***
15/28
Мегуми смотрит на куб. Мегуми знает — Сатору сейчас тоже смотрит на куб. Его учителя смотрят на куб. Его одноклассники смотрят на куб. Мегуми смотрит на куб. Все смотрят. Он сглатывает и тщательно контролирует своё дыхание, хотя больше всего на свете прямо сейчас ему хочется уйти куда-то, чтобы спрятаться и никого не видеть. Мегуми понятия не имеет, нормальное ли у него сейчас лицо и видит ли кто-то его волнение, понимает ли кто-то, что он сделал менее двух суток назад. Может ли прямо сейчас кто-то из присутствующих магов читать его мысли? А знает ли Годжо? Мегуми как можно тише и незаметнее сглатывает. Он продолжает смотреть на куб в середине стола — куб, в котором прямо сейчас запечатано тело Годжо Сатору, сильнейшего мага за всю историю мира шаманов — и старается не обращать внимания на взгляды вышестоящего руководства. Руководства, которому очень и очень интересно, каким же, блять, образом, он переместил душу Годжо Сатору из куба в своё тело. — Это проклятая техника, — слабо пожимает плечами Мегуми, желая укрыться в своей комнате в общежитии, спрятаться под одеялом и задушить самого себя подушкой. А может быть, даже утопиться в ванной. Увы, но прямо сейчас он даже этого не может сделать. Прошло даже меньше двух суток после инцидента в Сибуе и всё это время, пока он был в странном сне-коме, его тело, в котором сейчас также пребывает душа Годжо, ходило и разбиралось с теми проблемами, которые возникли за всего два часа отсутствия сильнейшего мага. Да, сам Мегуми спал, восстанавливаясь, и его тело чувствует себя отлично, но ему всё равно хочется избавиться от постороннего в своём теле. И как можно скорее. Стоило Мегуми очнуться и дать о себе знать, его вначале быстро ввели в курс дела (да, все враги побеждены; да, Тюремное Царство удалось вернуть; нет, пока что Годжо Сатору не смогли распечатать, так как для этого нужно что-то посильнее проклятой техники), а потом пригласили на собрание в школе, где, собственно, и начались проблемы. Душа Годжо Сатору в теле Фушигуро Мегуми. Тело Годжо на данный момент запечатано. Вопрос первый: как это произошло? — Это не ответ! — яро кричит со своего места Кугисаки и Мегуми в то же мгновение хочет её убить. Это очень сильное и ярое желание, которого у него раньше никогда не возникало, но, вообще-то, она должна быть его подругой, а не той, кто хочет опозорить Мегуми на всё магическое сообщество, в котором ему ещё жить. Жить примерно всю свою оставшуюся жизнь, которая до сих пор его не оставила. — Колись, Фушигуро! — Это моя секретная проклятая техника, — пытается он снова, чувствуя, как все взгляды весьма любопытно и недовольно пересекаются на нём, словно пытаются залезть в голову. Что Мегуми вообще может ответить? Я решил подрочить свою Теневую простату, которую мне сказали не трогать, нашёл там проклятую энергию Годжо, и в конечном итоге решил достать её, пока все умирали в бою, надеясь, что она жахнет по Сукуне и убьёт его? Ах, да, а ещё кончил в штаны пару раз, потому что это было приятно. Ну, дрочить на проклятую энергию своего опекуна-благодетеля-учителя, самого Годжо Сатору, знаете? Нет. Нет, блять, он ни за что, никогда, никому об этом не скажет. Даже через свой труп. Учитывая последние новости, особенно через свой труп. — Что меня интересует, так это вопрос: сможешь ли ты вернуть меня обратно? — спрашивают его губы чуть медленнее, сменяя акцент на другую тему. В классе для собраний нет ни одного чужого человека, который стал бы что-либо докладывать старейшинам. Мегуми повторяет вслух для других то, что он уже успел сказать Годжо наедине, потому что это было одним из первых вопросов, который ему задала эта… душа в его теле. — Да, — говорит он как можно более уверенно. Люди расслабляются, вздыхая с гораздо большим облегчением. Многие облегчённо опускают плечи, которые до этого момента собранно держали прямо. Сам воздух становится менее напряжённым, когда они переглядываются и более уверенно смотрят друг на друга. Мегуми хотел бы такую же уверенность. Мегуми хочет умереть от одной лишь мысли, что ему нужно будет каким-то образом вернуть душу Годжо Сатору в его же тело. В теории это реально: как только тело Годжо Сатору освободят из Тюремного Царства (что случится, насколько он понял, далеко не скоро, потому что его можно освободить только с помощью специального проклятого оружия, которого в Японии сейчас нет и в других странах его тоже нет; в общем, пока кто-то с этой миссией не привезёт это самое оружие в страну, тело Годжо будет запечатано в Тюремном Царстве), Мегуми нужно будет медленно вытащить из себя его душу, сразу же перенаправляя в тело. Душа Годжо сразу же проникнет обратно, а дальше он и сам справится. В теории. В реальности Мегуми хочет упасть в обморок, в кому, чтобы никогда не просыпаться. Он покрывается потом от ужаса, только лишь представляя — даже не представляя, а просто понимая — что ему нужно будет сделать и, что гораздо, гораздо-гораздо хуже — с кем. Ему нужно будет снова залезть в свою Теневую простату, снова найти там Годжо Сатору (вот только теперь не маленькую частичку проклятой энергии, а целую, сука, душу, огромную, большую душу, которую после своего отдыха он теперь не чувствует совершенно, потому что, конечно же, она ушла внутрь также, как чуть больше года назад в него ушли ножны; как много лет назад в нём застряла эта дурацкая проклятая энергия), а потом… … потом… … потом его нужно будет из себя вытащить. Мегуми чувствует, что его может вырвать. Душа Годжо Сатору огромна. Он помнит, как ощущал её менее двух суток назад, когда она только-только оказалась внутри него. Как она его распирала. Какой большой она была. Всепоглощающей. Плотной. Мерной. Спокойной. Буквально живой; потому что дышала, потому что двигалась, потому что в ней заключена такая большая сила. У него слабеет тело от одного только воспоминания. Его немного потряхивает, если честно. Такое ощущение, что ноги не выдерживают веса собственного тела и его уносит куда-то за пределы сознания. Фушигуро исключительно из собственного упрямства, не иначе, всё ещё может стоять (хотя, посмотрите, куда сейчас привело его упрямство); не то