Между Марикьярой и Дриксен

Шнеетали встречали их в аэропорту — и Ротгер с Фельсенбургом пропустили Олафа вперед, к плачущей то ли от волнения, то ли от счастья Анне и взволнованному Адольфу. Анна ахнула, увидев новые шрамы на виске, повисла на шее, обнимая. Ротгер отвернулся в сторону, чтобы не подглядывать. Он знал, что друзья будут звать Олафа к себе. Знал, что Олаф может согласиться. Фельсенбург был прав, семь лет разлуки, тюрьма, где его чуть не убили из-за него, известная всем, от начальства до заключенных, статья… Пальцы привычно легли на запястье, проходя по годичным кольцам. Нога ныла, но трость он оставил дома — залитый свинец не прошел бы сквозь сканер. Да и, если уж не врать себе, не хотелось портить первое впечатление. Ротгер пожал плечами и привалился спиной к ближайшей колонне, давая ноге отдохнуть. По крайне мере, у Шнееталей Олаф будет в безопасности. Он жив, Ротгер убедился собственными глазами. Интересно, что подумают те сплетницы напротив, и комитетские курицы. Фельсенбург толкнул его в плечо, прерывая размышления. Ротгер поднял голову — Олаф слушал Шнееталей, но озирался в поисках чего-то. Чего? — Он вас потерял, — объяснил Фельсенбург, — вы отошли влево. Ротгер поблагодарил и подошел поздороваться. Адольф был недоволен и поджимал губы. Анна улыбалась сквозь слезы. Олаф… Олаф развернулся так, чтобы стоять лицом ко всем троим, и Ротгер выругал себя, что опять встал не с той стороны. — Звони, — мрачно сказал Шнееталь, — не чужой. Пойдемте к машине. — У меня рейс в Эйнрехт, — Фельсенбург протянул руку Олафу, — но я всегда на связи. — Спасибо, — Олаф еще раз осмотрел бывшего напарника и неожиданно светло ухмыльнулся и покачал головой. Руперт смутился, и сразу бросилось в глаза, что ему нет и тридцати, несмотря на всю серьезность. Это разрядило обстановку, и к автомобилю они шли уже с шутками — оказывается, Бермессер в качестве начальника успел отличиться какими-то мелкими указами и крохоборством вроде выдачи канцелярских скрепок по счету. Когда Шнееталь остановил машину у новой квартиры Ротгера, Олаф удивленно поднял бровь. Ротгер достал из багажника одолженный Шнееталем чемодан с Олафовыми вещами, открыл дверь и шутливо поклонился: — Прошу! Анна помахала напоследок рукой из окна, и Шнееталь увез ее. Олаф медленно вошел внутрь, огляделся, разворачиваясь всем телом. Прошел на кухню, удивленно подняв глаза на святого Адриана. — Мы с ним подружились, но можешь забрать его к себе в комнату, — Ротгер встал справа, и оперся на столешницу. — К себе? — переспросил Олаф. — Пойдем, я покажу тебе квартиру, — Ротгеру не хотелось поднимать тему спален. Он отлично помнил, что в тюрьме не было возможности остаться одному даже в душе. Разве что в карцере. Ему, с его общительностью, это не казалось таким уж испытанием, а потом была изоляция больницы, которая была много худшим испытанием. Олафу наверняка нужна возможность побыть одному, закрыть дверь ото всех. Олаф увидел спальню, так похожую на его собственную, и замер в дверях. Потом прошел внутрь, коснулся комода, тумбочки. — Вейзель, адвокат, который меня вытащил, сказал, что необходимо, чтобы были раздельные спальни. Чтобы избежать подозрений. Ванная — последняя дверь по коридору. Олаф кивнул. Кабинет заставил Олафа нахмуриться. Ротгер пообещал себе навести порядок в бумагах… Или хотя бы сложить их аккуратными стопками. Спальня Ротгера, почти такая же, как в старой квартире, только больше и с выходом во вторую ванную, вызвала улыбку. — Осваивайся, раскладывай вещи, мойся, а я займусь ужином, — Ротгер удрал на кухню, чтобы не спрашивать, где Олаф хочет спать. На людях они не могли позволить себе ни объятий, ни поцелуя, ни даже касания — а сейчас, наедине, момент был упущен. Олаф выбрал жить с ним, а не с друзьями, этого довольно. Готовя рагу по их давнему рецепту, Ротгер еще уменьшил количество специй по сравнению с дриксенской адаптацией. Ничего, теперь у него есть все время в мире, чтобы попробовать с Олафом и разные виды перца, и другие пряности. Когда Олаф, переодетый в старую любимую футболку, на которую стекали капли с волос, и в джинсы показался в кухне, ужин был готов. Ротгер кивнул на стол и достал из морозилки можжевеловку, поставил две стопки. — Ты изменил кэналлийскому? — Олаф смотрел, как он разливает напиток. — Только для особых случаев, — рассмеялся Ротгер, — с возвращением. Еда и алкоголь разморили Олафа мгновенно. Ротгер с нежностью посмотрел, как тот пытается удержать глаза раскрытыми, и кивнул в сторону спален. — Иди спать, я все уберу и приду. Насвистывая свою любимую пиратскую песенку, он привел кухню в порядок, осторожно зашел в спальню, чтобы не разбудить Олафа шумом, и замер. Его спальня была пуста. Утром неловкость сохранялась. Ротгер взял неделю отпуска, и гадал, с чего начать. Со знакомства с общиной? С рыбалки? Нужно докупить каких-то вещей? Он только собрался предложить эти варианты, как в дверь постучали. — Дор Вальдес, дор Вальдес! — Инес ворвалась в квартиру ураганом, увидела Олафа и замерла на секунду. — Робокар Поли вернулся! Олаф удивленно посмотрел на нее, и Инес смутилась. — Простите. — Олаф, это Инес Риччи, Инес — это Олаф Кальдмеер. Так что случилось? — Очень приятно, — поздоровалась Инес на дриксенском, подпрыгнула, и убежала обратно. Ротгер рассмеялся. Ладно, если его помощь нужна, ему скажут. — Не забыл марикьяре? — спросил он Олафа. — Не забыл, но возможности упражняться не было, — медленно ответил Олаф с еще более чудовищным акцентом, чем раньше. — Кто это? — Соседка, младшая дочка Густаво с первого этажа. Чувствую, скоро и остальные придут знакомиться — секреты в общине разлетаются быстро. Но в первые пару дней их почти не беспокоили. Разве что звонками и письмами, с которыми Ротгер разбирался ночью, когда Олаф уходил спать. Они съездили на рыбалку, разделали и заморозили рыбу, погуляли по центральному парку Метхенберг, прошлись по ратушной площади под рассказ о горе-художниках. Олаф был молчалив, и Ротгеру приходилось шутить за двоих. Он все ждал, что Олаф начнет рассказывать о себе — что с ним было, или о своих планах, но тот лишь сидел, уткнувшись в экран своего старенького телефона. — Что я делаю не так? — спросил Ротгер у Адриана на третий день, — ему же плохо. Святой смотрел со своей полки, и проходящая по его груди трещина от разлома напоминала, что все они не те, что раньше. — С кем ты говоришь? — Олаф застыл на границе кухонной зоны. — С Адрианом, — признался Ротгер, и тут же добавил, — если ты запишешь меня в сумасшедшие, я не буду возмущаться. Но он с Марикьяры, и мы подружились. Олаф покачал головой и ушел обратно в гостиную. Чувствуя себя полным идиотом, Ротгер снял статуэтку, прокрался в спальню Олафа и поставил ее на тумбочку у кровати. Наутро, когда он предложил поехать снова на море, Олаф отказался. — Ротгер, у тебя же полно дел. Ремонт, строительство, эскадра… — Подождут! Я взял отпуск, и мир не рухнул, — отшутился Ротгер. — Еще пару дней все прекрасно переживут без меня. Стройка не уплывет, лодки не обрушатся, рыба не сломается. — Я не хочу тебе мешать, — Олаф покосился на кабинет, где куча документов на столе снова разрослась. — Ты мне не мешаешь. В чем дело, Олаф? — Ротгер встал так, чтобы Олафу было удобно смотреть. — Зачем я тебе? — Олаф провел рукой по волосам, и у Ротгера защемило сердце от этого родного жеста, — старая развалина… — Олаф! — Взявшись за плечи — они показались более худыми, чем были — он впился глазами в погасшие серые глаза напротив, — ты нужен мне любой. Всегда. Везде. Олаф вздрогнул от прикосновения, но не ответил на него. Не ответил, но и не попытался отодвинуться, стряхнуть руки, и Ротгер продолжил: — Что бы с тобой ни было, где бы ты ни был, что бы ты ни решил, ты мне нужен. Здесь, у Шнееталей, в Эзелхарде, если тебе надо повидать семью — ты мне нужен. Как угодно. Каким угодно. Олаф молчал, и Ротгер убрал руки, чтобы не давить. Стоило остаться дома, и потянулись люди. Мариза и Пилар забежали познакомиться, и Ротгер напрягся — но Пилар смотрела с любопытством, а Мариза на шрамы, с профессиональным интересом. Ротгер уже успел рассказать о Хохвенде и плане по его поимке, обернувшимся несчастьем. Олаф извинился перед девушками за своего бывшего сослуживца, а потом больше слушал разговоры о жизни общины и работе. Видя, как Олаф уходит к себе или в гостиную, чтобы не мешать телефонным разговорам или общению с приходящими, Ротгер решил вернуться к делам вне дома, и проверить, не поможет ли это Олафу. — Что это? — спросил Олаф про трость. — Сам говоришь, что я похож на ураган. Мне нужна третья нога для устойчивости конструкции, — отшутился Ротгер. Олаф задумчиво потер новый шрам на виске, и Ротгер кивнул. Но, оставшись дома один, Олаф по-прежнему замыкался в себе, и хоть охотно слушал рассказы Ротгера, редко что-то говорил сам. Спал Олаф у себя, и Ротгер перестал надеяться, что это изменится. У подобного выбора могло быть несколько причин, о части из них он и думать не мог без бессильного желания кого-то убить. Ротгер помнил, от чего его спасло вмешательство Олафа. Допускал, что осужденному мужеложцу пришлось многое вытерпеть за семь лет. Просто был рад тому, что сейчас он рядом и в безопасности, и не собирался усложнять жизнь своей навязчивостью. Хорошо, что их спальни разделял кабинет — сны с возвращением Олафа снились совершенно бесстыдные и яркие. Еще через неделю Ротгер понял, что не только не знает, как помочь любимому человеку, но и не может больше смотреть на то, как тот погружается в депрессию все глубже. Он позвонил настоятелю церкви Святого Ольгерда и договорился о встрече. Олаф согласился помочь с ремонтом не задумываясь — и Ротгер понял, что у него есть запасной план, если основной не сработает. Куда они едут, Олаф не спросил — молча помог загрузить в багажник банки с краской и доски. И только увидев знакомую ограду, тяжело вздохнул. Ротгер тут же нагрузил его досками, повесив себе на плечо сумку с красками и взяв в левую руку чемоданчик с инструментами. В правой была трость, и уйти, оставив его без помощи, Олаф не смог бы. А потом настоятель вышел навстречу, и Ротгер поздоровался и ушел за церковь — проверять окна пристройки. Он помнил, что какие-то из наличников начинали подгнивать, и стоило бы заделать щели или заменить их целиком, пока вода не проникла за обшивку. Да и настоятель не заслуживал того, чтобы выставлять его лжецом — пусть он и согласился с хитростью Ротгера. Подслушивать разговор он не собирался, но когда сквозь соседнее открытое окно кабинета настоятеля до него донеслись голоса, не смог заставить себя уйти. — Сын мой, позволь вере облегчить твою ношу. Создатель