Дорогой друг

Приглашения на свадьбу Райнера Брауна и Кристы Райсс пришли в конце февраля. Леви всерьез опасался, что дата, выведенная на дорогой плотной бумаге, отразится в глазах Микасы хорошо знакомой горечью, но она только попросила ручку. — Что думаешь? — пробормотала она, крутя в пальцах стакан со скотчем. Не успевший растаять лед отозвался перезвоном по толстому стеклу. — А что тут думать? — усмехнулся Аккерман. — Надо идти. — Я не об этом, — вздохнула Микаса. — Я об этом «плюс один». — Нас и так наверняка посадят за один стол, — пожал плечами Леви, разглядывая свое — точно такое же приглашение. Золотые вензеля призывали вписать в свободную графу имя пары, при условии, что такая имеется. — Не вижу никакого смысла. — Справедливо, — поджала губы Микаса и поставила быстрый прочерк на бумажке. — Но было бы забавно… — Так и представляю Брауна, читающего наши ответы, — хмыкнул Аккерман. Перед глазами тут же встала картина: красный Райнер пыхтит, переводя взгляд с одного приглашения на другое — Микаса Аккерман идет на свадьбу с Леви Аккерманом, а Леви Аккерман — с Микасой Аккерман. — У него пар из ушей повалит от такого напряжения. Будет сидеть и думать, сколько в итоге нужно мест — два или четыре, — Леви с трудом подавил смех. — Ради этого, пожалуй, можно и вписать. — Поздно, — Микаса покачала головой потянулась к салфетке. — Идем порознь, как ты и сказал. Все равно никто из наших не знает… — Эй? — Аккерман нахмурился, наблюдая, как тонкие пальцы скручивают бумажку трубочкой. — Все в порядке? — Да, конечно, — рассеянно ответила она, завязывая неаккуратный бумажный узелок на салфетке. — Устала, наверное. Не бери в голову. Аккерман кивнул и обновил ее опустевший стакан. Сегодня они решили провести тихий спокойный вечер у него, и Леви был рад. За несколько недель унылая полупустая берлога разительно изменилась: узкую кровать в спальне заменила новая, настолько большая, что запросто могла вместить роту. На стеклянной полке в ванной комнате ровным рядом выстроились баночки с лосьонами, гелями и еще бог весть какими видами ароматной косметической жижи. На крючках висели большие мягкие полотенца, а на вешалках в гардеробной — пара простых рубашек и прямых джинс. Первое время по утрам сонный Леви хмурился, замечая непривычные предметы вокруг, но потом вспоминал, кому именно они принадлежат, и довольно улыбался. Микаса была повсюду: в легком шелковом халате, красивой кофейной чашке, книжке по современным психологическим методикам. В исключительно сжатые сроки она оккупировала его серый мирок, захватила все опорные точки, а он был счастлив капитулировать. — Читаем, смотрим или сразу спать? — зевнул Леви, поднимаясь с дивана. Часы показывали полночь. Представительство в Орвуде было успешно открыто — со сбором газетчиков, пресс-конференцией и помпезным банкетом, но работы у Аккермана не убавилось. Зашивалась и Микаса: курировала сразу около дюжины женщин, а свободное время проводила в попытках найти для Марко семью — родственники погибшей Лорел Ботт удивительным образом отказывались отображаться в архивах. Леви и Микаса по-честному старались проводить минимум половину вечеров и выходные вместе, но выходило так себе. И от этого каждый такой вечер становился еще ценнее. — Спать, — Микаса забавно уронила голову и передала опустевший рокс.— Нужно заехать домой перед работой, забыла взять документы по семье Ботт. А без них никак. — Есть подвижки? — думать о том, что Марко остается в детском доме, Леви совершенно не нравилось. Мальчишке была нужна семья, самая лучшая из тех, что есть в мире. — Нет, — Микаса мрачно посмотрела исподлобья и встала следом, кивнув в сторону коридора. — Иди в душ первым, я помою посуду. Аккерман кисло улыбнулся в качестве благодарности и пошаркал в ванную — продолжать безрадостный разговор не хотелось. С того воскресенья в парке аттракционов Леви виделся с Марко регулярно — Микаса при любой возможности вытаскивала осиротевшего ребенка из мрачного здания на окраине. Недавно они ходили в кино на новый мультик, а до этого — на каток в центральный парк. Леви благоразумно решил не соваться на лед, и просто стоял у бортика, смотря, как Микаса бережно сжимает маленькую руку в темно-красной варежке. Марко удивительно быстро учился: кружить на тонком лезвии, складывать зефирки в чашках с ароматным какао, прятать тоску за спокойной улыбкой. Но когда машина подъезжала к детскому дому, Леви видел и дрожащие губы и потухшие глаза. И от этого на душе тянуло так, что хотелось кричать. Он все чаще представлял, как мальчишка проходит мимо ряда одинаковых узких детских коек и прячется с головой под тонким облезлым одеялом. Леви упорно гнал от себя эти картины, но они возвращались, неизменно портя настроение, а пару раз даже проникали в сны, и те становились мрачными липкими кошмарами с запахом сырости и безысходности. Стоя под душем Аккерман раз за разом возвращался в их последний выходной в парке. Было одновременно хорошо и плохо — до чертиков неправильно. Аккерман выкрутил кран, и лейка окатила ледяной водой. Стало немного легче. Леви простоял под душем до тех пор, пока не начало сводить ноги, наскоро растерся полотенцем и лег на свою новую широкую кровать — выдыхать остатки скверного настроения. Спустя полчаса под легкое теплое одеяло забралась Микаса — наскоро отжатые волосы обдали знакомым холодом. — Я заходила в твой кабинет, — тихо сказала она, устраиваясь под боком. — Я не рылась. Искала бумагу, а ты был в душе. Не злись, пожалуйста. — И не думал, — Аккерман выдохнул теплый воздух во влажную макушку. — Если что-то нужно — не спрашивай, просто бери. — Спасибо, — Микаса потерлась щекой о его грудь и оставила легкий поцелуй, подводя черту под тяжелым днем. Леви уже задремал, когда она заворочалась и приподнялась на локте. Аккерман открыл один глаз: в темноте Микаса была особенно красива — светлая кожа словно светилась изнутри, а глаза казались двумя бесконечными колодцами, на дне которых плескался космос. Порой он даже думал, что все это ему только снится: банально не мог свыкнуться с тем, что она — его. От кончиков изящных пальцев до длинных пушистых ресниц. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Эти мысли пугали, и он начинал внимательно осматриваться, ища пресловутый подвох. А потом Микаса его целовала, и все сомнения отходили на второй план: становилось слишком хорошо, чтобы заниматься самокопанием. Аккерман кружил по этой странной орбите уже два месяца и порядком устал. Хотелось поставить какую-то точку, получить знак — что угодно, чтобы уже наконец успокоиться. Седина пока не успела тронуть виски, но Леви чувствовал — еще немного, и даже хваленая генетика Аккерманов не выдержит. — Кто такая Ханджи Зоэ? — прошептала Микаса. — Там… в кабинете. На полке. Орден. И урна… Леви со вздохом сел в кровати. Было бы лукавством сказать, что он не ожидал этого разговора. Ждал. И справедливо опасался. Всякий раз, когда они вскользь касались армейского прошлого, Аккерман неосознанно напрягался, думая, когда и как именно безопасная ровная дорога оборвется и начнется оно — непредсказуемое минное поле. — Ревнуешь к праху? — невесело усмехнулся он и потянул Микасу на себя. Она только помотала головой и послушно устроилась на груди. — И правильно. Там и праха-то нет. Леви запустил пальцы в мягкие длинные волосы и глубоко вдохнул: Микаса пахла облепихой и совсем немного — его гелем для душа с классическим ароматом морского ветра. Тяжелая беседа больше подходила для позднего вечера за выпитой бутылкой, чем для теплой постели, но у Аккермана не было выбора: если Микаса решилась заговорить, значит, это было для нее действительно важно. — Ты ее не застала. Ханджи и остальные служили до вас, — тихо начал Леви. — Умерли за год до того, как мне навязали вашу труппу. — Эй, — Микаса легонько куснула его под ключицей. — Мы были не так уж и плохи, согласись. — Соглашусь. Вы не были плохи, — невесомо кивнул он и погладил ее по плечу. — Вы были ужасны. Ладно-ладно, молчу, только не кусайся. — Не молчи… Просто расскажи… Если можешь, — Микаса осторожно повернула голову, и они все-таки встретились взглядами. Аккерман пожевал губами, думая, откуда начать. Может, с того момента, когда Зоэ едва не сорвала операцию, открыто заявив, что не будет снимать цель на площади, где полно гражданских? Или с той ночи, когда они сначала едва не подрались, а потом бессовестно напились со всеми вытекающими? — Ханджи пришла на год позже меня. Была снайпером, как Браус. У них вообще было много общего, если подумать… Ханджи была прямой, очень веселой. Храброй до безрассудства. Преданной. Стреляла так же хорошо, как пила. Могла выдуть в одиночку целую бутылку и все еще крепко стоять на ногах. А еще, несмотря на все, что мы видели, что делали… Она не теряла жизнелюбие. Умела радоваться мелочам. Бывало, знаешь, встанет солнце, просто солнце — а она уже улыбалась. И даже когда глаз потеряла, все равно улыбалась. Говорила, какой отряд, такой и снайпер — дефективный. И смеялась. — Леви невольно сглотнул. — А потом Ханджи умерла. — Как она погибла? — Микаса бросила почти беззвучно, но Аккерман все услышал. — Так же, как и остальные. Бессмысленно и быстро, — Леви прикрыл глаза, силясь выбросить из головы поганую картину. — Подорвалась на мине, когда мы сопровождали беженцев. Им гарантировали безопасный коридор без обстрелов и прочих атрибутов цивилизованного решения конфликтов. Смит, командовавший тогда отрядом, не был безмозглым идеалистом: всегда рассчитывал риски, продумывал стратегию, никогда не бросал своих людей в опасную неизвестность. Но даже в умную холодную голову Эрвина не пришла мысль, что неприятель сознательно пожертвует своими же гражданскими — такое за гранью человеческого понимания. В тот день Леви окончательно убедился, что остаться на войне человеком — практически невыполнимая задача. — Вы были друзьями? — прошептала Микаса, прижимаясь сильнее. — Да. Наше комичное трио продержалось почти пять лет, — Аккерман сжал кулак. — Трио? — осторожно переспросила Микаса, поднимаясь и упиваясь в одеяле со скрещенными ногами. — Был кто-то еще? — Еще был Эрвин. Эрвин Смит. Ушел спустя полгода после Зоэ, — «Так и не простив себя за тот день», мысленно добавил Леви. Аккерман искал в ее взгляде жалость или тоску, но не находил. Микаса смотрела с неподдельным любопытством, лишь где-то в глубине плескалось мягкое сочувствие, которое можно найти только у того, кто по-настоящему все понимает. Тяжесть, сопровождавшая разговор до сих пор, неожиданно отступила, и Леви выдохнул. Стало необычайно спокойно и легко. Он больше не говорил о мертвецах — он рассказывал любимой женщине о близких, и те с готовностью оживали, становясь провожатыми в прошлое, где было место не только горю, но и простым человеческим радостям. И Леви вспоминал, как Ханджи подтрунивала над Эрвином, когда тот разрабатывал свои невозможно сложные стратегии. Вспоминал, как Смит в шутку нарисовал дурацкий мультяшный глаз на повязке Зоэ, а она даже не подумала стереть: наоборот — подправляла, когда тонкие линии маркера начинали стираться. Вспоминал, как первый и единственный раз в жизни проиграл в шашки — естественно, Эрвину, и тот заставил его в наказание провести остаток вечера в футболке задом наперед. — И тут великий Командующий Смит заявляет: проиграл — выворачивай. Но не карманы, — осознав, что посмеивается, Аккерман невольно прикрыл рот пальцами, а потом махнул рукой и рассмеялся в голос. — Так и просидел. Представляешь? Шиворот-навыворот, задом наперед, как какой-то… — У вас были прозвища? — у Микасы даже загорелись глаза. — А как называли тебя? Леви посмотрел на нее так же, как и на Мика, когда тот попробовал налепить на мрачного капитана кличку. — Ясно, — прыснула она. — Тебе давать прозвище испугались. Если подумать, я их прекрасно понимаю. Аккерман только пожал плечами: ему всегда было достаточно имени — просто Леви. — А когда ты осознал, что Смит и Зоэ больше, чем сослуживцы? Легкий настрой улетучился, как пепел на ветру. Историю неудавшегося шпионажа на внутреннюю службу он не любил. — Знаешь, почему сейчас солдаты не рассказывают военные байки? —  говорил спокойно, но слова горчили порохом. — Потому что война сейчас такая, что гордиться нечем, Микаса. Из всех кто… остался, только Нойман, наверное, найдет пару действительно достойных историй. Понимаешь? Микаса кивнула, опустив глаза: наверняка и сама порой пыталась вспомнить, есть ли в ее армейском прошлом что-то, не отдающее мерзким привкусом боли и сожалений. — Спасибо, — наконец выдохнула она, слабо улыбнувшись. — Спасибо, что поделился. Для меня это было важно. — Я знаю. Знаю. — Леви вытянул руку и погладил по нежной бледной щеке. — А теперь… — он перевел взгляд на стоящие сбоку часы. — Спать. Нам вставать через три часа. — Проще вообще не ложиться, — в глазах Микасы не осталось и толики мягкости, теперь они смотрели игриво, с вызовом. Аккерман хотел было возразить, напомнив о предстоящих рабочих завалах, но Микаса ловко спустила его трусы и легко, почти