чтобы он что-то делает, кроме как смотрит на куб, потому что, он уверен, если он посмотрит на кого-то в комнате, они поймут, насколько Мегуми в ужасе. Это как ножны. Мегуми нужно будет выпихнуть из себя не просто огромную душу, ему нужно будет продолжать и продолжать, продолжать и продолжать, продолжать, продолжать и продолжать, и продолжать, и продолжать — и так до бесконечности, потому что у Годжо Сатору невообразимо огромная, бесконечная, живая, мягкая, плотная душа. Самое ужасное? Годжо Сатору будет при этом присутствовать. Он буквально внутри тела Мегуми, он не спит и уж точно никак не сможет спать во время сего процесса; это именно его душу нужно будет из себя достать. Не сдерживая собственного поражения, Мегуми прикрывает свои глаза рукой, встречаясь со спасительной темнотой. Фушигуро Мегуми очень сильно хочет знать, в какой именно момент его жизнь пошла по такой пизде. Где, в какой момент он просто взял и сделал неправильный выбор? Или, быть может —***
То, что Годжо невыносимый — это не совсем правда. Да, он липучий как супер-клей, много болтает, двигается, много тебя трогает (потому что ему, кажется, постоянно нужно кого-то трепать по волосам, сжать плечи, взять за руки и потащить танцевать в каком-то диком танце без нормальных движений), но на самом деле Мегуми никогда не был против, чтобы Годжо делал то, что он хочет делать. Много говорит? Хорошо. Пусть говорит. Мегуми сам по себе не слишком разговорчивый и он предпочитает именно слушать, а ещё является вполне хорошим слушателем, даже если иногда он в этом не признаётся и, чтобы слегка подразнить, делает вид, словно вот совсем не слушал. Липнет? Мегуми сложно сказать, может ли Годжо быть настырным в этом плане, потому что он вообще единственный человек, который контактирует с Мегуми. Конечно, у него есть постоянные спарринги, а ещё он тут и так общается с друзьями-магами, однако если и была какая-то константа в жизни Мегуми, так это то, что Сатору постоянно нарушает его личные границы. В какой-то момент это стало настолько естественным и привычным, что не получать такую липучесть на протяжении всего лишь трёх дней — уже как-то горько (Мегуми поймал себя на желании обнять Итадори именно под конец третьего дня, спустя пять суток после инцидента в Сибуе и около двух часов пытался понять, какого хрена — а потом понял, что ему просто хочется, чтобы, оказывается, его обняли, потому что Годжо обычно часто его обнимает. Но сейчас он не может этого сделать, потому что Годжо как бы в теле Мегуми и обнимать самого себя? Ну уж нет). Приставучий? Честно говоря, Мегуми не понимает как этот термин вообще можно соотносить с людьми. Мол, он хорошо общается, у него большой круг знакомых-приятелей-друзей и каждый из них хоть раз, но говорил о том, что «Годжо-сенсей приставучий», но Фушигуро не очень хорошо понимает, что именно они имеют в виду. Годжо — он просто Годжо. Всё. Мужчина может быть дразнящим, потому что он постоянно подтрунивает, дразнит, а ещё во весь голос может посмеяться, если кто-то из его учеников облажался. Опять же, это просто Годжо. Мегуми в принципе привык к Годжо. Да и не то чтобы он особо привыкал, просто, ну, Годжо Сатору есть Годжо Сатору и Мегуми вполне нормально относился к его присутствию в своей жизни до того, как они оказались в этой ситуации. И вполне нормально он относится к тому, что сейчас они разделяют его тело, даже если это стабильное состояние будет между ними только до тех пор, пока либо указанный срок не наступит «после двадцатых чисел декабря», либо пока не случится ещё одна катастрофа. В общем, он легко относится к Годжо. Это что-то, что просто есть, даже если у Мегуми помимо всего этого целая куча проблем, половина из которых либо произошла из-за Годжо, либо касается Годжо. Так что когда Кугисаки говорит, что ему, наверное, совсем тяжело с учителем делить тело, Мегуми этого совершенно не понимает. — Я оскорблён до глубины души, Кугисаки! — говорит Годжо, театрально вздыхая. — Да нет, — моргает Мегуми, секундой спустя перехватывая контроль. За эти пять дней он уже понял, что в любой момент Годжо отодвинется на задний план, хотя ещё не совсем понял, то ли это происходит потому что сам Годжо тут же уходит, то ли потому что Мегуми может сдвинуть его в любой момент. Они это не особо проверяли, потому что, как-то, ну, без надобности. — Сукуна постоянно что-то говорит, — жалуется Итадори, который сидит рядом, под боком. Мегуми чувствует странное желание прикоснуться к нему, которое преследует его в последнее время часто, хотя всё ещё находится под лёгким и ненавязчивым контролем (он хотя бы точно знает, что это именно его желание, а не желание Годжо, потому что тогда Мегуми пришлось бы задаться вопросом, какого хрена Годжо постоянно хочет обнять Итадори; а так он просто понимает, что именно ему, Мегуми, не хватает тактильного контакта, которым его разбаловал этот человек). — Иногда я не могу из-за этого уснуть. Кугисаки, единственная из них троих, кто на данный момент никем не одержим (Фушигуро задаётся вопросом, значит ли это, что она победила их двоих, его и Итадори, в каком-то неизвестном ему состязании «не быть никем одержимым»), сидящая с другой стороны большого котацу, многозначительно смотрит на Мегуми. Мегуми не совсем понимает, что она хочет, чтобы он сказал. — Я не постоянно болтаю! — говорят его губы. — Постоянно, — вяло спорит Фушигуро. — Просто я тебя игнорирую, а они — нет. — Мегуми! — ноет Сатору, беря под контроль его правую руку и щипая за щёку в качестве наказания. То, что Мегуми даже не противится этому контакту, уже придаёт ему некоего унижения, но сейчас он ничего с собой поделать не может. Он действительно скучает по тому, как часто его обнимали и баловали таким тактильным вниманием. Мегуми, тем не менее, никоим образом не меняется лицом, а просто берёт руку обратно под свой контроль и продолжает чистить мандарин. Не то чтобы он хотел мандарин, но за последние дни они с Годжо уже выяснили, что им нужно есть не за одного человека, а сразу за двоих, так что после того, как Мегуми его почистит, он отдаст контроль над телом, чтобы Сатору мог его съесть и насладиться вкусом. Фушигуро