милостив. — Я не заслуживаю прощения и утешения, святой отец. Простите, мне не следовало появляться в стенах церкви. — Так ли велик твой грех? Не берешь ли ты на себя право судить? — легкий укор и тепло в голосе настоятеля давали Ротгеру надежду, что он достучится, поймет причину. — Я отринул заветы церкви и вступил в порочную связь с другим мужчиной, и я все еще не раскаиваюсь, — хрипло признался Олаф, и Ротгер сейчас и сам не смог бы произнести ни звука. Он не заметил, как опустился на колени в траву и уткнулся лбом в стену, пытаясь проглотить комок в горле и ловя слова. — Любовь священна, если она чиста. Только ли это отягощает твою душу? — Нет, святой отец. Я… я убил. В гневе. Я служил закону всю свою жизнь, но когда в тюрьме напали на Вальдеса, я потерял контроль над собой. Его избили несколькими днями раньше, он упал, и я испугался, что он убит или будет убит — и я убивал из страха, из гнева, из мести, из отчаяния, из ненависти. Трое умерли, многие покалечены… Я не заслуживаю прощения. — Разве назначенное тебе наказание было легким? — настоятель подошел ближе к окну. — Нет, святой отец. — Я был на первом суде и видел, что ты признал вину и не пытался избежать справедливого наказания. Полагаю, что и далее ты не изменил себе. — Меня не было на втором суде, святой отец, из-за травмы головы. И за три смерти мне добавили всего два года. Я не должен быть на свободе. — Если Вальдеса хотели убить, то был ли ты сам в безопасности? — Нет, святой отец. — Создатель разрешает самозащиту, а те, кто сражается за своих друзей, освобождены от наказания за смертоубийство. — Я не чувствую, что искупил вину, святой отец. Что три жизни можно искупить. — в голосе Олафа звучала боль, и Ротгер понял, почему тот словно запер себя в его доме. Нужно было встать и отойти, перестать подслушивать. Ротгер зашарил по траве в поисках трости. — Было ли то нападение единственным? — продолжал настоятель. — Нет, — ответил Олаф, и Ротгер задохнулся от того, что его не было рядом. Что он не мог вмешаться и если не уберечь — то хотя бы встать спиной к спине. — Но ты не убивал больше? Не терял контроль? — Нет, святой отец. — Семь лет тебя испытывали на прочность, и ты семь лет учился держать себя в руках. Думаешь ли ты, что опасен для жизни окружающих, как бешеный зверь, что рвет клыками любого, кто ему попадется? — Нет, святой отец, — даже сейчас в голосе Олафа было смирение, и а не возмущение. Ротгер возмущался за двоих. Сравнить Олафа с бешеным зверем? Олафа?! — Нельзя искупить смерть смертью. У тебя одна жизнь и одна смерть, не три. Но никакая смерть не способна ничего исправить. Только жизнь. Что ты делаешь со своей жизнью, сын мой? — Пока ничего, святой отец. Кому нужна моя жизнь, кроме Вальдеса — и даже его я не хочу подвергать опасности. Пусть в прошлый раз в мужеложестве обвинили только меня, у него сейчас и друзья, и община, и бизнес, и рыболовство… Я не прощу себе, если его жизнь будет сломана из-за меня во второй раз. — Ты можешь решать только за себя, сын мой. Не забывай об этом, и не лишай выбора тех, кто тебе дорог. И кому ты дорог. Любая жизнь заканчивается смертью. Но не всем Создатель дарит возможность наполнить свою жизнь любовью, нежностью, надеждой. Niemand hat größere Liebe denn die, daß er sein Leben läßt für seine Freunde. Иди с миром, сын мой, я отпускаю твои грехи. И не забывай приходить в церковь. Когда Олаф нашел его спустя час, Ротгер так и стоял со стамеской у самого первого наличника. — Прости, я вас слышал, — сказал он, даже не пытаясь скрыть собственное волнение. Олаф пожал плечами. — Не жалеешь? — Что не остался с тобой в тюрьме? Не то слово, — горло перехватило. Глядя на замершие в который раз инструменты, Ротгер сдался и убрал их обратно в чемоданчик. Сегодня он ничего не починит. — Поедем домой? После ужина, за которым оба молчали, Ротгер остановил Олафа, собравшегося уходить к себе. — Не нужно меня защищать. Вейзель, адвокат, сказал, что если вести себя прилично на людях и иметь две спальни, выглядящие жилыми, то не будет оснований для обвинительного заключения. Олаф, я люблю тебя и приму любым. Я свой выбор сделал давно. Я тебя не тороплю, просто, — он замялся, не зная, как продолжить. Олаф улыбнулся. — Я тоже тебя очень люблю, Ротгер. Дай мне еще немного времени? Мне нужно все обдумать. — Вальдес, кошки тебя задери! — вломившийся во время завтрака Лоренцо потряс в воздухе принесенными документами, — ты почему отдал новую сеть дриксу? Ты забыл, что на “Марикьяре” старье, купленное по дешевке? В те дыры акула проскользнет! Раздался грохот упавшего стула. Ротгер развернулся — Олаф стоял, побледнев так, словно увидел призрака, и вцепился в столешницу руками. Лоренцо тоже развернулся на звук и замер. Смутился, почесал затылок. — Мужик, не помню, как тебя, — начал он на корявом дриксенском, — ты прости. Я думал, Вальдес общину ради тебя предал и, ну, погорячился. Хорошо, что ты меня вырубил, пока я ничего не натворил. — Олаф, это Лоренцо Эспо, шкипер “Марикьяры”. Лоренцо, это Олаф Кальдмеер, и если у тебя остались какие-то вопросы… — Да понял я, не грози, — вернулся на марикьяре Лоренцо, помялся и ушел, бросив на прощание, — новую сеть не забудь, кошкин сын! — Олаф, что с тобой? — Ротгер осторожно отцепил руки от стола и разминал побелевшие от напряжения пальцы. — Я думал, что убил его. Что он один из трех, — Олаф с силой провел руками по волосам, растрепывая их, — я помню, как он упал от моего удара, с таким громким хрустом. — Ты ему нос сломал, — успокаивающе сказал Ротгер и обнял Олафа, — но разницы никто не заметил, он и раньше не был красавчиком. Олаф все еще дрожал в его объятиях, и Ротгер продолжил болтать. — Давно хотел спросить, где ты так драться научился? Неужели в полиции? — Нет, — смущенно ответил Олаф, — в школе. Ротгер присвистнул. — А у нас были скучные упражнения — бег, плаванье… Девочек тоже учат? Нужно ли мне ожидать побитых Инес кавалеров? — Да нет, — Олаф тихо рассмеялся и перестал дрожать. — Я жил в рабочем районе, и мы часто ходили драться улица на улицу. Защищали территорию, не поверишь. Били тех, кто зашел к нам — ну и если мы заходили к ним… — Отчего же не поверю? Когда Марикьяра еще была гнездом пиратов, то так и было — кто под рукой одного морского шада, ходили против другого… — Ротгер, — Олаф перехватил его за подбородок и развернул к себе, — замолчи. Ротгер застонал в поцелуй и позволил Олафу вести. Очередной стук в дверь заставил их оторваться друг от друга. Ротгер недовольно оглянулся на звук, и Олаф с усмешкой подтолкнул его в спину, спросив: — Можно воспользоваться твоим компьютером? — Да, конечно, — Ротгер надеялся, что посетитель пришел ненадолго, и что можно будет запереть дверь и вернуться к Олафу. Но вопрос оказался не то что бы срочным, но откладывать не стоило, а потом ему позвонили с жалобой на качество проведенного Фелипе ремонта, и он погрузился в детали. Когда Олаф помахал ему рукой и ушел по каким-то своим делам, Ротгер мог только помахать в ответ и порадоваться, что разговор с настоятелем действительно помог. Хотелось бы знать, куда он ушел — но голос в трубке не давал прерваться. Готовя ужин, Ротгер волновался так, что у него впервые за годы подгорела еда, хотя он вроде бы делал все, как обычно. Почувствовав запах горелого, он в первую очередь выключил огонь и залил сковородку водой — датчики дыма вопили так, что на звук сбежались бы все соседи. Печально посмотрев на испорченное блюдо, он заглянул в холодильник, попытался сообразить, что можно приготовить быстро, и желательно безопасно. Писк холодильника напомнил ему, что он пялится в содержимое полок уже пять минут — и все еще не понимает, что именно стоит на этих полках. “Ты сошел с ума”, — прошептал он сам себе, чувствуя, что ему ужасно не хватает успокаивающего присутствия святого Адриана. Олаф его поцеловал. Сам. И если бы не дела, то, возможно, этот поцелуй перешел бы во что-то большее. “Не дави”, — напомнил он себе, что поцелуями все может и ограничиться, пока Олаф не будет готов идти дальше. Тогда, семь с половиной лет назад, он долго соблазнял своего эсператиста, проходя от поцелуев к объятиям, от объятий — к невинным ласкам. И даже распробовав секс, Олаф еще долго прятался под одеялом и выключал свет. Совершенно не страдающий от избытка терпения, Ротгер почему-то умилялся этой невинности, и готов был растягивать удовольствие от соблазнения. Шум воды напомнил ему, что он забыл закрыть кран. Из-за забившегося стока раковина наполнялась водой. Матерясь, Ротгер выключил воду, выгреб все в мусорное ведро, снова залил сковородку — отмокать, закрыл кран. Открыл, вымыл руки, закрыл. Проверил, что холодильник закрыт. Проверил плиту — не хватало еще получить отравление газом. Достал из ящика меню доставки и заказал ужин. — Что случилось? — Олаф вошел в кухню, принюхиваясь. — Сегодня у нас доставка, прости. — Завтра тогда моя очередь готовить, — Олаф смущенно пожал плечами, — но я, как ты понимаешь, давно не практиковался. — Я тебя уверяю, после уроков кулинарии для Фелипе и Бласко я ценю любую не пересоленную и не подгоревшую еду, — рассмеялся Ротгер, — Им удавалось довести отличное мясо до состояния подошвы. А Иниго каждый раз готовил рассыпчатую кашу с маслом и жареным луком. Вкусно, дешево, но несколько однообразно. — Полагаю, не пересолить макароны у меня получится, — с излишней серьезностью подтвердил Олаф. — Я обещаю не придираться, — Ротгер подмигнул и достал две бутылки пива. — От фильмов ты тоже отвык, а у меня есть несколько новых, которые тебе должны понравиться. Выпитое на голодный желудок пиво успокоило, и Ротгер показывал фильм, сидел рядом с Олафом, ел что-то вкусное, и был абсолютно счастлив. Когда фильм кончился, Олаф снова его поцеловал — и Ротгер растекся по дивану, упиваясь нежностью. Следующую неделю Олаф уходил сразу после завтрака и возвращался в середине дня. Ключи Ротгер дал ему в первый же день возвращения, и не счел возможным спрашивать. Сначала Олаф был в приподнятом настроении, и возвращался пусть усталый, но довольный. Постепенно в походке исчезла упругость, а в выражении появилась обреченная упертость. — Тебя подвезти? — Ротгер надеялся узнать, куда именно. — Нет, спасибо, — Олаф улыбнулся, но до глаз улыбка не дошла. — На автобусе вполне удобно. Ротгер вздохнул, быстро поцеловал Олафа и сбежал, насколько позволяла нога. Проезжая мимо остановки автобуса, он видел идущего Олафа — и порадовался энергичной походке. В выходные он все-таки уговорил его поехать на рыбалку — только потому, что Ротгер признался, что дома его не оставят в покое с делами. Погода радовала, рыба ловилась, и, потроша