Живот и его необычные особенности

***

16/29

Дата аукциона пришлась на двадцать четвёртое декабря, уже после того, как Мегуми бы исполнилось шестнадцать лет. Не то чтобы у него всё равно была какая-то большая вечеринка по поводу празднования сего дня, однако… ну, Итадори, Кугисаки и второгодки действительно её сделали. Просто его поздравили не вечером, а утром. Потому что уже с обеда Мегуми — и Годжо, конечно же, тоже, потому что Годжо двадцать второго числа всё ещё был внутри него — точнее, внутри его тела, нет, чёрт, это всё ещё неловко. Можно ли вообще как-то сказать это так, чтобы оно не звучало пошло? — в общем, он и учитель Годжо вместе навестили Цумики в больнице, которая всё ещё поправлялась. В конце-концов, она провела полтора года в коме. Ей нужно было пройти много медицинских тестов, чтобы окончательно выздороветь, однако прогресс был. Пусть не слишком быстрый, но это вполне устраивало Мегуми, потому что любой маленький прогресс намного лучше, чем если бы какого-нибудь результата вообще бы не было. У них всё ещё не поднимался вопрос с жильём. Цумики знала, что он сейчас живёт в общежитии, Годжо также это знал. Пусть и временно, но Мегуми ночевал в квартире Годжо. Сам Мегуми понятия не имел, что делать, потому что он жил в общежитии только сейчас, а вот где он будет жить после? На тех же новогодних каникулах? Мегуми не мог пойти в их с Цумики квартиру. И проситься в квартиру Годжо было бы слишком нагло. Особенно учитывая то, что им предстоит сделать перед каникулами. На данный момент Мегуми радовался, что зимой Цумики будет всё ещё в больнице, даже если это не то, чему следовало бы радоваться. Однако было приятно иметь время, чтобы подумать над своим жилищным вопросом, потому что его придётся поднять по окончанию первого года обучения в школе магов и, опять же, когда придут летние каникулы. Он не мог жить в школе; не мог жить в квартире Годжо; не мог жить в их с Цумики квартире. По сути, Фушигуро был бездомным, даже если у него было целых три дома, в каждом из которых у него была своя комната и своё личное место. Конечно, он мог бы остаться в их с Цумики доме, но… казалось почему-то неправильным спать там, прекрасно зная, что произошло, даже если в сущности ничего не было. Да, у них случился инцидент, да и Годжо после этого не раз был в квартире, но… Годжо обычно предпочитал быть где-то в другом месте, избегая гостинной. Мегуми инстинктивно тоже избегал дивана, возле которого всё и произошло, но если раньше на это кое-как получалось закрыть глаза и смириться, то теперь такой возможности не было. После их разговора не было какого-то сильного напряжения, потому что оба понимали, что ничьей вины в произошедшем нет и единственное, что они могут сделать, это принять произошедшее и двигаться дальше, однако. Однако. Мегуми окончательно понял, что больше не хочет быть в той гостинной. Это было чем-то зудящим, что неуютно копошилось под кожей, но он просто не мог это игнорировать. Хуже становилось ещё и от других воспоминаний: в четырнадцать лет он натворил похожей фигни, а потом и Цумики в один день просто не проснулась, уснув в своей кровати. Он чувствовал себя неуютно в гостинной, которая была соединена с кухней. Чувствовал себя неуютно в своей комнате. И уж тем более не мог нормально даже просто смотреть на дверь Цумики, потому что, когда в тот день он открыл её, собираясь разбудить сестру, что-то снова пошло не так и она просто не проснулась, как бы долго он её не пытался разбудить. В то же время Фушигуро прекрасно понимал, что квартира, доставшаяся им от родителей, что их бросили, совершенно точно не проклята, однако… что-то в ней всё же было не так. И жить в ней Мегуми больше просто не мог. Всё там было неуютным, каким-то неправильным и с давящей атмосферой, даже если не было ничего проклятого нигде поблизости. Он проверял несколько раз, когда приходил для регулярной уборки. Наверное, странно думать об этом сейчас. О том, что ему нужно где-то жить. Мегуми, тем не менее, раньше просто о таком не думал, потому что жить в школьном общежитии было вполне хорошо, а оставаться на каникулах у Годжо было вполне приемлемо. Но он не мог оставаться на каникулах в школе; и у Годжо теперь тоже, потому что Цумики проснулась. И, чёрт возьми, он понятия не имел, какое дать оправдание сестре, чтобы оно сработало — потому что она, несомненно, захочет узнать, по какой именно причине он решил жить от неё отдельно (не то чтобы Мегуми хотел жить отдельно от неё; он просто не хотел жить в той квартире, а сама Цумики по какой-то причине любила этот дом, считая, что туда могут вернуться их родители. Мегуми определённо не стал бы на это надеяться, но они придерживались разного мнения, которое предпочитали держать при себе). Новость об аукционе на этом фоне не казалась настолько ужасной, какой она могла бы быть при других обстоятельствах. Он всё ещё не поговорил с Годжо о том инциденте с ножнами, но теперь ему хотя бы было менее неловко начать сей разговор. По сути Фушигуро откладывал его только потому что таким образом между ними время смущения и неловкости должно было уменьшиться. Было просто удобнее, что в течение четырёх недель Годжо всё ещё не знал конкретных деталей, даже если он мог смутно о них догадываться. Потому что они жили в одном теле, в его теле, и если бы Годжо снова захотел бы поговорить об этом, то Мегуми не смог бы даже скрыться от него, просто потому что мужчина по-прежнему оставался бы внутри него. Чем меньше между ними таких личных, весьма конфиденциальных разговоров, тем лучше для их дальнейших отношений. И именно поэтому Мегуми откладывал всё настолько долго, насколько мог. Двадцать четвёртого декабря Оккоцу Юта смог приобрести на аукционе необходимый клинок, чтобы разрушить Тюремное Царство и освободить тело Годжо Сатору. Двадцать четвёртого декабря Сёко Иэири снова подошла к нему. В этот раз она не пыталась завести разговор, чтобы попытаться убедить его позволить ей присутствовать во время перемещения души Годжо из одного тела в другое, однако атмосфера между ними была не совсем положительной. Это было чем-то непонятным, чем-то, что было не столько между Мегуми и Сёко-сан, сколько между Сёко и Годжо, о чём сам Фушигуро знать просто не мог. Двадцать четвёртого декабря, вечером, в квартире Годжо, в комнате Мегуми, должен был состояться ещё один разговор между двумя людьми. Точнее, душами. Надо сказать, что Мегуми был совершенно не рад этому, но что ему оставалось? Он рассказал так кратко, как только мог: что засунул в себя ножны, а потом они вошли в него так глубоко, что застряли. Что испытал несколько оргазмов и из-за этого почувствовал себя весьма опустошённым и разбитым (хотя Мегуми до сих пор не понимал, каким образом можно было так себя чувствовать — но эти слова также были единственными подходящими). Что ему пришлось продолжать, потому что он должен был вытащить из себя эти дурацкие ножны, но для его тела это оказалось просто… слишком. Чем-то, что Мегуми не мог выдержать. — Но ты их достал, — сказал по окончании Годжо, когда между ними воцарилась тишина. — Я помню всё довольно смутно, — неловко сказал Мегуми, сильнее прижимаясь спиной к холодной стене. Его тело поёрзало — это снова было движение Годжо — когда мужчина постарше взял его под контроль и достал из-под тела одеяло, чтобы завернуться внутрь и снова вернуть ему контроль. Уставший разум Мегуми почему-то сравнил одеяло с объятиями и это казалось одновременно самым лучшим и самым жалким сравнением, потому что это было одеяло. Одеяло, вместо которого он представлял кого-то весьма определённого. Годжо, потому что, конечно же, кого можно было бы представить на месте дурацкого одеяла, кроме как его? Он поудобнее согнул ноги в коленях и притянул их ближе к себе, чтобы сложить сверху руки и упереться в них же подбородком. Глаза лениво скользили по комнате, особо ни на чём не