Мое

Хэнк не забывает про день Х, кажется, ни на минуту, но только когда под конец цикла на телефоне высвечивается напоминалка, что все должно начаться и случиться через два дня, он вдруг задумывается: а что делать-то? Рауль все это время молчит и никак не проявляется. Никакой инициативы. Видимо, из-за того, что Хэнк сам предложил и сам теперь должен придумывать. Он придумывает обломать его самым гнусным образом — лично. Приехать к нему в этот загадочный недострой и предложить снова обменяться шмотками. Говорить только правду. Мама по старой привычке полезла перебирать его одежду, постирала ту кофту. Умолчать о том, как она хихикала на возмущения, что его вещи трогать нельзя, и долго рассуждала, что, по ее мнению, Кудиновы могли бы и получше одеваться, потому что качество так себе, нитки торчат. Вот у Кислова твоего вещи! Выглядят ужасно и непонятно, но как сделаны! Сказать, что спать они вместе не будут, они не какие-то там животные, и морок от того, как они друг для друга пахнут, можно игнорировать и побеждать. Лучше как люди станут, если все это перетерпят. Умолчать о том, что он ему просто не доверяет себя. Уверить, что к брату он может его не ревновать, если ему тогда было так обидно. Надо было это сразу обсудить, словами через рот. Они с Ильей смогли, разошлись миром и без физического контакта. Умолчать о том, какое лицо было у Ильи, когда он слушал извинения и обещания, что это больше не повторится. Хэнк на секунду почувствовал, что говорит плохое, неправильное и делает себе же хуже. Прогнав пару раз в голове все, что собирается сказать, выстроив порядок и разобравшись с необходимыми умолчаниями, Хэнк лезет в телефон и пишет Раулю: «Я заеду завтра. Есть дело. Там же, где в прошлый раз?» Перед отправкой он перечитывает сообщение, убирает вопросительный знак и ставит точку. Потом еще раз проверяет адрес того странного места. Говорили, что Рауль строит бордель. Хэнк не так себе представлял бордели. Приходит ответ: «Ок. В 16:30». Хэнк сам себя хвалит, что все правильно написал и сделал, представляет, как приедет, скупо кивнет девушке на высоких каблуках вместо приветствия и сразу направится в комнату с коллекцией шлемов и все выскажет. Хэнк уверен, что сможет выдержать этот разговор и не поплыть. У него вообще стало неплохо с уверенностью в себе. Хорошо, что он тогда написал Кисе. Все идет почти идеально. После школы Хэнк договаривается с Кисой встретиться вечером на базе. Тот смотрит то ли обеспокоенно, то ли с подозрением, долго и молча, и с секундной задержкой разрывает рукопожатие. После такого стыдно ему врать, чтобы отказаться прокатиться на скутере до дома, но приходится сказать, что мама просила заехать на рынок. Хэнк, не оборачиваясь, доходит до остановки и, только позалипав на расписание автобусов, как будто бы случайно смотрит через плечо. Кисы и его скутера на месте нет. Маршрут действительно проходит мимо рынка, Хэнк радуется тому, как хорошо сообразил наплести именно про него. В салон загружается толпа, но быстро рассаживается по местам в начале и середине салона. Хэнк остается сидеть на своем месте в дальнем углу и разглядывать город за стеклом. Зима, видимо, будет бесснежной, но дороги периодически покрываются тонким слоем льда. Опасно вообще-то на скутере ездить. И на байке тоже. Рауль, как и Киса, видимо, плевал на погоду. Рядом с недостроем стоит его байк. Гор строительного мусора нет, грузовых машин тоже, только огромная белая «Инфинити» с грязными колесами. Хэнку она не нравится, просто некрасивая какая-то. Вот девушка на высоких каблуках красивая, особенно когда удивляется, увидев его, и пытается броситься наперерез, но не может опередить его решительность. — Борис Константинович! Рауль Станиславович еще занят! У него деловая встреча! — почти кричит она ему вслед, уже не пытаясь догнать и обогнать. «Деловая встреча!» — думает Хэнк, направляясь к той комнате, где они первый раз обменялись шмотками, пили сверхдейственные