в порядке, — Леви невольно ухмыльнулся, наблюдая за смущенным подчиненным. — На твоем месте, пожалуй, я бы тоже удивился. Но молча. — Понял, сэр, — кивнул Оньянкопон. — Больше не повторится. — Отлично, — Аккерман отставил контейнер с восхитительными морскими гребешками и вытащил из ящика стола папку с документами. — Раз уж сегодня мы обмениваемся информацией, посмотри на это. Оньянкопон тяжело вздохнул и уткнулся в заполненные мелким шрифтом отчеты. От любопытства и смущения не осталось и следа — теперь во взгляде зама читалась натуральная паника. — Шеф, это… — заместитель спрятал лицо в ладонях. — У меня нет слов. — Не волнуйся, я помогу. Это скверно. Неприемлемо, — покачал головой Леви. — Мы открываем офис через месяц. И такое, — Он указал на файлы: — Недопустимо. В лучшем случае, у нас две недели. Если не справимся, всю службу можно смело назвать некомпетентной и распустить. — Амелия меня убьет… — прошептал Оньянкопон. — Я пропущу первое Рождество дочери… — Не пропустишь, — перебил Леви. — Я поеду. Но ты должен быть на связи. — Но у вас же… — зам выдохнул и посмотрел на начальника с такой благодарностью, что кривая ухмылка сама собой расправилась в обычную, вполне искреннюю. — Даже не знаю, что сказать, сэр! — Скажи спасибо и иди, пока я не передумал, — Аккерман потер виски и махнул рукой. — Аналитика, план и новые сметы должны быть готовы к моему отлету. — Да, сэр, — Оньянкопон едва не отдал честь и убежал: анализировать чужой кретинизм и благодарить своего бога за совершенно одинокого начальника. Леви покосился на остатки ланча и смахнул в ведро — аппетит пропал окончательно, а настроение опустилось к предельному минимуму. Все началось утром, когда Аккерману позвонил шеф полиции из Орвуда. Не размениваясь на бессмысленные приветствия и прочие глупости, Марис прямо заявил, что система оповещения не прошла проверку, и подключить к участку ее не смогут. Через пару часов выяснилось, что претензии к состоянию помещений возникли и у пожарных. Леви проклинал нерадивых подрядчиков, но больше себя — слишком размяк. Еще в начале года, узнав о планах по открытию нового представительства, Аккерман решил, что за пару месяцев до дня икс переселит в Орвуд Оньянкопона — чтобы контролировал все на месте, а заодно подыскивал среди местных подходящего руководителя. Вот только заместитель обзавелся дочерью, и Леви дал слабину, пожалев молодого отца. А потом и вовсе расслабился, решив, что отлаженный механизм не даст сбоя. С его карманными часами принцип работал, но в случае с огромной корпорацией в дело вступил десяток факторов, в числе которых — клинические идиоты. Со дня возвращения домой шеф службы безопасности получал исключительно положительные доклады: все по плану, без промашек и осечек. Псу под хвост. Единственным способом спасти положение и не обделаться была поездка в Орвуд — прямо на Рождество. Выдергивать Оньянкопона из тепла домашнего очага было совсем по-скотски, и Аккерман не задумываясь принял решение. В конце концов, праздники для тех, кому есть, с кем отмечать. На удачу Леви был совершенно один. Леви больше не танцевал. Хотя он помнил, как еще совсем недавно обсуждал с Микасой планы. Она мечтательно расписывала каток в центральном парке и прикидывала, согласится ли Нойман добавить в меню глинтвейн, чтобы они могли гулять по заснеженном городу с термокружками и кутаться в большие теплые шарфы. Леви тогда только посмеялся в кулак, представив ее попытки затащить хмурого калеку на лед. А потом поймал себя на мысли, что она действительно справится: будет размахивать коньками, улыбаться и дергать за рукав. А он не сможет отказать. Аккерман потер виски и открыл ноутбук — бронировать билет и планировать расписание так, чтобы успеть надраться в какой-нибудь забегаловке. Следующие дни отпечатались в памяти серией смазанных снимков: дом, такси, работа, и так по кругу, пока в унылый калейдоскоп не добавились чемодан, аэропорт и самолет. Место рядом с Леви досталось размалеванной не по возрасту бабенке, которая то и дело опасливо косилась на шрамы и мутный глаз. Аккерман напялил душную маску и четыре часа подряд имитировал крепкий сон, чтобы проснуться в кошмаре. Чертов Орвуд превратился в отвратно-приторную открытку: темная хвоя, щедро усыпанная золотыми шарами, праздничные огни и навязчивая музыка изо всех динамиков. Для полноты картины не хватало только саней и пузатого старика. — Хочешь сделать что-то хорошо, сделай это сам, да, мистер Аккерман? — в полицейском участке, безвкусно украшенном бумажными гирляндами, было шумно и накурено, а Марис выглядел хуже некуда — сказывалось неумолимое приближение Рождества. — По моему опыту, это единственный вариант, — покачал головой Леви, забирая документы. — Благодарю. Марис кивнул, потер двухдневную щетину и с тоской взглянул на опустевшую кофейную кружку. Аккерман усмехнулся — этот замотанный мужик прекрасно его понимал. На миг стало немного легче — осознание, что кто-то еще чувствует примерно то же самое, приятно грело. Собственное одиночество уже не казалось личным. — Останетесь у нас на Рождество? — полицейский вдавил кнопку на старенькой кофеварке, и та загудела, наполняя небольшой кабинет ароматом подгоревших зерен. Леви подумал, что после всего этого ада надо будет подарить участку новый аппарат. В благодарность, и чтобы не так воняло. — Останусь, — Леви открыл папку и пробежался глазами по первому отчету: картина складывалась хуже некуда. — Я здесь до конца декабря. Потом сменит заместитель. — Не завидую, — вздохнул Марис. — Проводить праздники вдали от дома… — Без разницы, — пробормотал Аккерман, листая страницы и мысленно составляя расстрельный список растяп, чьи головы полетят с плеч после открытия. — Если вдруг заскучаете, заглядывайте к нам , — полисмен неожиданно смутился. — Я тоже дежурю на Рождество. Алкоголя не будет, конечно, но ребята придумали какой-то конкурс с фантами… Или что-то вроде того. А сразу после праздника наши «Гиганты» принимают «Марли», игра будет что надо. Билетов в продаже уже нет, но я достану. — Спасибо, Марис, — совершенно искренне ответил Леви. — Веселиться не планирую. В конце концов, я здесь не за этим. — Понимаю, — полисмен вздохнул и подлил себе кофе. — Но если передумаете, заходите. Леви рассеянно