почувствует, что мандарин едят, но очень и очень слабо. — А как вы принимаете душ? — спрашивает Кугисаки. Фушигуро раздражённо смотрит на неё. Что-то у девушки не было никакого интереса, пока у них был только один одержимый одноклассник; но теперь она единственная из них более-менее нормальная, и вопросов в последнее время по этой теме становится всё больше и больше. — Сукуне не интересно всё это, так что обычно он затихает, — пожимает плечами Итадори, после чего переводит взгляд на него. Мегуми какое-то время чистит мандарин, а после нехотя отвечает: — Я беру контроль над телом, закрываю глаза и моюсь. — Я всё слышу, но ничего не вижу и не чувствую! — весело говорит Годжо. — Хотя и услышать что-то тоже практически невозможно, потому что если направить свой слух исключительно на шум воды, то всё заглушается само собой. — А как вы на толчок ходите? — спрашивает Кугисаки. — Сукуне это не интересно, — как можно более равнодушно говорит Итадори. — Как и душ, — отвечает Мегуми, стараясь сделать свой взгляд как можно более убийственным. — А как вы дрочите? Итадори рядом краснеет, вспыхивая, словно новогодняя ёлка. Мегуми невольно опускает взгляд на свои пальцы, чтобы ещё сильнее почистить мандарин, хотя кожуру он уже давно отбросил в сторону. — Сукуне это не интересно! — практически кричит розоволосый. — Без комментариев, — вяло говорит Мегуми. Мегуми просто не дрочит. Всё. Он вообще после того случая в четырнадцать лет не особо занимается мастурбацией. У него будто бы осталась какая-то психологическая травма и каждый раз, когда ему хотелось, он просто… Мегуми просто не хотел и чаще всего шёл под прохладный душ, где проблема решалась сама собой. Иногда он действительно преисполнялся желанием и доходил до конца, но вообще это весьма редко. За последние полгода раза два, наверное? На самом деле, думает Фушигуро, ему просто не хочется заниматься дрочкой своего члена, потому что он помнит тот кайф и ту эйфорию, когда он кончает так к себе и не притронувшись. То, как он гладит эти мягкие и уступчивые стенки. Или то, как плавно входили в него твёрдые ножны. Какой огромной казалась ему его собственная рука. Это было так хорошо, даже если после ему от этого стало явно плохо, что теперь просто дрочить свой член правой рукой кажется, ну, так себе. Итадори смотрит на него с широко-раскрытыми глазами. Кугисаки тоже смотрит с широко-раскрытыми глазами. Как будто он смертельно их ранил. — Что? — спрашивает он спокойно. — Годжо подслушивает, как ты дрочишь, — говорит она, ошеломлённая. — Я не подслушиваю! — кричат его губы, когда Годжо перехватывает контроль. — Мы просто не дрочим! Он тут же задвигает его обратно, но слова уже сказаны и они висят в воздухе. Мегуми чувствует, как у него краснеют уши и неловко разрывает мандарин на маленькие дольки. Фушигуро раньше никогда не чистил мандарин настолько тщательно. — Серьёзно? — спрашивает Итадори. Этот парень просто не знает, когда следует заткнуться. Фушигуро решает, что если он будет кого-то убивать, он убьёт сразу их обоих и выставит это за несчастный случай с проклятием. — Прошло, сколько, уже целая неделя? Мегуми хочет сказать что-то вроде «Ну, в отличие от тебя, моё тело восстанавливается после произошедшего медленнее», вот только сейчас у него внутри есть кое-кто, кто своим барьером Безграничности (постоянно включённым, к слову) не даёт ему даже лишнюю царапину получить. И этот самый кто-то вылечил его намного раньше обратной техникой, продолжая использовать её и после каждой опасной миссии. Так что оправдание теперь слишком неправдоподобное. Он решает быть настолько прямолинейным, насколько может: — Я что, должен дрочить, пока он внутри меня? Смотрит, слушает и чувствует, как я это делаю? — Ну, я бы постарался спрятаться так далеко, как могу, — его плечи виновато елозят вверх и вниз. Это знак, что, нет, Годжо ничего не может с этим поделать и Мегуми это знает, потому что он тоже ничего не может сделать. — Хотя не то чтобы это помогло, увы. Итадори смотрит на него с чем-то, что выглядит шоком. — Ты не будешь дрочить полтора месяца? Вообще полтора месяца для Мегуми — это более чем норма. Ну, в последнее время. Потому что в последнее время у него с этим лучше. Раньше было хуже в том смысле, что срок был более долгим. Месяца три-четыре. Это, однако, наверное, столько, сколько для Итадори два дня. В один из которых он дрочит, во второй нет, а на третий снова да. — Мне кажется, это просто вопрос времени, — немного даже обеспокоенно вздыхает Годжо и, вообще-то, конкретно его никто не спрашивал. — Не то чтобы можно было что-то с этим поделать. — Я не буду ничего делать, пока ты внутри меня, — легко и просто говорит Мегуми, потому что полтора месяца для него это действительно легко. Ему становится интересно, какая норма у Годжо. Это не те мысли, которые он хочет иметь в своей голове, но теперь они есть, потому что ему становится интересно, как на этот аспект жизни отреагирует тело, которое ест теперь в два раза больше, но спит на пару часов меньше. Более того, влияет ли сексуальная жизнь (или её отсутствие, потому что не то чтобы он знал, есть ли кто-то у Годжо, постоянный или же нет) их двоих на его либидо. Точнее, на либидо его тела. Итадори выглядит весьма сомневающимся. Кугисаки смотрит так недоверчиво, словно это катастрофа, которая ждёт своего часа. Мегуми невольно представляет то, что будет через полтора месяца и у него само собой пропадает всякое желание вообще трогать себя. Не только свой член, а вообще своё тело. У него уже начинает гореть под кожей это ощущение многочисленных импульсов, этой перегрузки от будущей стимуляции, от всей той чувствительности, от того, сколько раз ему придётся кончить, прежде чем он сможет вытащить из себя хотя бы голову Годжо. Сколько раз в конечном итоге он кончит? Выйдет ли у него кончить на сухую? А сколько раз ему придётся потерять сознание, прежде чем он сможет дойти до конца? В его теле нет столько спермы. Ни у кого нет. Одно лишь ощущение практически физически его утомляет. — Кхм, — немного неловко откашливается Годжо. — Не то чтобы я хотел, чтобы ты это делал, пока я в твоём теле, но я тоже