выловленного тунца, Ротгер закатал рукава. — Что это? — Олаф перехватил запястье, и рассматривал шрамы, повернувшись здоровым глазом. Ротгер смутился. — Да глупость, — признался он. — Напился как-то со святым Адрианом… — Семь раз? — Олаф смотрел с укоризной, но не выпускал запястье, проводя пальцами по годичным кольцам. — Всем нужны традиции, — как можно зануднее процитировал Ротгер Эльзу Крейнц, — они что-то укрепляют и чему-то способствуют. — Не говори, что благоразумию, не поверю, — рассмеялся Олаф, а потом сдвинул вверх свой левый рукав. На его запястье тоже был шрам — толще и грубее даже самого первого кольца. — От чего? — настала очередь Ротгера прощупывать шрам, такой неуместный на бледной коже. — Наручники в больнице, — Олаф поморщился, — на правой была лангета и капельница, а гипс на левой открывал запястье. Судороги… — У тебя была закрытая черепно-мозговая травма, — от ярости Ротгер шипел, — и обе руки в гипсе. Они приковали наручниками беспомощного человека? Зачем? — Тише, — Олаф обнял его, не боясь испачкаться в чешуе. — Все хорошо. Просто смешно, что у нас почти одинаковые шрамы. — Обхохочешься, — Ротгер вжался в Олафа, вдыхая родной запах и напоминая себе, что они оба живы и вместе. Вечером он прокрался в спальню Олафа, и заменил его подушку на свою. Спал Олаф все еще у себя, хотя последний фильм они практически не смотрели. — Тсс, — шепнул он Адриану, так и стоящему на тумбочке. — Ротгер? — утром Олаф пришел к нему в комнату, держа в руках подушку, — ты ничего не хочешь объяснить? — Так и знал, что Адриану нельзя доверять. Стоило тебе вернуться, и он переметнулся к эсператисту. Предатель! — Ротгер потянулся, зарылся напоследок лицом в подушку, и протянул ее владельцу. — Нет, если тебе важно, — растерялся Олаф, — оставь конечно. — Тебе моя подушка не мешает спать? Возьми запасную, — Ротгер потянулся к Олафовой половине. — Нет, — Олаф помедлил, а потом аккуратно сел на край кровати. Ротгер замер. — Я снова тебя мучаю? — Олаф глубоко вздохнул, и потянулся снять футболку. — Не вздумай! — Ротгер рывком сел, прижимая его руки. — Если и когда ты захочешь большего, я здесь. Меня полностью устраивает все. Любой формат — поцелуи на диване, сверху, снизу, сбоку, кверх ногами. Но заставлять себя не вздумай. Как там было — “тебя никто не лишит выбора”. — А сам? — Олаф встряхнулся, освободил руки и запустил их в черные кудри. — Кто говорил, что никогда не окажется снизу по доброй воле? — А, — смутился Ротгер, — ты мне часто снился и сумел переубедить. — Но почему? — Олаф недоверчиво посмотрел ему в глаза, развернув к себе. — Потому что ты никогда не обманешь мое доверие. *** Поездки в рабочие дни продолжались, пока однажды Олаф не встал совсем рано, часов в пять утра. Разбуженный шумом, Ротгер выполз из спальни на кухню, и замер. Олаф был одет в брюки со стрелками, голубую выглаженную рубашку и нарядные туфли. Ротгер оценивающе осмотрел его, и ободряюще присвистнул. — Я могу задержаться сегодня допоздна, — предупредил Олаф, — может, и телефон будет не в доступе. — Удачи? — откликнулся Ротгер, начиная готовить себе шадди. — Спасибо! — Олаф еще раз причесался перед зеркалом, закрывая волосами шрамы на виске, взглянул на часы и поспешил на остановку. Видимо, хотел успеть на первый автобус. Шадди подействовал, но Ротгер и без этого бы не заснул. “Работа!” — догадался он. Ну конечно же, Олаф искал работу. Не мог же он вернуться в полицию. Да и сбережения не бесконечные. И уж точно не захотел бы бездельничать. — Эномбрэдастрапе, — пожелал Ротгер, и погрузился в бумаги. В одном Лоренцо был прав — новую сеть и впрямь пора было покупать. Олаф вернулся уже часа через три, и по напряженному замкнутому лицу Ротгер понял, что день был неудачный. Дождавшись, когда он переоденется в домашние джинсы, Ротгер прошел на кухню, поставил воду кипятиться, и спросил: — Шадди, ягодный сбор или можжевеловку? Олаф тяжело опустился за стол. — Ягодный сбор, — он с тоской посмотрел на часы, а потом покосился на морозилку. — Сейчас заварю, — Ротгер поставил кружки на стол и положил руку ему на плечо, — мне жаль, что не получилось. Найдется другая работа? Олаф прошипел грубое ругательство. — В полицию меня не возьмут, да я и не пройду медосмотр, — Олаф взлохматил волосы. — Полицейские обычно идут в частную охрану, но не с тюремным сроком. И потом, зрение нужно даже в магазинах, высматривать воров. Только одна контора согласилась взять полуслепого… — Согласилась? — заинтересовался Ротгер. — Я прошел собеседование. Но когда меня стали оформлять, потребовалось вписать адрес. — И? Ты же знаешь наш новый адрес. Что их не устроило? — То, что он в марикьярском квартале. — Олаф снова выругался. — Оказалось, склад несколько раз грабили, кто-то из диаспоры. Владелец увидел, где я живу, заявил, что не намерен нанимать крыс охранять зерно, и отказался даже и слышать о гарантиях. — Мне так жаль, — Ротгер вздохнул. Сейчас община пристраивала к делу большую часть тех, кто не работал в городе, и число правонарушений снизилось. Но в том, что соотечественники заслужили свою репутацию, было много правды. Достаточно вспомнить Густаво… — Не хочешь подать жалобу на дискриминацию? — И напомнить всем, по какой именно статье я отсидел, и с кем я живу? — Олаф сжал руку на кружке, пока еще пустой, приподнял ее, как если бы хотел швырнуть ее в стену, замер, и медленно поставил обратно на стол. Ротгеру показалось, что он слышит молитву. “Семь лет испытывали на прочность… Семь лет держал себя в руках…” — Возьми и разбей! — он всунул кружку в руки, показал на пол — старая плитка из натурального камня была неровной, что делало мытье полов непростой задачей, но прочностью не уступала камню. — Бей хоть всю посуду. Ты свободен, и никто не наложит наказание, не посадит в карцер, не увеличит срок за плохое поведение. Ты свободен. — Свободен… — медленно повторил Олаф, повертел кружку, встал и заварил ягодный сбор. — Все равно не могу. Ты прав, дискриминация обидна, но не заслуживает моей драматической реакции. Спасибо. — Если ты считаешь это драматичной реакцией, тебя нельзя пускать в порт. Кстати! — Ротгер осторожно отпил горячий напиток, — Ты никогда не мечтал стать адмиралом или пиратом? — Что ты еще придумал? — Олаф смотрел с подозрением. — Только не говори, что у вас что-то незаконно. — Вижу, пирата из тебя не выйдет, — притворно расстроился Ротгер, — а жаль. Вся моя эскадра в твоем распоряжении — ты бы знал, сколько раз я проклял все эти бесконечные разрешения, комиссии и сертификаты! Увы, двое из моих капитанов дриксы, и такие же зануды. Половина моей головной боли из-за того, что они все время требуют какие-то бумаги. Может, тебя все-таки можно уговорить? — Ротгер дернул себя за мочку уха и подмигнул. — Конечно, я буду рад помочь, — пожал плечами несостоявшийся пират, — но во главе марикьярской флотилии должен стоять марикьяре. Первая просьба помочь состоялась через пару недель, и была совершенно искренней. — В порту нашли труп, — сообщил Ротгер после завтрака, чтобы не портить аппетит. Выглядит, как смерть от наркотиков. Ты не мог бы поехать и присмотреть, чтобы все было по правилам? — Наркотиков? Сакотта? — Олаф вздрогнул, и тут же приобрел то сфокусированное на задаче выражение, которое запомнилось по подготовке к облаве. — Надеюсь, что нет, — Ротгер скривился, — Шнееталь вроде говорил, что с поимкой Салины они перекрыли канал. — А Алва? Его же не поймали? — забеспокоился Олаф. — Алва генерал, а три капитана — Альмейда и Салины — сидят в тюрьме. Впрочем, Альмейду должны выпустить в этом году, если ему не добавили срок за попытку убийства и драки… Из всех лейтенантов на свободе остался только Берто, но у него самого не хватило бы ни людей, ни власти выстроить новую цепочку. Надеюсь. Я вообще его давно не видел в общине. Аларкону еще год сидеть, но он тоже всего лишь лейтенант. Как и Бреве. — Ты не говорил, что настолько знаком с контрабандистами, — удивленно заметил Олаф. — Я и не был, — усмехнулся Ротгер, — но должен был разобраться, кого нанимаю на лодки. — А Лоренцо? — Он дал слово совету общины, и, насколько я его знаю, сдержит его. Но умерший — марикьяре. Ты сможешь присмотреть, чтобы дело расследовали, а не повесили на общину? — Хорошо, — согласился Олаф. — Уж Шнееталю точно будет интересно, сакотта это или что-то еще. — Спасибо, — Ротгер прикидывал, не замешаны ли его рыболовы, но склонен был им верить. Взгляд со стороны был необходим. Олаф пропадал пару дней — то в порту, то где-то еще, и наконец вернулся усталый и напряженный. — Наркотики? — утверждающе спросил Ротгер. — Да, но не сакотта. Наша дриксенская химия. Впрочем, это был марикьяре и портовый рабочий. — Олаф вздохнул, — Сам понимаешь, что это значит. — Да. Что нас опять начнут подозревать во всех мелких и крупных кражах. — Наверное, общину можно предупредить? — Нужно, Олаф. Спасибо. На общем собрании, проводившемся на центральной улице, Олаф стоял в тени подъезда за Ротгером и прислушивался. Объявление о смерти и ее причинах, напоминание, что совет против не только сакотты, но и любых наркотиков, предупреждение, что за марикьяре следят не только полиция, но и ближайшие соседи. Как Олаф заметил, что что-то не так, Ротгер не знал. Привычка оценивать лица и поведение, навык, развитый в полиции и отточенный в тюрьме? Олаф обратил внимание на встревоженные взгляды, которыми обменивалась группа подростков лет по десять-двенадцать. Он подошел к Ротгеру и шепнул, куда глядеть — но подростки почувствовали внимание, и начали убегать. Дрикс дернулся — и тут же остановился. Ротгер был согласен, что преследовать детей не стоило, но вот выяснить, в чем они замешаны, придется. Одного из четырех он точно знал как одноклассника Инес. В дом их пустила бабушка, говорившая настолько невнятно, что Олаф беспомощно посмотрел на Ротгера и пожал плечами. — Ваш внук, — начал тот громко и разборчиво, — убежал сегодня со собрания общины, когда речь зашла о мелких преступлениях. — Что он натворил? — старушка приставила ладонь к уху. — Пока не знаем, — еще громче ответил Ротгер. — Можно посмотреть его комнату? — старушка вздрогнула то ли от громкости, то ли от дриксенского акцента, но провела их в спальню. Нормальный (с точки зрения Ротгера) беспорядок заставил Олафа поморщиться. На столе не было ничего особого — так, книжки, тетрадки, игрушки, засохшая еда и какой-то мусор. В углу стояла плетеная корзина с грязным бельем. Они уже собрались уходить, когда из-под кровати раздался слабый писк. Старушка его не слышала, а вот Ротгер легко опустился на колени и заглянул вниз. — Вот же идиоты! — он вытянул белого пушистого щенка, подхватил под