кивнул, пожал руку Марису и был таков — впереди его ждал кромешный ад под веселые рождественские песенки. С каждым следующим днем поганые колокольчики звенели все громче, люди на улицах выглядели все счастливее, а Леви уставал все сильнее. Они с Оньянкопоном часами торчали в видео-чате, сверяли договоры и акты, а потом Аккерман, вооружившись обновленными документами и сомнительным обаянием, отправлялся обивать пороги — в пожарный надзор, санитарную службу и местную мэрию, по пути раздавая крепкие словесные подзатыльники распаявшимся подрядчикам. С появлением страшного, как смерть, шефа безопасности, работа закипела — систему переустановили, сигнализации поменяли, а инспекторы на удивление быстро согласовали обновленные схемы. Леви всерьез опасался, что может не успеть, но уже к Сочельнику понял — еще несколько дней, и можно смело выдыхать. Вот только выдыхать почему-то не хотелось — рабочие завалы выматывали, но спасали от лишних мыслей. Например, о том, как было бы здорово встретить Рождество не в пустом гостиничном номере, а так, как они с Микасой планировали, — в их месте, или любом другом, главное — вместе. В канун Рождества позвонил исполнительный директор: не без гордости сообщил, что в новом году службе безопасности увеличат бюджет. Услышав сумму, Леви едва не присвистнул, тут же прикидывая, как будет обновлять софт и расширять штат. По иронии буквально за час до звонка начальства Аккерману упало сообщение от Спрингера — не жалея дурацких смайликов, Конни желал бывшему капитану успехов на рабочем поприще и личного счастья. Первая половина сбылась с невероятной скоростью, вторая же оставалась недостижимой мечтой, но Леви здраво рассудил, что человек никогда не получает всего, чего хочет, и выделываться глупо. В конце концов, жизнь с завидной регулярностью напоминала об этом непреложном правиле. — Ну вот и все, — Леви посмотрел на собственное отражение в темном окне: на улице валил снег, и Орвуд окончательно преобразился в идиотскую иллюстрацию. Леви напротив кисло улыбнулся и отсалютовал бутылкой. Изначально Аккерман планировал налакаться в каком-нибудь баре, но от окружающих несло такой удушающей радостью, что он невольно почувствовал себя лишним. Из ситуации Леви вышел весьма элегантно — купил бурбон и заказал ужин. Если не вспоминать о сочувственном взгляде девчонки, которая вкатила столик в номер, получилось весьма сносно. К одиннадцати бутылка опустела наполовину, а Аккерман почти расслабился. Он уже собирался в постель, рассчитывая проспать минимум до обеда, когда в дверь нерешительно постучали. Посуду давно убрали, а оставленные чаевые были достаточно щедрыми, чтобы гарантировать покой. Леви повернул ручку, готовясь максимально вежливо заявить что-то из серии «ошиблись номером, валите на хрен», но замер — заготовленная фраза встала поперек горла. Потому что на пороге стояла она. Запыхавшаяся, красная, припорошенная снегом, с нездоровым блеском в глазах и совершенно нереальная. — Добрый вечер, — наконец выдавил он. — Здравствуй, — Микаса выдохнула и спрятала руки в карманы короткой черной дубленки. — Я кое-что скажу… А потом ты решишь, впускать меня, или нет, хорошо? Аккерман несколько раз моргнул: все еще не до конца верил собственным глазам. Все походило на какой-то нелепый сон или галлюцинацию — побочный эффект напряженного графика и крепкого алкоголя. Но Микаса никуда не исчезла. Не найдя подходящих слов, он кивнул, с трудом поборов желание приложиться к бутылке. — Прости, что так поздно… Я хотела прилететь раньше, но долго выясняла, где ты остановился… А потом самолет все никак не мог приземлиться из-за снегопада, еще и эти дурацкие такси, как ты вообще к ним привык… — сбивчиво затараторила Микаса, но с каждым следующим словом голос креп: — Но это неважно. Ты должен знать — всю жизнь я любила одного человека, и его потеря меня убила. Сейчас стало легче, но прошлое никуда не ушло. И мне страшно. Но ты… Ты мне слишком дорог, чтобы сдаваться страху. Она прикрыла глаза и глубоко вдохнула, словно собиралась прыгнуть. Леви дико захотелось шагнуть к ней за порог — и прижать к себе так крепко, чтобы затрещали ребра. — Это все? — но он мог только нести чушь. Вместо того, чтобы затащить ее в номер и зацеловать до отключки. — Нет… — Микаса тряхнула головой, и с мокрых волос полетел растаявший снег. — Сначала я хотела сказать, что не могу без тебя. Но потом поняла, что это не так. Я могу без тебя. Но не хочу. Понимаю, это ужасно эгоистично. Но я хочу. Говорить с тобой, видеть тебя, быть рядом. Хочу все… Если ты еще не передумал. Прости, что так… поздно… И тут она не выдержала — нервно сглотнула и опустила глаза, словно ожидая выговора с занесением в личное дело. Леви даже представил, как пишет в отчете: «Рядовая Микаса Аккерман совершенно прекрасна, но страшно раздражает. Рекомендовано уволить ко всем чертям и заставить жить долго и так счастливо, чтобы у всех зубы сводило». — Проходи, — Аккерман отступил вглубь номера, и закрыл дверь: в голове была каша, и он старательно оттягивал время, надеясь вернуть разум. Микаса озиралась в полутьме, не торопясь снять куртку. Из багажа у нее была только маленькая сумка через плечо — решение принимала спонтанно и наверняка несколько раз едва не повернула обратно. — Давай сюда, не мерзни, — вздохнул он и протянул руку. Микаса скинула промокшую дубленку и передала ему: холодные и теплые пальцы на миг соприкоснулись, и Леви почувствовал, как стремительно исчезает почва под ногами. Аккерман прекрасно понимал, что все происходящее — взаправду, но никак не мог свыкнуться с реальностью. Такие повороты никак не вписывались в его личную картину мира, на которой он неизменно пребывал в городом масляном одиночестве. Но сегодня кому-то сверху окончательно надоело созерцать столь паршивое проведение искусства, и этот кто-то парой легких мазков добавил вторую фигуру — бессовестно прекрасную, в бело-голубой толстовке, с влажными волосами и лихорадочно блестящими глазами. — Ты вообще ее снимаешь? — Леви указал на толстовку. — Снимаю, — кивнула Микаса. — Когда приходит время стирать. — Ну конечно, — усмехнулся Леви. — Хочешь бурбон? — Хочу, — она кивнула и сделала большой глоток прямо из горлышка, даже не поморщившись. Леви только наблюдал: продолжал искать повод усомниться в ее существовании в этом месте в этот момент, но раз за разом терпел фиаско. И не знал, ликовать или посыпать голову пеплом: все чувства смешались в крепкий забористый коктейль, от которого моментально сносит крышу. Метеорологам следует назвать следующий разрушительный ураган в честь Микасы. — Вот это вид… — пока Аккерман силился удержать себя в руках, она успела подойти к большому панорамному окну и оставить на стекле теплое дыхание. — До чего же красиво! — Красиво, — согласился Леви, не сводя глаз с ее отражения. И, сам не поняв, как — оказался у нее за спиной. Разговоры никогда не были его сильной стороной, и он просто зарылся в прохладные волосы и едва не задохнулся. От Микасы пахло простым мылом и перелетом. Крышу снесло окончательно, и он прижался губами к позвонку на шее. — Ты простишь меня? — прошептала она, вздрогнув. — Нет, — пробормотал он, запуская руки под толстовку. Кровь шумела в ушах, а сердце сходило с ума, грозясь пробить грудную клетку — было слишком хорошо. — Прощение предполагает наличие обиды, а я не обижался. — Зря… Я ведь заслужила, — Микаса перешла на едва уловимые частоты и, кажется, перестала дышать. — Отставить разговоры, — Аккерман развернул ее к себе и одним движением стянул бело-голубой верх. В холодном свете зимней ночи Микаса выглядела особенно восхитительно. Забыв о ноге, Леви подхватил ее под ягодицы и в три широких шага оказался у кровати, слишком большой для одного человека, но идеальной для двоих. Микаса носила ужасные джинсы на пуговицах, но Аккерман влюбился в них по уши — слишком уж приятно было расстегивать одну за другой, то и дело ловя на себе нетерпеливый взгляд блестящих серых глаз. Он влюбился в ее бюстгальтер на трех крючках и простые черные трусики без пошлых бантиков и безвкусного кружева. Леви наслаждался каждым движением, каждым поцелуем — в шрам от пулевого на животе, в мышцы пресса, в солнечное сплетение. Обводил языком возбужденные соски, беззастенчиво сжимал полную грудь и запускал пальцы в узкую влажную щель. Микаса была теплой, податливой, необычайно громкой, и Аккерман забывал как дышать, слушая глубокие стоны. Но все это померкло, когда он прошелся языком вдоль яремной вены и коснулся приоткрытых губ. Она оказалась чертовски сладкой, с легким привкусом крепкого бурбона, и Леви опьянел безвозвратно: едва не запутался в собственной рубашке, и впервые бросил одежду как попало. — Уверена? — не узнавая собственный голос, прохрипел он, всматриваясь в ее глаза: сплошной зрачок без радужки. — В тебе — всегда, — прошептала Микаса и бессовестно выгнулась, подаваясь навстречу. Аккерман лишь каким-то чудом не кончил в ту же секунду. Одно осознание того, что она рядом — горячая и мокрая, дышащая громко и рвано, отзывающаяся на каждое касание, сводило с ума. Леви прослужил десять лет и выжил, но умирал сейчас — между ее ног под аккомпанемент бессвязного лепета, в котором то и дело угадывалось его имя. Он не раз представлял, каково это — быть с Микасой: закидывать длинные стройные ноги себе на плечи и медленно входить до упора, наслаждаясь видом сверху. Думал, каково это — укладывать ее на бок и ласкать пальцами, прикусывать нежную кожу, срывать с зацелованных губ громкие стоны, прижимать к себе и вбиваться до темноты в глазах. И это было именно так, как ему казалось, только в сотню раз прекраснее. В реальности Микаса гладила его спину, изгибалась невозможной дугой и плавилась под каждым прикосновением. И когда она поймала губами его палец, тугую пружину дернуло, и он сорвался, впиваясь в соленую шею под сдавленный крик — то ли ее, то ли свой собственный. Леви не знал, сколько они пролежали на смятых простынях. Он мог только глубоко дышать и поглаживать шелковое плечо. Все мысли куда-то улетучились — спроси сейчас, какой сегодня день, пришлось бы крепко задуматься. — Уже полночь, с днем рождения, — нежный шепот нарушил тишину, и Леви невольно вздрогнул. Она словно жила в его голове: подслушивала, подглядывала… Подгадывала момент и била наповал. — Ты помнишь? — после недолгой паузы растерянно спросил он. Порой и сам забывал о знаменательной дате: личный праздник неизменно проигрывал Рождеству, да и каким-то особенным событием никогда не был. Во всяком случае, для Леви. Кроме одного крайне дурацкого раза. — Конни простоял сутки на гауптвахте, — Микаса приподнялась на локте и одарила его самой волшебной в мире улыбкой. — Такое сложно забыть. Аккерман усмехнулся: на первом году службы в «отряде Леви» зеленые новобранцы загорелись бестолковой идеей разузнать о своем капитане что-то, кроме имени и звания. Спрингер не придумал ничего лучше, чем пролезть в архив, где, помимо прочего, лежали личные дела. Поставленная на стрем Браус решила не терять время даром и принялась поглощать украденное за завтраком яблоко. Собственно, этот дикий хруст и услышал Аккерман, когда проходил неподалеку. Завидев сурового капитана, появившегося совершенно некстати, Саша феерично подавилась и с треском провалила миссию. Леви застал Конни прямо за чтением капитанского дела. Браус осталась без обеда, Спрингер был катапультирован на гауптвахту. А спустя несколько месяцев, когда все распевали рождественские песенки, Аккерман с удивлением обнаружил на своем столе самодельный торт в шоколадной глазури с аккуратно выведенным «К черту Рождество, с Днем рождения, капитан!». Леви никогда в этом не признавался, но было приятно до безобразия, а еще — вкусно. — Ты писала? — Аккерман взглянул на Микасу из-под ресниц. — О чем ты? — она потерлась щекой о его плечо и вновь улеглась, уютно закидывая длинную ногу на живот. — Поздравление на торте. Твоя работа? — Моя, — Микаса выставила указательный палец и вывела на его груди те же самые слова. — К черту Рождество, с Днем рождения, капитан… Вот только… — Она резко натянула на уши одеяло и смущенно забормотала: — Я страшно торопилась на рейс. И потом тоже… спешила. Подарка нет. — Шутишь? — Леви спустился ниже, так, чтобы оказаться с ней наравне. Под одеялом было восхитительно тепло. — Ты здесь. Со мной. И к тому же совершенно голая. — Точно… — пробормотала она и смешно зарылась ему под мышку. — Я и правда здесь. Без белья, одежды… Даже без зубной щетки… — Ты надолго? — Аккерман неожиданно