был подростком, знаете? — Вы и сейчас не старше, — мгновенно реагирует Кугисаки. — Я ничего не буду делать, пока ты в моём теле, — наотрез отказывается Мегуми и это звучит также легко и просто, как и в первый раз, но слегка увереннее. С четырнадцати лет собственное удовлетворение — это очень сложный, тонкий и филигранный процесс, где одно лишнее желание или одно лишнее движение, или лишнее проявленное любопытство может привести Мегуми к катастрофе, когда он будет плакать в своей постели и дико сожалеть о содеянном. С Годжо Сатору в его теле? О, это гарантированная катастрофа. Мегуми не собирается снова впадать в то кататоническое состояние, которое было у него всего более года назад. Ну, почти два года назад. — Ну, я бы предложил тебе пару советов, но ваша с Годжо-сенсеем ситуация очень отличается от моей с Сукуной, так что вряд ли мой опыт в этом деле хоть как-то поможет, — говорит Итадори и, господи, почему они всё ещё говорят об этом? Мегуми вздыхает и трёт глаза. Слегка запоздало он вспоминает, что его пальцы в мандариновой кислоте.***
Жить с Годжо в одном теле на самом деле не сложно, если бы только он сам не усложнял ситуацию. Ну, на самом деле, всё просто. У Мегуми и у Сатору есть график и они легко находят компромисс, будь то его тренировки, занятия, которые всё ещё продолжает преподавать Годжо, или же миссии мужчины. Самое сложное это последнее, потому что Годжо в этом плане имеет главный приоритет, с которым никто не может спорить, и таким образом Мегуми по большей части теперь неохотно набирается одиночного опыта против особых классов, пока из него не начинают выбивать весь дух. Где-то в последний момент вмешивается Годжо, чтобы закончить своё же задание и после этого они возвращаются обратно в школьное общежитие, или же в квартиру Годжо. У них могла бы возникнуть проблема с едой, но она не возникла, потому что Годжо не чувствует вкус того, что ест или пьёт Мегуми, а Мегуми чувствует всё настолько приглушённо, что он предпочитает только вяло жаловаться, что сахара слишком много. Это не серьёзный спор и обычно он спорит просто ради того, чтобы спорить, что Годжо явно понимает, поэтому по поводу еды и предпочтений нет никаких проблем. У них могла бы возникнуть неловкая ситуация с душем или туалетом, но, опять же, Мегуми закрывает глаза и громко включает воду во всех этих процессах, так что проблемы, как таковой, нет. Даже если иногда он всё ещё на что-то натыкается. И не то чтобы он стеснялся, что Годжо Сатору может увидеть его голым. Они не раз и не два были в аквапарке летом вместе с Цумики, посещали многие пляжи, а в двенадцать лет, хоть Мегуми этого и не помнит, но Годжо его помыл и переодел. Вряд ли после того эпизода в его жизни Сатору мог НЕ разглядеть всего, даже если самому Мегуми было только двенадцать. Не то чтобы он думал, что Годжо специально мог смотреть, но Шесть Глаз это та вещь, которую он теперь может отдалённо познать на своём собственном опыте, так что… И три недели назад Годжо также переоделся в мужском разделе в Сибуе, когда сам Мегуми не мог взять контроль над телом и был в сперме. После такого случая совсем недавно ему уже просто нужно смириться с тем, что его видели со всех сторон. Так что по большей части, по плану, у них не должно возникнуть никаких проблем во взаимодействии. Фушигуро, опять же, уже почти десять лет знает Годжо и он привык к нему, так что. Так что единственная проблема, которая возникает — это самоудовлетворение. Причём для самого Мегуми это вообще не проблема, но Годжо делает это проблемой. Хорошо хоть, что только между ними двумя, потому что Фушигуро не хотел бы никаких подобных разговоров с кем-либо. Он не хочет иметь их даже с Годжо, но это то, с чем ему приходится иметь дело, потому что мужчина по какой-то причине не хочет оставлять это без внимания. Три недели для Мегуми — это настолько маленький срок, что он его практически не замечает. Такое ощущение, что для Годжо Сатору это какая-то непонятная вечность. — Мегуми, — говорит ему Годжо одним вечером и Мегуми узнаёт это как тот тон, который он всегда делает, когда пытается быть действительно ответственным взрослым, но при этом честно понятия не имеет, что и как нужно сделать. Фушигуро всё равно почтительно молчит и готовится слушать, просто потому что Годжо хотя бы пытается и эти попытки на самом деле Мегуми действительно ценит. Годжо — он не самый лучший опекун, или самый ответственный, или даже тот, кто всегда рядом. Мегуми, тем не менее, всегда может положиться на него по какой-то непонятной даже для него причине. Наверное, потому что мужчина пытается и это, на самом деле, очень ценно, даже если Фушигуро никогда не сможет выразить словами или действиями, как и насколько именно это для него дорого. — Когда я был в твоём возрасте, — говорит ему медленно Годжо, словно пытается подобрать слова. Мегуми, тем не менее, знает, что он просто медленным тоном говорит первое, что ему в голову взбрело, словно другой темп произношения придаст словам какой-то иной, более глубокий смысл. — То очень много дрочил. Это нормально. Да, ситуация не самая удобная, но это просто физиология. «Просто физиология» — это примерно то же самое, что Годжо сказал ему в двенадцать, когда произошло то, что произошло. — Я не хочу этого знать, — говорит Мегуми, вновь опуская глаза в книгу. Он неловко ерзает на кровати, прячась под тёплым одеялом и находясь больше в полусне, чем на яву, потому что от тепла хочется спать, но для этого ещё слишком рано. Если он сейчас уснёт, то непременно пожалеет об этом утром, потому что лишние два часа сна сделают его сонным на весь день. — Я о том, что ты не занимаешься самоудовлетворением и это может быть вредно для здоровья. У тебя тело подростка и, знаешь, все это делают. Это нормально. — Я знаю, — говорит Мегуми, перелистывая страницу. Он понимает, к чему клонит Годжо. К тому, что дрочить это нормально и что Годжо ничего не скажет, если он это сделает, пока они в одном теле, потому что Мегуми подросток и ему разрешено делать со своим телом всё, что он хочет. Он не хочет этим заниматься. И он не хочет говорить о том, что не хочет. Потому что если Мегуми