невинно коснулась губами члена. Возбуждение накрыло резко. Леви едва не захлебнулся вздохом, когда она длинно лизнула привставший член. Горячий язык проворно обвел головку, и Аккерман с трудом подавил стон. Захотелось зарыться пальцами в длинные мягкие волосы, намотать локон с облепиховым ароматом на кулак, толкнуться в тесный рот. Но Леви только сжал челюсть, позволяя ей двигаться в своем ритме. Микаса никуда не торопилась, наслаждаясь процессом — медленно целовала, касалась теплыми пальцами, размазывая слюну и смазку, неспешно заглатывала на половину длины, постепенно наращивая темп. А Леви — тонул, сходил с ума и едва не кричал, упираясь в гортань. — Иди сюда, — не узнав собственный голос, прохрипел он: балансировать на грани было все сложнее. Но Микаса только провела языком от мошонки вверх и перешла на полноценный глубокий горловой. Она была невероятно нежной и требовательной, отказываясь прерываться. На периферии мелькнуло понимание: ей действительно нравится, она по-настоящему хочет — всего его, без остатка, и наслаждается процессом не меньше, чем он сам. И это осознание окончательно сорвало резьбу — Леви кончил прямо в горячий рот. Микаса даже не дернулась, проглатывая семя: настолько естественно и легко, словно они делали это не первый раз. Когда Аккерман распахнул глаза, она лежала на его ногах, едва заметно улыбаясь. — Иди сюда, — повторил он шепотом, вновь запуская ладонь в ее волосы. — Мне и здесь очень удобно, — Микаса вытянула указательный и средний пальцы на манер ног и неспешно «прошлась» от коленки к пупку. — Видишь, гуляю. — Гуляй ко мне, — он легонько щелкнул ее по носу. — Иначе ничего не выйдет. — О чем ты? — пробормотала она, кружа указательным по бедру на ногте, как фигурист по льду. — Ты собиралась не спать, — напомнил Леви. — Буду помогать. Перспектива положить ее на лопатки и заставить кричать была крайне соблазнительна и с лихвой покрывала все неудобства, связанные с рабочим днем, который они оба наверняка проведут за зевками и литрами крепкого кофе. Микаса безусловно стоила любого недосыпа. — Звучит, как отличный план, — она с готовностью подтянулась, и Аккерман тут же впился в ее губы. Леви неторопливо изучал ее тело языком под короткие всхлипы и вскрики, когда часы выдали шесть неприятных звонков. Микаса лишь не глядя нажала кнопку отбоя. Аккерман тоже нажал — по спальне разнесся до одури сладкий стон. В то утро Леви впервые опоздал на работу. На удачу, Оньянкопон вовремя получил короткое сообщение и без вопросов согласился провести летучку самостоятельно. Сидя в такси, Аккерман вертел в пальцах телефон и улыбался странной улыбкой — не сдержанной и спокойной, как обычно, а совершенно безумной. Заряда счастья хватило на три дня — ровно столько им с Микасой пришлось прожить порознь из-за навалившийся дел и страшной усталости. К середине четвертого Аккерман окончательно испортился и ворчал по любому поводу, то и дело поглядывая на часы — вечер они поклялись провести вместе. В обед экран смартфона засветился, а сердце Леви замерло. Микаса, 12:57 «Освобожусь около восьми» Аккерман посмотрел на гаджет так, словно тот лично был виноват в напряженном графике Микасы. Пальцы пробежались по экрану, а лучше бы — по ее шелковым бедрам. Я, 16:58 «Принято. Жду» Микаса что-то печатала, но спустя минуту в мессенджере высветилось короткое «До вечера». Леви нахмурился еще сильнее, но подавил желание нажать на вызов и поговорить — до вечера, так до вечера: если что-то случилось, она наверняка расскажет сама, при встрече. Успокоив нерациональные тревожные мысли, Аккерман вернулся к графикам — времени до начала второго квартала было достаточно, но Леви принадлежал к типу неприятных людей, предпочитающих планировать заранее. Оньянкопон только тяжело вздыхал и кивал, меняя массивные папки на заказанный ланч. — Как отцовство? — неожиданно спросил его Аккерман, ковыряя ароматные равиоли с уткой. Заместитель едва не подавился: все два года, что они работали вместе, на личные темы было наложено табу. Откашлявшись, Оньнкопон с сомнением посмотрел на босса в поисках подвоха, но встретившись с прямым спокойным взглядом, выдохнул — вопрос не был проверкой. — Замечательно, сэр, — после недолгой паузы ответил он. — На той неделе начали резаться зубы… Мы почти не спим, но оно того стоит. Ваш подарок, к слову, пришелся очень кстати, спасибо. Леви свел брови, пытаясь вспомнить, что послал Оньянкопону по случаю рождения дочери. Узнав, что заместитель стал отцом, Аккерман просто вызвал секретаря и попросил выбрать что-то достойное и подходящее случаю. Понятливая Нанаба кивнула, принимая чек со свободной графой суммы. С тех пор о подарке Аккерман не думал. — Я не знаю, что подарил, — честно ответил Леви. — Выбирала Нанаба. — Тогда поблагодарю и ее, — Оньянкопон совершенно не обиделся. — Мы получили от вас коляску. Очень хорошую. Иногда мне кажется, что только в ней Изабель и спит. — Изабель? — настороженно переспросил Леви. — Вы назвали дочь Изабель? — Так точно, сэр, — кивнул Оньянкопон. — В честь бабушки Амелии. — Вот как… — пробормотал Аккерман, вспоминая еще одного родного человека. — Хорошее имя. — Да, сэр, — улыбнулся заместитель. — Амелия говорит, что Изабель очень похожа на бабушку. Такая же красивая и умная. — Как вы на это решились? — вопрос вырвался сам собой. Нельзя сказать, что он задумывался о перспективе завести ребенка, но проведенные с Микасой и Марко уикэнды настолько походили на классические семейные, что волей-неволей в голове Леви начали появляться закономерные мысли. — На ребенка? Оньянкопон округлил глаза, поняв, что разговор становится глубже именно с подачи начальника. — Почти сразу, как познакомились, — зам немного покрутил термокружку с крепким чаем. — Мне было двадцать пять, Амелии — двадцать семь. Уже не дети. Когда поняли, что нравимся и подходим друг другу, обсудили будущее. Амелия прямо сказала, что хочет ребенка к тридцати. Я был только рад. В конце концов, именно для этого люди начинают отношения и вступают в брак. — То есть ты считаешь, что пара без детей бессмысленна? — прищурился Аккерман. — Зависит от пары, — осторожно ответил Оньянкопон. — Я не утверждаю, что это единственная модель отношений. Просто для меня нет ничего логичнее и правильнее, чем создать семью с любимым человеком. И мне повезло встретить женщину, которая разделяет мои убеждения. — Понятно, — задумчиво протянул Леви, допивая кофе. — Спасибо за разговор, Оньянкопон. — Что вы, сэр… — пробормотал заместитель. — Мне было приятно