Мое

Дорога домой помогает немного проветриться и прийти в себя. Рауль радуется, что переборол желание предложить Хэнку подвезти его. Очень хорошо представил, как тот сидит у него за спиной и прижимается всем телом. Второго шлема с собой нет, позднеосенний ветер либо распрямит, либо еще сильнее запутает его кудри. Щеки раскраснеются, а глаза заслезятся от попыток смотреть на дорогу поверх чужого плеча и станут зеленее. Зеленоглазые люди — сплошной обман, всю жизнь ходят мутные, серо-голубые, а потом немного соленой воды, и проявляется настоящий цвет. Рауль не отпустил бы его ни на шаг от мотоцикла, затащил бы обратно и уволок к себе в салон — либо пришлось бы заселяться к Хенкиным. Глупо, ненужно и, в конечном счете, опасно. Этот гад толком к нему не притронулся, просто дал себя облапать, а в голову влез так глубоко, как ни один ему подобный с помощью гипноза не забирался. Рауль как будто все еще чувствует его внутри — как он всхлипывает и пытается успокоить дыхание. Рауль знает, где повернуть, чтобы вырулить на дорогу нахрен с полуострова. Периодически катается на материк, чтобы не следить там, где живет. Сейчас, проезжая поворот, замечает и отмечает его. Все нормально, в мире ничего не поменялось, сбежать можно всегда. Но это тоже глупо. Он просто не собирается слушаться Хэнка, проводить с ним течку и в принципе еще когда-нибудь видеться. Зря, что ли, вырастил из себя человека без зависимостей. Внезапную, нестандартную и самую сильную из возможных он заводить не собирается. До дома Рауль доезжает уже собой, успокоившись и собравшись. И начинает разваливаться снова, только видит отца на веранде. Тот, кажется, услышал его байк и специально вышел навстречу. — Спасибо, — говорит тот сходу и даже протягивает руку. Рауль теряется настолько, что отвечает на рукопожатие. — Саша рассказал, что там было. Ты... спасибо, что защитил брата. Отец не произносит логичного здесь: «Не ожидал от тебя», — но смотрит именно так. Хочется срочно его разочаровать, но удивление от того, какой водитель Саша дурачок, что не заграбастал себе лавры спасителя, сильнее, и Рауль пропускает момент, чтобы восстановить баланс в семейной жизни. — Я взял подавители из твоих запасов, — отец идет в дом, искоса поглядывая на Рауля и приглашая за собой, будто нужно разрешение. — Извини. Я все компенсирую. Отличный момент, чтобы продать еще пару доз за 5 миллионов и закрыть дыру в строительном бюджете. Но Рауль не хочет отвлекаться от роли героя и спасителя. — Ты же понимаешь... — отец тормозит, готовясь сказать самое важное, то, ради чего он тут так расщедрился на похвалу, — ... после сегодняшнего тебе точно нельзя его сюда приводить. — Ноги его здесь больше не будет, — кивает Рауль и еле сдерживается, чтобы не засмеяться. Наверное, эта борьба с мимикой похожа на праведный гнев. Он вспоминает Хэнка, вот этого альфа-сексуального альфа-маньяка, которого боится все их омега-семейство. Как он подставился, как не сопротивлялся, как потом дрожал, растратив все силы на один командный рык. — Я зайду к Илюше? — спрашивает он у отца вежливо и вкрадчиво, специально используя его собственное название для младшего сына. Ну а что, такое семейное событие! Не каждый день спасаешь своего нежного, пугливого младшего братца от злого, большого маньяка. — Да, да, — отвечает отец, отходя от лестницы и открывая Раулю путь, — еще раз спасибо. — Ты как, братик? — спрашивает Рауль елейно и учтиво, прикрывая за собой дверь. Одеяльный ком на кровати прекращает трястись и как будто даже ощетинивается. В слоях ткани появляется просвет, и оттуда на мир смотрит один близорукий и злой глаз. — Страдаешь? — Рауль подбирается ближе, чтобы глазу не приходилось напрягаться при его разглядывании. Хотя для нужного эффекта брату не нужно его видеть, достаточно запаха. Рауль после Хэнка даже руки не помыл, хотел, но забыл, просто