пузо и передал Олафу, а сам взял трость и поднялся. — Он же совсем мелкий, только глаза открылись? — удивился Олаф. — Нужно напоить его водой и вернуть к кормящей суке. — А убежали с собрания четверо… Хочешь поспорить, что дома у остальных? — Не хочу, — Олаф улыбнулся ошарашенной бабушке, прошел на кухню, смочил водой пальцы и дал их облизать пушистому комку шерсти, тут же попытавшемуся к ним присосаться. Ротгер смотрел на сурового полицейского, возящегося с собачьим младенцем, и влюблялся все сильнее. Поиск в газетах не дал ничего, а вот в социальных сетях была полная паника — из шести щенков в помете украли четверых. Хозяйку суки волновало в первую очередь здоровье похищенных — двухнедельные щенята не выжили бы без материнского молока без помощи ветеринаров, а не финансовые потери. Следующим номером Ротгер набрал Густаво, потом всех родителей по очереди… К тому моменту, как они освободили двух щенят, спрятанных в шкафах, и последнего — из гаража, Ротгер готов был самолично надрать шею всем четверым похитителям, заметившим беременную суку на площадке и проследившими за ее владельцами. Олаф оценил настрой, и предложил взять на себя не менее неприятное задание — вернуть щенков. Ротгер согласился. Пусть лучше с дриксами поговорит дрикс и бывший полицейский. Олаф вернулся домой на Ротгеровой машине, с корзинкой, вместо щенят наполненной каким-то домашним пирогом и бутылкой вина — белого и сладкого. Ротгер все еще предпочитал красное сухое, но согласился попробовать белое, на которое Олаф смотрел с ностальгией. — За победу, дорогой пират! За возвращение награбленного добра возмущенным обывателям! — произнес тост Ротгер. — От пиратского адмирала слышу, — пробурчал Олаф, с наслаждением запивая еду сладким вином. Впрочем, он и шадди пил с сахаром и молоком, — ты своих матросов накажи. — Да объяснил им все уже. Недоумки — даже не задумались, что щенков с трех месяцев раздают. А по шее им от родителей прилетит будь здоров — это мы с тобой их в полицию не потащили, а хозяева могли. *** Звонок Шнееталя раздался в тот день, когда Ротгер снова работал из дома, а Олаф мрачно просматривал вакансии на бирже труда. Выйдя в кухню, чтобы не мешать, Олаф прикрыл дверь. Совершенно напрасно, с точки зрения Ротгера — сейчас его съедало любопытство. Наконец он вернулся, и Ротгер скорчил умильную рожу — пропадаю мол, поделись! Олаф оценил и рассмеялся. — У погибшего нет связи с поставщиками. Похоже, простой потребитель, не рассчитавший свои силы — или привыкший к сакотте и поэтому взявший двойную дозу. Третий вариант грустнее — по словам Адольфа, долю рынка Алвы заняли местные производители, и раньше не отличавшиеся отработанной технологией. Разный процент примесей, разный состав… Смертность, упавшая в год после облавы, три года назад перегнала старые значения, и продолжает расти. Бермессер очень переживает, но ничего не может сделать. — То есть облаву на общину провели зря!? — возмутился Ротгер, — если стало только хуже? — Не зря, — серьезно ответил Олаф, — просто остальных поставщиков тоже надо найти и посадить. — Ну и нашли бы, — подколол Ротгер, — или без вас с Руппи они никуда? — Адольфа не обижай, — покачал головой Олаф, — что они могут с Зеппом без финансирования, обысков с собаками, облав? И раньше мы знали, где искать. А с химией у них ячеечная структура, если кого и поймаешь, то всю цепочку он не знает… — Адольфа не обижу, они с Анной мне очень сильно помогли. Устроили так, что последние два месяца я провел не в тюрьме, а у них под домашним арестом. И детей учат дриксенскому, с комитетом верных жен. — Анна вроде была не в восторге от этих куриц? — удивился Олаф. — Да мне они тоже не слишком понравились, — усмехнулся Ротгер. — Знаешь, как они шушукались? Про Анну и про меня. Утверждали, что она могла бы найти себе кого-нибудь получше. Не калеку. — Бедные, — вздохнул Олаф, — ты, разумеется, сдержался и ничего не сказал? — Ну не то чтобы совсем, — смутился Ротгер. — Они смотрели на меня, как на дерьмо, ну я и подыграл немного… — Нахамил. Жене крупнейшего промышленника Метхенберг. — Олаф демонстративно прикрыл лицо руками, и подмигнул. — Иди сюда, бессовестный марикьяре. Ротгер пошел. С радостью. Еще через пару недель Олаф слегка расслабился, и тут же предложил взять на себя часть расходов в дополнение к домашним делам. Готовить у него получалось все лучше и лучше, хотя почти полная потеря зрения в одном глазу заставляла его ошибаться чаще, чем раньше. — Ну что ты, — возмутился Ротгер, — вот когда найдешь работу… — Работа это работа, — Олаф вздохнул, — но хоть пособие дали. Пока я соблюдаю правила, подаюсь минимум на пять вакансий в неделю, не отнимут. — Дриксам хорошо… Наши почти голодать начали, когда работу найти не могли. Ну и грабить… — Почему дриксам? Всем, с гражданством или с видом на жительство, — удивился Олаф. — И прочие пособия тоже — и пенсии, и помощь с детским садом, и лекарства, и в университет плата как у коренного населения. Сколько лет вы уже здесь живете? Ты в Метхенберг десять лет, насколько я помню. — Да не может быть, — Ротгер старался припомнить, — я точно помню, что мужики пробовали, и послали их сразу. — А у них правильно был статус и документы оформлены, или с обычной марикьярской небрежностью? — А я тебе на что жалуюсь? Всю душу с этими бумагами вынули. Ладно, с рыболовством я хоть как-то разобрался, а вот на пособия и пенсии меня точно не хватит. Да община в общем справляется, только некоторые упрямые дураки отказываются от помощи. Олаф поднял бровь, не сомневаясь, что речь о нем — ведь Вальдес уже не раз предлагал записать его в систему, и платить со своей доли меньше десятины. — У старого Педро не осталось живых родственников, и он отказывается от поддержки. Вот-вот ноги протянет. Ну и я ему мальчишка, в силу возраста, он меня не слушает, — поспешил объяснить Ротгер, не желая ссоры. Плечи Олафа расслабились. — Хорошо, попробую. — Только Педро по-дриксенски совсем не говорит. А на марикьярском в основном ругается… Не обижайся на старика. — После службы в полиции и тюрьмы меня твой Педро не испугает. Не говоря уже о том, что я над ним тоже буду все время издеваться. — Олаф? — Не забывай про мой акцент. — Вы друг друга убьете, — обреченно согласился Ротгер, — или станете лучшими друзьями. Разумеется, документы не были в порядке. Олаф ругался, заполнял бесконечные формы, ходил по инстанциям в качестве переводчика — и пару раз их чуть не выгнали, так как в силу глухоты Педро и сам говорил громко, и требовал отвечать с такой же мощью. А голос у старика, служившего когда-то на корабле, был создан перекрикивать шторма не напрягаясь. Матерясь, Олаф включил в список получение бесплатного слухового аппарата. Простейшую бесплатную версию редко брали, поскольку она была громоздкая и неудобная — но если это спасет уши общины и его собственные… Заработать глухоту в пару к слепоте не хотелось. Через три месяца Олаф вернулся домой, выпил стопку можжевеловки, и решительно сказал Ротгеру, что дальше пусть они сами разбираются и с Педро, и с социальными службами, совершенно не горящими предоставлять положенные услуги. — Представляешь, ему трижды — трижды! подсовывали на подпись заявление об отказе. Если бы я не читал каждую букву под ехидные комментарии… А что он говорил про несчастных женщин… Не учи его дриксенскому, иначе он уедет в камеру прямым ходом. — Совсем достал? — сочувственно спросил Ротгер, — ну в общем, поэтому мы и не оформляли пенсию. Сам видишь, как это тяжело — тебе, дриксу и полицейскому. Не переживай, у общины сейчас хватает средств. — Бывшему полицейскому. Ты собираешься это так и оставить? — закономерно возмутился Олаф, — Им обязаны предоставить пособия, пенсии и льготы. Обязаны! — Только если согласишься занять должность, ээээ, социальной поддержки. Работы тебе хватит. — Ладно. Ты же знаешь, что я согласен тебе помогать, пока не найду нормальную работу. И не предлагай мне денег, мне платят положенное пособие. Ротгер лишь улыбнулся — так, чтобы Олаф этого не видел. Несмотря на раздражение, возмущение и усталость, занятость важным и полезным делом окончательно вывела его из депрессии. Работу он продолжал искать, но уже спокойно и без надрыва. За эти месяцы он был лишь на двух интервью, но оба не показались ему подходящими вакансиями, и он не расстроился из-за отказов. К годовщине дня независимости Олаф уже казался неотделимой частью общины. После Педро к нему валом повалили и старики, и безработные, и женщины, услышавшие про льготы на семьи и детей. Ротгер перевел десяток плакатов и статей на марикьяре, так как писал Олаф с ошибками, путая значки над гласными и окончания падежей, распечатал сотню копий каждого плаката и отдал “соцподдержке”. Так тот познакомился с половиной общины, не меньше. И когда на празднике первый раз заиграла дриксенская музыка, и Пилар, смущаясь, позвала Олафа танцевать, Ротгер лишь довольно улыбнулся и кивнул на круг, сказав, что теперь его очередь любоваться. Вернувшись к нему, Олаф удивленно отметил, что Пилар прекрасно танцует — и отлично говорит на дриксен. — Неудивительно, ведь ее и Маризу учила Анна Шнееталь. А вот Инес учила Эльза Крейнц первые четыре года. И только потом она перешла в класс Анны, но скорее ради любовных романов. Язык она уже знала к тому моменту. Знал бы ты, как они все хихикали, когда разбирали Дидериха… — Удивительно, — задумался Олаф. — Хотя… Общине нужен свой детский сад. — Зачем? С дошколятами есть кому сидеть, — не согласился Ротгер. — А этот кто-то с ними говорит на дриксен? Учит правилам и основам, или они приходят в школу и сразу начинают отставать, так как не понимают половину из услышанного и прочитанного? — Зануда! Я поговорю с советом, — Ротгер вздохнул. *** Шнеетали в гости придти согласились неохотно, полагая квартиру гнездом разврата, не иначе. По крайней мере меню было известно — любимые блюда Анны, которые они с Олафом готовили постоянно. А так они убрались (Олаф для начала подмел потолок, и Ротгер порадовался, что Бласко красит на совесть, а современные потолочные краски не осыпаются на голову, как побелка). После ужина они перешли в гостиную. Адольф и Олаф говорили о работе, Анна все оглядывалась. — Вам действительно хорошо вместе, — призналась она, — он вернулся такой измученный, поседевший… Мы и не надеялись увидеть его таким, как раньше. Спасибо вам, Вальдес. — Зовите меня по имени — Ротгер, — тепло улыбнулся он. — Я очень вам обязан — и за себя, и за всех детей, и за Олафа. Что вы не стали настаивать, чтобы он жил у вас. — Мы пытались, — рассмеялась Анна, — но он у вас… тебя такой упрямый. — Мне он уже достался таким, я не