Мое

Ночью Рауль спит плохо. Долго прислушивается, нет ли шагов в коридоре. Миллион же вариантов, куда Хэнк может пойти: на выход, в кабинет за таблетками, в недоремонтированное крыло, чтобы навернуться в темноте. Потом Рауль начинает думать про Бабича — про то, что было бы, если бы Хэнк опоздал минут на пятнадцать, про отца и Костика — кто же там в итоге принял главное решение, про брата — можно ли считать его опасностью, про лохматого друга Хэнка — который кажется в разы опаснее, наверное, потому что альфа, про самого Хэнка — и его миллион вариантов, как и куда сбежать. Перед сном Рауль запер входную дверь изнутри, но показал ему, где лежат ключи. Утро наступает внезапно. Рауль открывает глаза и понимает, что все-таки уснул. Телефон почти разряжен, у Хэнка, скорее всего, тоже в ноль, ну и отлично, никаких отцов, никаких кошек. Прежде чем пойти проверять, как он там, Рауль проверяет себя, перевернувшись на спину и запустив руку между ног. Сухо. Смешно будет, если из-за нервяка цикл собьется. Тогда Рауль уничтожит всех, кто ему этот нервяк создал. Начнет с Хэнка, которого нет в отведенном ему номере. Или не начнет. Хэнк сидит в кабинете на диване, подобрав под себя ноги, уплетает какую-то кашу, которую вчера попросил добавить в заказ — в маленький офисный холодильник, где обычно только вода и алкоголь, результаты их закупки еле влезли и смотрелись очень смешно, — и колупается в телефоне. Он подключен к внешнему аккумулятору. Вот же зараза. Хэнк смотрит на него и, кажется, не дышит, будто ждет чего-то, наверное, той же искры, как когда-то в кафе при их первой встрече. Рауль тоже ее ждет. Ну вот чтобы искра, буря (Боря, ха-ха), безумие. Но чувствует только спокойствие и забавную неловкость, которая похожа на покалывание в мышцах, готовое прорваться на кожу мурашками. Давно так не было. Разве только с Оленькой в первое время. — Доброе утро, — говорит Хэнк первым и спускает ноги на пол. — Доброе, — соглашается Рауль, подходит и садится к нему. И тут же тянется ближе — понюхать. Хэнк сначала отстраняется, потом замирает и уже сам подается вперед. Он пахнет резче, снова спал и потел, и, кажется, еще дрочил с утра пораньше. А еще он сам проводит носом по шее Рауля, и в мышцах опять начинают лопаться пузырьки. — Рано, — говорит Рауль в ответ на его вопросительный взгляд глаза в глаза, ну как, альфе, может, и не рано, а вот к омежьему организму внезапно есть вопросы. Хэнк кивает, почти касаясь носом носа. — Чем займемся? Вообще это намек. Рауль помнит, что произошло в сарае на пустыре, где он застал Хэнка с братом. Много думал про то, что ему достался альфа, который не будет дергаться и оскорбляться, если ему предложить побыть снизу, альфа, который хотел и был согласен. А в нынешней ситуации — это вообще крайне уместно. Рауль представляет, как начнет течь, трахая его, и как они в процессе поменяются местами. Кажется, Хэнк тоже думает о чем-то таком, аж глаза загораются и губы растягиваются в улыбке. — Покажешь байк? — спрашивает он с надеждой. — Я себе свой собираю. Я знаю, как там что, и ничего не сломаю. Рауль не понимает, за что ему все это. За что и почему он все еще умеет смеяться в голос над альфой, не боясь и, кажется, впервые в жизни не рискуя получить по зубам. Когда они выходят во двор, Хэнк пропускает его вперед, хотя Рауль ожидал, что увидит довольного щенка на выгуле, который сломя голову бежит играться. — Показываю. Байк! — говорит он, не зная, что еще сказать. — Можно? — Хэнк слегка касается его запястья пальцами. Вспоминается, как он в самом начале спрашивал, можно ли кому-то рассказать, что они истинные. Как и тогда, кокетливый ответ «Тебе можно все» не подходит. Хэнк не играет, он правда ждет разрешения и не тронет, если ему запретить. Рауль не успевает не перенести это на себя, с предмета на предмет. — Можно, — тихо отвечает он и скрещивает руки на груди. Только после этого Хэнк бросается к байку, обходит и разглядывает