вспомнил, что они оба находятся в другом городе. — Не знаю, — Микаса сделала страшные глаза. — Я не была уверена, что ты меня пустишь… И вообще, мне сказали, что ты очень занят… Не хочу отвлекать. — Кто сказал? — Леви срочно потребовалась дополнительная информация — если призадуматься, Микаса никак не могла его найти. — А вообще, давай-ка выкладывай все по порядку. — Я пошла домой, но консьерж сказал, что тебя нет в городе, — вздохнула она, выбираясь из одеяльной неги: облокотилась на мягкую спинку кровати и вытянула длинные ноги. Аккерман тут же устроил голову на ее бедрах — вышло настолько естественно, словно они годами лежали вот так. С ней вообще все получалось легко и как-то правильно. Захотелось блаженно зажмуриться, и больше никогда не шевелиться. Микаса запустила пальцы в его волосы и начала легонько массировать кожу — глаза моментально закрылись сами собой. — Я не придумала ничего лучше, чем отправиться к Нойману. Мы немного выпили, немного поговорили, и в итоге он согласился рассказать, где ты. Осталось только выяснить, в каком отеле… Я предположила, что ты остановишься там же, где и до этого. Но знала только то, что недалеко должен быть ледовый стадион. Мы с Гаретом проверили по карте, вариантов все равно оставалось слишком много. И тогда он предложил связаться с твоим заместителем Оньянкопоном. Имя редкое, я полезла в социальные сети. Его самого я не нашла, но нашла жену. Написала ей… Она передала мой номер, и Оньянкопон в итоге позвонил, — Микаса накрутила на палец длинную прядку и тихо рассмеялась. — Выпиши ему премию, он отличный помощник. Ты не представляешь, как долго я его уговаривала. — Выпишу профилактический подзатыльник, — хмыкнул Леви, приоткрыв один глаз. — А если бы ты была шпионкой из конкурирующей фирмы? — Мне пришлось включать видео-чат и демонстрировать ему наши армейские фотографии. Точнее, нашу армейскую фотографию. Единственную, на которую ты согласился. Как только он назвал отель, я сразу поехала в аэропорт, едва успела на последний рейс. Пробки жуткие. — Понятно, — зевнул Аккерман, стараясь не думать о том, на что она пошла, чтобы найти его в чертовом Орвуде. Это было слишком опасно для сердца. — Так ты надолго? — Не знаю, — замялась Микаса. — Технически, следующие два дня выходные, но я правда не хочу тебе мешать. Ты же работаешь. — Чушь, — буркнул он и вытянул руку: щека Микасы была удивительно нежной и требовала немедленных поцелуев. — Кто работает на Рождество, да еще и в день рождения? — Хммм… Дай-ка подумать… — она хитро прищурилась: — Ты. — Не в этот раз, — Леви поднялся и впился в ее губы долгим поцелуем. Микаса отвечала на каждое прикосновение, как умела только она — уверенно и сильно. И одно это заводило так, что хотелось прижать ее к кровати и повторить все еще раз. И еще — до бесконечности. Аккерман собрал остатки воли в кулак и остановился. — Ты остаешься, — он было подумал включить приказной тон, но не смог: — Пожалуйста, останься. — Хорошо, — Микаса просияла и потянулась за новым поцелуем, но получила колючую щеку — у Леви неожиданно созрела идея. —  План такой. Завтра гулять, тут тоже есть парк, глинтвейн нам тоже где-нибудь нальют. А вечером играют твои «Гиганты», пойдем на них. — Шутишь? — она округлила глаза и прижала пальцы к губам. — Я совершенно серьезен, — ухмыльнулся Аккерман, не без удовольствия наблюдая абсолютный восторг. — Тем более, толстовка обязывает. Микаса, не переставая, улыбалась и изумленно качала головой, а он любовался, чувствуя, как в груди поднимается что-то странное и удивительное. Леви редко задумывался о концепции счастья, но сегодня был уверен, что если оно существует, то ощущается именно так. — Мне тогда нужно спуститься на ресепшн, — задумчиво пробормотала она. — Снять номер… И все остальное… Я ведь и правда прилетела налегке. — Мой номер тебя больше не устраивает? — Леви изобразил хмурую мину, но не выдержал и пары секунд. — Ты уверен? — Микаса вновь вспыхнула и даже опустила глаза. — Ты же сказала, что остаешься, — прищурился он, добавляя про себя «надеюсь, навсегда». Утром Аккерман первым делом позвонил вниз и попросил принести второй комплект принадлежностей для ванной. Белый пушистый халат чертовски шел Микасе, хотя Леви с удовольствием бы наслаждался видом абсолютно обнаженной женщины — в постели, в душе, за завтраком. Микаса была слишком ослепительна, и он ловил себя на мысли, что такими темпами понадобятся темные очки. Они провели весь день так, как он и планировал: гуляли по заснеженному Орвуду, пили глинтвейн и грелись в маленьких уютных ресторанчиках. И целовались — в парке, на узких улочках, в такси. А потом, как взрослые сдержанные люди, едва не занялись сексом прямо в примерочной кабинке, пока она выбирала сменную одежду. Вечером на игре «Гигантов» Аккерман окончательно сошел с ума и даже пару раз выкрикнул что-то хоккеистам. Орвуд хотелось погрузить в стеклянный сувенирный шар, чтобы весь город застыл во времени. В ноябре Микаса говорила, что он способен на какие-то удивительные вещи. Она крепко ошиблась, ведь было совсем наоборот. А может, подумал Леви, целуя ее в лифте, вклад был обоюдным, и они оба включали свет в жизнях друг друга. Весь следующий день Леви и Микаса провели в постели: делили одно дыхание на двоих, перешептывались, накрывшись одеялом с головой, объедались, дремали, крепко обнявшись, и целовались, пока не заканчивался воздух. — Так странно, — пробормотала Микаса, поочередно касаясь губами костяшек его пальцев. — Мы кажется, что так было всегда… Как будто мы много лет… вместе. Леви ничего не ответил, только прижал ее ближе — она снова творила какую-то страшную магию и читала его мысли, как открытую книгу. Слов не было — последние кончились, когда он шептал какую-то чушь ей на ухо, вколачиваясь так резко и восхитительно глубоко, что темнело в глазах. За последние сутки он занимался сексом больше, чем за весь год. И не собирался останавливаться. И не потому, что Микаса оказалась потрясающей — страстной, гибкой, громкой, горячей и узкой, — а потому, что она была… Собой. — Уже привыкла? — Аккерман спрятал за ухмылкой неадекватное желание вывалить на нее каждую безумную мысль. — Да… — прошептала она, сонно улыбаясь. — Но это… хорошо. Как-то… правильно. Словно так и должно