говорить с вами… Не только о работе. Аккерман только кивнул, запоздало поняв, что самолично нарушил границу и распахнул дверь в мир личных бесед с Оньянкопоном. После такого зама точно придется знакомить с пабом Ноймана. А еще, подумал Леви, провожая взглядом высокую фигуру, было бы здорово официально представить Оньянкопона Микасе. Они, конечно, уже общались в канун Рождества, но тогда все наверняка вышло сумбурно и скомкано. Микаса заслуживала большего, чем недоверчивый взгляд через телефонный экран. Она пришла после девяти — вымотанная и мрачная сильнее обычного. Аккерман не первый раз замечал потухший взгляд, но упорно не мог понять причину. Потеря подопечной Лорел Ботт и сиротство Марко казались логичным объяснением, но чутье подсказывало, что здесь было что-то еще. Смотря, как она аккуратно вешает пальто на плечики в прихожей и бредет в сторону ванной, Аккерман приходил к единственному логичному выводу, и этот вывод ему совершенно не нравился: по сути, кроме рабочих неприятностей из нового в жизни Микасы был только он. — Что с тобой происходит? — он все-таки не выдержал за ужином: вид Микасы, безрадостно ковырявшей лазанью, откровенно удручал. — Все в порядке… — начала было она, но наткнулась на серьезный взгляд. — Нет… Не в порядке. Родственники Лорел… — Нашла кого-то? — Аккерман отложил приборы и вышел из-за стола: бурбон у него кончился, но в закромах пряталась подаренная Гареттом на Рождество бутылка отменного двадцатилетнего виски. Леви рассчитывал откупорить ее по какому-нибудь особому случаю, но вышло иначе. — И это тоже… — Микаса спрятала лицо в ладонях. — Нашла на свою голову. Приемного отца Лорел и его сына от другого брака. Сегодня познакомились. Живут за городом и разводят самых несчастных и тощих овец в мире… Они ужасны, Леви! Не овцы, люди. Даже не в курсе, что Лорел погибла, представляешь? Им совершенно плевать. А узнав о ребенке, первым делом спросили про пособие. Я так не могу… Микаса всплеснула руками, залпом допила виски и сжала кулаки. Аккерман живо представил, как голодный мальчишка, наспех завернутый в обноски, ютится в холодной угловой комнате деревенской развалюхи, пока пара моральных эквивалентов отборного дерьма жадно пересчитывают государственные денежки, улыбаясь гнилыми щербатыми ртами. Леви передернуло, и он последовал примеру Микасы, осушив свой стакан. — Надо искать другой вариант, — покачал головой он. — Как я могу помочь? — Пройдись по кабинетам своих неприлично богатых коллег с вопросом «Вам мальчик не нужен?», — невесело усмехнулась она, но поймала еще один тяжелый взгляд. — Прости… Ты ни при чем… Это моя вина, я должна искать лучше. — Это не твоя вина, — четко выговорил Леви, накрывая побелевшие костяшки пальцев ладонью. — Здесь вообще нет ничьей вины. Дерьмо случается просто потому, что может, ты же знаешь. — Знаю, — Микаса выдохнула и наметила слабую улыбку. — Знаю… Я просто… Так привязалась к нему. Еще никогда такого не было. Не подумай, я хорошо отношусь ко всем детям, с которыми работала, они замечательные, но Марко… — Особенный, — закончил за нее Аккерман. — Я понимаю. Она кивнула и вернулась к лазанье, но Леви видел — аппетит пропал окончательно. Ему и самому уже не было дела до нежного теста и ароматной сливочной прослойки. — Я пройду, — потерев переносицу, тихо сказал он. — По кабинетам. — Я же это несерьезно… — виновато пробормотала она, опуская глаза. — Я просто сорвалась, хотя ты совершенно этого не заслужил. И мне стыдно. — В этом есть смысл, — пожал плечами Аккерман. — Сарафанное радио никогда не выйдет из стоя. Не удивлюсь, если у этих неприлично богатых людей есть такие же неприлично богатые знакомые, мечтающие о ребенке. — Марко семь, — покачала головой Микаса. — Шансы близки к нулю… — Ты же нашла семью для Майи и Петера, — резонно заметил Леви. — Они куда старше Марко. И их двое. — Это, скорее чудо… — вздохнула она, по привычке превращая белую салфетку в бессмысленную бумажную загогулину. — Исключение, подтверждающее правило. Поверь, я знаю, о чем говорю. Леви не нашелся, что ответить. Вечер испортился окончательно, и он ничего не мог с этим поделать. Все, что он мог — обновить стаканы и набрать горячую ванну. Захмелевшая Микаса немного расслабилась и даже шутливо брызнула водой, когда Аккерман натирал мочалкой ее бессовестно длинные ноги. — Иди ко мне, — когда Леви поднялся к коленям, тихо позвала она. — В воду. — Давай-ка мы поскорее тебя домоем и переберемся в кровать, — мягко улыбнулся он. — Заверну тебя в одеяло и расскажу об одной из тех общих встреч, которые ты так упорно игнорировала. — Что за встреча? — Микаса откинулась на бортик и прикрыла глаза. — Встреча, на которой Арлерт так напился, что уснул на плече Райнера, а Кирштайн… — начал Леви, но быстро осекся. — Эта история для одеяла, а не для ванной. — Тогда расскажи историю для ванной, — в голосе Микасы послышались совершенно не располагающие к беседе нотки. — А лучше раздевайся. В домашних штанах мигом стало тесно. Леви отложил мочалку и опустил руку под воду. — Негодяйка, — прошептал он, проводя по внутренней стороне бедра Микасы. Она тут же выгнулась, призывно раздвигая ноги. — Что ты со мной делаешь? — Рассказываю свою историю, — промурлыкала она. — Историю о том, как сильно я тебя хочу. Сейчас. И всегда. Расслабленная, разомлевшая, сбросившая мрачные тени, естественная и живая — такая Микаса вызывала в Леви непередаваемую смесь чувств. Хотелось всего и сразу: поцеловать, укусить, поставить на колени, уложить на лопатки или на бок, завернуть в одеяло и никуда не отпускать. Аккерман совершенно потерялся в густом пару и желаниях. — Все, хватит, — прохрипел он. — Вылезай. — Нет, — прошептала она. — Не буду. Мне слишком хорошо. — Невыносимая женщина, — выдохнул Леви и, не заботясь о намокшей одежде, вытащил ее из ванны. Микаса удивительно быстро сориентировалась и обхватила его ногами. Дорога по коридору оказалась той еще задачей — Леви едва не сорвался и не взял ее прямо на полу между дверьми в кабинет и бессмысленной пустой комнатой, которую он когда-то мечтал заставить книжными стеллажами. Он впивался губами в ее шею, мочку уха, ключицу и с трудом осознавал, где именно находится. А Микаса только прижималась ближе, отвечая рваным дыханием. Аккерман не понял, как именно добрался до спальни, но был уверен, что запомнит на всю жизнь ее приоткрытые губы и сорвавшийся с них стон, когда он вошел резко и до упора. — Что сделал Жан? — сонно просопела она, уютно устраиваясь под боком. — Кто? — пробормотал