со всех сторон. — Базовая комплектация, да? «Не ебу!» — хочет ответить Рауль, но только неуверенно угукает. — Ага, вижу, выхлопная система штатная, — кивает Хэнк и присаживается на корты, рассматривая пузо мотоцикла. — И что? — Рауля уже на этом этапе задевает, что кому-то что-то может не нравиться в его байке. — Она тяжелая. Я себе полегче ставить буду. Без вот этой всей красоты, — он прослеживает ладонью изгибы трубы, не касаясь ее. — В теории, чтобы цилиндры хорошо работали, надо просто с диаметром угадать. Это самое сложное. Ну и чтобы реально нормально сварить, без щелей. Хэнк заглядывает в выхлопную трубу, Рауль реагирует на слово «щель», ищет подтекст и не находит. — Ты сам работаешь со сваркой и собираешь выхлопную систему? — Рауль вспоминает, что видел у него в сарае гору старых глушителей. — Угу, — подтверждает Хэнк куда-то в трубу. — А оно, как там говорил наш обж-шник, не ебанет? — Да не должно! Хэнк наконец-то поворачивается к нему. Широко улыбается снизу вверх, щурясь на солнце. — Погоняемся, когда соберу? — предлагает он. Это звучит как вызов, как тупая попытка взять на слабо. — Чтобы ты там где-то у меня за спиной взорвался на своем драндулете и устроил мне победный салют? — Рауль подходит на шаг ближе и наклоняется к нему. — Договорились. Хэнк перестает щуриться, потому что теперь его закрывают от солнца. Смотрит то в глаза, то на губы. Рауль ждет, что он попытается его поцеловать, но пауза затягивается и жжется. — Если уж мы задумали соревнование, быстро отошел от моего байка. Свернешь там сейчас что-нибудь, чтобы какие-то шансы заиметь. — Честно ничего не трону! — Хэнк поднимает открытые ладони и смешно пятится, не согнутых ногах. — Без рук. Хотя, если открутить воздушный фильтр, можно двигатель увидеть, как он есть. — Смотри пока так, — Рауль смеется, а Хэнк реально крутит головой и нагибается, чтобы заглянуть в байк поглубже, — будут диагностику проводить, позову тебя в автосервис. Хэнк снова расплывается в улыбке. И Рауль думает о том, что в теории можно завалить его на асфальт прямо сейчас. Они еще какое-то время проводят на улице. Рауль уходит взять чего-нибудь поесть, когда возвращается — Хэнк докуривает, как будто догадался, что не всем эта его гадость нравится. Через полчаса Рауль говорит, что все, он уходит внутрь, потому что замерз, и Хэнк послушно идет следом. Слушает очень внимательно, пока Рауль рассказывает, как мотался в столицу региона в нормальный автосервис. Не отворачивается, когда они оказываются близко, нос к носу, пока ищут что-то не бессмысленное и не импульсивное среди заказанной вчера еды. Снова смотрит на губы, а потом, испытующе — в глаза. Рауль не знает, как снова ему сказать, что рано. Пахнет он все сильнее и сильнее, действуя странно: и возбуждая, и успокаивая. Рауль не думал, что окажется в такой идиотской ситуации, когда он хочет, головой, руками, грудью и животом его хочет, но не самой бессмысленной, идиотской и ненавистной частью себя. — Что это вообще за место? — спрашивает Хэнк вдруг, когда они оба отсмеялись и замолчали после вспомненной на двоих истории про то, как их пьяные отцы пытались залезть на крышу новенького Кудиновского особняка. — Это? — Рауль опирается локтем в спинку дивана и укладывает щеку на кулак. — Неужели никакие слухи по городу не ходят? — Ходят. Говорят, что ты строишь бордель. — Правду говорят. — Зачем? — Зачем правду говорят? Тоже ума не приложу. Можно же было наврать, что Диснейленд. — Нет, — Хэнк усмехается, он вообще очень хорошо реагирует на шутки. — Зачем ты строишь бордель? — Чтобы зарабатывать. — Для альф бордель, да? Поэтому Бабич вписался? — Ну да, — отвечает Рауль, потому что ничего тут больше и не скажешь: бордель для альф с випкой для Бабича. — Ясно... — в голосе Хэнка слышится разочарование. — И что тебе ясно? — Что это странно. Омега строит бордель для альф. — Потому что я знаю, чего хотят альфы. Хэнк поворачивается к нему всем