быть. Не знаю. И теперь, когда я думаю, сколько времени мы потеряли… Из-за меня. — Эй, не смей, — он приподнялся на локтях и требовательно взял ее подлодок, заставляя смотреть глаза в глаза. — Мы ничего не потеряли, слышишь? Мы приобрели, поняла? — Да… — вздохнула Микаса. — А можно спросить? — Слушаю, — Леви вновь откинулся на подушки, смиряясь с неизбежностью серьезного разговора. По-хорошему, он был не против, только не сейчас — сейчас было слишком хорошо. Но отказать он ей не мог: давно смирился — эта задача ему не по силам. — Когда ты понял… Что мы больше, чем друзья? — Пару месяцев назад. В этом самом отеле, — не задумываясь ответил Аккерман. Если Микаса и сделала какие-то выводы, то оставила при себе. Леви страшно захотелось задать встречный вопрос, но он сдержался — в конце концов, сейчас она лежала рядом, перекинув через него ногу и покрывала поцелуями шею и ключицы. До ночного рейса оставалось еще четыре часа, и тратить бесценное время на выяснение уже не имеющих смысла нюансов было бы расточительством. Аккерман повернулся на бок и впился в ее губы — жадно и глубоко. Микаса сразу отозвалась и подалась ближе. Ему не нужно было опускать руку — знал, что между ног у нее уже мокро. И от одного осознания, что она его хочет, Леви повело, накрыло и утянуло. Он уже собирался уложить Микасу на лопатки, но его опередили — за долю секунды она оказалась сверху, и без раскачки насадилась до упора. Леви не смог сдержать стон, а потом следующий, когда она начала двигаться: спокойно и размеренно, постепенно наращивая темп — идеально. Вся Микаса была идеальна, и он искренне не понимал, за какие заслуги эта невероятная женщина оказалась рядом. Отпускать ее хотелось меньше всего, но в итоге Аккерману пришлось кисло улыбнуться, махнув на прощание рукой. Его вылет был запланирован только через три дня, и он мысленно проклинал каждый из семидесяти двух часов. Вернувшись в отель, Леви с тоской взглянул на опустевшую кровать — сейчас она выглядела неприветливой, неуютной и холодной. Микаса правда творила жуткие вещи, и внезапно Аккерман понял, чего именно она так боялась. Микаса была права — это было действительно страшно. Леви не придумал ничего лучше, чем погрузиться в работу на оставшееся время — заверял финальные отчеты и разрешения, пользуясь ленью размякших за праздники чиновников, согласовал с Марисом даты подключения системы безопасности и обсуждал с молчаливым больше обычного Оньянкопоном график на ближайшие недели. Во время очередного видео-чата заместитель не выдержал: — Вы сердитесь, сэр? — Документы в порядке, система будет подключена тридцать первого, — Аккерман свел брови, вспоминая основные моменты. — С чего мне сердиться? Сработали вполне сносно. — Я дал той девушке ваш адрес в Орвуде… — пробормотал Оньянкопон. — Не стоило. Но был Сочельник… И Амелия растрогалась, когда узнала, что вас так настойчиво ищут. — Все в порядке, — скупо бросил Леви. — Я нашелся. — Значит…— замялся в конец смутившийся зам: — Все закончилось хорошо? — Эй, Оньянкопон, — Аккерман по-честному попытался нахмурится, но на экране высветилась совершенно дурацкая и ничуть не страшная физиономия. — Это уже личное. — Прошу прощения, сэр, — Оньянкопон мгновенно переключился на документы. — Бюджет на январь согласуют уже завтра, я получил подтверждение. Сводка за сутки по всем представительствам у вас на почте… Все тихо, только в офисе Стохеса нашли недостачу — проверка запущена, к утру список возможных причастных будет готов… Аккерман спокойно кивал, делая пометки в блокноте, но мысли то и дело возвращались к вопросу Оньянкопона. Ему совершенно не нравилась формулировка — слово «закончилось» звучало, как скрип металла по стеклу, и страшно раздражало. Он промаялся еще полчаса, а потом не выдержал и открыл мессенджер. Я, 16:54 «Как ты?» Сообщение вышло каким-то нелепым, но вернуть брошенные второпях слова уже было нельзя. К счастью, Микаса приняла их такими, как есть. Микаса, 16:56 «Сумасшедший дом» Я, 16:56 «Понял, работай» Микаса, 16:57 «Нужно обновить лицензию на огнестрельное» Леви нахмурился — теперь совершенно серьезно. Лаконичный ответ Микасы говорил слишком много. Я, 16:57 «Что произошло?» Она долго что-то набирала, удаляла и принималась по-новой. Спустя пару минут на экране всплыло: Микаса, 16:59 «Угрозы нет» Аккерман немного выдохнул: представлять ее безоружную в очередном домишке на окраине, один на один с каким-то отморозком было крайне неприятно. Я, 17:00 «Правила те же: психиатр, тир, проверка жилища. Есть сейф?» Микаса: 17:01 «Принято. Завтра займусь» Я, 17:02 «Иди к моему» «Контакт» Микаса, 17:03 «Психиатр?» Я, 17:04 «Да» Микаса, 17:05 «Спасибо! Могу позвонить вечером?» Леви невольно улыбнулся — ее неизменной тактичности и осознанию, что совсем скоро сможет услышать мягкий спокойный голос. Я, 17:06 «Конечно» — Мы, оказывается, попали в какой-то журнал, представляешь? — она позвонила после десяти. Звучала устало, но довольно. — Нас сфотографировали на том приеме. — Представляю, — усмехнулся Леви, твердо решив вырезать тот снимок и держать под рукой. Всегда. — Оньянкопон раскопал не без помощи супруги. — И ты молчал? — притворно-обиженно протянула Микаса. — Все, пиши пропало, у нас уже появляются секреты друг от друга. — Были дела поважнее, — совершенно искренне рассмеялся Аккерман, невольно вспоминая маленькую родинку под ключицей и громкие стоны. — Сплетни? — В списке приглашенных были указаны Леви Аккерман и Микаса Аккерман, — вздохнула Микаса. — Избежать сплетен после такого невозможно. Так что я превратилась в противного политика: на все вопросы отвечаю «без комментариев». — Хорошее решение, — одобрил он. — Как в остальном? — Все в порядке, — торопливо заверила Микаса, безошибочно уловив, к чему он клонит. — Я задумалась о личном оружии еще с того случая с Айрис. Ты был прав. Сейчас праздники, мы организовали для большинства подопечных поездки за город, экскурсии… Освободилось время, если и заниматься оформлением лицензии, то сейчас. — Разумно, — кивнул Леви. — Свяжись с доктором Пиксисом, он толковый. И на таких, как мы, собаку съел. — Он работает с военными? — Да, — вдаваться подробности о месяцах регулярных приемов и борьбе с ПТСР Леви совсем не хотелось — такие темы не для телефонных