виноват! — отшутился смущенный Ротгер. — Я виню святого Адриана. — О, вы не выбросили ту старую разбитую статуэтку? Может, нужна новая? — Ни в коем случае. Мы подружились, а марикьяре не бросают друзей. — И где вы ее держите? — Анна еще раз осмотрелась. — Я держал ее вон на той кухонной полке. А Олаф держит ее на прикроватной тумбочке. Анна открыла рот, что-то спросить, и смутилась. Ротгер догадался о причинах. — Олаф, пойди проведи гостям тур по дому. Им любопытно. — Не стоит, это же неудобно, — Анна смутилась окончательно, а Адольф заволновался. Тем не менее, стоило Олафу встать, она проследовала за ним след в след. Адольф тяжело поднялся — напророченное семь с лишним лет назад пузико выросло и окрепло. Сам Ротгер остался в гостиной — он и так знал, что спальня Олафа не выглядит нежилой, потому что тот проводил там ночь или две в неделю — если не мог заснуть и читал, если просыпался от кошмара, или просто был в плохом настроении. А спальня самого Ротгера после того, как он убрал свои вещи в шкаф выглядела даже более идеальной — застеленная Олафом без единой складочки кровать напоминала то ли о казарме, то ли о тюрьме, то ли об отеле. Вернулись они задумчивые — а Олаф жаловался на привычку Ротгера сидеть на столах и подоконниках, от чего документы расползались по всему дому. Анна укоризненно покачала головой, и Ротгер пожал плечами — дрикса из него сделать не удалось и святому Адриану. — И ведь мы уже знаем, где искать! — продолжил Адольф с того места, где они с Олафом остановились. — И я, и Зепп, и новенький, ты его не застал… А Бермессер уперся и ни в какую. — Но почему, если все так плохо? — переживал Олаф. — Потому что нам кажется, что поставки идут через фабрики Крейнца, — Адольф вздохнул. — Ты догадываешься, что будет, если облава ничего не найдет? — Да, это вам не сковородки с рыбой у женщин отнимать, — усмехнулся Ротгер. Все дриксы синхронно поморщились. — Он едва успел отмазаться от Фридриха, когда вы с Фельсенбургом его так душевно подставили перед выборами, — продолжил Адольф. — И теперь вообще не хочет рисковать. Ловим мелочевку — студентов, в клубах… — Гей клубах, я надеюсь? — рассмеялся Ротгер. — Олаф! — возмутился инспектор, — какие бы чувства вас не связывали… — Да был я в том клубе, фильтры менял. Олаф со мной работой не делится, это я ему ною. И ругаюсь на кошкину бюрократию — ни шага без документа. — Ну и вот, Бермессер хочет, чтобы мы разрабатывали всяких начальников складов и перевозок. “Чтобы исключить их, а еще лучше найти канал поставки, несомненно не связанный с господином Крейнцем”. — Заслать никого не получится? Наняться на работу, или из агентства… — Олаф задумался. — Да нет, мы все засвечены… Если бы Крейнц был чист, можно было бы его попросить. А так… Когда Шнеетали ушли домой, сытые и довольные, Ротгер обратил внимание на специфическую задумчивость Олафа. Разумеется, он захочет помочь своим друзьям. Ротгер может и сам предложил бы — но его дела не позволяли длительного отпуска, да и черная шевелюра вызвала бы подозрения у всех в первую очередь. Еще через неделю, перед выходными, Олаф попросил его оторваться от дел минут на десять, если нет ничего срочного. — Ну что ты, — Ротгер развернулся, чтобы сесть на стул верхом, лицом к Олафу. — Ты ведь знаком с Эльзой Крейнц? — Разумеется. У нее уроки с младшеклассниками, дважды в неделю. — Как ты думаешь, она согласится помочь? Если ты попросишь за своего друга? — Устроить тебя на фабрику? — чего-то такого Ротгер и ожидал. — У них есть сторожа. На ночного я наверное со своим зрением не сгожусь, но сидеть днем в будке, пропускать машины и выпускать наверное смогу. — А как ты объяснишь, почему тебе нужна помощь? — Сошлюсь на свою историю поиска работы — и как единственная контора, которой я подошел, отказалась от найма, узнав о моем адресе. — Олаф, я помогу в любом случае, но насколько это опасно? — Да мне бы Адольфу с Зеппом помочь. Может, увижу что-то подозрительное. Или кого-то. Рисковать зря не стану. — Хорошо, спрошу. И удачи. Подойдя к доре Крейнц после урока, Ротгер спросил, не знает ли она других дриксов, которые не склонны дискриминировать марикьяре при приеме на работу. — Кого из детей обидели? — строгим учительским голосом спросила она. Ротгер поспешил объяснить, что его друг — тоже дрикс, просто временно живет в запасной спальне, потому что снять что-то отдельное на пособие не может. И так у него зрение ослабло на одном глазу, даже охранником устроиться тяжело. — А где вы познакомились? — продолжила допрос дора. — Меня в тюрьме собирались убить наркоторговцы. А Олаф немного учил марикьяре, услышал, вступился и дрался с ними, пока не прибежала охрана. Мне сломали ногу — Ротгер взмахнул тростью, — а Олафу крепко досталось по голове, ну и руки сломаны были. Я ему очень обязан за спасение жизни. Меня тогда выпустили по апелляции, а ему срок за драку добавили. Мне не сложно приютить, и арендная плата не нужна, но друг хочет работать, а не сидеть на пособии. — А сидел он за что? Кражу? — Эльза Крейнц задумалась. — За себя он сам ответит, — Ротгер помахал рукой, и от стены отошел Олаф при рабочем параде. — Добрый день, госпожа Крейнц, Ротгер. — О том, что ты потерял зрение, когда спасал меня в тюрьме, я все рассказал. Спасибо, что выслушали, госпожа Крейнц. Выйдя из школы, Ротгер зашел в кафе на углу, взял себе шадди без молока и без сахара, привычно подтвердил, что ему не горько, и уселся ждать. Его дрикс пришел еще через час, потирал затылок и выглядел странно неуверенно. — Олаф! — позвал Ротгер от своего столика у окна. Тот взял себе шадди и подошел. — Сложно с ней? — участливо спросил Ротгер. — Знаешь, я всегда тобой восхищался, но как ты ухитрился ей нахамить? Я как в младшие классы вернулся. — Да я же заперт был в доме Шнееталей, и даже спросить о тебе не мог. Я тогда всем хотел нахамить, но заставлял себя сдерживаться. А в младших классах я сдерживаться еще просто не умел! Олаф продолжал сидеть, медленно пить шадди и дергать себя за волосы. Да, дора Крейнц умела произвести впечатление. Еще через несколько дней Олафу позвонили — и он схватился за ручку и блокнот. — Получилось? — не выдержал Ротгер, стоило тому опустить трубку. — Взяли? — Взяли. Но на полставки. Олаф долго лазил по сети, по государственным сайтам, что-то считал, и под конец удивленно заметил: — Мне не выгодно работать. — То есть как? — не понял Ротгер. — Минимальная оплата с полставки меньше пособия, где-то на треть. Но разница никак не компенсируется. Удивительно. — Пожалуйся Фельсенбургу, — пожал плечами Ротгер, — у него же вся семья в кесарском дворце? Вот пусть и займутся. А то как по телевизору орать про число безработных, так Дриксен самое социальное государство. — Сначала надо использовать официальные каналы. — Если тебе хочется побиться головой — то конечно. Педро бы никогда бы не получил пенсию, если бы слал жалобы в инстанции, а не ходил сам и ругался. — Потому что есть механизм, Ротгер. — Для человека с улицы изменить условия получения пособий? — Тут ты прав… Но я вообще не о принципе хотел спросить. На продукты мне хватит, а вот найм лодки и прочие расходы на равных я с полставки не потяну. — Олаф, а что ты будешь делать остальные дни, когда не работаешь? — Да как и раньше. Я не понимаю, как вы вообще жили — пенсий нет, пособий нет… — Плохо жили, а с тобой гораздо лучше. Не волнуйся. — Мне все равно неловко на тебя так сильно опираться… Прихоть, по сути — ну что я там замечу? — Ты был моей опорой и моей стабильностью семь лет, когда я сходил с ума от того, что ничего о тебе не знал и не мог спросить. Если бы не ты — и не святой Адриан — я бы никогда не разобрался с лицензией на рыболовство. И дальше тоже. Да я и сейчас опираюсь и все время подбрасываю тебе работу. Счет все еще в твою пользу. — Спасибо, — Олаф очень тепло улыбнулся. — Знаешь, зато с проверками никто не придет. Вышел из тюрьмы, устроился на полставки, вроде и при деле, и не опасен. А если что, я спрячусь за госпожу Крейнц. — Да ну тебя, — рассмеялся Ротгер. Первую неделю Олаф сдерживался и никуда не лез, потом присмотрелся к напарникам — простым мужикам, которых устраивало ленивое ожидание очередной машины, чтобы проверить документы и открыть ворота с пульта. Из их очевидных преимуществ было знакомство со всеми постоянными водителями, а у Олафа — полицейский опыт. Когда он увидел поддельное удостоверение и вызвал полицию, на него обиделись — мол, работает же человек сколько лет, ради чего докопался. Но сверху ему прислали благодарность за бдительность, и напарники вынуждены были утихнуть. Своим он так и не стал, но по рассказам вошел в ритм. Даже знание списка поставщиков и их график помогали Шнееталю, а Олаф вел свою статистику машин, поставщиков, водителей. *** Месяцы шли друг за другом, когда однажды в дверь квартиры начали стучать в середине ночи. Пока Ротгер натягивал штаны, Олаф, вечером легший спать у себя, успел открыть дверь — и его громкая ругань заставила Ротгера броситься на помощь, как был. Вылетев на снег босиком и в надетых наизнанку штанах, он успел увидеть в свете фонарей Аларкона, пьяного так, что его качало на ногах. Это не мешало ему размахивать перед собой ножом. Олаф, продолжавший ругаться, несильно, чтобы не упал, отпинывал нападающего, руками прикрывая горло. Выбив нож тростью, Ротгер подставил Аларкону подножку и рухнул сверху. — Назад в тюрьму захотелось? — Не помсеете. Я все расскажу что вы спите, — заплетающимся языком сообщил Аларкон. — Что он от тебя хотел, Олаф? — Не поверишь — помощи с пособиями. Куда ты на снег выскочил босиком? Вставай немедленно. — А сам? — возмущенно спросил Ротгер, глядя на отдающие в синеву ступни. — А сам — в тапочках. И пижаме, — Олаф неторопливо нашел в снегу свалившиеся тапочки, и заставил Ротгера подняться. — И блондина своего поднимай, пьяный замерзнет и не заметит. Напоив подобранного крепким ягодным отваром, пока Олаф ходил и подбирал нож (“Дети, Ротгер! Нельзя оставлять опасные предметы!”), он наконец увидел проблески разума в глазах. — Будешь драться или начнешь говорить? — Да с вами подерешься… Мне рассказывали, как вы вдвоем против всех стояли, но я не верил. — Ты действительно за помощью пришел… С ножом? — Да пьяный был, в трезвом виде подойти не решался. Мы ж вас тогда подставили. Кто ж знал, как оно повернется, думали, прогоним копа, ну и заглохнет все. А он, сука, уже до всего докопался. — Филипп, хочешь, чтобы я тебе морду набил? — ласково спросил Ротгер, — так меня можно не уговаривать. — Да набей… Все равно ни денег, ни перспектив. Бизнес Берлинга попросил на кого-то переписать, обещал потом вернуть… Как же! Ротгер смотрел на