сосредотачиваясь, но изредка выхватывая знакомые мелкие детали. За последние полтора месяца здесь внезапно появилось так много его вещей. Логично, ведь он действительно стал здесь жить, а Годжо вечно теперь, будучи в его теле, притаскивает много вещей, чтобы, так сказать, «разбавить обстановку». Мегуми как-то невесело подумалось, что рано или поздно ему придётся каким-то образом куда-то перетащить все эти вещи. Точно не в их с Цумики квартиру. В школу? Тоже не очень подходящее место. А больше у него ничего и не было. — Чрезмерная стимуляция, — внезапно сказал Годжо. — Что? — Мегуми, а ты часто смотришь порно? Или читаешь? — спросили у него. Тон звучал не издевательски, скорее с любопытством и Мегуми не нашёл в нём ничего слишком странного, чтобы не ответить честно. — Я никогда не смотрел, — сказал он, пожимая плечами и сильнее натягивая одеяло. Чем крепче оно обвивало его тело, тем удобнее было Мегуми. Это чувствовалось странно-утешительно и приятно; ему было стыдно это осознавать, но он совершенно ничего не мог с собой поделать, потому что у Фушигуро на данный момент не было сил, чтобы попытаться отклонить такой вид заботы от Годжо. Ему хотелось этого; хотелось, потому что за полтора месяца он так сильно огородился ото всех, сам того не осознавая, что теперь любое чужое касание воспринималось странно интимным. Чересчур интимным. Его слишком часто окружала Безграничность, через которую никто не мог пройти, а сам Мегуми практически никогда не тянулся самостоятельно. Не то чтобы у него и раньше были частые тактильные контакты с кем-либо. Единственным таким человек был Годжо, который сейчас был в его теле. По итогу выходило, что ему не хватает липучести Годжо. А это, оказывается, довольно жалко. — Но пару раз читал, — продолжил Мегуми. — Хотя скорее из любопытства, чем из… ну, желания. — Ммм, — протянул Годжо. Мегуми не особо понял такой ответ, но раньше, чем он смог уточнить, разговор продолжился. — Чрезмерная стимуляция — это когда ты так долго стимулируешь гениталии, что они начинают либо болеть, либо неметь. И если они немеют, то человек обычно не чувствует их и может этого испугаться, но, на самом деле, нужно просто сделать небольшой перерыв, чтобы тело пришло в норму. — И к чему это? — спросил Мегуми, не улавливая смысл. — К тому, что сказанное относится к телу. У тебя же быстрее наступила чрезмерная стимуляция мозга — он просто не успевал подстраиваться под то, что с тобой происходило, вот и вышла боль с онемением. Именно наш мозг отвечает за все гормоны и именно поэтому ты так плохо себя чувствовал. Ты должен был остановиться, потому что у тебя наступило онемение и ты остановился как раз в тот момент, когда это достигло пика, но чувствовать это онемение тоже оказалось не самым приятным. — Боли не было, — тихо сказал Мегуми, вспоминая. — Но я… кхм, думаю, я мог бы снова возбудиться тогда… — Может быть, да. Но это относится к чрезмерной стимуляции твоего члена, а не мозга; и именно по твоему мозгу это ударило в первую очередь. У каждого человека по-разному и у тебя это вышло именно так. В зависимости от ситуации результат тоже может быть разным. То есть, м, стимуляция разных нервных окончаний склоняет чашу весов в разную сторону и в обоих случаях это сказалось именно на твоём мозге. Другая физическая реакция тоже была, но скорее запоздалая, потому что вот это физически ты можешь это выдержать, а это — нет. Честно говоря, Мегуми нихрена не понял. — Ты можешь объяснить это ещё сложнее? — спросил он недовольно. Годжо вздохнул. Правая рука Мегуми ожила сама по себе, стуча указательным пальцем по колену и тем самым выдавая напряжённую работу мысли у старшего мужчины. — Когда ты будешь доставать мою душу, твой мозг устанет раньше, чем твой член, — выдали ему в итоге. Пальцы щёлкнули в воздухе, словно пытаясь показать довольство другой души. — Потому что через него пройдёт так много импульсов, что ты можешь даже потерять сознание. Скорее всего, так и будет. Это Мегуми уже знал; просто объяснение стало более конкретным. — Это можно как-нибудь обойти? — спросил он недовольно, закатывая глаза. Пальцы быстро застучали по колену. — Эм, нет, не думаю, — отрицательно качнула его голова. Слова стали медленнее, более задумчивыми. — Возможно, в будущем, когда ты сможешь привыкнуть к такой стимуляции, но это не то, что можно сделать за пару дней или даже за месяц. Хотя могло бы получиться, регулярно занимайся ты этим несколько месяцев. Или пару лет. Это означало, что Мегуми будет несколько раз приходить в себя, пытаться вытолкнуть душу Годжо, чтобы потом снова терять сознание, тогда как его мозг будет продолжать и продолжать перегружаться, потому что «чрезмерная стимуляция» будет ударять в первую очередь именно по нему, а не по члену. Честно говоря, так и было. В первую очередь стимулирование души было таким хорошим и другим именно потому что оно шло не в член, а сразу по мозгам. По всем этим нервам. По его же телу. Выворачивало наизнанку, конечно, но это было так охренительно. Но если этого охренительно слишком много, то было уже хуёво. Увы. Он разочарованно вздохнул. В принципе Мегуми знал, что так и будет, но это не мешало ему надеяться до последнего на что-то непонятное; словно Годжо сможет каким-то образом за пару суток придумать выход из этой ситуации, в которой просто не было никакого выхода. Переход души планировался на двадцать шестое число; с этого же числа Мегуми уходил на зимние каникулы и будет свободен аж до десятого числа первого месяца. Время есть и его целая куча, но это не делает ситуацию проще, потому что ему всё равно нужно будет каким-то образом пережить весь этот кошмар. Да, приятно; но не менее ужасно. Скорее даже более. Оба на некоторое время замолчали, не желая признавать вслух окончание разговора. Словно жалкие попытки что-то придумать могли каким-либо образом в этом помочь. Сплошной самообман, вот что это было. Самообман, что оба пытались поддерживать, даже если это было очевидно. А может и не самообман; может это желание думать до последнего, верить, что ты можешь что-то исправить. Кто его знает. По сути сейчас это было одно и то же, ибо границы допустимого и недопустимого смешивались. Годжо был его опекуном; учителем; мужчиной на тринадцать лет старше. Мегуми был усыновлённым; учеником; только вошедшим в подростковую фазу. Их отношениях были гибкими. Они могли легко подстроиться под эту ситуацию, что и делали, однако это не меняло того факта, что оба не понимали, куда это всё сейчас движется. Легче было просто принять ситуацию и думать дальше, хоть и до весьма определённого момента. Тем не менее, говорить о том, что будет, не то же самое, как если бы этот момент происходил — опять же, они оба теперь примерно представляли, что будет и желали чего-нибудь менее… интенсивного, особенно с учётом внезапного сексуального подтекста в их отношениях. — Ладно, — сказал Годжо, вздыхая. Мегуми заметил, как два пальца правой руки сжались в том самом жесте, который обычно использовался для расширения территории. Словно мужчина хотел или оказаться в другом месте, что маловероятно. Или что-то, что Мегуми сейчас просто не мог осознать, ибо он просто не Годжо Сатору. Нет, жест не мог быть из-за страха. Кто бы что ни говорил, но Годжо Сатору может бояться только в том случае, если кто-то умирает на его руках. Фушигуро знает это. Потому что в ином случае Годжо просто принимает ситуацию такой, какая она есть (как сейчас) либо же злится и идёт исправлять эту самую ситуацию (как в Сибуе). — Думать об этом сейчас — только голову ломать. Будем разбираться с проблемами по мере их поступления. Это было похоже на бегство, услышь Мегуми такие слова от кого-то другого. От Годжо они значили «Если я сейчас не могу ничего придумать, то тогда я просто не буду об этом думать сейчас». Он закатил глаза и невольно улыбнулся. Под одеялом было тепло и — хорошо. Действительно хорошо.