разговоров. — Скажи, что из моего отряда, он сразу поймет. Запомнила? — Да-да, я уже ему написала. Пойду послезавтра… — заверила она. — Составишь компанию, когда придет время выбирать пистолет? — Звучит крайне… соблазнительно, — Аккерман и сам не ожидал, что способен на такую сахарную чушь, но мысль действительно завела. Микасе чертовски шло оружие — холодная сталь казалась продолжением руки, а ее лицо во время стрельбы — совершенно безупречным: спокойное, сосредоточенное, без единой лишней эмоции. — Вот как… — Микаса наверняка покраснела: голос стал тише, ниже. Леви даже прикрыл глаза, наслаждаясь новыми оттенками их беседы. — Значит, решено. А с сейфом… посоветуешь? — Бери «Титан». Они дорогие, но стоят своих денег, — он тут же посерьезнел. — Лучший вариант — «Бронированный». Модель старая, проверенная. У меня и Ноймана, кстати, как раз такие. — Поняла, — из трубки послышался скрип карандаша: она быстро записала название, а потом тяжело вздохнула. — Если я спрошу, во сколько завтра ты прилетаешь, ответишь? — Отвечу, но встречать меня не нужно, — Аккерман кисло улыбнулся. — Заберет Оньянкопон, мы сразу поедем в офис. — Значит, до пятницы? — Микаса тоже погрустнела. — Нет, до завтра, — твердо ответил Леви. — Если ты согласишься приехать вечером. — Во сколько? — тут же отозвалась она. — В восемь, — от осознания того, что она тоже хочет встретиться как можно скорее, на сердце мигом потеплело. День стремительно становился лучше. Они проболтали до глубокой ночи, пока Микаса не начала зевать, и Аккерману пришлось с сожалением оправить ее спать. Нажав отбой, он прошаркал в ванную и взглянул на парные халаты. С появлением Микасы в его жизни неуловимым образом все удваивалось: вещи, порции еды и выпивки… тихие спокойные моменты, солнечные дни и пресловутая радость. Леви всмотрелся в зеркало: Аккерман в отражении выглядел неимоверно уставшим и все таким же страшным, но определенно счастливым. Обычно выматывающий перелет выдался на редкость легким, а остаток рабочего дня пролетел совсем незаметно. Леви провел одно из самых быстрых и продуктивных совещаний и даже умудрился выбить дополнительные четыре процента к новому бюджету. В семь он уже обстоятельно протирал полки и пылесосил полы в квартире, представляя, как засияют комнаты с появлением Микасы. Вот только она не пришла: звонок молчал и в восемь, и в пятнадцать минут девятого. В половину Аккерман не выдержал и набрал ее сам: телефон отказался выдать что-то кроме длинных тяжелых гудков. Когда он совершенно извелся и уже собрался вызывать такси к ее офису, в дверь осторожно постучали. Леви открыл, даже не проверив по камере и глазку — этот стук не спутать ни с чем. Микасы на пороге не было — там стояла только ее бледная копия: белое лицо, стеклянные глаза, спутанные волосы. — Лорел Ботт… — вместо приветствия прошептала она. — Женщина, которую мы навещали в больнице. Она умерла… Леви молча втянул ее внутрь и обнял так крепко, как только мог. Микаса не плакала, только тяжело дышала в шею и мяла дрожащими пальцами его рубашку. Они стояли в абсолютной тишине и полутьме коридора, пока она не успокоилась. — Прости, что не предупредила. В половину восьмого мне позвонил врач… А потом все завертелось… — прошептала она, отстранившись. — Нужно было оформлять кучу бумаг, договариваться с приютом для Марко, писать заявление в полицию… — Не извиняйся, я понимаю, — покачал головой  Аккерман и расстегнул молнию на дубленке. — Проходи. Будем пить чай. — Спасибо, — Микаса вздохнула и только сейчас сейчас огляделась. — У тебя огромная квартира, ты в курсе?.. — В курсе, я ведь в ней живу, — Леви невольно закатил глаза от этой неловкой попытки сменить тему. — Ванная в конце коридора. — Поняла… — кивнула она, стягивая ботинки. Они пили чай до полуночи: Микаса из единственной чашки, Леви — из рокса. Крутя в пальцах ребристый стакан, он дал себе обещание на выходных зайти в магазин: купить вторую щетку, новые полотенца, какие-нибудь женские шампуни, посуду и другие мелочи. — Давай со мной? — он кивнул на чашку в ее руке. — Не хочу выбирать без тебя. — В субботу я иду на похороны… — пробормотала она. — А в воскресенье буду гулять с Марко, уже пообещала… Мальчик потерял мать, не могу его подвести, извини. Выглядела Микаса хуже некуда: по-хорошему нужно было отправить ее в горячий душ, но у Леви не было ни сменной одежды, ни клятой щетки — ни черта. Годы сычевания не пошли на пользу. Раз в несколько месяцев он цеплял какую-нибудь прилично-разовую женщину. Штука со шрамами, украшающими мужчину, прекрасно работала с молодыми идеалистками, мечтающими исправить мир. Такие всегда хотели исправить заодно и Леви, спасти, вывести на свет или что там они придумывали, видя искалеченного войной солдата. Пару раз ему даже попытались залезть в душу. К счастью, Аккерман умел виртуозно быстро вызывать такси: к себе он их не приглашал и никогда не оставался до утра. И теперь, когда Аккерман всем сердцем хотел, чтобы любимая женщина провела в его доме если не всю жизнь, то хотя бы ночь, прямо перед носом встала непреодолимая стена. Его полупустое жилище к приему гостей не располагало совсем. — А пойдем с нами? — неожиданно предложила Микаса: на усталом лице забрезжила робкая улыбка, но быстро исчезла. — Не на похороны. В воскресенье, в тот большой парк развлечений. Он крытый, работает и зимой. Будем кататься на аттракционах и пить молочные коктейли. Марко очень хороший мальчик, тихий, спокойный и умный. Уверена, он тебе понравится. — Не уверен, что это будет взаимно, — Леви спрятался за чашкой, с ужасом представляя, какое впечатление произведет на маленького ребенка. Да и с детьми он никогда не умел общаться: до войны держался подальше — не любил шум и сопливые носы, а после — потому что банально пугал. Белесый глаз смотрел слишком мрачно, а глубокий шрам добавлял шарма заправского маньяка из ужастиков. — Если вы не поладите, просто разойдемся, — пожала плечами Микаса, а потом сделала такие жалобные глаза, что Аккерман невольно усмехнулся: знала, на что давить, и бессовестно пользовалась запрещенными приемами. — Но если все пройдет хорошо, Марко познакомится с отличным человеком, и будет знать, что не все взрослые мужчины… звери. А после я отвезу его в приют, и мы сможем