Леви, с трудом балансирующий на грани реальности и грез: после третьего раза мысли спутались окончательно, и он не вполне понимал, о чем идет речь. — Что сделал Жан с Армином… На той вашей встрече? — Подрисовал ему усы и монокль, — Аккерман уткнулся в облепиховые волосы и натянул одеяло повыше. — А теперь спи. — Какой великолепный ужас… Надеюсь, Кирштейн сделал фото… — прошептала Микаса. — Знаешь, мне так хорошо… Мне так с тобой хорошо. Ты себе даже не представляешь, насколько… — Еще как представляю, — Леви прикрыл глаза, погружаясь в ставший родным облепиховый аромат. — Еще как… Утром рассеянная Микаса как обычно убежала первой — снова забыла какую-то невероятно важную мелочь дома. Закрыв дверь, Аккерман с тоской огляделся — присутствие Микасы в квартире было видно невооруженным взглядом, но ему все равно было мало. Слишком мало пузырьков в ванной, книжек на тумбочках и одежды в гардеробной. На раздумья ушло не больше секунды — щелкнув задвижкой, как был, в одном халате, Леви выскочил в коридор. — Что еще я забыла? — на удачу, Микаса все еще ждала лифт. Увидев стремительную фигуру, она тут же начала ковыряться в сумке. — Телефон? Ежедневник? Ключи?… — Эй, посмотри на меня, — он осторожно перехватил суетную руку. — Переезжай ко мне. Растерянное выражение мигом исчезло с ее лица, уступив место полноценному шоку. Микаса только хлопала ресницами, то открывая, то закрывая рот. Наблюдение за ней в этот момент доставляло Леви истинное удовольствие, он практически слышал мысли в ее голове — наверняка повторяла сказанные слова, убеждаясь, что не послышалось, и сдерживала просившееся на язык «ты должно быть шутишь». — Я серьезно, — кивнул он. — Не хочу, чтобы ты торопилась по утрам домой. Хочу заграбастать твои дурацкие кружки. И книжки. И пледы. Но больше — тебя. Засыпать и просыпаться вместе каждый день. Переезжай. — Я… — открылись двери поднявшегося лифта, но она не двинулась с места — только прижала пальцы к губам. — Или я к тебе, — недолго думая, добавил Леви. — Мне и собирать толком нечего. Пять унылых костюмов и ноутбук. Без разницы. Что скажешь? — Я… — Микаса сглотнула и прикусила губу. — Куплю коробки. Хорошо? — Нет, — Аккерман выдохнул и протянул руку к пунцовой щеке. — Сам куплю. Работай спокойно. А на следующих выходных вместе соберем. Наймем машину и перевезем. По рукам? — По рукам… — прошептала она. — Я… — Извини, что так, — на миг ему стало немного стыдно за спонтанность и настойчивость. — Надо было подождать до вечера. — Нет, — помотала головой Микаса: в больших глазах блеснули слезы. — Все замечательно… Я сейчас очень счастлива. — Это хорошо, — он смахнул большим пальцем соленую каплю. Они провели у лифта еще добрых десять минут: глупо улыбались, обнимались и целовались. Словно она не опаздывала. Словно он не стоял в халате посреди общего коридора под камерами. Словно впереди их ждало исключительное абсолютное счастье.

***

Абсолютное счастье дало трещину уже на выходных. Микаса вновь забрала Марко на весь день. Изначально они планировали отправиться в театр на детский спектакль, но неожиданный переезд спутал все карты. И ранним субботним утром Марко сидел в квартире Микасы, помогая Леви клеить коробки. — Моя вина, извини, — Аккерман передал мальчику скотч и ножницы. — Все хорошо, Леви, — Марко сосредоточенно ковырял прилипший краешек. — Мне здесь очень нравится, честно! Узнав о том, что театр отменяется, маленький Ботт, казалось, и правда ничуть не расстроился — только понятливо кивнул и ловко забрался в детское автокресло. Всю дорогу от приюта до дома Микасы он не проронил ни слова, только внимательно разглядывал быстро сменяющиеся пейзажи за окном. Переглянувшись с Микасой, Леви достал телефон и начал выбирать самую большую пиццу, которую доставляли в ее район. — Серьезно? — Леви выгнул бровь, наблюдая, как Марко старательно проклеивает картон. — Мы же подписали тебя на грязную работу вместо театра. — В работе нет ничего плохого, — совершенно серьезно ответил Марко. — Отплачу вам и Микасе хоть так. Аккерман неосознанно потрепал Марко по макушке: мальчик слишком часто удивлял, и всегда исключительно приятно. Микаса совершенно закономерно выбивалась из сил, стремясь скорее найти хорошую семью — Марко определенно этого заслуживал. Марко заслуживал всей заботы и любви, что была в этом гнилом мире. Леви живо представил ребенка в каком-нибудь светлом пригороде — на качелях из старой покрышки или в аккуратно сколоченном домике на дереве. Леви представлял его на просторной уютной кухне за горой утренних вафель; на блестящем велосипеде; выходящим из школьного автобуса с рюкзаком на плече. Марко шла эта жизнь — беззаботная и спокойная, такая, какой не было ни у Леви, ни у Микасы. Аккерман знал, что Эрен, Микаса и Армин пошли в армейское училище не от хорошей жизни — как и он сам. Однажды он обязательно спросит у нее о детстве и, быть может, даже расскажет о своем. — Как в приюте? — Леви сморгнул неуместные воспоминания и вернулся к Марко. — Задирают? — Нет, — потряс головой мальчик. — В первую ночь облили холодной водой, но это у них такое «боевое крещение». Я не испугался, честно… Он… — Марко опустил глаза и нервно сглотнул. — Он так делал постоянно. И другое. Меня уже не напугать. Аккерман сжал челюсть: Микаса не распространялась о судьбе Ботта-старшего, из чего следовал простой вывод —  ублюдка до сих пор не поймали. Леви даже подумывал подключить связи и пробить по своим каналам, но руки все никак не доходили. — С тех пор все тихо? — по комнате вновь разнесся характерный треск клейкой ленты: к обеду они успели собрать кухонную утварь: часть должна была отправиться к Леви, часть — в арендованную складскую ячейку. — Да, — кивнул Марко, старательно выводя на коробке «Кухня. На склад». — Я даже подружился с одной девочкой. — Ну-ка, что за девочка? — Аккерман видел, что Марко не терпится поделиться хорошей историей, да и сам, признаться, был крайне заинтересован: дурная компания этому ребенку не подходила. — Ее зовут Марлен, она очень добрая. Ее мама пропала, — обстоятельно начал рассказывать, загибая пальцы. — Другие говорят, что она просто сбежала, но Марлен говорит, что это не так. Я ей верю, мама бы никогда не бросила ребенка, ведь так, Леви? — Получив сдержанный кивок, Марко продолжил: — Марлен научила меня молиться. Мы молимся вместе. — Неужели? — Леви нахмурился: не хватало еще, чтобы Марко забивал светлую голову подобной чушью. — Да. Марлен просит у бога вернуть маму, я тоже прошу, чтобы ее мама нашлась. Думаю, если