подавители, где потом провели часть гона, когда Хэнк был в полуотключке, а Рауль трогал его, думая, что это не ощущается, что не оборачивает температурный транковый кошмар в эротический. «Деловая встреча!» — возвращается Хэнк к недодуманной мысли, сбитой на излете не самым спокойным воспоминанием. — «Так даже лучше! Сам не захочет долго разговаривать, согласится со всем, чтобы побыстрее к делам вернуться». На подходе к комнате Хэнк слышит голос Рауля, или просто голос какого-то человека, быстро проговаривающий непонятные слова с непонятными интонациями, который Хэнку кажется голосом Рауля. По нему ничего не разобрать, видимо, тут повсюду звукоизоляция, но Хэнку тревожно от этого заглушенного, будто загнанного и запертого там звука. Дверь открывается легко, в одно движение. Хэнк не заглядывает, а сразу заходит внутрь, чувствуя приятные тепло и легкость, он уже привык, что так бывает за день или два до гона, и называет это словом «кураж», надеясь, что выглядит все это время так же классно, как себя ощущает. Рауль сидит на диване, расставив ноги, немного неуклюже, будто случайно оказался в этой позе. Тело чуть повернуто — за локоть его держит стоящий рядом альфа, крепко, очевидно контролируя движение, которое может пойти наверх и вздернуть Рауля на ноги или в сторону, заставляя его повернуться спиной. Этот альфа — дядя Тема. Они с Раулем не сразу реагируют на Хэнка, только после того, как он делает еще один шаг к ним, уже целиком вместе со всем своим куражом и запахом оказываясь в комнате. Оба смотрят удивленно. Хэнк тоже удивлен — тем, насколько это не похоже на деловую встречу. А еще тем, что у него сам по себе открывается рот и из горла вырывается рычание. — Борь, ты чего? — говорит дядя Тема, продолжая держать Рауля. Хэнк отзывается раскатистым «Р-р-р-р-р-р!» — Бор-р-рис! — дядя Тема ощетинивается в ответ. — Р-р-р-р-р-р-р! — вторит Хэнк, перекрывая его старческий голос своим, который продолжает звучать, когда у второго альфы заканчиваются воздух и запал. Рауль вклинивается в их обмен любезностями то ли шипением, то ли всхлипом. Вырывается из чужой хватки и, перемахнув через подлокотник, добирается до стола с напитками. Стакан, вода, знакомый звук шипучей таблетки. Дядя Тема смотрит на него, выпучив глаза, и пробует подойти. Хэнк идет наперерез, продолжая вибрировать горлом и обнажая клыки. — Бор-р-р-ь... — Р-р-р-р-рь! — Ты что тут устроил?! Ты зачем на дядю р-р-рычишь?! От горшка три вершка, а уже в себя поверил?! — У него есть все на это основания, — интонации у Рауля такие, будто он хотел помурлыкать, но вместо этого половина согласных превращается в шипение. Дядя Тема вопросительно хмурится. Хэнк хочет сказать: «Свалите отсюда и не трогайте его. Мне пофиг, кто вы, я тоже альфа», но получается все то же. — Р-р-р-р-р-р-р-р! — Борис хочет сказать, что мы истинные, — хихикает Рауль, перемещаясь к Хэнку за спину, — и ему неприятно, когда его омегу кто-то трогает. К тому же перед самой течкой. Выпей, — это он говорит дяде Теме, кивнув на оставленный на столе стакан, в котором растворилась таблетка. — Р-р-р-р! — припечатывает Хэнк, рассчитывая, что скажет «И уходите!», но снова не получается. Как говорить-то начать нормально? Как это остановить? — Р? — тихо спрашивает он у пространства, чуть повернув голову. — Ну-ну! — Рауль приобнимает его за плечи, — Артем Валерьевич сейчас уйдет, не волнуйся. Ну что... — он кладет подбородок Хэнку на плечо и уже обращается к дяде Теме, — ...