выбрать чашку, чтобы в следующий раз тебе не пришлось отдавать мне свою, что скажешь? План Микасы был слишком хорош, чтобы отказываться — весомых аргументов против у Леви не было. Оставалось только обреченно кивнуть. Микаса тут же просияла, и идея провести воскресенье в парке аттракционов мигом превратилась в лучшую на свете. Она все же осталась на ночь, решив, что просто встанет пораньше и заедет перед работой домой. На радостях Аккерман даже откопал старую футболку, оставшуюся со времен академии, когда мускулатура была побольше, а плечи пошире. Спину украшала надпись «Отвернись», а грудь «Я предупреждал». Дурацкую тряпку ему подарили ребята: Эрд и Оруо подговорили наивную Петру, и та на совесть вышила тонкими аккуратными стежками слова, и даже красиво упаковала. Леви шутку не оценил, но футболку оставил. Как потом выяснилось, не зря. — Какая классная! Почему не носишь? — рассмотрев надписи, улыбнулась Микаса. — Это определенно твоя вещь. — Естественно, моя, — буркнул Леви, укладывая ее голову себе на грудь. — Она лежала на моей полке,  в моем шкафу, в моей квартире. — Ты понял, о чем я. Это твоя футболка. В твоем характере. Тот, кто ее подарил, хорошо тебя знал. — С чего ты взяла? Надпись откровенно идиотская. — Ты всегда был впереди… — немного подумав, тихо ответила Микаса. — На базе ходил так быстро, а на поле… Шел первым, брал огонь на себя… Вел за собой. И мы видели только спину… И чувствовали себя за ней защищенными. — Ясно, — только и выдавил Леви. Микаса говорила искренне, не зная, насколько горько звучат ее слова, ведь люди, подарившие своему товарищу эту футболку, давно мертвы. Потому что его не оказалось рядом. Подлая ирония. Леви прикрыл глаза и зарылся в пушистые темные волосы — от Микасы пахло его шампунем. Невероятным образом это притупило ноющую боль в груди. Аккерман никогда не был собственником, в основном, потому, что ему никогда никто не был нужен. Но сейчас, чувствуя свой запах на ее коже, в ее волосах, четко осознавал: эта женщина — его женщина. Стало так хорошо, что он не заметил, как уснул, погруженный в новые ощущения, как в теплые пуховые одеяла. В воскресенье столичное небо прояснилось — ленивому январскому солнцу дали крепкого пинка под сияющий зад, и Митра купалась в ярких лучах. И даже маленький Марко Ботт, накануне похоронивший родную мать, не смог устоять — щурился и невольно улыбался, подставляя лицо свету. Без синяков он казался самым обычным ребенком, если не брать в расчет адскую боль, пожирающую нежное детское сердце. Леви видел эту боль — в больших шоколадных глазах, в нерешительных движениях, в неуловимых паузах между фразами. — Это мой друг Леви, — мягко улыбнулась Микаса, когда Марко вышел из мрачного серого здания и обнаружил у машины страшного мужика с мутным глазом. — Надеюсь, вы поладите. — Очень приятно, сэр, — Марко вежливо кивнул и протянул крошечную ладошку для рукопожатия. Аккерман не планировал с ходу демонстрировать увечную руку и пугать ребенка еще сильнее, но не ответить не мог. Вопреки опасениям мальчишка никак не отреагировал, насчитав только три пальца — вежливо пожал и забрался в детское автокресло на заднем сиденье. — Леви съездит с нами в парк, ты не против? — спросила Микаса, взглянув на мальчика через зеркало заднего вида. Марко вновь кивнул. — Отлично, — просияла она. — День будет замечательным. Я смотрела сайт. Там тридцать аттракционов, две пиццерии и целых шесть кафе с мороженым и коктейлями. Мы просто обязаны перепробовать все! — Не получится, — тихо пробормотал Марко. — У меня нет денег. Совсем. — У меня тоже, — беспечно ответила Микаса, ловко лавируя в потоке машин. — Поэтому с нами Леви. Аккерман усмехнулся, поймав ее лукавый взгляд. В Микасе удивительным образом сочетались серьезная вдумчивость и задорная легкость. Первую он регулярно наблюдал в годы службы, вторую заметил недавно, и никак не мог решить, в какую из сторон был влюблен сильнее. — Там есть какая-то дикая горка. Предлагаю опробовать ее до пиццы и мороженого, — покопавшись в телефоне, Леви повернулся к Марко. — Что скажешь? — Спасибо, — мальчонка раскраснелся и смущенно отвернулся к окну. Остаток дороги прошел в тишине. Аккерман всерьез опасался, что ребенок не захочет проводить выходной в обществе странного хромого дядьки и устроит вполне справедливый протест, но Марко оказался именно таким, как говорила Микаса — спокойным и весьма неглупым. Заявленная «адской» горка с мертвой петлей Леви не впечатлила — очереди и шум оказались куда страшнее, и он ничуть не пожалел о покупке трех вип-абонементов по какой-то астрономической цене. Раскачиваясь на цепочках под бело-красным куполом, Леви нашел глазами Микасу: с распущенными волосами и закрытыми от удовольствия глазами. В парке играла какая-то задорная музыка, пахло сладостями и шипучкой. Вокруг было детство — правильное, счастливое. То, в котором есть место радости и мечтам. Сама того не зная, Микаса на миг подарила это детство сразу двум осиротевшим пацанам. Аккерман сглотнул подступивший к горлу ком и украдкой взглянул на сидящего рядом Марко. Мальчишка улыбался и плакал. На волне необъяснимого порыва Леви накрыл детские пальцы своими обрубками. Марко отвернулся. И крепко сжал в ответ. Накатавшись до дрожащих коленей, они осели в каком-то кафе с самым длинным меню вредной, но безусловно вкусной еды. Стеснительный ребенок долго не верил, что может заказать буквально что угодно, и в итоге скромно попросил бургер и молочный коктейль. Микаса только вздохнула, но убеждать и давить не стала, показывая, что уважает и принимает его выбор. Это был второй раз, когда Аккерман наблюдал за ее работой, и второй раз восхищался — она действительно была другом каждому из своих подопечных. Микаса довольно жевала ужасающе жирную пиццу с ананасом, рассказывала какие-то забавные истории и улыбалась так, что хотелось остановить время и наслаждаться этим зрелищем вечно. Но время не остановилось, а идиллию нарушил совершенно неуместный звонок. Микаса достала телефон, едва уловимо нахмурилась, извинилась и вышла из-за стола. Повисла пауза. — Знаешь самый странный и самый вкусный способ есть картошку? — наугад спросил Леви. Отсутствие опыта общения с детьми делало из него неловкую шарнирную куклу. Он словно оказался