мы будем и дальше молиться вдвоем, то бог нас обязательно услышит. Как думаете? — Это сложный вопрос, — потерев переносицу, Аккерман внимательно посмотрел на Марко: мальчишка был полон наивной детской веры, и забирать эту надежду хотелось меньше всего. — Вы не верите, да? — погрустнел Ботт. — В бога? — Нет, — наконец честно ответил Леви. — Почему? — Думаю, если я поверю в бога, то тут же его возненавижу, —  пожал плечами Аккерман. — Так что мне проще не верить. — А если случится что-то чудесное, поверите? В этот самый момент в проеме появилась Микаса со стопкой книжек — она оглядела ровные колонны коробок, сложенные по идеальной системе Леви вещи, и улыбнулась так легко и светло, что у Аккермана защемило под ребрами. В лучах робкого мартовского солнца Микаса казалась какой-то неземной, и в то же время очень близкой. Микаса была совершенно чудесна. — Боюсь, я уже слишком стар, чтобы резко менять взгляд на мир, — повернувшись к Марко, проворчал Леви. — Но я рад, что у тебя появился друг. Это хорошие новости. — Думаю, пора заказывать пиццу, — Микаса села на краешек заставленного книжками дивана. — Если уж я проголодалась, то вы тем более. А в холодильнике у меня по традиции повесилась мышь. — Я ел утром кашу, — Марко все еще краснел, когда Микаса и Леви его угощали. — Я могу подождать до вечера. В приюте на ужин суп. — До вечера далеко, — вздохнул Леви: упоминание приюта выкачало из комнаты весь свет: они снова вернулись в мир, где Марко проводит все дни в серых стенах. За молитвами несуществующему садисту. — Тем более, я уже заказал. Спустя час они сидели на мягком ковре, поедая вкусную горячую пиццу и обсуждая какие-то глупости. А потом вновь разошлись по комнатам — Микаса закопалась в шкафу, а Леви с Марко вернулись к упаковке и сортировке. Микаса оказалась жуткой барахольщицей — Аккерман насчитал около тридцати одних только джинс, не говоря о рубашках, свитерах и футболках. Окидывая скептическим взглядом коробки, Леви прикинул, как быстро сможет найти мастера, который переоборудует одну из пустующих комнат в полноценную гардеробную. — О, а тут вот ваши, Леви. На склад или в квартиру? — Марко примерялся маркером к коробке в углу. Аккерман не помнил, чтобы собирал и укладывал туда вещи. Присмотревшись, он понял, что коробка отличается от остальных — и цветом и размером: по всем признакам выходило, что Микаса собрала ее до их приезда. — Мои вещи должны быть в другой, — Леви кивнул в сторону двери. — Мы же вместе складывали. — Странно, — задумчиво протянул мальчик. — Тут мужские джинсы, кофты, майки… Смотрите. Аккерман нахмурился: никогда не имел дурной привычки рыться в чужих делах и вещах. С другой стороны — они с Микасой съезжаются, деля квартиру и все нажитое на двоих. А еще Леви стало банально любопытно. Не удержавшись, он все-таки заглянул в короб, и тут же проклял себя. Хватило одного взгляда, чтобы понять, кому принадлежали дурацкие шмотки с супергероями. Безразмерные толстовки и растянутые футболки со странными принтами обожал Эрен — если не носил форму, то только их. От вещей пахло кондиционером и легким цитрусом — Микаса регулярно их стирала и бережно хранила в ящике с ароматическим саше. В том, что она не выбросила одежду Йегера, не было ничего дурного — она имела полное право на память, но по аккермановскому сердцу все равно неприятно полоснуло. Он прекрасно осознавал, что Эрен никогда не исчезнет: Микаса всегда будет его любить, да и сам Леви испытывал к погибшему рядовому исключительно теплые чувства — ревновать к мертвецу было глупо и мелочно. И Леви по-честному не ревновал. Но сейчас, разглядывая содержимое коробки, испытывал крайне далекие от приятных ощущения. — Так что, Леви? — Марко щелкнул пластиковым колпачком. — К вам домой или на склад? — Не знаю, — прочистив горло, ровно ответил он. — Это вещи Микасы, нужно спросить у нее. Мальчишка с готовностью поднялся, но Аккерман его остановил тихим «Я сам». Микаса сидела перед выпотрошенным комодом в спальне и самозабвенно сортировала ночные сорочки и нижнее белье. — Не помешаю? — Леви осторожно опустился рядом. Она тут же встрепенулась и мягко улыбнулась: — Конечно нет, — потеревшись щекой о его плечо. — Так странно, знаешь… И страшно и здорово одновременно. Ты наверняка выставишь меня за дверь уже к концу первой недели… Я совершенно не хозяйственная. Но это так… Волнительно. Аккерман прикрыл глаза: поднимать болезненную тему не хотелось, но еще меньше он желал начинать совместную жизнь с недомолвок и секретов — их отношения он видел не такими. — Куда мы будем перевозить коробку с вещами Эрена? — как можно спокойнее спросил он, не сводя глаз с мгновенно побелевшей Микасы. Она нервно дернулась и тут же потупилась. Длинные пальцы скрутили бретельку ночной рубашки, а губы задрожали. За дверью играла какая-то ненавязчивая музыка и периодически трещал скотч — Марко старательно выполнял свою часть работы. Но на миг все звуки затихли, и они остались совершенно одни — в спальне и мире. — Прости меня, — сглотнув, пробормотала Микаса. — Надеялась, не заметишь. — Я не специально, — вздохнул Аккерман. — По сути, извиняться не за что. Это вещи дорогого тебе человека, я могу понять. Ты собираешься перевозить их к нам? — Это неправильно, — покачала головой она. — Я уже к ним привыкла, но чувствую, что это неправильно. — Хорошо, — кивнул Леви, целуя ее в висок. Тоска ушла, но оставила за собой неприятный осадок. — Передам Марко, чтобы подписал. Но больше не замалчивай такое. Между нами не будет тайн, идет? — Идет… — прошептала она, сжав его пальцы. Леви поднялся, потрепал ее по волосам и вернулся в гостиную. Марко вывел аккуратное «склад», и они с удвоенным рвением принялись раскладывать вещи под тихую музыку: Марко был не болтлив, и Аккерман безмерно его за это уважал. К вечеру квартира изменилась до неузнаваемости — только стены, мебель и картонные кубы. Вся жизнь Микасы поместилась в 24 коробки: шесть в камеру хранения, остальные к Леви. Разглядывая расставленный по тяжести и хрупкости груз, Аккерман зажал переносицу — все было взаправду. Уже завтра по компактной гостиной будут сновать балбесы, а под окнами — сигналить «аварийками» фургон с яркой надписью. Совсем скоро все изменится. — Если хотите, я помогу вам все разобрать, — Марко довольно жевал наскоро разогретый кусок оставшейся пиццы и болтал ногами. — Когда перевезете. — Это было бы здорово, — мягко улыбнулась Микаса, закрывая термокружку с чаем в дорогу. — Да, Леви? Покажем Марко твою квартиру? — Конечно, — пробормотал