скажет, что не хочет этого делать, закономерно возникнет вопрос «почему ты не хочешь это делать?» и это та тема, которую он хочет унести с собой в могилу. Вся проблема в том, что это, видимо, выходит из-под его контроля, потому что прошло уже целых три недели (и, как и ожидалось, его либидо не стало больше, следовательно, Мегуми может продолжать жить в этом плане также, как жил до этого) и осталось меньше месяца до аукциона, на котором приобретут специальный клинок, который освободит Годжо и когда Мегуми придётся сделать то, что заставит душу переместиться из одного тела в другое. Фушигуро до сих пор весьма смутно понимает, как именно это происходит на уровне проклятой энергии. То есть, он вытащит из себя Годжо, это понятно, но как его душа встанет в его же тело — вопрос посложнее. Ему понятно, почему некоторые взрослые хотят поприсутствовать и проконтролировать сей процесс (потому что если во время сего процесса Годжо Сатору случайно умрёт, это будет ещё одна катастрофа, к которой также никто из них не готов), но это не делает всё это менее ужасным, от этого он не сможет почувствовать себя лучше, так что во время каждого разговора с Сёко-сан он всегда твёрдо отказывается. Ему хватает и того, что Годжо согласился и пообещал предоставить уединённое место и столько времени, сколько ему понадобится, чтобы это сделать. Не предупредить Годжо о том, что это может занять довольно много времени — весьма глупо. По прикидкам самого Фушигуро, может уйти более суток. Ужасных, долгих, мучительных суток. Так что Мегуми предупредил. Хотя, опять же, не сказал ни слова о том, как это будет происходить. Он собирается держать это в тайне до последнего. Но, возвращаясь к другой теме — а именно, к его самоудовлетворению. Его нет. И Годжо это по какой-то причине не устраивает, хотя должно более чем устраивать. Но это не так и это то, что он явно собирается сделать общей проблемой, хотя проблемы как таковой вообще нет. — Хорошо, спрошу прямо, — говорит Годжо, словно он не собирался этого делать, но Мегуми его вынудил. Что, если честно, смешно. Как будто этот человек не прямой, словно палка. И в прямом, и в переносном смысле, к слову. — Ты не хочешь этого после произошедшего? Это тоже нормально. Если хочешь, можем поговорить. Вообще, я даже настаиваю, чтобы мы об этом поговорили. Пальцы Мегуми замирают на уголке книги. Указательным пальцем он до лёгкой, тупой боли надавливает, потом морщится и недоумённо спрашивает: — После чего? В сонную голову тут же приходит момент, как Годжо оказался в его теле именно тогда, когда у Мегуми штаны были полны спермы. Далеко не самый лучший момент. Почему он не вспомнил об этом до того, как спросил? — После Сукуны, — пожимает его плечами Годжо. Мегуми моргает. У него даже лёгкий туман в голове рассеивается. — Сукуны? — переспрашивает он. — А что с Сукуной? Годжо какое-то время молчит, чуть хмыкнув. Это странный хмык, как будто он хочет что-то сказать, но останавливает себя в самый последний момент. Что, ну, странно. — Я понимаю, что ты не хочешь об этом говорить, но я оказался в твоём теле тогда, когда Сукуна стоял рядом, а ты, ну, твои штаны… Слушай, не заставляй меня говорить очевидное. Мегуми какое-то время смотрит в стену. — Ты подумал, — медленно говорит он, — что Сукуна меня трогал? — А он — нет? — Нет. В комнате воцаряется тишина. Мегуми сильно сожалеет о своих словах. Нужно было соврать и повесить всю вину на Сукуну, потому что теперь, очевидно, возникает вопрос «Если это не сделал Сукуна, то почему у тебя были штаны в сперме?». Точнее, сперма в штанах. Королю Проклятий вообще было бы всё равно, сколько на него повесили обвинений, и каких — неизвестно, понял ли тот, что произошло, но скорее всего нет. Это ведь у одного Фушигуро Мегуми такое тело. Хотя это всё равно бы не сработало. Ложь даже не смогла бы ему помочь, наверняка принесла бы больше проблем, но Мегуми скорее раздражает тот факт, что ему вообще никакая ложь не сможет помочь, потому что когда придёт нужный срок, ему придётся возвращать Годжо Сатору в нужное тело. И, конечно же, Годжо будет при этом присутствовать. И, конечно же, он всё равно всё поймёт. — Это был кто-то другой? — тише спрашивает Годжо. Вопрос кажется мягким и, почему-то, впервые осторожным. Мегуми неловко водит глазами по своей комнате. У него есть комната в общежитии; есть комната в их с Цумики квартире; а есть комната в его квартире с Годжо. Это квартира Годжо, но Мегуми сюда переехал после того, как Цумики впала в кому. Он прожил здесь, наверное, меньше полугода, прежде чем переехал в школьное общежитие, где проводил практически всё своё время. Сейчас он делит тело с Годжо и для мужчины удобнее телепортироваться в эту квартиру, а для самого Мегуми — спать в своей спальне. После инцидента в Сибуе Цумики проснулась и сейчас находится в больнице, но Мегуми сомневается, что когда-либо снова сможет вернуться в ту квартиру, потому что теперь он примерно знает, что произошло с ним тогда, когда ему было двенадцать лет. И там же было то, что оставило его в ужасном состоянии в четырнадцать. Дважды. Пусть вторая причина касается Цумики, а не его тела. Сейчас он в своей комнате в квартире Годжо. Мегуми неловко думает, что если он не скажет этого здесь, то он не скажет этого нигде, а это рано или поздно, но нужно будет сказать вслух. Просто потому что, очевидно, Годжо теперь не отстанет. — Это результат проклятой техники, — тихо говорит Мегуми. Он прокашливается. — Той, которая призвала тебя. Годжо, очевидно, молчит. Фушигуро опускает глаза в книгу, чтобы на чём-то сосредоточить взгляд. Его зрачки смутно бегают по кандзи, ни на чём особо не сосредотачиваясь. Он чувствует небольшое смущение, но, честно говоря, у него есть также странная сонливость и безмятежность, поэтому он не смущается так сильно, как мог бы смутиться в любой другой момент. Мегуми может сказать о Годжо многое. Тупой или глупый — это не те ассоциации, которые он хотя бы мысленно употребляет. Он часто слышит это от других людей, мол, «Годжо-сенсей такой глупый!» и совершенно этого не понимает, потому что очевидно же, что Годжо не глупый. Чаще всего люди это говорят именно