***

Тело Годжо Сатору распечатывали в морге, как и было запланировано, двадцать шестого декабря. При этом присутствовал сам Годжо, директор, Оккоцу Юта, а также Сёко. Ну, и Фушигуро Мегуми, просто потому что он не мог не присутствовать, как бы странно это ни звучало. Спустя полтора месяца он даже немного привык. Освобождение должно было быть довольно простым: Оккоцу своим новым клинком разрубает Тюремное Царство, врач просматривает состояние тела, после чего Годжо переносит телепортацией это самое тело туда, где он планировал устроить перенос души. Директор просто наблюдатель в этой комнате, как и сам Мегуми. Мегуми не знает, почему он ожидал, что всё пройдёт так, как было задумано, если в этом плане присутствовал Годжо. Это Годжо Сатору, серьёзно, как план вообще мог пойти так, как должен был пойти самый обычный, максимально простой план? Дело обстояло так: клинок Тюремное Царство разрубил. Тело Годжо Сатору освободил. На этом все пункты плана, которые могли пойти правильно, были исчерпаны. — Ух! — весело воскликнул Годжо. — Ну и долго же вы! Под всеобщее охреневание, потому что иначе это назвать было никак нельзя, тело самостоятельно встало, размялось, попутно жалуясь, как же они долго его освобождали, после чего не менее весело оглядело их шокированные лица. Голубые глаза знаменитой техники Шести Глаз остановились на Мегуми. Моргнули. Раз, другой. Лицо стало менее эмоциональным, как будто оно не заметило его до этого, словно только сейчас начало анализировать происходящее. — Ну, это было неожиданно, — сказали его губы одновременно со словами, которые вышли из настоящего тела Годжо Сатору. Два голоса с одинаковыми интонациями были единственными, что нарушило тишину морга. Оккоцу Юта нервно посмотрел на клинок, словно это именно орудие было виновато в том, что что-то пошло не так. Мегуми был умнее; Мегуми был опытнее; Мегуми был Мегуми. Он просто знал, что в том, что произошло, виноват именно Годжо. Потому что — ну, кто ещё мог бы быть в этом виноватым? Так как тело было под чужим контролем, то он просто закатил глаза, чтобы потом опять уйти в глубину, предоставив именно Годжо разбираться с тем, что сейчас происходит. У него имеется вся нужная информация, так что мужчина сможет самостоятельно разобраться с тем, что именно и когда именно пошло не так, раз прямо сейчас у них есть целых два Годжо Сатору. Два. Годжо. Сатору. Причём один — ну, с телом и душой, что совершенно очевидно. С техниками, с силой. А второй — в теле Мегуми. С техниками, с силой, со знаниями и всем прочим. Здесь, на взгляд Мегуми, не было подделки. Просто не могло быть. Потому что он провёл полтора месяца с душой Годжо и если бы это был не Годжо, он бы сразу это заметил. Но он также видит и тело Годжо с душой Годжо. То, как оно двигается, как пристально смотрят его Шесть Глаз, как наклоняются волосы, как таз упирается на левую ногу, а не правую. Это точно Годжо. Как будто Фушигуро одного Годжо было мало. Их теперь двое. Ещё лучше. Он как можно более равнодушно смотрит на Тюремное Царство. Точнее, на обломки. Оттуда, к его неимоверному облегчению, не выскакивает ещё один Годжо, что является настоящей благодатью. — Я всё понял! — весело сказали его губы. Тело наклонило голову на бок и моргнуло, но пожало плечами. Мегуми было не ясно, понял ли второй — точнее, первый, ибо он, видимо, всё это время был в теле, в своём теле, — причину внезапного увеличения числа Годжо Сатору на территории Японии, но это не имело значения. Ну, точнее, имело. Но — не очень сильное. — Было бы неплохо услышать объяснение, — чуть более строго сказал директор, хмурясь. — Это точно, — кивнула единственный доктор, доставая из пачки сигарету, но после вынужденно убирая из-за ещё более строгого взгляда начальства. — Ну-ну! Мы уже говорили об этом — проклятая техника Мегуми принадлежит Мегуми. А с собой я и сам разберусь, не так ли? — Определённо! — в том же тоне согласилось тело Годжо. — Ну, мы пойдём! — Эй, стоять! Крик директора вышел довольно смазанным из-за телепортации. Мегуми привычно ушёл чуть дальше, потому что Годжо перемещался таким образом всегда с открытыми глазами и это вызывало сильное чувство тошноты. Из-за этого ему потребовалось немного времени, чтобы осознать новую, неизвестную обстановку. Годжо — в своём теле — переместился следом за ними, но потом недоумённо моргнул, оглядываясь. Повязки на голове не было, так что открытые глаза сощурились. Его брови нахмурились, прежде чем он недовольно посмотрел на Мегуми. Точнее, на тело Мегуми, где был он сам. — Где Мегуми? — тут же спросил Годжо. — Я здесь, — моргнул Фушигуро, легко вылезая на передний план и только сейчас осознавая, что учитель не мог знать, что с ним всё в порядке, учитывая тот факт, что теперь в его теле две души и только одна во время всего этого беспорядка была на виду остальных. — Со мной всё в порядке. Годжо пристально его осмотрел, но кивнул. На его губах появилась привычная улыбка, но он всё ещё недовольно косился на комнату, словно не понимал, почему они здесь. Мегуми тут же предположил, что ему знакома эта квартира. Это была комната без окон, большая и просторная, с двумя шкафами и огромной кроватью. Было здесь и пару кресел, а также три двери. В одной он видел ещё одно помещение, кажется, зал. В другой — ванную. Третья же была закрыта. Он просто порадовался, что здесь нет окон. Почему-то это успокаивало. — Почему мы здесь? — спросил Годжо, подтверждая его догадки о том, что эта комната ему знакома. Объяснять всю эту фигню Годжо Сатору ещё раз? Мегуми на это не подписывался. К счастью, ему не нужно было что-то делать. Руководство взял на себя тот Годжо, что был сейчас внутри него, выходя на передний план и деланно-легко взмахнув рукою: — Оказывается, когда Мегуми было двенадцать лет и мы случайно залезли в его живот, там осталась моя проклятая энергия, которая при освобождении мутировала и создала меня — часть тебя, но отдельно-мыслящую — поэтому сейчас ты должен залезть туда снова, чтобы достать меня и поглотить в себя. Ведь я не отдельная душа, а просто проклятая энергия. Вот только это что-то вроде простаты, так что намного проще заниматься сексом там, где нас никто не сможет увидеть. Мегуми хотел убить его. О, как же сильно он хотел его убить. Никто даже представить себе не сможет, насколько сильно это желание. — О, всё понятно, — кивнул спустя секунду Годжо, после чего зачем-то полез