посреди минного поля. С закрытыми глазами. — Нет, сэр, — помотал головой Марко, осторожно поднимая глаза. — Ты можешь называть меня просто Леви, — Аккерман выдал самую приятную улыбку из своего скудного арсенала. — Если хочешь, конечно. Мальчишка нерешительно кивнул и занялся изучением граней высокого стакана с коктейлем. Леви подозвал официантку, и вскоре та вернусь с огромной порцией картошки и невероятным ванильным рожком. — Смотри, — он поставил тарелку в центр стола и аккуратно пристроил рядом мороженое. — Берешь дольку, оцениваешь со всех сторон. Нам подходят только большие, хрустящие и соленые. А потом опускаешь в мороженое, как в соус. — Аккерман подцепил картошкой ванильный пик и отправил в рот. — Вот так. — Она же соленая! А мороженое сладкое! — Марко сделал огромные глаза. — Это невкусно! — Иногда кажется, что вещи не сочетаются, но на самом деле идеально подходят друг другу. Попробуй сам, — Леви усмехнулся и кивнул на тарелку. — Если не трусишь. — Не трушу, — тихонько буркнул мальчик и окунул золотистую дольку в ванильную массу. Зажмурившись, положил в рот, как какого-то жука или что похуже. Леви не без удовольствия наблюдал за тем, как после страха на веснушчатом лице появляется изумление, а следом — чистый восторг. — Вы были правы! Это очень вкусно! — Марко распахнул глаза. — Странно, но вкусно! — Я же говорил. Самый странный и самый вкусный способ, — ухмыльнулся Леви. — А можно еще? — Можно, — кивнул он и придвинул тарелку ближе к ребенку. — Наслаждайся открытиями. — Вы любите вкусно поесть, да? — неожиданно спросил Марко, расправившись с половиной порции. Мороженое растаяло, и Леви заказал новое, а еще — по коктейлю. Клубничные в этом кафе делали просто восхитительные. — Все любят, — пожал плечами Аккерман. — Это нормально. — Но вы особенно любите… Меню долго смотрите, выбираете все самое лучшее, заказываете много… — А ты наблюдательный, — одобрительно хмыкнул Леви. Мальчишка и правда был очень смышленым. И с каждой минутой нравился все больше. — Это выбор. Я осознанный гурман, хотя, будет честнее назвать меня эпизодическим обжорой. — Как это? — приподнял брови Марко. — В детстве с едой было туго, — Аккерман говорил совершенно спокойно. Эти воспоминания не входили в число любимых, но он их не стыдился и тем более не боялся. Было скверно, но ведь прошло. — Хлеб видел раз в неделю, если везло. Потом кадетский корпус, академия — кормили нормально, но без изысков, сам понимаешь. А на фронте… не до еды, в общем. Так что я теперь, можно сказать, отъедаюсь за тридцать лет. — Понятно, — Марко окинул внимательным взглядом стол. — Это хорошо… Что сейчас вы можете себе все это позволить… Они спокойно ковыряли остатки картошки, когда мальчишка неожиданно отодвинул тарелку и серьезно посмотрел на Леви: — Вы долго учились, а потом долго воевали. Значит, вы умеете драться, да? — Умею, — прищурился Леви. Ему не требовался диплом психолога или педагога, чтобы понять — Марко хотел спросить о чем-то важном. И отвечать следовало честно и прямо. Потому что Марко этого заслуживал. — Научите меня. Марко сжал кулак и с ненавистью посмотрел на побелевшие пальцы. — Зачем? — Я должен стать сильным. Потому что это я виноват, — мальчик изо всех сил старался сдержаться, но все равно всхлипнул и опустил голову. — Если я был бы сильным, мама… Я бы смог ее защитить. И моя мама была бы жива… — Ясно, — кивнул Аккерман. Он запросто мог сказать, что в тот роковой день ребенок был совершенно бессилен помочь единственному близкому человеку и сейчас ошибался в выводах. Вот только Марко не заслуживал лжи. — И что ты сделаешь, если я соглашусь? Что будешь делать, когда станешь сильным? — Сделаю так, чтобы... — прошептал Марко, в упор глядя на пустую тарелку. — Чтобы больше ни с кем такого не случилось. Чтобы моя мама умерла не напрасно… Леви прикрыл глаза. Он рассчитывал просто прокатиться на горке и покормить тощего пацана с веснушками. К сложным задачам вроде серьезного разговора с повзрослевшим раньше временем ребенком его не готовили. — Когда случается что-то плохое, человек начинает искать в этом смысл, — немного подумав, медленно начал Аккерман, подбирая слова. — Какие-то взаимосвязи. Судьбу, провидение — неважно. Нам сложно принять, что ужасные вещи происходят просто так. Наши любимые люди не могут умереть без веского повода, ведь они были так важны. Но правда в том, что такова жизнь, и мир действительно жесток без причины. И все худшее существует просто потому, что может. По сути, Аккерман повторил Марко то же самое, что когда-то давно услышал от Кенни. Это случилось на следующий день после того, как дядя вытащил его из борделя. Поставив перед маленьким Леви щербатую тарелку с прогорклыми хлопьями, Кенни без раскачки заявил: «Жизнь дерьмо, малец, и каждый, кому не повезло родиться в этом сраном мире, рано или поздно замажется. Чем быстрее ты это уяснишь, тем лучше». — Какая-то глупость, — Марко нахмурился и даже потер глаза. — Я ничего не понимаю. — Я тоже, приятель… — вздохнул он и взялся за густой молочный коктейль. — Я тоже… — Так вы научите меня драться, мистер Леви? — ребенок, сидящий перед ним, был настроен совершенно серьезно. — Простите. Леви… — Я подумаю, — вздохнул Аккерман и потер переносицу. — О чем подумаешь? — Микаса появилась совершенно неожиданно, и Леви с Марко одновременно вздрогнули. — О втором круге на той горке, — мигом нашелся Марко. — Я попросил Леви отвести нас туда еще раз. Можно? — Не пойдет, ребята, — покачала головой Микаса. — Мы объелись. Но можем зайти в трогательный зоопарк. — Нет уж. Нюхать козьи какашки я не подписывался, — поморщился Леви, заговорщически подмигнув Марко. Мальчишка незаметно показал большой палец. — Покатались, поели, пора и честь знать. — Хорошо, — кивнула Микаса и подозвала официантку. — Я умоюсь, а потом вы. И поедем, договорись? Когда она скрылась в уборной, Марко протянул через стол руку: — Я даю слово, что буду слушаться вас во всем. Никогда не пожалуюсь. Сделаю все, что скажете… Пообещайте подумать, Леви. — По рукам. Марко вложил все силы в это рукопожатие, а Аккерман неожиданно для себя вновь вспомнил о Кенни. Но уже без прежней злости. Кажется, теперь он лучше понимал грубого старика, бросившегося его без предупреждений и объяснений.