тогда, когда Годжо их успешно разыгрывает и они этого даже не могут понять. Однако Годжо и не самый умный человек в мире (Мегуми вообще понятия не имеет, как можно понять, умный ли человек или мудрый. Люди есть люди и на этом его мнение заканчивается). Тем не менее, Мегуми невольно получает подтверждение своим мыслям сразу же, как его правая рука не под его командой прикасается к животу. Это чуть ниже пупка и мягко, но до боли очевидно. Во-первых, у Мегуми есть только одна неизвестная-непонятная хрень с проклятой энергией и, да, это его живот. Во-вторых, видимо, в двенадцать лет он всё же не описался. А испытал первый в жизни оргазм. Что прямо сейчас и подтвердил Годжо. — Как ты меня призвал? — спрашивает тихо мужчина. Мегуми мычит. Контроль над правой рукой ему вернули, так что он снова возвращает её к книге, указательным пальцем упираясь в уголок, легко очерчивая его грань. Он несколько неловко думает о том, что нужно сказать, как это всё сказать, но вместо всего этого решает спросить: — Что произошло в тот день? — В какой? — сразу же уточняет Сатору. Это не глупый вопрос, при котором люди обычно притворяются, что не понимают, о чём речь. Это просто действительно уточнение. — Когда мне было двенадцать. В тот день. — О, тот день, — слабо протягивает Годжо. Он глубоко вздыхает и Мегуми чувствует, как надувается его грудь, поглощая воздух. — Я хотел поговорить с тобой об этом, когда ты станешь старше. — Прошло несколько лет. Я старше, — озвучивает очевидное Фушигуро. — Под «старше» имеется в виду где-то шестнадцать или восемнадцать лет. Желательно последнее. — Ну, ты сейчас в моём теле, — говорит Мегуми. Ему становится неудобно упираться на левую руку, так что он решает убрать книгу и лечь на кровать. Каким бы долгим не вышел разговор, этого времени вполне хватит, чтобы по его окончанию заснуть, так что вместе с книгой он ещё и свет выключает, прежде чем лечь на спину, смотря в потолок. — И, очевидно, именно из-за этой техники ты здесь. Чтобы вернуть тебя обратно, мне снова придётся ею воспользоваться, так что… — Мегуми облизывает губы, моргая. — Ну, результат ты видел, когда мне было двенадцать. Годжо снова вздыхает. — Я просто ждал, когда ты станешь старше и уйдешь из-под моей юридической опеки, потому что, знаешь, другие люди обычно называют это педофилией. Или использование своей власти? Я старше на тринадцать лет, твой опекун уже более десяти лет, а ещё твой учитель. Ещё как минимум два с половиной года твой учитель. — Я не описался, — твёрже говорит Мегуми. Если бы он это сделал, но не кончил, или, ну, если бы там было именно это, то это нельзя было бы назвать педофилией. Наверное. Годжо неловко мычит. — Вообще-то это было и то, и другое, — говорит он. Тело Мегуми неловко шевелится, словно пытается устроиться поудобнее, прежде чем вновь замирает. Это не его движения. Фушигуро рад, что смотрит в потолок. В комнате темно. Он стыдливо закрывает глаза, после чего кладёт на веки свою руку, но потом только вздыхает, решая поскорее рвать пластырь. Он мучился этим вопросом несколько лет. — Я пришёл и описался? — тихо спрашивает он в тишине. — Именно в таком порядке, — неловко подтверждает Годжо. — Мне жаль. — Нет, тебе не жаль, — противится Мегуми, потому что на самом деле это так. Годжо Сатору, совершенно очевидно, не жаль за случившееся. — М, да, мне не жаль, — соглашается Годжо. — Но было бы вежливо так сказать. Опять же, это были мои действия, твоя физиология, но если бы кто-то об этом узнал, то это бы считалось педофилией. Хотя никто из нас не виноват. Ты — тем более. Мегуми хочет сказать «Ты соврал мне», но на самом деле Годжо ему не врал, просто не сказал тогда всей правды, считая, что так для двенадцатилетнего Мегуми было бы правильнее. Фушигуро в пятнадцать считает, что это правильный поступок. Мегуми хочет спросить «Действительно ли ты собирался сказать мне это после того, как я стану старше?», но в то же время он понимает, что, скорее всего, это тоже правда. Потому что хоть они оба и попали в непростую ситуацию, Годжо также является магом и учителем (первое у него вышло намного лучше, чем второе) и он прекрасно знает, что незнание своего тела и его возможностей может привести к смерти. А мужчина точно не стал бы оставлять этот вопрос открытым, если он может повлиять на выживаемость Мегуми, потому что в таком случае проще было бы убить своими руками, чем ждать, когда случится эта непонятная отстрочка. — Там… — Мегуми сглатывает. — Там осталась твоя проклятая энергия. Годжо молчит ровно две секунды. — Ты резко дёрнулся и я быстро вытащил пальцы, так что она могла остаться внутри тебя. — Ну, она осталась внутри меня, — снова говорит Мегуми. — И я… — он замолкает, чувствуя, как жарко становится щекам от прилившей к ним крови. Смущение поднимается где-то снизу, около желудка, когда Мегуми приходится более решительно закончить. — Я её нашёл. — Ты экспериментировал и нашёл её, — поправляет его Годжо чуть более весёлым тоном. Мегуми сопит, потому что ему нечего возразить на этот дразнящий тон. Как можно более сухо он обобщает: — Ты оставил внутри меня довольно много, Годжо. — Чёрт, не говори так! — панически просит учитель. — Это звучит так, будто! Будто! Мужчина не заканчивает, не находя слов. Мегуми сдерживает ухмылку на лице, но закатывает глаза. Ему разве что чуть спокойнее, что они теперь могут поговорить открыто о произошедшем и о их теперешней ситуации в целом. Поддразнивание друг друга на этом фоне даже кажется ему немного мягким. — После того, как я призвал Махорагу, я оставался в сознании, — решает продолжить он. — А потом понял, что Сукуна на свободе. — Ты решил подождать пока он к тебе приблизится и вытащить мою проклятую энергию в надежде, что её окажется достаточно, чтобы убить его после тяжёлой битвы. Потому что было не трудно понять, что Сукуна съел довольно много пальцев во время отсутствия Итадори и если Итадори не в силах его сдержать, то это самый лучший вариант дальнейших действий, — логически понимает Годжо. — Но, во-первых, её надо было вытащить. Мегуми чувствует чужую ухмылку, так что торопится сказать что-то вроде упрёка: — А, во-вторых, что-то