в шкаф. Словно это не прямо сейчас они оба так легко говорят о чём-то… о сексе! О Мегуми и о теле Мегуми! О сексе — каком вообще сексе?! Они не договаривались ни о каком сексе! «А что это ещё, если не секс?», — раздражённо понял он, неловко пытаясь спрятаться как можно дальше. Потому что если бы прямо сейчас тело Мегуми подчинялось Мегуми, то оно бы, несомненно, сильно покраснело, а так, будучи под контролем Годжо, можно было быть не участником чего-то непонятного, а каким-то случайным-невольным свидетелем. Хотя, честно говоря, Фушигуро понятия не имел, что из этого хуже: быть участником или же свидетелем. В любом случае, это всё равно оставалось его телом и это всё ещё был Годжо! Даже не один — а два Годжо! Мегуми хотелось, чтобы прямо сейчас под его телом открылся какой-нибудь портал и поглотил его в Ад. Или — немедленно! — чтобы на них напало проклятие особого уровня. Несколько проклятий особого уровня. Несколько сотен. Можно даже зомби апокалипсис. Крушение самолёта. Взрыв солнца. Буквально что угодно было бы намного предпочтительнее, чем быть здесь и — осознавать — что он будет сейчас участвовать — или быть свидетелем — того, о чём он прекрасно знал. И — что более любопытно — какого хрена другой Годжо согласился вот так просто? Менее чем за минуту, серьёзно? Ладно. Ладно. Может, это нечто нормальное во взрослом мире — спать со своими учениками-знакомыми-или кто они там. А это сам Мегуми нихрена не понимает. Фушигуро как-то раз приснился сон с Итадори. Ну, взрослый сон, знаете — как они целовались и шли к тому, что явно было чем-то большим, чем просто поцелуи. Мегуми даже не нравился Итадори в романтическом смысле. Или вообще в каком-либо смысле, кроме самой обычной, нормальной дружбы. Без, знаете, гейства. Не то чтобы Итадори был противным в этом плане — просто Мегуми не хотел бы чего-то подобного с Итадори, потому что Мегуми более чем в курсе, что он не умеет хранить тайны и если бы Фушигуро начал бы с ним отношения НЕ-дружеские, то об особенностях его тела узнала бы Кугисаки, а там и вся Академия и тогда было бы просто ужасно жить. Так что он быстро выбросил подобные мысли из своей головы и ничего такого к Итадори не испытывает. А сон — ну, он подросток и всё такое. А Итадори жил по соседству и они были единственными учениками-первогодками, за которыми три коротких раза в день приходил присматривать очень занятой учитель. Подсознание Мегуми просто в ту неделю дало странный сбой, вот и всё. Так что, может быть, у взрослых свои понятия «Друзья» и секс с друзьями-знакомыми тоже имеет какой-то свой смысл, который Мегуми просто ещё не дано понять в силу возраста. А, может, Годжо просто специально старается не показывать своего волнения, потому что он взрослый и хоть кто-то среди них двоих на самом деле должен сохранять спокойствие. Да нет. Нет. Скорее всего первое. — Ой, — раздался рядом странно-спокойно-радостный голос Годжо Сатору. — полотенце уронил. Ах. Так не он один. Ну. Хорошо. Наверное. Мегуми сглотнул, осознавая, что теперь он находится на переднем плане и самостоятельно управляет своим телом, что до сих пор неловко стояло где-то рядом с кроватью. Неловко сел, пальцем разглаживая странную складку от школьной формы на коленке. Потом посмотрел на Годжо, который неловко замер возле шкафа с вещами, явно уйдя в какие-то свои мысли, если судить по рассеянному взгляду. Мегуми бы даже назвал его растерянным, вот только ничего подобного с Годжо не произошло бы. Растерянный взгляд означал бы, что Годжо не знает, что делать. Сатору знал, что. Он просто пытался понять, как ему к этому подойти. Совершенно разные вещи. Отчасти Мегуми был благодарен за несколько минут тишины. Любому другому, незнающему человеку, они могли бы показаться напряжёнными и неловкими, но это бездействие сейчас просто помогало собраться с мыслями и осознать происходящее, уложить всё в голове, чтобы не напортачить и подойти к делу, ну, более осознанно. — Кто первым пойдёт в душ? — спросил Годжо, привлекая внимание. Мегуми поднял голову, после чего неловко пожал плечами. Ему было всё равно, кто пойдёт первым, он скорее предпочёл бы, чтобы этим человеком был именно Годжо. Ну, просто потому что мужчина до этого момента был заперт в Тюремном Царстве более месяца. Кстати об этом. — Вы хотите сделать это сегодня? — поинтересовался он, спрашивая сразу у двух людей. Ну, насколько было возможно спросить у двух. Это, скорее, было полтора или один плюс треть, если не четверть. Скорее даже меньше четверти, но прямо сейчас этот точный размер не казался ему важным. Он, в любом случае, будет иметь значение только тогда, когда они приступят к делу, из-за которого сейчас здесь. Белые брови тут же нахмурились и силой расслабились. Годжо легкомысленно отбросил вещи из шкафа обратно, устроив беспорядок, после чего сделал несколько шагов и присел рядом, заставляя покачнуться на удобном, мягком, но, как оказалось, весьма прыгучем матрасе. Вытянул вперёд свои бесконечно-длинные ноги, после чего легко посмотрел на Мегуми. Это был не мягкий взгляд, чтобы дать ему сочувствие или участие. Не что-то вроде жалости или чего-то подобного. Не взволнованный или переживающий. Это… ну, именно лёгкий взгляд, не подталкивающий или ожидающий, но с намёком, что Годжо хотел бы услышать чуть больше от него, Мегуми, чтобы понять, к чему именно был этот вопрос. — Ты долгое время был заперт, — сказал он медленно, пытаясь собраться с мыслями, чтобы выразить их в нормальные, связанные слова, которые имели бы тот же смысл, который сейчас был в его голове. — Это можно сделать завтра или через неделю. Мне всё равно, когда. — Переживаешь обо мне, Мегуми? — в этот раз действительно мягкий взгляд и чувствительная улыбка. Фушигуро пожал плечами, отводя свои глаза, но чувствуя, как медленно тело приблизилось к нему, чтобы обнять. Его уже давно не обнимали. Руки у Годжо длинные и сильные, он всегда притягивает к себе покрепче, словно хочет намертво слиться с тем, кого обнимает. От него также идёт странное чувство защищённости, просто потому что мужчина всегда готов решить все твои проблемы, так что трудно не чувствовать себя под его защитой. У Мегуми это чувство ещё сильнее, чем у кого-либо, он прекрасно это осознаёт, потому что Годжо для него учитель только во вторую очередь; в первую же — опекун, и всё это вместе создаёт странную, уникальную смесь чувств, которые отчасти раздражают, а отчасти