вытер какой-то тряпкой. — Судьба такая у тебя. Страдать, — Рауль лезет в одеяло пальцами, чтобы потрогать чужую щеку. Брат шумно вдыхает и начинает неуклюже копошиться, то ли выпутываясь, то ли заматываясь еще сильнее. — Это нечестно! Это неправильно! — лепечет он, все-таки выбравшись наружу и пытаясь отползти от него подальше. Делать это сложно, не из-за схватившего за ноги одеяла, а из-за того, что на Рауле чужой запах. — Ты его никогда не полюбишь! Он тебе не нужен! Рауль хотел бы сейчас показать и применить клыки, перекусить в тонкой шее что-нибудь жизненно важное, чтобы никто больше не мучился. Но нутро требует играть в долгую и продолжать издеваться. Поэтому он подается вперед, обнимая брата и притягивая к себе. Тот слабо его отталкивает, вибрируя несчастным воем в горле, а потом жмется сильнее, потому что Рауль по-прежнему очень приятно и притягательно для него пахнет. Это настолько искренне и жалко, что ему даже можно посочувствовать, а потом Рауль опускает глаза на одеяло, на первое неумело накрученное гнездо и видит там свою подранную зипку. Формально изначально она принадлежала Хэнку, но он честно ее выменял, потом думал, что потерял, когда ездил на блядки, а оказалось, тряпку у него просто украли. — А вот это уже не твое собачье дело... — шепчет он брату на ухо, одной рукой сдавливая ему шею сзади, будто начиная отрывать кожу от мышц и костей, — кто мне нужен, а кто нет. Тот замирает и перестает дышать. — Еще раз ляпнешь что-то про меня, я найду способ реально с тобой расправиться. Рауль мог бы поставить другое условие. Запретить приближаться к Хэнку. Запретить к нему прикасаться. Но зачем, если можно показать другое. Продолжая крепко держать, он сначала отстраняет брата от себя и заглядывает в слегка затуманенные глаза. Либо он любит, когда делают больно, либо ему надо прямо чуть-чуть альфаческого запаха, чтобы возбудиться. В любом случае, то, что будет дальше, ему должно понравиться. Не ослабляя хватку, Рауль притягивает его к себе и широко лижет по рту, оставляя влажные следы и на щеках, и под носом. Брат инстинктивно и брезгливо морщится, поджимает и закусывает губы, а потом, почувствовав остатки вкуса альфаческой крови, податливо раскрывает их, и Рауль целует его, надавливая языком на язык. Когда он отстраняется, уложив брата спиной на кровать и все еще крепко держа за шею, тот кажется окончательно поплывшим и размазанным. Смотрит на него, явно не узнавая, и ждет, когда же его разденут. Рауль не двигается и наблюдает, как от бездействия он постепенно начинает возвращаться в реальность и осознавать, насколько она ужасна. Чтобы спрятаться, он теперь по-настоящему отползает как можно дальше, забивается в угол у стенки, накручивая на себя одеяло, и даже не смотрит. Проходя мимо платяного шкафа, Рауль видит свое отражение в зеркале. Лицо искривлено, как будто это ему сделали больно. Не тем, что снова взяли то, что его по праву. Он уже привык, что это так всегда: с вещами, с семейными штуками от родительской любви до кондитерской фабрики, с его же телом. Но теперь это его право даже признавать не хотят. Рауль еле сдерживается, чтобы не написать Хэнку: «По поводу следующей течки все в силе». Они и так все решили несколько часов назад. Хэнк ведь не знает, что у Рауля в голове и в доме Кудиновых один и тот же тихий перманентный пиздец. Интересно, он спросил или еще спросит у брата, как дела, как он себя чувствует, не нужна ли еще помощь. Рауль прикрывает глаза и не вписывается в поворот по пути в свою комнату, ударяется об угол локтем. Он успокаивает себя, готовит к тому, что терпеть еще месяц, что они так договорились и писать: «Я передумал, давай прямо сейчас или никогда» — глупо, опасно и жалко. Локоть ноет, на физическом уровне пытаясь убедить, что полегчает, если снова выйти в осень, сесть на байк и проехаться до дома Хенкиных.