он, отворачиваясь к окну. По всем правилам был должен радоваться и улыбаться во все тридцать два, вот только по лицу блуждало жалкое подобие горькой усмешки. — Нам пора, Марко нельзя опаздывать. Мальчик безошибочно считал резкую смену настроения Аккермана, тут же темнея. Спрыгнув с высокого стула, проверил шнурки, подал Леви трость и быстро натянул бордовую куртку. Эту куртку ему купила Микаса, не вынеся вида застиранных обносков. Подарок был безусловно отличный со всех сторон, но Леви отвел взгляд — что-то было не так. Что-то определенно шло не так, как надо. Он пытался уловить это несоответствие, но терпел позорное фиаско, и от этого на душе становилось еще гаже. Пробурчав что-то невразумительное, Аккерман первым спустился вниз к уже успевшей прогреться машине. Дорога в детский дом этим вечером показалась Леви особенно безрадостной — в начале марта дни стали длиннее, но они долго возились с вещами, и сейчас наблюдали только темное небо и городские огни. Марко молча выбрался из гибрида, пожал руку Аккерману, еще раз поблагодарив за пиццу, и быстро пошагал к массивным приютским дверям. — Пора заканчивать, Микаса, — Леви облокотился на капот, провожая взглядом маленькую фигурку в бордовой куртке. — Так больше не может продолжаться. — О чем ты? — пробормотала она. — Я не понимаю. — Неужели? — Аккерман сложил руки на груди и прямо посмотрел ей в глаза. — Ты слишком привязалась. И он тоже. — Не вижу в этом ничего плохого, — поджала губы Микаса. — И все еще не понимаю. — Мы забираем его почти каждые выходные. И теперь он будет ждать следующих. А потом следующих. Представь, каково ему каждый раз возвращаться из тепла в эти поганые стены? Как считаешь, о чем сейчас думает? Не давай ему ложную надежду. Это жестоко. Леви смотрел на бледное лицо в свете слабого фонаря: Микаса все прекрасно понимала и сейчас откровенно придуривалась. — Жестоки твои слова, — вместо закономерно послушного кивка, она оттолкнулась от капота и нависла над Аккерманом. — Ты сознательно хочешь лишить ребенка даже этих крупиц… — Все это не имеет смысла, если ты не собираешься однажды забрать его насовсем, — Леви устало потер переносицу. — Пора заканчивать. — Может и собираюсь, — неожиданно прошипела она. Аккерман даже не сразу нашелся, что ответить: брошенные со злости слова были совершенно серьезны. Леви растер лицо ладонями и вновь посмотрел на нее, надеясь, что все это ему просто померещилось. Но ничего не изменилось: Микаса продолжала смотреть со смесью обиды и ярости — в эту самую минуту они определенно ссорились. В первый раз. — Мы съезжаемся, Аккерман, — оттолкнулся от капота и прошелся взад-вперед, силясь успокоиться. — И за двенадцать часов до переезда ты заявляешь, что хочешь взять Марко? — Я собиралась поделиться с тобой своими планами немного позднее, но в целом, да, — она уже поняла, что именно натворила: в голосе мелькнули нотки растерянности. — Я действительно хочу взять Марко. Вам же хорошо вместе! Я же вижу, как он тебе нравится. — Микаса, ты говоришь о ребенке, — настала очередь Леви цедить сквозь зубы. — Ты не можешь решать за нас обоих, и этот разговор нужно было заводить до переезда. А не после. Она ничего не ответила. Очевидно, в ее голове этот диалог складывался совершенно иначе: с полным взаимопониманием и согласием. На полупустой парковке повисло молчание. Леви был готов поклясться, что слышит ход своих карманных часов — настолько тихо стало вокруг. Они долго смотрели друг на друга, то и дело приоткрывая рты, но неизменно осекались — для одного вечера было сказано слишком много. — Я думала, ты будешь рад… И поддержишь… — она опустила голову и окончательно перешла на шепот. — Жаль, что ты не подумала обсудить это со мной на прошлой неделе, — вздохнул Леви и достал из кармана телефон: ближайшее такси было в пяти минутах. — Поезжай без меня. — А как же ты? — голос задрожал, и Аккерман мысленно ответил себе подзатыльник: доводить до слез любимую женщину он не планировал. С другой стороны, он и ребенка не планировал. — Мне нужно подумать, — коротко бросил он. — Поезжай. — А куда? — сглотнув, она сделала неуверенный шаг и попробовала заглянуть ему в глаза, но Аккерман старательно отвел взгляд. — Ко мне. К нам, — твердо ответил Леви и махнул рукой подъехавшему таксисту. — Я буду… Позже. Микаса только печально кивнула. Они сели в разные машины и быстро разъехались. Леви считал придорожные фонарные столбы и до боли сжимал кулаки: Микаса была неправа, с какой стороны не посмотри, но это знание совершенно его не радовало. «У Ноймана» было тихо и спокойно — Леви кивнул паре знакомых завсегдатаев и занял место в конце барной стойки. Гарет смерил его взглядом мудреца, молча разлил по двум стаканами и поставил тарелку с мягким сыром. — Раз уж ты тут надолго, попрошу Николо сделать тебе стейк, — Нойман быстро осушил свой рокс и тут же обновил. Леви только качнул головой и опрокинул второй стакан. Когда мясо и сыр были съедены — вкуса даже не почувствовал, — а бутылка почти опустела, он позволил себе долгий тяжелый вздох. — Я могу переночевать в твоей кладовке? Гарет задумчиво почесал щетину и молча кивнул. — Пару недель назад мы заглядывали к тебе с пацаном, помнишь? — крепкий бурбон все-таки развязал язык, и Леви сдался. — Она хочет его усыновить. — И ты напиваешься, потому что?.. — прищурился Нойман. — Потому что узнал об этом сегодня, после того, как мы собрали все ее вещи и заказали фургон. — Ни за что не поверю, что ты не задумывался об этом и сам, мой друг. — Задумывался. Но так дела не делаются, — упрямо буркнул он. — Не так надо. Раз уж вместе, то вместе, без недомолвок. Просто думать и решать за двоих — немного разные вещи, как считаешь? Как на зло вспомнилась коробка Йегера: не найди ее Леви, какая надпись появилась бы на картоне? Неужели Микаса тайком бы провезла вещи бывшего возлюбленного к Аккерману. Спрятала за своими горами джинс и свитеров, и нежно гладила выцветший флис, пока Леви не видит. — Раз уж ты спросил, — усмехнулся Гарет, невозмутимо разливая остатки бурбона: — Я отвечу… Если люди в конечном счете хотят одного и того же, то все складывается весьма удачно. Я считаю так. — Дерьмо, — Аккерман сжал кулак и вылез из-за стойки. — Это все какое-то дерьмо. — Согласен, — Нойман убирал пустую бутылку. — Иди-ка ты умойся. Я пока поищу раскладушку. Но Леви только покачал головой и нашарил в кармане телефон. Разговоры с Гаретом всегда приносили какое-то необъяснимое спокойствие — в голове прояснялось, а сердце успокаивалось. Аккерман