напоминают ему смирение. Ещё они — объятия — тёплые и, ну, удобные. Когда Сатору обнимает так, как сейчас, чтобы подарить тепло и каким-то образом придать уверенности внутреннему стержню, он всегда делает это так, чтобы другому человеку было удобно отвечать на объятия. Не нужно куда-то тянуться, не нужно изгибаться. Просто протяни руки и обними его в ответ, раз уж подвернулась такая возможность. Мегуми в этот момент отчего-то думает, что сидеть в Тюремном Царстве, наверное, одиноко. Годжо — человек общительный, но также он сильный. Он может просидеть долгое время без общества других людей, даже если ему иногда хочется с кем-то пообщаться. Может он сидеть и в весьма неудобной позе. То есть, даже если он это сделает, переживёт, для Годжо это… просто. Ему не нужна поддержка, не нужно вообще ничего. Мужчина просто пережил этот момент и он для него не имеет по большому счёту никакого значения. Да, он провёл больше месяца один, будучи запертым. Но ему не нужно утешение или напоминание о том, что он не один. Годжо не дурак, не тупица — он прекрасно знает, что не одинок, и мужчина скорее разозлится на то, что кто-то захочет ему об этом сказать или дать знать. Ему, опять же, не нужны утешительные жилетки. Это как если бы он пошёл в киоск с мороженным и там не оказалось его любимого вкуса. Досадно, но, блин, это всего лишь мороженное. Также и здесь. Да, досадно, но это не то, из-за чего стоило бы расстраиваться, просто потому что быть в одиночестве для Годжо, который любит общество людей и социальную жизнь, не так уж и сложно. Он мог бы быть раненным или подвергаться пыткам всё это время. И всё равно будет грустным именно из-за мороженного, которое не смог купить. Годжо сильный. Ему было бы плевать на этот пережитый опыт. Серьёзно, это Годжо. Мегуми понимает это, насколько он может это понять. Тем не менее, его руки всё равно обнимают Годжо. Немного неловко и Мегуми даже поворачивается обнять и спрятать под своими руками побольше тела, ибо, на самом деле, он соскучился по нему. И сам прячет лицо где-то в плечо, чувствуя, как щеки чуть горят от смущения. Он обнимает Годжо не потому что тот был одинок всё это время, не потому что ему его жалко, не потому что он хотел бы проявить сочувствие и не потому что хочет мужчине напомнить, что тот не один. Нет, это было бы очень и очень глупо, да и Годжо бы тогда сразу это понял и поспешил бы разорвать объятия. Потому что такие объятия ему не нужны. Мегуми обнимает Годжо, потому что Годжо тактильный, любит обниматься и прямо сейчас хотел бы обнять Мегуми, потому что давно его не видел. Мегуми обнимает его, потому что его никто не обнимал уже очень давно и Годжо — единственный, с кем он контактирует таким странным образом — и он уже очень давно хотел бы, чтобы его обняли и почувствовал, что сейчас не против обнять этого кого-то в ответ. Они просто соскучились друг по другу. Не потому что Годжо пережил какой-то трагический опыт — потому что, ну, чёрт, для Годжо это вовсе никакой не трагический опыт, в самом деле, это Годжо Сатору, и этим всё должно быть сказано — а потому что они действительно просто хотели бы обняться. Иногда бывает просто хорошо обняться с кем-то. Почувствовать тепло тела. Сильные руки. Крепкую, но в то же время лёгкую хватку. Уловить то самое ощущение, которое возникает только тогда, когда ты кого-то обнимаешь и когда тебя обнимают. — Стал бы я переживать за тебя, — запоздало ответил Мегуми. Возможно, он волновался, когда узнал, что Годжо запечатали, но это было лишь небольшое волнение. Запечатали вовсе не значит убили, следовательно, учитель всё ещё был жив, а если жив, то выкарабкается. Годжо Сатору сильнейший. Мегуми произносит это про себя не с надеждой или верой; как факт, потому что это и есть факт. А кто не согласен — ну, Годжо с удовольствием готов провести пару битв и доказать несогласным их неправоту. И, конечно же, похвастаться своей силой. Он это тоже очень любит. — Эх, а я уже так понадеялся, — досадно, но всё ещё игриво вздохнул учитель, впрочем, без особого запала. Он сдвинулся, садясь ближе и обнимая Мегуми одной рукой поперёк груди, а второй со спины за талию. Это казалось чем-то интимным, но при этом, ну, это были руки Годжо и Фушигуро привык смирятся с тем, что делает Годжо. Фушигуро опустил руки вниз, чувствуя, как белые волосы щекочут шею, потому что лоб опустили на его плечо. Это мужчина так прикрыл глаза, всё ещё крепко его обнимая, но уже ни на что не смотря. Возможно, после Тюремного Царства нужно время, чтобы снова подстроиться под то, как Шесть Глаз видят мир. Всё же мир такой большой, а с Шестью Глазами он буквально необъятный. — Хм, — хмыкнули его же губы. — Я никогда раньше не думал о том, как это, оказывается, странно. — Что странно? — с интересом спросил Годжо. — Когда тебя обнимает взрослый мужчина. Это странно. Мегуми, не разрешай никому делать что-то подобное. — Но это ты меня обнимаешь, — как можно более сухо сообщил он очевидное. — Я — это я, — согласно рассмеялись сбоку, на секунду обняв ещё крепче. — Но всё равно не разрешай взрослым дядям себя обнимать. — Не вижу здесь взрослых, — ещё более сухо сказал Мегуми. — Ме-егу-уми-и! — заныл Годжо, растягивая имя. Фушигуро промолчал, ничего на это не ответив. Он чувствовал, как сильные руки всё ещё его обнимают, а тонкие наглые пальцы словно не могут уместиться на месте, тем самым изучая мышцы подростка. Будь на его месте кто другой, уже непременно возмутился бы на такое лапанье, всё же, их разница в возрасте и статусе делало такое невинное действие весьма неприличным, несмотря ни на что. Мегуми, однако, привык. У Мегуми ведь только один человек, который таким образом его обнимает. И Мегуми действительно прямо сейчас не хочет вырываться из этих рук, даже если в другой день он точно бы это сделал. Но это Годжо Сатору, а Мегуми был к нему привыкший. И если и было что-то в мире бесполезным, так это отрицание своих желаний. Поэтому он и не вырывался. Поэтому они сидели, обнимаясь. И в груди из-за этого было такое странное, мягкое и приятное чувство удовлетворения и умиротворения. Словно всё именно так, как и должно быть. Впрочем, именно так и должно быть. — Боже, как же завидно, — вздохнули его же губы. — Мне, между прочим, остаётся только смотреть на вас двоих, а это довольно несправедливо. Я, может, тоже хочу крепких мужских объятий! Ну, почти. Вселенной всё же хватает и одного Годжо.