телом, подогнув под себя одну ногу, и, кажется, предлагая угадать, чего хочет он. — А чего хотят омеги, не знаешь? — Знаю, но это не продается. — Безопасность не продается? Рауль стопорится, примеряя к своим хотелкам слово «безопасность». Оно подходит. Концепция в голове выстраивается тут же: можно продавать гарантию комфортной безопасной течки. Гарантию, что тебя не изнасилуют под гипнозом, не изобьют, не выдернут узел, не унизят, не бросят через час или два, когда еще не отпустило желание гнездоваться. Он сразу представляет отца — он бы заплатил. Еще пару знакомых из числа тех, у кого есть деньги, — они бы заплатили. Он представляет себя. Все начинается с душа и хороших подавителей для тех, кто боится потерять контроль. Для тех, кто посмелее, как он, сразу массаж. Настоящий, функциональный, но с постепенно усиливающимся вниманием к щели. Сначала легкие, потом более настойчивые касания сквозь белье. Когда оно заметно намокает — снимается и откладывается (или выбрасывается) в сторону. Один палец внутри, движения становятся быстрее и резче. Два пальца, так же с нарастающей скоростью. Три — медленно, аккуратно. Они разводятся в стороны, надавливая на стенки. Можно стонать тихо, можно вообще молчать, никаких приказов сверху, чтобы почесать чье-то эго. Альфа убирает пальцы, осторожно поднимает его и поворачивает к себе лицом, помогая сесть на край, и встает между его разведенных ног. Это Хэнк и его внимательный взгляд, его густой, туманящий голову запах. Вместо того чтобы швырнуть его на кровать или развернуть к себе спиной и сразу трахнуть, он начинает надрачивать его член и снова вставляет внутрь пальцы. Рауль запоздало понимает, что сидит и пялится в одну точку на полу, пока все это представляет. Хэнк пододвинулся чуть ближе и шумно дышит. Его, очевидно, уже кроет, но он продолжает просто смотреть. Внутри все перемыкает от мысли, что свежую фантазию можно осуществить прямо сейчас. Между ног начинает тянуть и покалывать. Хэнк демонстративно втягивает воздух носом, выпускает его долго и медленно через рот, и, совершенно замерев и затихнув, по-прежнему не отрывает от него глаз. Вот какой он зверь — терпеливый. С таким хочется еще немного повыпендриваться. — Ты просто не хочешь, чтобы тут ошивался Бабич, — Рауль не спрашивает, а констатирует сухим осипшим голосом. — Не хочу, — подтверждает Хэнк. — Я не могу тебе запр-р-ретить. Но я не хочу. — Пойдем наверх, — звуки «м» и «н» почти сливаются в единую мычащую кашу, от того, как внутри все отзывается на рычание. И вообще на то, что было сказано. Хэнк снова пропускает его вперед, и все время, пока они идут до комнаты, Рауль чувствует на себе тяжелый хищный взгляд. *** Когда они оказываются в номере, Хэнк первым тянется к Раулю и утыкается ему в шею губами. Надо было сначала спросить разрешения, но он уже просто не может терпеть. Кажется, что запах выступил на коже чем-то осязаемым и его можно собрать и попробовать. Действительно можно. Он слабее на ключицах и сильнее за ухом. Слабее на щеках и на веках, сильнее — в дыхании и во вкусе слюны. Хэнк чувствует, как у Рауля удлиняются клыки с каждым новым разом, когда он отстраняется набрать воздуха и целует его снова. Он гладит их языком, надавливая на острие, пока не чувствует, что вот-вот поранится. У Рауля расширенные зрачки и агрессивная улыбка, он растягивает ее еще сильнее и шипит Хэнку в лицо. Звук идет глубоко изнутри, он это чувствует руками, обнимая его поперек туловища. Хочется схватиться за шею и почувствовать вибрацию ладонями за секунду до того, когда появится настоящий звук. Но Хэнк отвлекается на себя — в ответ на шипение из него самого наружу пробирается низкое, глубокое рычание. Оно выходит будто не из горла, а из кончиков его собственных удлинившихся клыков. — Можно? — спрашивает Хэнк, схватившись за край чужой футболки и медленно потянув вверх. Рауль согласно мычит, плотно сжав губы, и поднимает руки, чтобы удобнее было