Аларкона. — Тебе хоть за дело досталось. Мне, потому что я был наивным дураком, и думал, что марикьяре защищают своих. А Олафа за что? — Да уж было за что, — усмехнулся Аларкон. — Скажешь, нет? Ротгер поднялся, подхватил его за руку и протащил по квартире, показав обе спальни — расстеленная и сбитая кровать у Олафа была единственным беспорядком. Свою спальню Ротгер показал, не подумав, что там валяются бумаги с вечера, вчерашняя одежда лежит на полу, и вообще пора убраться — может, Олаф поэтому ушел к себе? Тот гремел на кухне посудой — надо было ему тоже отвара заварить. — Скажу, что ты если хочешь помощи, приходи в приемные часы, трезвым, и договаривайся сам. И документы принеси все. До дома дойдешь, или тебе такси вызвать? Да не мнись ты, я знаю, что автобусы уже не ходят. Пил с кем-то в ближайших барах, домой вернуться не на чем, вот ты и пошел требовать справедливости. Ну? — Да кошки с тобой! Вызывай. Вот ведь стал занудой не хуже дрикса… — Могу разбудить любого другого из совета общины. — Да понял, понял я. Просплюсь — приду, — Аларкон вздохнул и осторожно поднялся, пока Ротгер вызывал такси на угол. Олаф задумчиво сидел за столом с чашкой отвара. — Ты водил его показывать отдельные спальни? Неприятно, но удобно получилось. — Олаф, душа моя, — Ротгеру внезапно не справился со своей злостью, — что помешало тебе уронить его и отобрать нож? А если бы ты не увидел его замаха? Неужели тебе все равно, что с тобой будет? Потому что мне нет! Поймав себя на том, что кричит, он молча налил себе стопку можжевеловки, выпил залпом и ушел в спальню, чтобы не сказать или не сделать еще чего-нибудь. Несмотря на крепость напитка, одной стопки не хватило, чтобы успокоиться. Ротгер ворочался в постели, и злился. На Олафа, уверенного, что его жизнь не стоит защиты. Босиком на снегу, против пьяного, но хорошо видящего обоими глазами, и в удобных ботинках… — Ты не спишь? — прошептал Олаф у входа. — Конечно, — вздохнул Ротгер, — осторожнее, на полу набросано. Судя по сдавленному ругательству, Олаф уже на что-то наткнулся. А тапочки наверняка были поставлены сушиться. — Прости, я не мог, — прошептал он в ухо, обняв со спины и прижавшись, — представлял себе, как он поскальзывается, падает назад и разбивает голову. С хрустом. Так что я звал тебя. Ротгер развернулся к нему лицом и прижался всем телом, не скрывая дрожи. — Это ругань у тебя просьба о помощи? Извини. Я просто смертельно за тебя испугался. Еще немного они просто лежали в обнимку, пока Ротгер не понял, что не сможет уснуть, не убедившись, что Олаф с ним и действительно жив. Даже до тумбочки с резинками не дотянулись — все равно белье стирать после прогулки босиком по снегу. Когда Ротгер на совете рассказал про Аларкона и его визит, старейшины переглянулись и спросили, а станет ли Кальдмеер и в самом деле помогать. — По доброте души? Вряд ли. Но если община считает, что это необходимая работа, то предложите ему достойную оплату. Пока он не устроился сторожем на полную ставку. — Да и вообще его давно пора внести в списки, он уже больше двух лет живет у нас, — помог Ротгеру кто-то из женщин. Олаф, узнав о зачислении в общину и назначении зарплаты ругался — но Ротгер считал, что он совершенно ни при чем. И только чудом успел остановить Олафа от попытки заплатить налоги с этого заработка — чудом и обещанием оформить все бумаги. Со Шнееталями они виделись довольно регулярно, раз в месяц на выходных. Адольф мрачнел, так как люди умирали, а поиски не продвигались, пока кто-то из новичков из отдела, ведя съемку за поставщиками Крейнца, случайно не снял Хохвенде. Тот отрастил усы и изменил прическу, но и Адольф, и Олаф нисколько не сомневались в увиденном. — Вы его арестуете? За покушение на девчонок? — Ротгер догадывался, что услышит. Полицейские переглянулись. — Обязательно, — решительно сказал Олаф, к удивлению Адольфа. И объяснил, — Мы не можем позволить Хохвенде сбежать. Он знает, на что мы смотрим, как ищем преступников. — Аларкона заставили переписать на кого-то бизнес с огнетушителями, — задумчиво сказал Ротгер. — Вы там больше не проводили облав? — Не проводили, и похоже зря. Впрочем, у них было время поверить, что о них забыли. — Проверь, не снабжает ли тот же поставщик и контору по заправке… Возможно, они снимают груз до того, как он попадает к Крейнцу. — Олаф задумался. — Мы изредка находим совсем мелкие лаборатории, но их слишком мало для объема торговли, — поделился сомнениями Адольф. — А что с сакоттой в других городах? — Ротгер присел к полицейским, и Анна трагически покачала головой, лишившись компании. — Не меньше, чем раньше. Смертность у нее низкая, нет такой прямой зависимости. Думаешь, они поделили рынок? Скупают химию, везут в Метхенберг, а сами торгуют сакоттой? — Может быть, — задумался Олаф, — может быть. На следующих выходных они снова встретились, на этот раз в ресторане. — Ты был прав, они снимают товар с грузовика раз в месяц. Мы подняли камеры слежения. — Адольф горел азартом. — Когда будете брать? — Олаф волновался не меньше. Ротгер просто хотел засадить Хохвенде за решетку из-за нападения на девчонок… Ну и за наркотики. — Знать бы, кто на той стороне отправляет груз. — А Салина младший там не крутится? — задумчиво уточнил Ротгер, — давно я его в Метхенберг не видел. Лет пять. — Товар из центра страны, его марикьярская внешность не будет бросаться в глаза? — Олаф с удивлением понял, что не знает, насколько все изменилось за почти 10 лет. Ведь и в общине теперь жили дриксы — он сам, кто-то с кораблей, приятели и подружки. Та же Мариза приводила какого-то фельдшера знакомиться… А Густаво зыркал и косился, но молчал. И на танцах звучала и дриксенская музыка. А по радио он как-то наткнулся на марикьярскую балладу. — Не будет, чем ближе к столице, тем больше иностранцев, — Адольф задумался, — как бы узнать, кто всем этим заправляет с наркотиками? Курьеры и раньше ничего не знали, ни сейчас не знают. Да и водитель чист. — А вы стащите наркотики и посмотрите, кто заорет, — подколол Ротгер, и замер, когда оба инспектора уставились на него с интересом. — Простите, я буду молчать! — вскинул он руки. — Нет, Вальдес, продолжайте… — Адольф переглянулся с Олафом, оба покачали головой и снова уставились на Ротгера. — Вы же хотите взять всех причастных? Верхушку, чтобы допросить и выйти на цепочку, Хохвенде — посадить. Водитель не знает, что вез дополнительный груз. Его и спросить нельзя, так? Но отпускать машину без груза им тоже не захочется, поэтому они начнут звонить в исходный пункт, убедятся, что груз был, и начнут искать, кто из них кого сдал. — Остановить машину под предлогом проверки документов можно. Но кто полезет искать наркотики, и как их достать из машины? Где у нее тайник? — Адольф закусил губу. — Ее сначала загружают сталью, а сверху на трубы ставят коробки с шайбами и гайками. Наркотики кладут после, — Олаф прикинул маршрут, который грузовик проходит по дороге к фабрике. — Скорее всего одна из коробок будет легче, чем шайбы и гайки для системы распыления. Если легких коробок будет больше одной, потряси — наркотики даже шуршать не должны. И вообще лучше забрать одну, а не все. Тогда точно подумают друг на друга… — Да и нам надо их с поличным брать. Ротгер сам не знал, на что рассчитывал, и почему сидел в рабочей забегаловке напротив конторы с огнетушителями, цедя отвратительный сладкий шадди с молоком. Может, надеялся, что Хохвенде будет пробегать мимо, на расстоянии удара залитой свинцом трости. Но пока он видел только, как в ворота, сразу закрывшиеся, въехал грузовик. В помещении было шумно, десяток только что снявшихся со смены работяг ругали какого-то Клауса. Попадаться на глаза было нельзя, оставалось лишь разбирать и подписывать счета, чтобы передать на оплату бухгалтеру. Жаль, Фелипе и Иниго не доросли до подобной ответственности, а помощник коварно женился и перестал задерживаться на работе. Надо будет заместителя найти хоть в рыболовстве… Но нужен марикьяре с отличным знанием дриксенского и дриксенским же темпераментом, чтобы не поддавался на подколки Лоренцо и матросов, и не давал сесть себе на шею. Ротгера, после получения всех разрешений, Лоренцо уважал. Он в очередной раз выглянул в окно — и ахнул. К воротам подъехала машина с Олафом за рулем. — Олаф внутри! — прошипел он Шнееталю, прижав трубку плечом и быстро запихивая документы обратно в папку. — Не дергайся, где бы ты ни сидел. Как мышь сиди, понял? Ну почему вам никогда нельзя ничего поручить, все через задницу… Я перезвоню. Минут десять Ротгер сидел как велели, хотя документы все же убрал. В его весеннем пальто был вместительный внутренний карман. Он снова оглядел работяг, переключившихся с Клауса на Толстого Хелле. У одного на лысой голове топорщился ужасающий клетчатый кепарь, в котором Ротгера и родная мать не признала бы, потому что старалась бы не смотреть в его сторону. — Мужик, не продашь головной убор, а? — Зачем тебе? — мужики развернулись всей группой, и Ротгер надеялся, что улыбнулся умильно, но не оскорбительно. — Ну мне за одним человеком проследить надо, — признался он. — Сотня, и я побегу, ладно? — За женой следить пойдешь? — вступил в разговор другой рабочий, сидевший напротив. — Видел я, как ты подскочил, когда ее увидел. С мужиком шла? — Ну тогда понятно, что ты тут сидишь и на шадди кривишься, — рассмеялся хозяин. — На рабочего не похож, извини. Пальто, трость, счета… — Мужики, все так и есть, но люблю не могу, должен знать, что там происходит. — Да бери, — хлопнул ему на голову свой кепарь лысый тип, — Ганс я. Пусть хоть тебе повезет. — Спасибо! Хозяин, накорми их всех на удачу, а? — Ротгер хлопнул сотенную на стол, заправил волосы под кепарь и умчался. Где перелезть через забор, он присмотрел еще на прошлой неделе, проехав по периметру на машине, насколько позволяли улицы. Спрятавшись между складскими зданиями и забором, он переставил телефон в беззвучный режим и отправил сообщение Шнееталю, спрашивая, когда его ждать. “Сиди и не дергайся!” — пришел ответ еще через несколько минут. — Нет уж, сами сидите, — прошептал Ротгер, достал папку со счетами из кармана, расправил и отряхнул пальто, и пошел прогулочным шагом, как один из заказчиков. Дойдя до главных ворот, он выругался и прижался к дереву. Кто-то валялся рядом с грузовиком — водитель? От тела расплывалась лужа крови. Другой, стоящий к нему спиной, смотрел на Олафа, вышедшего из машины и держащего руки в воздухе под присмотром двух незнакомых дриксов. Не Хохвенде, натуральный брюнет. Ротгер было принял его за Хулио Салину со спины, но того еще не выпустили — Шнееталь проверял. Берто? Многовато седины. Пока он гадал, человек