***

— Мегуми! — тянет Годжо, драматически вздыхая. — Отстань, — Мегуми пихает чужое плечо, которое так и хочет навалиться на него сверху. Впрочем, пихает он не то чтобы слишком сильно, потому что, ну, ему не то чтобы так сильно хочется сейчас личного пространства. — А Мегуми стесняется! — смеются его губы, словно Годжо до этого не знал о том, как шумно бьётся его сердце. А он точно не мог не знать, его глаза сообщают об этом мозгу напрямую. — Он просто цундере! — соглашается первый Годжо. — Да-да, цундере! — кивает его же голова. — Заткнитесь оба! — раздражается Фушигуро, после чего опять пихается, чтобы наконец-то сесть нормально перед телевизором. — Ну, Мегуми! — ноют теперь сразу оба. Мегуми не знает, какого чёрта он вообще скучал по Годжо. Ему вполне хватало и того, что был в его теле, но теперь, когда их уже не один, а целых двое? Он и один полная катастрофа, а теперь вообще ни от кого из них не спрячешься даже на секунду, потому что они вообще не замолкают ни на миг, то и дело вместе над ним подшучивая. — Ему просто нужно подрочить, — говорит второй Годжо. — Ах! — громко и «удивлённо» ахает первый, руками, словно бы в смущении, прикрывая свой рот. — Что же ты сразу мне не сказал, Мегуми, дорогой! Ну всё. Ему пиздец. Мегуми буквально рычит, поворачиваясь к Годжо и изо всех сил стремясь схватить этого взрослого за шею, чтобы задушить, потому что это самый его чистый и первый порыв. Губы у него кричат чужим голосом «Спасайся! Мегуми очень-очень зол!», а чужое большое тело громко смеётся, легко перехватывая его руки и не давая зайти слишком далеко. Мегуми елозит, забираясь сверху, давит своим небольшим весом и наклоняется. Сатору смеётся и держит его не так уж и сильно, так что Мегуми легко дотягивается руками до плеч минимум, всё ещё смущенный и явно красный с головы до ног, потому что, блин, ну зачем об этом надо было говорить вслух-то?! Годжо, однако, плевать, он развлекается за его счёт очень уж активно и не воспринимает даже минимальной угрозой, забавляясь от их возни пуще прежнего. Справедливости ради, у Мегуми вообще никогда не было шансов его задушить, даже если очень, очень-очень хочется вот прямо сейчас. Фушигуро всё равно не стал бы его действительно именно душить. Ну, наверное. Может быть. 50/50. — Не, — задыхается Годжо, глубоко дыша. Задыхается, увы, от смеха, а не от рук Фушигуро. — Мегуми, если тебе действительно нужно, то почему бы… — Мне не нужно! — кричит он так громко, что, наверное, услышали все соседи. Он чувствует, как краснеет лицо. Одно дело говорить с Годжо тогда, когда он в теле Мегуми и Мегуми может притвориться, что говорит сам с собой вслух. Но говорить о чём-то подобном с Годжо, когда они прямо сейчас один на другом и между лицами сантиметров тридцать? Когда даже спасительной повязки прямо сейчас нет на этой голове и бесконечность Годжо смотрит прямо на него? Пусть он немедленно заткнётся! Мегуми вполне хватило того разговора в тринадцать и с тех самых тринадцать он надеялся, что они больше никогда не будут говорить о чём-то подобном! Ему дали столько объяснений, рекомендаций и «дружеских» советов, а также настолько явно выразили готовность купить… всякого! Что Мегуми просто не хочет когда-либо в жизни вспоминать те три дня смущения! — То-очно? — протягивает Сатору, наклоняя голову в сторону. — Ты же знаешь, что это нормально, верно? Тебе шестнадцать. Я в твоём возрасте… — Я уже это знаю! — обречённо перебивает он, стискивая зубы. — Я просто не хочу, спасибо. Можем мы наконец закрыть эту тему? — Ты не хочешь, — говорят его губы. — А вот я бы очень даже хотел. Полтора месяца без дрочки — сущий кошмар, серьёзно. — Боже, заткнись, — молится Мегуми, видя прямо перед собой очень издевательскую ухмылку. Кажется, она прямо сейчас до ушей достанет, так сильно этот хрен ухмыляется. Фушигуро отводит взгляд в сторону, только сейчас неловко понимая, что во время попытки убийства залез на чужое тело и теперь сидит на нём; а слезть слишком неловко, да и вообще двигаться неловко. Видимо, их сегодняшний просмотр фильма — как занятие по математике. Никогда не знаешь, чем подобное может закончиться. Поправка: чем подобное может закончиться, если он, Мегуми, делает это с Годжо. Придя к логичному выводу, что во всём виноват Годжо (словно кто-то другой мог бы быть виноватым, серьёзно!), ему наконец-то хватает смелости встретиться с мужчиной взглядом. — Что? — шипит он, видя на себе всё такой же весёлый, но теперь немного заинтригованный взгляд. — Я бы на его месте тоже захотел бы подрочить, — шепотом говорит Годжо. Мегуми молча хватает подушку рядом. Если уж не руками, то подручными средствами он этого человека точно задушит.

***

— То есть он действительно не дрочил полтора месяца? — шепотом спрашивает Годжо, пристально смотря на тело Мегуми. Мегуми, который так невинно заснул на диване в его гостинной, его квартире — где, очевидно, он жил последние полтора месяца, согласно всем тем следам чужого присутствия, которые Сатору теперь видит особенно чётко, учитывая разницу в видении собственной квартиры до и после заключения и освобождения из Тюремного Царства. Мегуми, губы которого отвечают голосом самого Годжо и, пусть глаза и закрыты, но ошибиться в личности говорящего нет и шанса. — Видимо, опыт с ножнами его действительно ошеломил, — чужие губы ласково и немного нахально изгибаются. Сатору чувствует, как его собственные губы тоже немного нахально улыбаются, когда он невольно пытается представить себе подобную сцену в голове. Фушигуро сидит на кровати, его рука глубоко погружена в собственный живот. Лицо потное, красное, напряжённое, когда он сильнее давит на себя рукой, проталкивая ту внутрь. В комнате раздаётся измученный стон, выражение лица на мгновение кажется мучительным, потому что мальчик устал, прежде чем приходит запоздалое удовольствие. Между ног лежит член. Меньше, чем у самого Сатору, потому что Мегуми всего шестнадцать, но достаточно хорошего размера, чтобы выглядеть пухлым, красным и измученным во время сего действия. Он возбуждён, но не прикасается к себе; рука медленно толкается в живот, наконец-то хватая ножны. Удовольствие заставляет тело выгнуться дугой. Оно перемешивается с болью, становясь чем-то размытым и непонятным, когда из члена выплёскивается сперма, делая беспорядок между ног ещё больше, чем он уже был. Глаза плотно закрыты, зубы стиснуты, когда он кончает. Дыхание тяжёлое, горячее. Глубокое, чтобы попытаться восстановить работу уставших лёгких. А после, пару минут спустя, приходит ошеломлённое понимание, что нужно продолжать. И это понимание отражается в открытом лице; глаза затуманиваются от переполняющего желания, возбуждения, боли и страдания. Брови и веки опускаются вниз, будто бы пытаются спрятать смущающие, стыдливые слёзы. Рука двигает ножны. Член дёргается, но пока не в силах возбудиться в полной мере, ведь совсем недавно Мегуми пришёл, так к себе и не притронувшись. Бёдра заикаются, он рвано дышит. Лицо окрашено мукой и стыдом, когда возбуждение вновь накатывает по всему подростковому телу — вынужденное, нежеланное, такое болезненное и в то же время приятное, потому что оно продолжает посылать импульсы по всему телу. Из члена Мегуми