снять. Хэнк теряется, не зная, что делать дальше. Вернее, как выбрать из того, что ему хочется, чтобы самому в этом не облажаться и чтобы Раулю было нормально. Хэнк выбирает простое — снимает свою футболку. Кажется, он угадал, потому что Рауль улыбается своей хорошей улыбкой. Она странная, маленькая, как будто немного мертвая и неуклюжая, но Хэнку она нравится больше всех остальных, которые он тысячу раз видел в фильмах и сериалах. Они одновременно тянутся руками друг к другу и касаются кожи на груди и на животе. Хэнк сначала мягко проводит пальцами рядом с дорожкой темных волос, потом надавливает, наблюдая, как белеет след. Надо остановить себя и успокоиться, не смотреть вниз, не думать о том, что уже пора толкнуть его на кровать, содрать джинсы, чтобы почувствовать и попробовать, какой запах там под одеждой, между ног. Хэнк целует Рауля в плечо, придерживая его руку, скользит губами к локтю, потом обратно. Получается как-то глупо и хаотически, но подняв голову, он видит по-хорошему удивленные глаза. Он хочет снова попросить разрешения, но не успевает, Рауль обнимает его, прижимаясь щекой к щеке, и, опустив руку, трогает член через треники. Хэнк точно издает какой-то звук: рычит или скулит, — и, пытаясь разобраться, не успевает уследить за собственными руками. Теперь он тоже трогает Рауля, зеркаля его движения ладонью по всей длине. Джинсовая ткань жесткая, молния под пальцами колючая. Когда она все-таки поддается и расстегивается с глухим скрежетом, Хэнк рычит — не зло, а довольно и предвкушающе. Рауль сам садится на кровать, начиная снимать джинсы, и потом падает на спину, разрешая себя дораздеть. Он отползает к изголовью, пока Хэнк стягивает с себя треники, и оттуда разглядывает его. Улыбается теперь нехорошо, одной из улыбок с экрана. Можно было бы подумать, что это игра, если бы он не дышал тяжело, всем телом, будто волну пуская, если бы он не пах так сильно, что у Хэнка на пару секунд периодически выключается свет перед глазами и внутри головы. В следующий момент такой темноты он забирается на кровать, подхватывает Рауля ладонями под колени, поднимает его ноги, раскрывает и смотрит. Хэнку хочется наклониться и провести языком по члену. Альфаческому нутру интереснее омежье. Просящее, загнанное «Остановись!» еле-еле пробирается в сознание. Кажется, оно не первое, непонятно какое по счету из сказанных. У Хэнка и на него получается не сразу среагировать и оторвать взгляд от мокрого, красного и будто пульсирующего. Внутри оно наверняка пульсирует и дрожит. Нужно несколько секунд, чтобы соотнести, что вот это — Рауль, и всклокоченный человек, который не сопротивляется телом, но просит словами и голосом — тоже Рауль. Хэнк отпускает его ноги, собирает пальцы в кулаки и сжимает челюсти, так что клыки царапают нижнюю губу изнутри. Ему нужно еще немного сил, и он сможет встать и уйти. И не разъебать ничего по пути. И сразу нахуй из города. Чуть-чуть подождать немного сил и он сможет Рауль продолжает шептать. Хэнк хочет огрызнуться на него, что все все уже не трогаю тебя понял извини прости это трудно сейчас уйду сейчас — Пальцами. Сначала пальцами, — повторяет Рауль, и хорошо, что повторяет, так до Хэнка все-таки начинает доходить. — Иди сюда, — Рауль сдвигается в сторону всего на пару сантиметров, но жест кажется понятным, однозначным. — Иди сюда. Все хорошо. Просто сначала пальцами. Хэнк медленно, механически — просто потому, что это проще, чем уйти — подползает и ложится рядом. Он понимает, что все услышал и сделал правильно, только когда Рауль сам его целует, дышит в губы, будто смеется, берет за руку и тянет ее вниз, разрешая потрогать себя. Внутри все нежное и мягкое на контрасте с тем, каким жестким и угловатым становится тело Рауля, когда он напрягается. Хэнк водит пальцем по гладким стенкам, чуть сгибает, делает круговое движение, чувствуя, как то самое мокрое и красное обхватывает его все плотнее и плотнее. В голове