мы можем считать, что вопрос закрыт и инцидент исчерпан? — Р-р-р? — бесконтрольно выдает Хэнк вместо вопроса «Что за инцидент?». Рауль больно щипает его сзади за шею, почти у волос. Дядя Тема залпом выпивает шипучую воду и отвечает, глядя в глаза Хэнку: «Исчерпан». Они так и продолжают стоять: Хэнк, готовый зарычать в любой момент, и притиснувшийся со спины к нему Рауль — пока дядя Тема не уходит, и еще с минуту или две после. «Какого хрена тут происходит?!» — говорит Хэнк, булькая все тем же согласным. — Хорош! — смеется Рауль, сильнее обнимая его. — В смысле ты хорош. И в смысле хватит уже, перестань. Переигрываешь! — Р-р-рь! — отвечает Хэнк коротко вместо «Не могу!». — Чего? — Рауль обходит его и смотрит в глаза. — Р-р-рь... — обреченно сообщает Хэнк, чувствуя, как у него все внутри: в горле, в груди и животе, — дрожит, и, кажется, он сейчас дышать перестанет и будет только тянуть один звук. Рауль щурится, долго разглядывает, а потом сгибается пополам и уже в этом положении начинает хохотать. — Ты... ты... — он задыхается от смеха. — Ты выключить это не можешь? — Да, блядь! — отвечает Хэнк резко и зло. — Какого хрена тут происходило?! Какого хрена другой альфа с тобой тут был и тебя трогал! И еще посмел на меня залупаться не имеет права пошел он на хрен ты мой чтобы больше никого рядом с тобой не видел у меня сейчас все порвется внутри эта хрень не прекращается я это не контролирую что со мной я сломался теперь всегда так будет Вместе всех слов у него получается только злое, возмущенное, испуганное, отчаянное бурчание, а иногда чистый рык. Рауль ржет в голос в начале, потом успокаивается, останавливается и, видимо, ждет, когда Хэнк закончит. — Хватит! Хватит! — встревает он на первой же паузе. — Перестань! Вообще-то это возбуждает! Если бы это не было так глупо, то было бы очень горячо. Хэнк замолкает и втягивает носом воздух. Запах, и правда, стал очень ярким. Из-за этого вибрации внутри становятся только сильнее, вырываясь наружу новыми гневными раскатами. — Хватит... — Рауль уже не смеется, а просит, глядя на него во все глаза, во все расширенные зрачки, как загипнотизированный, и несколько раз настойчиво смаргивает. — У Илюши в детстве котенок был. Он так урчалку не умел выключать. Начнет и не может остановиться. Лежит потом несчастный, есть не может, спать не может, и все урчит и урчит. — Р-р-р-р-р-р? Р-р-р! — предполагает Хэнк, в смысле «И ты его, конечно, придушил? Наслышан!» — Да все с ним нормально! — огрызается Рауль. — Бабка с дедом забрали, когда мы переехали. Он из окна правда потом выпал. Но мы не об этом! А о том, что ты — как он. Хэнк хочет сказать «Ну охуеть теперь! И что делать?!», но сжимает челюсти и молчит. Зря. Если звуки не выпускать наружу, они режутся и колются. — Иди сюда, — зовет Рауль, расставляя руки в разные стороны. Хэнк подходит осторожно, двигаться и вдыхать-выдыхать при движении уже больно. Ему становится страшно, что это не закончится, а если закончится, то каким-нибудь фатальным повреждением. Потерпевший скончался до приезда «скорой» от внутреннего кровоизрычания. В объятьях Рауля становится легче, не прямо сразу, но на третий или четвертый дыхательный цикл, когда в носоглотке накапливается его запах. Грудная клетка сжимается, сужается и плющится, и звукам уже негде разогнаться, они замедляются, сталкиваются, слипаются. Хэнк глубоко вдыхает и выдыхает, проталкивая их в живот. Там разливается тепло. Рауль, уткнувшийся ему в шею, открывает рот, и Хэнк как будто на максимуме слышит, как размыкаются губы. Кожи касается горячее дыхание, а потом влажный язык. Он снова вдыхает и выдыхает, в животе становится еще теплее. — Все? — спрашивает Рауль, отстранившись. Хэнк неуверенно пожимает плечами, боясь подавать голос. — Ну хоть полегче? В ответ на это он кивает. — Ну что ж... Времени до завтра у нас еще полно. Успеешь успокоиться. Хотя... — Рауль смотрит на него хитро, — ...я не против, чтобы ты так же рычал, пока будешь меня трахать. — Мы не будем с тобой спать! — пытается возразить Хэнк, но получается только «Р-р-р-р-р-р-р-р!» — Хорошо-хорошо, я тебя понял, — говорит Рауль и снова обнимает. Запускает руку в волосы, сжимает, оттягивает голову в сторону, целует и прикусывает шею. Хэнк боится издавать хоть какие-то звуки, но в итоге отзывается тихим стоном, в котором сам еле может разобрать разочарованное «Ничего ты не понял». И тут же — вторым, который мог бы быть «Я сам не понимаю».