буквально течёт, когда ножны приближаются к краю и предоставляется возможность их вытащить. Это даже не оргазм, а просто мелкий поток спермы, пошлое и невероятно возбуждающее зрелище. С каждым сантиметром ножен, что вызволяются наружу, сперма течёт, и течёт она рывками; дрожащие бёдра спазмируются, а потом всё тело становится бескостным. Ножны достали наружу. А из члена между ног медленно вытекают остатки. Сатору максимально тихо сглатывает и немного ёрзает на кровати, стремясь лечь поудобнее, потому что в собственных штанах тесно. У него, к слову, тоже не было какой-то дрочки в Тюремном Царстве — не то чтобы он боялся, что его начнут освобождать в столь важный момент. Просто не хотелось оставлять подобных следов собственного пребывания в подобном месте. Да и местная аудитория тоже не очень способствует возбуждающему настрою. Представленное зрелище возбудило его сильнее, чем он ожидал. Впрочем, логика вполне ясна — дело не в том, что это какая-то фикция, затащить кого-либо в постель, сколько желание сбросить недавний адреналин, который продолжает нервно бродить по его телу. Годжо в теле Мегуми это ёрзанье слышит, он уверен. Да и сам Сатору не пытался слишком тщательно пытаться скрыть потяжелевшее дыхание. Опять же, то, что только что появилось в его голове, очень даже логичное представление после всех тех объяснений, что дала ему мутировавшая проклятая энергия. — О, кто-то чего-то хочет, — дразнит его собственная частичка. — А если точнее, то кого-то. Сатору неприязненно мерит ту взглядом. Это выходит из рук вон плохо, потому что всё, что ему разрешено видеть — всего лишь чужой рот на самом обычном, спящем лице Мегуми, который даже не догадывается о том, что сейчас происходит. Ну, он может догадываться. Мегуми слишком умный мальчик, чтобы не думать о том, что он не поговорит в какой-то момент наедине с самим собой. Вполне возможно, что Фушигуро об этом догадался и именно поэтому подсознательно уснул именно на диване в гостиной, а не в своей комнате. Подсознательно. Сознательно он явно такой вариант рассмотреть ещё не успел, потому что его мысли наверняка текут в другом направлении. — А ты, я смотрю, прямо жаждешь возможности начать, — несколько неприязненно говорит Сатору, сохраняя непроницаемое лицо, даже зная, что сейчас под веками находятся только глаза самого Мегуми и, следовательно, мутировавшая часть проклятой энергии не может знать, какое у него лицо. К мутации он относится с большой осторожностью, однако Сатору признаёт сам себе, что он не ждёт какой-то большой подлянки. Скорее это всё пропитано ревностью и желанием обладать чем-то единолично, нежелание делить собственное место, собственную жизнь с кем-то другим. Пусть это и часть его проклятой энергии. Довольно маленькая, жалкая её часть, потому что она не составляет даже десятой — нет, сотой — части. Мелкая неудача, которая затаилась и приобрела собственное сознание только тогда, когда её ткнули в момент отчаяния. Сатору даже не подозревал, насколько он возненавидит собственное неумение настолько идеально контролировать собственную проклятую энергию, что представляет собой действительно впечатляющие запасы и, собственно, сам контроль, когда однажды это просто… случилось с ним. И теперь он ненавидит свой недостаточно идеальный контроль, потому что если случилась одна ситуация с проклятой энергией, это ни в коем случае не даёт гарантии, что подобное не повторится вновь. Чужие губы в ответ только ухмыляются. Мутация точно в курсе, почему у него не самое лучшее настроение. По большей части именно из-за того, что мутация и является причиной его настроения. — В любом случае, это… что-то новое, — говорит ему энергия несколько задумчиво, тем самым привлекая внимание. — Я считаю, что привлечение чего-то нового в отношения с Мегуми может сказаться на нём более положительно, чем ты думаешь. «Что-то новое» — какой интересный способ обозначить «секс». Впервые о сексе с Мегуми Сатору подумал, когда самому Мегуми было всего двенадцать лет. Это случилось именно из-за того самого случая во время занятия с математикой и было не столько размышлением на будущее или же размышление возможного варианта событий, сколько «в моей голове слишком много мыслей, каждая из которых рожает примерно в сто раз больше мыслей и теперь они сами обдумывают себя, уже без моего непосредственного участия». Факт остаётся фактом: впервые он подумал о сексуальных отношениях с Мегуми тогда, когда мальчику было только двенадцать. Опять же, даже если самому Мегуми было двенадцать, Сатору не педофил и каждая подобная мысль имела подтекст «когда он станет постарше». Будучи самим собой, Сатору легко отбросил подобные мысли, осознавая, что в будущем он либо придёт к ним снова, либо уже не придёт. Всё. Как оказалось, это первый вариант. Дело было… наверное, в том, что больше всего Сатору общается именно с Мегуми. Когда проводишь в компании какого-то человека достаточно времени, то рано или поздно ты будешь планировать собственное будущее, учитывая присутствие этого человека. Независимо от своего желания. А составляя планы на будущее, довольно просто позволить собственным мыслям пойти чуть дальше, пытаясь представить, какую именно роль будет играть Мегуми, когда вырастет. Просто — понятно, что когда Мегуми вырастет, Годжо продолжит с ним общение. Но какое? Напарники на миссиях? Бывший опекун? Бывший учитель? Коллеги по работе? Начальник и подчинённый? Может, в будущем Мегуми тоже станет учителем, а сам Сатору в какой-то момент займёт пост директора; или они будут встречаться исключительно на миссиях особого ранга, после которых пообедают, да разойдутся до следующей случайной встречи. Было ясно, что Сатору и Мегуми останутся друг у друга — просто никогда точно не было ясно, в какой именно роли они останутся в жизни друг друга. Какие роли будут следующими. А то, что случилось в двенадцать лет, ну, это просто раньше времени открыло путь к другим вариантам. Любовник? Секс по дружбе? Полноценные романтические отношения? Просто сексуальные эксперименты? Сброс подросткового напряжения? Годжо не глуп — он просто принял мысль, что нечто подобное может быть в их отношениях. Мегуми, возможно, о подобном не думал, но если бы он когда-нибудь и подумал о подобном, то они оба легко бы смогли подстроиться. Опять же. Все эти мысли имели обязательный подтекст «когда он станет старше». Кто же знал, что этот момент настанет раньше запланированного. В любом случае, Сатору легко допустил мысль, что у него с Мегуми могут быть более интимные отношения и это было… нормально. Подросток вырастет в кого-то привлекательного, к тому же у него будут деньги, сила, связи и всё то, чем его успел обеспечить как сам Годжо, так и сам Фушигуро Мегуми. Это могло случиться, а могло и не случиться. Просто Сатору всегда думал, что если подобное и случится, то Мегуми будет старше, чтобы лучше осознавать свои собственные возможности и варианты. Мол, у него есть выбор не только с Сатору, но и со всем остальным миром, даже если Годжо Сатору в этом мире является самым лучшим выбором. — Положительнее? — спрашивает он. — Странное слово. Он видит, как язык Мегуми задумчиво облизывает губы. Они слегка покрасневшие, влажные. Хорошо привлекают