сказал: — Одиннадцать лет назад я промахнулся, но сейчас ты не убежишь, — и сунул руку в карман. Ротгер сорвался с места еще на “одиннадцати”, и в полную силу ударил тростью по голове. Человек еще падал, когда Ротгер развернулся к Олафу — который уже держал на мушке одного из стоящих с ним рядом, стоя над телом второго. Ротгер встал с ним спиной к спине, выставив трость, и приготовился встречать подкрепление. — Ты хорошо замаскировался, Амадеус, — Олаф говорил размеренно, но его лопатки дрожали. — Да что ж тебе неймется, — с горечью спросил наркоторговец, — неужели надеешься, что тебя восстановят? После такого позора? — Не надеюсь. Но ты все-таки поставил не на ту лошадь, когда помогал Алве сбежать. Нападение на марикьярских девчонок тебе не простят. Ни Алва, ни Фридрих, даже если у тебя есть на него компромат. — Да уж, твой стажер будет счастлив любому компромату… Грохнул выстрел. — Не заговаривай мне зубы, Амадеус, я не полностью слеп на левый глаз. Руки вверх. С визгом сирены наконец подъехала полиция, взломав ворота. Ротгер продолжал осматривать свой сектор, но трость опустил и оперся о нее. Когда к цеху побежали полицейские, он позволил себе обернуться и встать плечом к плечу с Олафом — тот еще сильнее дрожал, но протянул пистолет Шнееталю. — Идиоты! Придурки! Обратно захотелось в тюрьму? — отправив Хохвенде в наручниках в машину, инспектор поднял полу пальто Ротгера и тщательно вытирал отпечатки олафовых пальцев с оружия, — каких кошек вы оба здесь? — Водитель сумел отправить просьбу о помощи на пульт, — Олаф вздохнул, — а ребята послали с документами меня, как новенького. Я думал, что смогу вытащить парня, — он сглотнул и дернулся, — но он к моему приезду уже был мертв. — А это кто? — Шнееталь кивнул на два других тела. — Этого не знаю, он собирался стрелять в Вальдеса, пистолет его, — кивнул под ноги Олаф, — а тот Салина. — Хулио в тюрьме, им с Бреве еще два года сидеть. — не согласился Шнееталь. — Диего. Убийца Доннера. Он меня узнал, и собирался исправить ошибку одиннадцатилетней давности, — Олаф потер шрам на щеке. — Твоих рук работа? — спросил инспектор Ротгера. — И пальцем не притронулся, — совершенно честно ответил тот, порадовавшись, что обошлось без крови, и с силой повертел трость о землю. — А вон там должна быть пуля от выстрела — Хохвенде попытался добраться до своего пистолета на моей слепой стороне, пришлось напомнить, что я вижу двумя глазами, пусть и слабо, — Олаф сглотнул и сильнее оперся на Ротгера. — Наверняка Марге сказал о травме Альмейде, а Альмейда Салине. — Валите отсюда со всей скоростью, и из страны тоже, пока суд не пройдет. Уволишься по телефону, — Шнееталь подхватил их под руки, и потащил к воротам. — Сам понимаешь, Хохвенде молчать не будет, у вас часа четыре, не больше. — Секунду, только счета заберу, — Ротгер заметил за деревом брошенную папку, подхватил ее и двумя прыжками догнал Олафа. В машине он первым делом прижал его к себе, убедиться, что они оба живы. — Били? Где болит? — первым делом спросил он. — Ты убил Диего, — заторможенно сказал Олаф, словно не услышав вопроса. — Ты же рассказывал, что он стрелял сквозь куртку. Я так боялся, что не успею… — Ты успел. И я… успел, — бледный в прозелень Олаф пристегнулся, закрыл глаза и начал читать молитву за упокой. Ротгер помчался домой. Четыре часа — ни о чем, нужно было собраться, купить билеты на ближайший рейс на Марикьяру, назначить все-таки заместителя с лодками… Огорчить помощника, обрадовать Фелипе и Иниго, что пора им самостоятельно выходить на задания… Машину куда? Не бросать же в аэропорту? В аэропорт их отвезла Мариза, у которой сегодня удачно не было дежурства, обрадовавшись ключам от машины. Ротгер еще и чемодан у нее одолжил — тот самый, в котором она принесла когда-то к Шнееталям его одежду и все бумаги. Вещи Олафа он покидал в свою спортивную сумку, выглядящую приличнее. Олаф пришел в себя уже в ожидании самолета. — Я не должен бежать, — внезапно сообщил он. — Звони Шнееталю, я вообще не понял, в чем проблема. Ты же спасал свою жизнь. И мою. — Да, наверное… — Олаф задумался, потом сфокусировался на Ротгере, — а ты спасал мою. Адольф прав, я не вправе ломать твою жизнь второй раз. Теперь уже Олаф тащил его в самолет, а трость пришлось сдать в багаж. — Медленнее, без нас не улетят, — процедил Ротгер, прыгая на одной ноге и мечтая если не о кресле, то хотя бы о костылях. — Прости, мы привлекаем внимание, — спохватился Олаф. Ротгер растирал ногу, которой давненько не приходилось переносить такие нагрузки — бегать от забегаловки до забора, прыгать вниз, а потом к Диего Салине со всех сил… Сейчас еще и семь часов до Марикьяры в тесном кресле, и болеутоляющего взять негде. Нога ныла. Не как только что сломанная, и на этом спасибо, но ее сводило судорогами, заставлявшими Ротгера буквально шипеть от боли. Как только пассажирам разрешили расстегнуть ремни, он встал и снова стал разминать ногу в проходе. Олаф пошел к проводникам просить лед, и Ротгер порадовался, что хоть кто-то из них сейчас соображает. Помимо боли, до него докатилось осознание, что они оба убили сегодня людей, и вынуждены бежать из страны. Страны, ставшей ему родной за тринадцать лет. Надолго? Шнееталь сказал, что до окончания суда… Месяца четыре. Минимум. — Прости, лед только для напитков, но я купил касеры, — Олаф пропустил его к окну, предложил забросить ногу ему на колени, и протянул бутылку и пакет с тремя кубиками льда. Ротгер отхлебнул и вернул бутылку Олафу. Тот сделал глоток и отдал бутылку обратно, а сам обернулся — кто-то из пассажирок за ними высказался насчет пьянчуг. Почему-то стало обидно. Вот и спасай таких теток, вернее, их детей и внуков, от наркотиков… — А можжевеловки не было? — Вспомнились посиделки со святым Адрианом и годичные кольца. Вот от можжевеловки нога сразу перестала бы болеть… Внезапно он спохватился, что нога и не болит, а сам он пьян — ведь с завтрака ничего не ел. “Ну и пусть”, — назло кому-то подумал Ротгер и отпил еще. *** Просыпаться снова было ужасно. Ротгер пошевелился, схватился за голову и собрался выругаться, но кто-то коснулся его губ указательным пальцем. Распахнув глаза, он увидел галлюцинацию, не иначе. — Мама… Во я допился. Святой Адриан, твоя работа? — прошептал он, глядя на постаревшую мать, какой он должна была стать за тринадцать лет. — Тсс, — галлюцинация прижала палец уже к своим губам, — разбудишь. Кого? Он медленно повернулся набок, моментально потея от мысли, что увидит Джулио. За ним, у стенки, спал Олаф, в своей дриксенской пижаме. Остатки сна рассыпались и исчезли. Ошарашенно он повернулся обратно, оглядываясь. Это же его комната. Его старая комната в родительском поместье на Марикьяре. Ротгер сел рывком и тут же схватился за голову. Как они оказались у него дома? Последнее, что он помнил, был самолет и какая-то тетка… И маленькая бутылка касеры, которой ему очевидно хватило… — Пойдем, — прошептала мать и поднялась, протянув ему трость. Ротгер поднялся на ноги — правая закономерно заныла — и потянулся обнять мать. Та чуть отвернула лицо в сторону, и он догадался, как от него должно было пахнуть. — Прости, сначала в душ. В доме Вальдесов всегда было много гостей, и за время его отсутствия должно было стать еще больше — у братьев и сестры подрастали племянники и племянницы, у тех должны были быть стайки своих друзей… В ванной закономерно нашлись новые зубные щетки, мочалки и чистый халат. А на кухне его уже ждала таблетка от головы, крепкий шадди и его любимый омлет на завтрак. И родители. — Мама! Отец! — он открыл объятия, и прижал к себе маму, ставшую за время разлуки ниже и немного суше. Отец внимательно осмотрел его и, видимо, остался доволен увиденным, так как наконец пожал протянутую руку. — Во что ты влип на этот раз, и чем мы можем помочь? — наконец спросил он. — С твоим Олафом мы познакомились, очень серьезный человек. — А как? Олаф спит, а я кажется как в самолете отрубился, так ничего и не помню. — Отрубился? С бутылки касеры неудивительно. Из самолета тебя Олаф вынес на руках и посадил в инвалидное кресло. А потом обнаружил, что его дриксенская банковская карточка не работает на Марикьяре. А ты пьян. В отделе информации ему подсказали номер верфи, на которой вечером были только дежурные. Как он уговорил их дать наш домашний номер, не знаю. То ли благодарность им объявить, то ли выговор… — Не слушай отца, мы оба очень рады вас видеть. Но когда мы приехали в аэропорт, и увидели тебя без сознания на инвалидном кресле, накрытым этим жутким чемоданом, и Олафа с сумкой и тростью… Мог бы позвонить! И предупредить! — Пожалей мать в следующий раз. Все, выволочка закончена, теперь рассказывай, что с тобой случилось. Нам говорили, что ты неплохо устроился, даже в совет общины вошел. Но этот чемодан… — отец покачал головой. — И, э… головной убор, — вздрогнула мама. — Возможно, в Дриксен это модно… — Ох, — Ротгер машинально провел рукой по мокрым волосам, убедившись, что на нем нет клетчатого чудовища. — Простите, я совсем не так представлял возвращение. Крепкие напитки на пустой желудок вообще не лучший вариант… Но без касеры даже льда в самолете не давали, а ногу было не вытянуть. Бедный Олаф… Кепку выбросите, я ее для конспирации надел и забыл снять. А чемодан соседкин, ему лет двадцать. — Совпадает с историей Олафа… Защищал тебя как лев. Но, Ротгер, летел бы бизнес классом! Если с ногой проблемы… Завтра поедем в госпиталь, там сделают рентген и посмотрят, что эти дриксы наворотили. — Или у тебя проблемы с деньгами? Ротгер, признавайся, что ты (или вы) натворили, хуже этой кепки твоя мама уже ничего не увидит. — У меня проблем с деньгами нет, честно, — рассмеялся Ротгер. — А вот Олаф в позапрошлом году вышел из тюрьмы и смог устроиться только сторожем на полставки. И пока не смирился с тем, чтобы работать на общину. — Помилуй Астрап! — мама всплеснула руками. — Шуточки у тебя! Ротгер пожал плечами и подмигнул, продолжая уплетать омлет. — Погоди, мать, — отца было не так просто отвлечь или обмануть, — за что он сидел? — Из-за меня, — Ротгер вздохнул. — В Дриксен мужеложество под запретом. Не думаю, что мы бы заинтересовали этим кого-то, на улицах о любви не кричали. Но Олаф был полицейским из отдела по борьбе с наркотиками, и перешел дорогу Алве. Тот нас и подставил. — Ты тоже сидел? Ротгер! — мать ахнула и вцепилась в отца. — Только шесть месяцев, и то последние два под домашним арестом. Мне Алва подбросил сакотту. — Ротгер доел омлет и с трудом удержался от того, чтобы, как в детстве, облизать тарелку. — А вчера что случилось? — отец смотрел критически, — что понадобилась такая красочная