пошло не по плану и теперь во мне твоя душа. — И, в-третьих, теперь надо вытащить мою душу, а не жалкий кусочек проклятой энергии. Мегуми неловко отворачивается лицом к стене и ничего не говорит. Это их вынужденная реальность. — Ну, чёрт, — говорит Годжо. — Это будет неловко, верно? — Обязательно убедись, что этого никто не увидит, — неловко просит Мегуми чуть более тихим голосом. — Не хочу, чтобы меня видели в таком состоянии. — Я ведь пообещал, что мы будем одни, — говорит Годжо более спокойным и собранным тоном. — А вот по поводу твоего состояния я хотел бы узнать поподробнее. Единственный раз, когда я видел последствия, было тогда, когда тебе только-только исполнилось двенадцать лет и тогда маленький-ты потерял сознание часов на десять. Мегуми долгое время неловко молчит. — Не единственный раз, — невольно говорит он так тихо, что даже не слышит себя. — Что? — громче спрашивает Годжо. — Повтори громче, я не расслышал. Фушигуро несколько раз делает глубокие вдохи и медленные выдохи, чувствуя, как жаром окатывает всё лицо, шею и даже грудь. Сердце стучит так громко под рёбрами, словно хочет выбраться из тела; ему стыдно и неловко, так неловко. Он хочет немедленно закрыть тему и никогда больше её не поднимать. Мегуми также прекрасно понимает, что есть шанс, что он потеряет сознание раньше, чем в нужный день он сделает всё до конца. Да и… опять же, то разбитое состояние… Чёрт, так стыдно просто думать об этом! А Годжо Сатору хочет, чтобы он сказал об этом вслух? — Ну так что? — гнусаво подначивает Годжо, словно более противным взрослым тоном он может заставить его говорить. Это не так, но про это нужно сказать, так что Мегуми невольно снова вздыхает, прежде чем повторить свои слова. — Не единственный раз. Видел. Годжо молчит весьма долгое время. Рука Мегуми чешет волосы на затылке — не его движение, порыв Годжо — а потом раздаётся очень недоумённый вопрос: — Когда это я подобное видел? «Значит, не понял», — облегчённо вздыхает Мегуми. Любой бы на его месте порадовался, что опекун не всегда знает, когда он занимается непристойностями. Особенно такими. — Когда мне было четырнадцать, — неловко уточняет он, вновь облизывая губы. — Я тогда… мне потом плохо было и я сутки в постели провёл. Его грудь совершает ещё один усталый вздох. Мегуми кажется, что такими темпами он себе её накачает быстрее, чем это может сделать любое физическое упражнение в спортзале, потому что на один вечер за них двоих эти мышцы так много движений делают, что этого просто не может не случиться. — Когда тебе было плохо? — уточняет Годжо. — Ты в четырнадцать вообще был проблемным, если честно, так что я не помню, чтобы ты в какой-то день пропустил школу. И почему мне не сказал, если было плохо? — Ты ведь со мной в постели лежал, — как можно более равнодушно говорит Мегуми, решая в этот раз проигнорировать укол про своё поведение в те года. — Я попросил, помнишь? Это в нашей с Цумики квартире было. — Что-то такое помню, — соглашается Годжо. Глаза Мегуми ошеломлённо моргают; Годжо моргает. — Я тогда думал, что тебя девчонка какая бросила, а ты просто надрочился? Годжо — это человек, который постоянно может Мегуми дразнить и раздражать. А ещё это тот человек, из-за которого у Мегуми проблемы. Если и есть какие-то моменты в жизни Мегуми, которых он стесняется, то с вероятностью в 90%, что они сняты на телефон этого человека, надёжно сохранённые в галерее. Мегуми не стыдно говорить о многих вещах, но есть много чего, что он может стесняться обсудить с Годжо или о чём бы он не хотел с ним говорить — например, про эту ситуацию в его двенадцать лет, или вспоминать тот весьма неловкий разговор о его взрослении и поллюциях в тринадцать лет, или свои мысли в четырнадцать о том, знает ли Годжо, когда и сколько он дрочит. Сейчас, в пятнадцать и почти шестнадцать, ничего не меняется. Мегуми всё ещё смущается этих многих тем и моментов, но весь парадокс в том, что Годжо всё ещё остаётся единственным человеком, с которым Мегуми не только мог бы обсудить такие моменты и ситуации; он ещё и единственный человек, с которым он хотел бы это обсудить, как бы ужасно, как бы стыдно ему ни было. Многие ситуации Мегуми даже находит откровенно мерзкими. Как свой поступок три недели назад, когда он дрочил своё уплотнение в общественном месте в Сибуе, в нескольких метрах от Сукуны. Это общественное место. Но дело в том, что, даже если это всё очень неловко и стыдно и даже если Годжо дразнит его, а Мегуми может чувствовать это желание сбежать или закрыть тему; ну, он всё равно об этом говорит. И почему-то продолжает говорить. И чувствует себя при этом, ну, странно, но нормально. Да, это смущает, да, это необычно. Чёрт побери, кто вообще обсуждает свою мастурбацию с опекуном — или с учителем — или с мужчиной старше тебя на тринадцать лет? Но это Годжо Сатору. Для Мегуми, Годжо — это фигура, которая может меняться специально для Мегуми, подстраиваясь. Фушигуро может сколько угодно закатывать на это глаза, но это факт. Этот мужчина мягкий и заботливый, пусть и в своей странной манере. — У меня ещё не было девушки, — тихо говорит он. Это просто факт его жизни; тем не менее, эти слова сказаны менее весёлым и эмоциональным тоном, что подготавливает к другому, немаловажному и гораздо более беспокоящей мысли, — И мне тогда действительно было плохо. Его левая рука двигается и обнимает его за плечо. Годжо гладит его пальцами, словно таким образом старается утешить. Это приятно, даже если и странно, потому что это пальцы самого Мегуми. Он прикрывает глаза, пытаясь впитать в себя это прикосновение. Ему хочется больше, но Мегуми слишком неловко просить о таком. — Расскажи мне, — говорит Годжо. Мегуми пожимает плечами, всё ещё не открывая глаз. Он не знает, что сказать и как объяснить всё это, потому что он и сам без понятия, что тогда пошло не так. В какой момент пошло не так. Почему это что-то пошло не так. Это просто… оно случилось и ему потом было плохо и, очевидно, это оказалось настолько ужасно, что Мегуми сейчас вообще никоим образом не притрагивается к своему уплотнению, даже если теперь он лучше знает, как там сделать себе приятно. — Что-то