внимание. — В прошлом мы с тобой рассчитывали вариант, при котором ты и Мегуми можете вступить в более интимные отношения, — говорит мутация. — В настоящем наступил момент, при котором вы не можете избежать вступления в них. Так почему бы тебе не устроить будущее, где ты предоставишь ему выбор и покажешь, что и сам был бы не против подобного? Единственное, что нас обоих останавливает — это сексуальная часть отношений, однако с теми знаниями, что сейчас есть между мной и Мегуми, я могу сказать, что секс будет более полезным для подростка, чем его отсутствие. Сатору обдумывает сказанное. На пару минут между ними наступает тишина. В принципе, он думает, что они с этой мутацией на одной волне. Из-за того, что Сатору более наделён властью, чем Мегуми (что и было одной из причин, по которой он рассматривал возможность подобных отношений только тогда, когда Мегуми станет старше — потому что иногда власть приходит не с силой, а с возрастом и опытом), это создаёт неравный баланс. Баланс, при котором вмешивать секс было бы не совсем удачно с точки зрения дальнейших, здоровых и счастливых отношений, потому что это самое давление власти чаще всего возникает именно при сексе и осознать подобное влияние иногда выходит далеко не сразу. С другой стороны, если эта самая мутация — которой Сатору неохотно доверяет, потому что между ними двумя Фушигуро Мегуми является тем, кого они не будут вовлекать в собственные разборки положения хозяина и проклятой энергии — говорит, будто бы Мегуми было бы лучше вступить в отношения с Годжо, учитывая сексуальную составляющую в подобных отношениях… то есть, если говорить простыми — подростку будет лучше вступить в отношения с сексом, чем без секса. Сатору пытается смотреть на это с аналитической точки зрения: подросток с индивидуальной, буквально уникальной физиологией, от которой вроде бы хорошо, но каждый раз как-то херово. И человек, который может проконтролировать ситуацию, помочь с ней разобраться. И с которым он может вступить в отношения. Сексуальные. Человек по имени Годжо Сатору. Доверяет ему Мегуми или не доверяет — вопрос не совсем важный. Сатору знает, что Мегуми знает, что он не станет ему вредить, будь то физически или психологически (ну, во время спаррингов и миссий Мегуми получает травмы; а ещё он всегда находится в одном шаге от убийства при каждом их разговоре, который занимает более трёх минут времени — но, вы не понимаете, это другое!), так что, по плану, Мегуми знает, что Сатору не станет делать подобное с ним во время секса. Ну, да. Чисто технически для Мегуми будет лучше иметь секс с Сатору, чем не иметь его и там, опять же, неважно, встречаются ли они друг с другом или же нет. Потому что если у Мегуми будут нормальные сексуальные отношения… сексуальный опыт? В общем, таким образом у Мегуми появится то, что позволит ему упереться и лучше встать на ноги. Уверенность. Вот что появится у Мегуми; вот что сможет ему дать Сатору, если они оба начнут заниматься сексом и в спокойной обстановке поймут пределы особенной физиологии Мегуми, которые сейчас его смущают и приносят ненужные проблемы. Не то чтобы он не сможет получить эту уверенность, став старше, но ведь эти два года у него не будет уверенности. Ведь уже сейчас Мегуми ходит с этим вопросом и просто оттягивает неизбежное, потому что либо не хочет экспериментировать в одиночку, либо потому что ему нужен кто-то, кому он сможет рассказать и кто согласится попробовать. Не то чтобы Фушигуро эта особенность мешала жить, но они оба предпочитают взять и закрыть вопросы, чтобы не тратить время. И Мегуми будет постоянно об этом думать, пока не решит вопрос раз и навсегда. А решить это можно только с помощью секса. Потому что, как на эту ситуацию не посмотри, но это интимные органы — как соски или член, или простата. Так зачем медлить? Мутация права. На данный момент может показаться, что Мегуми лучше подождать, пока он вырастет, но какой смысл ждать? Что-то изменится за два года, пока подросток просто… ждёт? Чего он будет ждать? Какого-то партнёра, с которым вступит в отношения? Ну, появится такой человек, и что с того? Ему ведь тоже нужно об этом рассказать. И всё равно придётся экспериментировать. Никто не умеет хорошо дрочить с первого раза. Нужно научиться держать член, правильно сжимать в нужных местах, правильно тереть, не забывать о смазке. Вся эта хрень приходит только тогда, когда начинаешь её делать. В любом случае, решать Мегуми. Если он захочет попробовать, то Сатору не против — в конце-концов, ему тоже слегка интересно и Мегуми является самым близким ему человеком, с которым он провёл больше времени, чем с кем-либо ещё за всю свою жизнь. А возраст? Ну, ему шестнадцать. И именно возраст — опыт, что приходит с возрастом, если быть точнее — останавливает Сатору от окончательного решения. Положительно-отрицательного. Потому что именно возраст, именно опыт даёт понять нормальную составляющую отношений. — Чего медлить? — спрашивает шепотом мутация, игнорируя очевидное. — Если он согласится, то всё будет нормально. Годжо меряет дрянь взглядом. Разве не ясно? С Мегуми хочется всё сделать правильно. Если однажды этот подросток вырастёт, обернётся назад и подумает что-то вроде «с Сатору интересно, но ведь я никогда не пробовал встречаться с кем-то другим; спать с кем-то другим», то уже будет совершенно неважно, захочет он на самом деле попробовать сделать это с кем-то другим. Важно будет то, что он подумает — что в его голове будет эта неуверенность. Неуверенность, упущенная возможность, отсутствие этой части доверия к самому Сатору. Потому что, опять же, у Фушигуро Мегуми может быть кто угодно, а Сатору не хочет быть тем, кого выбрали из-за удобства. Он хочет, чтобы Мегуми выбрал его, потому что он выбрал его, а не потому что Сатору прямо сейчас оказался удобным (и единственным) вариантом и в будущем к нему привыкнут настолько, что просто не захотят попробовать построить отношения с кем-то другим. То, что с Годжо Сатору будет хорошо, вовсе не означает, что его будут любить так, как полюбит он, если они решат построить более глубокие, интимные отношения именно сейчас. — Закрой этот милый рот, чтобы не портить его своим присутствием, — говорит он, игнорируя предыдущие слова. Рот на мгновение кривится, показывая неудовольствие, прежде чем мутация уходит куда-то вглубь живота. Сатору хорошо это видит, наблюдая, как оно сжимается в маленький шар, прежде чем отойти ещё дальше и начать угасать до тех пор, пока всё не уходит вглубь окончательно. Мегуми во сне хмурит брови и переворачивается на другой бок, из-за чего сползает одеяло. «Цундере», — ласково думает Сатору, закатывая глаза, прежде чем укрыть его посильнее. В квартире тепло, но так будет ещё теплее. У подростка сильно топорщатся волосы во сне. Пусть он повернулся лицом в другую сторону, Шесть Глаз позволяют видеть его почти также, как если бы он всё ещё был повёрнут к самому Годжо. Сатору с интерсом прослеживает мальчишечьи брови, теперь уже поджатые в недовольстве губы, а также примятую кожу на лице, которая осталась после того, как он лежал на ней несколько часов. Это мило. Сатору убирает несколько прядей с лица, прежде чем уйти в собственную комнату.