заседает одна мысль или одно желание — растрахать. И он начинает двигаться. Рауль запрокидывает голову, беззвучно открывая рот и подаваясь бедрами навстречу. Второй палец входит легко. Третий тоже. Рауль продолжает кричать без голоса, уже не успевая за быстрым темпом, и просто разводит ноги шире. Хэнк снова не сразу слышит, как Рауль его останавливает. Реагирует на прикосновение к руке, на чужую попытку пошевелиться, свести колени. Рауль больше ничего не говорит, только часто-часто кивает, и это значит: да. Это значит: сейчас. И Хэнк вынимает из него пальцы. Рауль тут же поворачивается и утыкается лицом ему в грудь. Его крупно потряхивает. Хэнк не знает, что это значит, и поэтому сам дальше ничего не делает, хотя это уже невыносимо. Он просто гладит его по плечам и по спине, потому что точно свихнется, если не будет хотя бы так трогать. Зависнув в этом состоянии, замкнув себя на этом действии, он не успевает среагировать, когда Рауль приподнимается, садится ему на бедра и, помогая себе рукой, насаживается на член. Хэнку хватает нескольких движений, он инстинктивно успевает схватить Рауля за бока и резко дернуть на себя, чтобы войти поглужбе. Ощущение набухающего узла, того, как он начинает давить на стенки, а они плотно на нем смыкаются, будто обволакивая, — совсем уже запредельные. Кто-то из них кричит. Хэнк не понимает кто, он чувствует и осознает себя только там, где они соприкасаются. Эти точки контакта продолжают держать его в сознании, постепенно обрастая остальным телом, их общим, сцепленным. Рауль сидит на нем, пьяно улыбаясь и еле заметно покачиваясь. Это красиво до невозможности и внутри, и снаружи. А когда Рауль начинает сжиматься — становится все то же самое, но в превосходной степени. Эти резкие, сильные сокращения похожи на толчки, будто он трахает его собой, Хэнк запрокидывает голову и зажмуривается. — Эй, смотри на меня, — шепчет над ним Рауль. — Я сейчас кончу на тебе. Хэнк тут же слушается. Рауль упирается руками ему в грудь и сам закрывает глаза, будто расслабляясь, будто отпуская себя — потому что сейчас за ним смотрит кто-то другой. Он сжимается чаще и чаще, потом вдруг — резко и крепко, расслабляется плотной тягучей волной и мелко дрожит внутри. Хэнк продолжает смотреть, схватившись за его руки, и сам кончает во второй раз. *** Это, безусловно, лучшая течка в жизни Рауля. Он бы дал ей двенадцать из десяти и еще звездочку, как в начальной школе особо отличившимся на тетрадки клеили. Это справедливо, кое-кто реально отличился. Лежит теперь рядом на животе, отдыхает и улыбается. Рауль поворачивается на бок и еле сдерживается, чтобы не ущипнуть или не пихнуть его. Или себя. Или найти распределяющую шляпу, которая раскидывает людей по разные стороны древнегреческого алфавита, а потом соединяет в слога в свободном порядке. Вот найти ее и... Раулю лень додумывать дальше. Единственное, на что он сейчас способен — на автомате соорудить гнездо, втянув туда не какую-то жалкую альфаческую шмотку, а его самого целиком. Хотя тогда придется его как минимум накрыть одеялом, а Раулю нравится смотреть на него голого. Может, замотаться самому, оставить окошко для наблюдения, а потом зашипеть изнутри, чтобы альфа оживился и начал его из гнезда вытаскивать. Говорят, что это загадочно возбуждающий процесс, Рауль думает об этом и верит, что оно так и есть. Он начинает шевелиться, воплощая задумку, и понимает, что сил неожиданного много и есть одна идея, которую сейчас можно воплотить. Рауль гладит Хэнка по спине, между лопаток, по бокам, постепенно спускаясь вниз, и, когда тот довольно закрывает глаза и расслабляется, скользит пальцами между ягодиц. — Хочешь? — для приличия спрашивает Рауль, хотя не сомневается в ответе. — Я помню, ты хотел. Лицо у Хэнка мгновенно становится сложным: и брови сходятся, и челюсти сжимаются, и дыхание замирает. Наверное, он думает какую-то тяжелую альфаческую мысль, например, о том, насколько это