вышло из-под контроля, да? — Да, — тихо подтверждает он, чуть качнув головой. — Мм, — Годжо тоже кивает головой. Это другой кивок, более глубокий, чуть медленнее, но в то же время ободряющий. Мегуми опять облизывает губы. Они чуть болят и почему-то постоянно сохнут. — Я провёл с тобой разговор о поллюциях, игрушках и защите во время секса, для меня уже буквально нет ничего более неловкого, — растягивает слова опекун. — Давай. Рано или поздно нам бы всё равно пришлось об этом поговорить. Фушигуро колеблется. Подойти к такому вопросу всё равно неловко и для того, чтобы начать рассказывать, ему приходится пройти через ещё чёрт знает сколько стадий неловкости и смущения, стыда и нечто, что напоминает «зачем я решил тогда сделать эту хрень, теперь мне приходится за неё расплачиваться в стократном, нет, тысячном размере». — Я думаю, это как простата, — говорит он первое, что приходит на ум. — Когда я концентрирую проклятую энергию, то у меня появляется это уплотнение. Чтобы пройти через него внутрь, я должен концентрироваться и на уплотнении, и на проклятой энергии в руке. Но после того, как я войду в уплотнение, концентрация больше не нужна. Тогда Мегуми этого не знал. Если бы знал, то всей той херни никогда бы не случилось. Мегуми вполне хватило бы рук, спасибо. Ему приходится сказать об этом вслух: — Но тогда я об этом ещё не знал, а, ну… я экспериментировал и… это было приятно. — Короче, дрочил, — фыркает Годжо. — Мы все это рано или поздно делаем. — Мне постоянно казалось, что ты знаешь, что я что-то делаю, — обвиняюще говорит Мегуми. — Я могу знать, когда маги занимаются сексом, — легко говорит учитель. — Потому что если два мага это делают, то обычно они делятся с друг другом проклятой энергией и это остаётся в их телах. Но я не могу знать, когда не-маги это делают или когда маг делает это в одиночку, потому что проклятая энергия в таком случае не смешивается. Хотя, конечно, если маг и не-маг переспят с друг другом, то тогда у не-мага останется такой отпечаток и остаться он может на всю жизнь, даже если связь была только один раз. Это потому что маг своей проклятой энергией может сбросить другую проклятую энергию, но у не-мага её нет. Поэтому, нет, я не знал, когда ты что-то делаешь. Приятно знать. — Ну так, что дальше? Эксперименты я всегда поощряю. — Очевидно, это закончилось не очень хорошо, — говорит Мегуми, — во мне случайно застряли ножны. Повисает неловкая пауза. Мегуми она почему-то кажется чуть весёлой, даже если для Годжо, очевидно, это не совсем так. Скорее, лёгкий шок, но именно это и забавляет. — Ножны? Как в тебе могли случайно застрять ножны? — недоумённо спрашивает Годжо. — Они же гладкие и ровные. — Размер не имеет значения, — говорит Мегуми ровным тоном. — Ты сейчас во мне и ты явно больше ножен, но тебе же не тесно. Ты находишься там же, где были они. — Ладно, — вздыхает Годжо. — Но, серьёзно, ножны? Я ведь говорил тебе, что ты можешь попросить у меня смазку, презики или что-то из секс-шопа. Тебе бы это не продали из-за возраста, ладно, но почему нельзя было у меня спросить? Мегуми вынужден угрюмо молчать. Он не хочет признаваться, что ему это просто не пришло в голову. — То, что не имеет проклятой энергии, не может войти в меня. Ну, туда, куда нужно было. Годжо снова вздыхает, как будто он разочарованный родитель шаловливого ребёнка, но Мегуми чувствует, как уголки его губ слегка подрагивают, словно другая душа пытается сдержать смех. — Итак, ножны, — снова весело говорит Годжо. — весьма изобретательно. — Заткнись, — не зло стонет Мегуми, чувствуя вновь поднимающийся стыд. — Мне было четырнадцать и я всё время думал, что ты знаешь, когда я мастурбирую! — Ну, очевидно, я не знал! — более весело говорит… этот придурок! Мегуми хочет его убить; опять же, это не новая мысль и она витает в его голове с тех самых пор, как он встретил этого человека. Увы, это всё ещё невыполнимое и нереальное желание. Не то чтобы Мегуми когда-либо на самом деле захотел бы его убить. — Итак, в тебе застряли ножны, — прерывает молчание Годжо. Его голос менее весёлый и теперь более задумчивый. — Тебе пришлось их достать и, очевидно, после этого стало плохо. А теперь в тебе я и меня тоже нужно будет достать, а предыдущий опыт вышел ужасным. И это не учитывая тот факт, что моя душа явно в несколько десятков раз больше этих ножен. — Если не сотен, — угрюмо подмечает Фушигуро. Между ними повисает долгое и задумчивое молчание. Проблема очевидна. — Что в тот раз пошло не так? — деланно-легко спрашивает Годжо. Видимо, она очевидна только Мегуми. Ну, это логично, но — но это также значит, что ему нужно рассказать Годжо о том, что он делал в тот, первый и единственный раз. То есть, как он тогда дрочил. Поэтапно обо всём рассказать. Мегуми внезапно чувствует очень сильную усталость. Он смотрит в стену, но это слабый взгляд, уже без какой-либо эмоции, как будто его всего просто взяли и осушили, поэтому он больше ничего не может чувствовать. Фушигуро знает, что об этом нужно рассказать, он вроде как планировал это сделать с самого начала, даже если это уже тогда было чем-то весьма неловким. Просто… не сейчас. Сейчас он не хочет об этом говорить. К тому же у них с Годжо ещё есть время — прошло всего три недели. У них ещё целый месяц. Ну, может, двадцать восемь дней; всё равно целых четыре недели. И всё же это практически целый месяц. Целая куча времени, чтобы поговорить об этом. Мегуми закрывает глаза. Расслабленное тело, уставшее после сегодняшней долгой и напряжённой миссии, мгновенно находит удобную позу для сна и Фушигуро натягивает одеяло повыше, соблюдая тишину и пытаясь таким образом дать Годжо намёк, что разговор окончен. Погрузиться в сон относительно легко, особенно после такого непростого, пусть местами и лёгкого, разговора. Тем не менее, Мегуми это не удаётся, потому что когда ему кажется, что он вот-вот действительно уснёт глубоким сном, именно в этот момент его рука шевелится, чтобы тыкнуть его в щёку. — Мегуми, — тихо шепчут его же губы. — Что тогда случилось? Нам же всё равно нужно будет об этом поговорить. Мегуми перехватывает контроль, пряча руку под одеялом и очень тихо