конспирация? — Алва в Метхенберг переключился на дриксенскую химию, гадость жуткая… А Олаф помог своему другу из отдела по старой памяти. Не спрашивайте, мне наверное не стоит вдаваться в подробности, да я толком и не знаю ничего. Но погибли люди. С нашим участием. И наш друг из полиции велел нам покинуть Дриксен и отсидеться месяца четыре, пока не утихнет. Так что собирались мы в спешке, я думал номер в отеле снять, привести себя в порядок и потом связаться с вами и встретиться, если захотите. — Глупости, Ротгер! Даже если ты действительно приехал на четыре месяца и со всеми встретишься, ты должен остановиться у нас. Мы тебя тринадцать лет не видели, и пару твою тоже хотели бы узнать получше, — отец приподнял поседевшую бровь, — или у тебя есть еще сюрпризы, помимо тюремного срока? — Ты прости, что мы тогда встали не на твою сторону, — мама утерла слезы, — и тебе было проще сбежать. Мы на твоей стороне. Этот Олаф точно тебя любит? — Олаф эсператист и верит в закон. Но ради меня он дважды рисковал жизнью и уже десять лет рискует душой, - Ротгер посмотрел на родителей и неуверенно пожал плечами, словно сам не до конца верил в случившееся. Проснувшись и приняв душ, Олаф первым делом позвонил госпоже Крейнц. Он долго извинялся, потом долго слушал, и наконец поблагодарил и убрал телефон. — Отругала? — сочувственно спросил Ротгер. — Раскритиковала, — вежливо ответил Олаф, — ей кажется, что мне следовало сразу сообщить ей о причинах и подозрениях. Но Шнееталь подтвердил мое участие в операции, так что я могу связаться с ней, если мне действительно нужна будет работа по возвращении. — Скажи мне, что ты не станешь устраиваться сторожем на полную ставку! — Ротгер по-марикьярски экспрессивно взмахнул руками, — представляешь, сколько запросов на пенсии и пособии накопится за четыре месяца! Олаф рассмеялся. — Только если в общине нет второго Педро. Слушай, вчера мне было неудобно спрашивать — но это нормально, что твоя мама поселила нас вместе? — На Марикьяре — нормально. Завтра с утра мама хочет потащить меня в госпиталь к своему знакомому хирургу, а потом нас ждет наплыв гостей. — Гостей? — Олаф занервничал. — Мои братья, все пятеро, сестра с семьей… Дядя с тетей… — Ротгер попытался подсчитать племянников и племянниц и запутался. — Как тебе будет проще — все сразу или по очереди? Или сначала по очереди, чтобы познакомиться, а потом уже группами? — Наверное, по очереди твоей маме будет сложнее? — Олаф явно пытался разделаться со знакомством, не представляя себе истинного размаха марикьярского гостеприимства и традиций приема в семью. — Ты прав, я скажу маме, чтобы сама звала, как ей удобнее, — Ротгер подумал, что не стоит предупреждать Олафа. Если он без денег и знакомств сумел дозвониться до родителей, то с деньгами и знакомствами может сбежать от клана Вальдесов в Багряные Земли. Поместье было полно жизни. Мама обнимала детей и невесток, зятя и внуков. Громадный зал с накрытыми столами заполнялся принесенными блюдами и бутылками. Стайки детей постарше бегали по саду, помладше — по дому. Карапуз лет двух в шортах и майке почти уронил Ротгера, попытавшись влезть по его правой ноге, как по дереву — хорошо, Олаф успел поддержать под локоть. Впрочем, потом он сам не заметил подбежавшего со слепой стороны малыша, несущего куда-то подушку, и настала очередь Ротгера ловить его. Казалось, кругом носятся и кричат сто человек, а не сорок… или пятьдесят, сложно было понять. Вопли из сада стали громче. — Ротгер, зачем ты отдал детям этот клетчатый ужас? — мама возмущалась, но ее глаза светились от счастья. — Они спрашивали о сувенирах, а у меня не было больше ничего дриксенского под рукой… Олаф прикрыл лицо рукой. Удивительно — впрочем, ему с его скучными голубыми рубашками и серыми брюками клетчатое фиолетово-жуткое украшение работяги Ганса тоже казалось уродливым. Вечер прошел прекрасно. Предупрежденные о вкусах Олафа гости принесли все существующие сорта сладкого белого кэналлийского, и заставили бедного дрикса их перепробовать, чтобы знать, какое вино ему нравится больше. Ротгер видел, как к слегка осоловевшему от обильной еды и вина, которым Олафу пришлось запивать слишком острые блюда, подходили по очереди его братья. Первой, естественно, подкралась Дженнара — разносила что-то и присела на свободное место рядом. Да и Фернан не мешкал. Последние тринадцать лет он был самым старшим, и не готов был уступать эту роль Ротгеру, судя по вызову в глазах. И так ему пришлось отшучиваться и отказываться от кулачных поединков до ужина — из-за ноги и из-за беспокойства Олафа, который, услышав вызов, молча встал рядом, плечом к плечу. Маттео и Андреа аж присвистнули, а отец одобрительно покачал головой и велел не позориться перед гостем. Тот в тюрьме и не таких героев видал, достаточно на шрамы посмотреть. Шрамы — или общее впечатление, что Олаф значительно старше Фернана, хотя разница между ними была не такая уж значительная, меньше десяти лет — поддерживалось не только сединой, но и спокойным цепким взглядом прищуренных серых глаз и отбивали желание братьев дурачиться. Совершенно не скрываемое прошлое вознесло авторитет Олафа среди мужчин на такую высоту, что ответ самого Ротгера сыну, кажется, Джан Пьерро, что и он сам тоже дрался, у него и трость специальная боевая, вызвал только больший восторг. Их снова бросились поздравлять, а мама расчувствовалась так, что у нее почти подгорело мясо. Когда толпа схлынула, убрав посуду после ужина и унося с собой кепку, Олаф вежливо поблагодарил хозяев и быстрым шагом скрылся в спальне. — Хороший человек, и очень терпеливый, — отец хлопнул Ротгера по плечу. — Может, останетесь на Марикьяре? Ты же так мечтал построить яхту, “Астэру”, кажется? — Да у меня в Менхенберг целая пиратская флотилия, — рассмеялся Ротгер. — Три рыболовецких лодки у общины, и надо будет еще одну покупать. Я действительно в совете общины, да и строительный бизнес, с которого я когда-то начинал, разросся — то ли еще субподрядчиков искать, то ли брать опять мальчишек в подмастерья… Бласко, на малярных работах, приятеля с собой года три уже таскает. Дрикса! А ведь когда мы с Олафом только познакомились, в квартале заправляли Салины, и выбора у людей из работы было — либо порт, либо наркоторговля. — Вижу, ты действительно счастлив и нашел себе дело по душе. Рад за тебя, сын. Мы с матерью всегда знали, что тебе будет тесно на острове. — Да я сам не знал, что уеду! — рассмеялся Ротгер. — Сколько раз ты из дома убегал, сорванец? Четыре? Пять? — Смотря как далеко… — Ротгер убегал больше десяти раз только если считать запомнившиеся случаи. Пару раз его находила тетушка, несколько раз он возвращался сам, разочарованный. — Как племянники и племянницы, такие же Вальдесы? — Да все вы хулиганы, — вмешалась мама, проходя мимо. — Хорошо, что Олаф тебя и такого любит. Олаф сидел в постели и пытался читать марикьярскую книжку. — Ты как? Слишком мы шумные, да? Таблетку от головы принести? — Ротгер замер в дверях. Больше всего ему сейчас хотелось нырнуть в постель, снять эту кошкину пижаму и любить друг друга — именно здесь, в его старой спальне. Но только если Олаф в настроении. — Сам знаешь, что шумные, — рассмеялся Олаф, — но я так и не понял, одобряют они наш союз или нет. Уж очень противоречивые сообщения — что они всей душой меня приветствуют, но только пока ты всем доволен. Хотя, может я не уловил каких— то нюансов… — Знаешь, — начал раздеваться Ротгер, — я так давно не приветствовал тебя всей душой… — А родители? — смутился Олаф. — За четыре месяца мы еще успеем друг другу надоесть. Считай, что у нас наконец-то медовый месяц. Завтра отец покажет тебе верфи, а сейчас я все-таки… чуть не забыл! — Ротгер достал из чемодана завернутого в свитер святого Адриана и, убедившись, что он не пострадал от путешествия, поставил его на тумбочку. — Он тоже вернулся домой. *** Мариано, самый младший и серьезный из Ротгерова поколения Вальдесов, и единственный не женатый, сидел в малой гостиной и слушал рассказ про общину и трудности интеграции. — Сложно представить, что в Дриксен действительно сажают за любовь. — Эсператисты считают мужскую любовь грехом, они всего лишь последовательны, — Ротгер вздохнул. Если бы не отец-настоятель, поддерживающий Олафа и одобряющий их союз… — А как же граждане Марикьяры, женатые друг на друге? — Мариано задумался, — получается, что их должны арестовывать на границе? — Не знаю, но не думаю, что посол не вступился бы… Возможно, их брак просто считается недействительным? — Так, мне интересно, — Мариано закопался в сети, — не может не быть исключений или специальных правил… Ротгер откинулся на спинку кресла и вытянул ноги. Месяц отпуска был прекрасен, но весна сменилась летом и тепло жарой, Олаф сумел обгореть, даже намазавшись кремом от солнца, и предпочитал выходить на улицу либо на рассвете, либо после заката. Хорошо, что Ротгер успел протащить его по всем любимым местам. Судя по отчетам заместителя и помощника, без Ротгера дела шли неплохо, но его навыка общения с инстанциями не хватало. Они с Олафом и сами скучали по нормальной жизни — девчонкам, парням, всем заботам общины… Марко, отец Иниго, опять запил, а ведь Ротгер думал нанять его на новую лодку… — Ты меня слышишь? — Мариано дернул его за руку, — я нашел! Смотри, для женатых действует исключение внутри их жилища на время пребывания в Дриксен. — Логично, — согласился Ротгер. Если выбить Марко пособие, он сопьется. Если не выбить, они опять будут голодать… — Ты не понял? Вам просто надо пожениться, пока вы здесь, на Марикьяре. И тогда к вам никто не придерется! — Что!? — Ротгер сел и просмотрел объяснения статей своими глазами. — Так Олаф не гражданин Марикьяры. Это у меня двойное гражданство. — Именно! — Мариано ткнул в другую вкладку, — и как марикьяре ты имеешь право жениться на избраннике любого подданства. Так что, я обрадую маму? — Погоди, — от волнения горло перехватило, и голос охрип, — сначала мне нужно купить браслет и надеяться, что меня осчастливят согласием. — Положишь свою боевую трость к ногам своего дрикса? А он тебя потом поднимать будет? — поддразнил Мариано, очевидно растрогавшись. — Обязательно, — подмигнул Ротгер, — именно эту трость. Если Олаф согласится. Заключить официальный союз, перестать бояться друг за друга, вернуться домой, к общине - вместе, плечом к плечу. Да и с наркотиками они не закончили, убийства Диего им не простят ни Хулио, ни Берто, ни Алва, а мама тоже считает, что детский сад нужен… Все у них наоборот - сначала медовый месяц, а потом свадьба. Ротгер пожал плечами и засвистел свою пиратскую песенку, прикидывая, за что браться в первую очередь.