позорно в гон под кого-то ложиться. Рауль верит, что он сможет прийти к правильному решению. Проходит как-то уже неприлично много времени, прежде чем Хэнк согласно кивает и после этого пытается подняться. — Лежи, лежи, я все сделаю, — Рауль быстро подрывается, будто врал себе и не до конца был уверен, что он согласится. Рауль растягивает его сам, используя свою смазку, и довольно наблюдает, как Хэнк комкает в кулаках одеяло, прогибается и выгибается, сначала подстраиваясь под движения, а потом уже на них отзываясь и подаваясь навстречу. Значит, уже можно переходить к самому интересному. Рауль ложится на него сверху, ощущая, как из чужого тела со стоном выходит воздух. Он входит медленно. Хэнк дрожит — точно так же, как тогда — как не дрожат альфы, как не дрожат течные омеги, с которыми Рауль до этого спал. Из-за того, как они лежат, движения получаются не амплитудными, но глубокими. Хэнка заедает на одном протяжном звуке, который он пытается утопить в подушке под собой. Рауль пробует ее отобрать, но руки держат крепко. За волосы поднимать его голову в такой позе неудобно, поэтому Рауль тянет его назад за бедра, заставляя встать на колени и опереться руками. Так его слышно получше, голос становится громче, он весь — один гласный, который ломается и вздрагивает от каждого толчка. Теперь Рауль хочет посмотреть ему в глаза. — Перевернись, — шепчет он Хэнку на ухо и выходит. Вместо того чтобы послушаться, Хэнк кричит и заваливается на бок, плотно сжимая ноги. — Больно! — кричит Хэнк уже на него, сразу же переходя на мычание и потом на частое повторение вдоха и выдоха. Правда больно, думает Рауль, знакомая техника самоуспокоения. — За что... — почему-то говорит Хэнк, уткнувшись в подушку, но почти тут же резко поднимает голову. — Я что-то не так сделал? Он звучит обеспокоенно, шарит взглядом по Раулю, долго смотрит на его член — Рауль не хочет опускать глаза, ему страшно увидеть там кровь — потом снова в лицо. — Нет... — ответ честный, даже недостаточно честный, тут должен быть рассказ о том, что все было неправдоподобно так. — Тогда за что? Я не виноват в том, что было раньше. Я не такой. Не надо мне мстить, — кажется, что он может сейчас подняться, замахнуться и ударить. Наверное, любой другой его бы уже тут ногами мутузил. Но Хэнк продолжает лежать на боку и смотреть зло и загнанно. Рауль не понимает, почему он вообще мог о таком подумать. Он же правда не такой. Он же правда ни в чем не виноват. — Да, это больно. Даже омегам бывает, а ты совсем не омега, — он зачем-то ввязывается в объяснение очевидных вещей, они такие простые и базовые, что ничего не остается, кроме как повторить: — Тебе всегда будет больно. — Нет, не всегда, — отвечает Хэнк, как будто знает наверняка. Рауль не хочет этого, но он должен признать, что никакое «как будто» тут не нужно. Он знает. Хэнк уже с кем-то спал. Легко догадаться, с кем. И это было лучше. Порыв пойти убивать гаснет мгновенно, когда Рауль снова смотрит Хэнку в глаза, в которых вместо уверенности появилось грустное выражение «Ну как же так...». Он больше не злится, ему просто плохо. Рауль не готов, что теперь ему надо выбирать, как поступить правильно. — Прости, — говорит он, медленно и неуверенно укладываясь рядом с Хэнком, чтобы лицом к лицу. Он мог бы оправдаться, мол, сам не привык, что нормально бывает, обрадовался и поторопился, тысячу лет с парнями сверху не был, все забыл, или еще как-нибудь. Вместо этого Рауль поднимает руку и медленно подносит ее к чужому лицу. Хэнк не отстраняется и как будто терпит первые касания, а потом чуть поворачивает голову, подставляя щеку точно под ладонь. Рауль накрывает их обоих с головой одеялом, подсовывает свою руку Хэнку под шею и притягивает его к себе. Тот утыкается в ключицу, придвигаясь ближе, и кладет ладонь на талию. Только через пару минут Рауль чувствует разницу: чужое тело расслабляется и становится мягче. Или боль утихла. Или Хэнк его простил.