глубоко вдохнул, приводя мысли в порядок. — Я домой, — вызывая такси, пробормотал он. — Не успели съехаться, а уже ночуем отдельно. Я не этого хотел. — Мудрое решение, — подмигнул Нойман. — Я соберу вам еды к завтраку. Бекон, пару замороженных тостов. Завтра утром наверняка будет не до готовки. Аккерман кисло отсалютовал на армейский манер и побрел в уборную — смывать долгий напряженный день и паршивое настроение. Машина подъехала через десять минут — ровно к тому моменту Гарет поставил на стойку увесистый бумажный пакет и в очередной раз наотрез отказался принимать деньги. Леви только усмехнулся, принимая гостиницы. Реши он жениться, непременно пригласил бы Ноймана на свадьбу. И не в качестве поставщика еды. Микаса не спала — сидела на диване перед телевизором, бездумно щелкая пультом. Увидев все еще мрачного и совершенно точно пьяного Леви, мигом подскочила и молча забрала из рук пакет с едой. Леви только кивнул: говорить на нетрезвую голову хотелось меньше всего — одной неприятной беседы за день было вполне достаточно. — Прости, — шепнула она, когда мокрый после душа Аккерман улегся на взбитую подушку. — Я не хотела, чтобы так вышло. — Вышло как вышло, — устало ответил он и вытянул руку: Микаса тут же юркнула под бок. — Разберемся с переездом и обсудим все по-человечески, идет? — Это не обязательно. Я не говорила не только потому, что… хотела скрыть. Я не говорила, потому что знаю, мне все равно его не отдадут, — шмыгнула носом Микаса. — Вне зависимости от наших обсуждений. — С чего это? — Леви нахмурился. По дороге из бара домой он невольно вновь вспомнил тихого умного мальчика. Микаса говорила правду: ему действительно было хорошо с Марко — тепло, спокойно. Так, как надо. Естественно, он не собирался бежать в детский дом в ближайший рабочий день — серьезные решения требуют серьезного подхода. Аккерман не мог позволить себе скоропалительных действий, но теперь, после заявления Микасы, стало крайне неприятно. — Я же одна, — вздохнула она. — Официально я не замужем. А в сейфе у меня только одинокий «Глок» и ни одной ценной облигации. Таким, как я, детей не отдают, — тихо добавила Микаса и печально замолкла. По всем правилам, Аккерман был должен что-то ответить, но он только зарылся носом в облепиховые локоны. Неровный беспокойный сон накрыл быстро, но не принес ни покоя, ни ответов. Надираясь у Ноймана, Леви совершенно забыл, что полбутылки бурбона в двадцать три и тридцать три года — совершенно разные объемы. Опустив гудящую голову под прохладную воду наутро, Аккерман пообещал себе две вещи: не ссориться с Микасой и всегда помнить меру. Безрадостно ковыряя заботливо приготовленный завтрак, он взглянул на Микасу через стол: она казалась вполне бодрой и спокойной, но Леви давно уяснил, куда именно смотреть в такие моменты. Рядом с кофейной чашкой лежали три нещадно скрученные немыслимыми загогулинами салфетки. — Что? — размениваться на острожный подход не было ни сил, ни времени. — Ничего, — Микаса отвела взгляд и смахнула бумажное непотребство подальше. — Все хорошо. Наши замечательные грузчики написали, что уже забрали фургон из проката и будут вовремя. — Ладно, — кивнул он и отставил тарелку с тостами и беконом — есть все равно не хотелось. — Выезжаем. Микаса вела осторожно и спокойно, изо всех сил стараясь не потревожить своего похмельного пассажира, так что по дороге Леви умудрился немного подремать и почти пришел в норму. Настроение понемногу начало выправляться, но чертов Спрингер, прыгавший у яркого фургона, орал так, что Аккерман вновь откатился к недовольному полукоматозу. — Напомни, почему мы взяли их с Кирштейном в помощники? — Леви кисло посмотрел на Микасу. — Потому что ты решил, что так будет проще сообщить нашим друзьям о том, что мы теперь вместе, — рассмеялась она. — Я цитирую: «Нечего делать из этого событие. Совместим необходимость с пользой». Аккерман догадывался, как Спрингер отреагировал сообщение от Микасы: как сейчас помнил вопли, донессшиеся из динамика телефона, когда она звонила, чтобы попросить помочь с переездом — в квартиру Леви. — Точно, — закатил глаза Аккерман. — Упростил на свою голову. — Сам виноват, — беспечно пожала плечами Микаса и вышла из машины — здороваться с товарищами и принимать сердечные и очень громкие поздравления. Когда Леви, кряхтя, следом вылез из гибрида, Спрингер тут же подскочил к нему, и так долго тряс руку, что Аккерман всерьез задумался о затрещине, как о более эффективном способе коммуникации. Кирштейн, к его чести, вел себя куда спокойнее: — Поздравляю, капитан. Мы с Конни давно считали, что вас с Микасой связывает не только дружба. Рад, что не ошиблись. — Неужели? — Он все врет! Не слушайте его, капитан! — завопил Конни, толкая приятеля в плечо. — Это я так считал, а он только ржал, как лошадь! Но я был прав! Кто молодец? Я! — Прав-прав, — отмахнулся Леви. — А теперь, если мы закончили с этим, давайте-ка по кофе и за коробки. Спрингер с Кирштейном хором ответили «так точно» и умчались в ближайшую кофейню. — Мне кажется, в армии они были умнее… — буркнул Аккерман, когда ребята скрылись за углом. — Они и сейчас умные. Просто очень рады, — улыбнулась Микаса и взяла его под руку: так легко и естественно, словно они ходили так минимум полжизни. — Я тоже рада. Очень. Давай подождем их наверху, хочу еще раз все проверить. Леви с легкостью преодолел каждый из четырех пролетов, почти не опираясь на трость. Между третьим и четвертым даже подумал, что такими темпами вскоре и вовсе сможет отказаться от паршивого аксессуара. Но уже на четвертом этаже мысленно поблагодарил себя за предусмотрительность — без трости бы не справился. Микасе наверняка придется поменять дверь, но не ради комфорта новых жильцов: светлое дерево по диагонали уродовала размашистая черная надпись. Всего несколько слов, но у Аккермана разом подкосились обе ноги: «Верни сына, или умрешь, тварь». — Что это? — Леви перевел тяжелый взгляд с двери на Микасу: та стояла бледным полотном, не сводя глаз с кривых букв. Пауза преступно затянулась, и он повторил еще тише: — Я спрашиваю, что это? — Это… Это написал Джерри, — Микаса быстро отвернулась, но Леви заметил беспокойные пальцы, вцепившиеся в ремень расстегнутой дубленки. — Джерри Ботт, отец Марко. Они стояли на узкой площадке, и у Леви осталось только два варианта обзора: либо на испоганенную дверь, либо на Микасу — на ее губы, с которых столько раз срывалась позорная ложь, и в ее глаза, смотревшие при этом так честно, что он не мог не верить.