Между Марикьярой и Дриксен

Что происходило в общине полгода назад, после первой облавы, Ротгер не видел, и даже слухи до него не доходили. Сейчас людей объединяло чувство гнева, несправедливости и желания поквитаться. Пятнадцать семей потеряли своих близких — и после ареста Хулио Салины и бегства Алвы никто не знал, как повернется дело в суде. Себастьян Берлинга собирался защищать Салину и Бреве, и вроде бы готов был помогать остальным советом — но из-за конфликта интересов не мог представлять в суде простых моряков. “Конфликт интересов” легко измерялся в тех тысячах, которые могли заплатить адвокату Алва и Салина — но не простые исполнители вроде Франко. Ротгер гадал, что мог бы сделать с защитой Курт Вейзель — но хоть столкнуть его с Берлингой было бы весьма зрелищно, у моряков не было зубной феи, способной на такие подарки. Да и Руперт едва ли оценил бы вмешательство зубной феи. Ротгер не сомневался, что усилия защиты будут потрачены на освобождение или уменьшение срока вожакам. Даже Аларкон едва ли мог рассчитывать на то, что его будут выгораживать. По своему опыту он знал, что пожертвовать могут любым. Ему просто повезло, что у Олафа оказались настолько влиятельные друзья. Но за Франко, Марко, Пако и остальных заступиться было некому. Телевизор разрывался хвалебными речами — Фридрих Зильбершванфлоссе, проведший две блистательные операции по борьбе с наркотиками в этом году, был центральным гостем на всех основных телешоу. Ходили слухи, что он собирается сменить уходящего в отставку Бруно на посту министра — старик служил Дриксен верой и правдой почти тридцать лет. В желтой прессе спекулировали, что это только первый шаг — кесарь Дриксен был тоже не молод, и на следующих выборах через три года молодой прогрессивный министр мог составить конкуренцию старой власти. Ротгеру было все равно, хотя он то точно знал, что обе операции не имели к Фридриху никакого отношения. Точно так же они не имели отношения и к Бруно — но разумеется, упоминать инспектора Кальдмеера, проведшего первую облаву, стал бы только политический самоубийца. А сыну канцлера Фельсенбурга, бывшему основной движущей силой второй облавы вместе со Шнееталем, высовываться не хотелось. Акулы, плавающие в мутной воде политики, обглодали бы и канцлера, и стажера, которому было не по чину обгонять старших по званию, и Фридриха. Им, акулам, вообще было все равно, кого жрать. Другим последствием всей этой шумихи было то, что всех марикьяре опять скопом записали в наркоторговцы. Дриксенская молодежь дразнила марикьярских детей в школах, взрослые с еще меньшей охотой нанимали черноволосых людей на работу. Отец-настоятель церкви Святого Ольгерда, который один из немногих продолжал звать Ротгера для починки церкви и прилегающей территории, часто расспрашивал его о жизни общины и пытался понять, чем же он может помочь людям. *** На Зимний Излом Ротгер уже снова осторожно ходил с тростью, но празднования прошли тихо. Молодежь конечно гуляла, играла в снежки, даже горку на склоне залили для малышни — и Ротгер не удержался и прокатился с мальчишками на собственной шапке. Идея понравилась, картонок хватало не всем. Потом их всех засекли возмущенные родители, и пришлось спешно делать вид, что шапки сами упали, а они их просто отряхивали от снега. Судя по ругани, в совпадение не поверили, и Ротгер поспешил скрыться с места преступления. Город замело, собираться на улице было невозможно из-за холодов, а держать окна и двери открытыми начинали с середины весны до первых заморозков. Новый Год он встретил с Густаво, Маризой и Инес, второй раз зайдя в крошечную квартиру. Мариза встретила его с ворохом вопросов про университет. — Хочет врачом стать, — то ли пожаловался, то ли похвастался Густаво, — насмотрелась на них в больнице. — И стану! — упрямо сказала Мариза и тряхнула кудрями. — Буду потом тоже спасать людей. И тебя лечить, папа, ты же все время жалуешься на спину. — Вот коза, — беззлобно покачал головой портовый рабочий, — пусть учится. Ротгер не знал, насколько университет Метхенберг отличался от Марикьярского Государственного, который он окончил. И тем более не догадывался о том, чем отличается обучение врачей от судостроительных инженеров. Впрочем, в сети можно было найти достаточно информации о вступительных экзаменах и требованиях. — Дриксенский нужно хорошо знать, а биологию на отлично, — сказал он. — И математику тоже, хотя зачем им математика. Ног две, рук две, голова одна. Лечи! — он подмигнул Маризе. — Как зачем, дор Вальдес? А лекарства рассчитывать? — возмутилась девочка. — Их же надо по весу давать, и возраст учитывать, а некоторые в растворах идут, там вообще проценты. Мне медсестры рассказывали. — Проценты — это серьезно, — улыбаясь, подтвердил Ротгер, а Густаво лишь беспомощно пожал плечами. Инес рисовала что-то сидя на полу, не обращая внимания на взрослые разговоры. — Как она? — рискнул спросить Ротгер. — Да вроде оправилась, хвала Астрапу, — откликнулся Густаво. Казалось, ужасное событие не оставило следов, но когда Ротгер пошел на кухню за чайником, то заметил вырванный с мясом замок в кухонной двери и заклеенное пленкой окно, от которого вниз по стене бежала дорожка изморози. — Густаво, я зайду починить дверь и окно? — осторожно предложил он позже, пока девочки занимались уборкой со стола. — Да я хотел стекольщика вызвать, и не могу, — крякнул Густаво, — как представлю, что опять они это кошкино окно открыть не могут и задыхаются, в глазах темнеет. Пусть уж лучше сквозняк и лужи. Каждый раз включаю плиту — и руки трясутся. У Ротгера тоже замирало сердце каждый раз, когда он думал, что мог не успеть. Что почти не успел — Инес еле откачали, и какие последствия могут быть у отравления газом, никто не знал. — Дор Вальдес, а вы мне поможете? С дриксенским? — Мариза смущенно спросила его, когда он уже прощался, — а то у меня “хорошо” редко получается. — Попробую, — согласился Ротгер. Его дриксенский был неплох, но вот формальных правил Ротгер не знал. Правила его вообще редко волновали, в отличие от результата. Сам он мог объясниться практически с кем угодно, но прекрасно понимал, что в учителя не годится. А уж лекция Вейзеля и вовсе показала ему опасность излишней самоуверенности. Маризе бы поговорить с Анной Шнееталь, или той дамой, которая учительница математики. Но комитет верных жен не рисковал появляться в квартале, и Ротгер был рад этому — слишком много горечи и злобы было кругом. Берто Салина, единственный из семьи оставшийся на свободе, навещал квартал чаще, чем обычно — и каждый раз после его визитов юноши от семнадцати до двадцати пяти выкидывали что-то противозаконное. Раскрашенная красной краской ратуша, граффити на памятниках — было ощущение, что раскол раздувается нарочно. Хотя талант художника, создавшего праздничное оформление конным статуям известных военачальников на главной площади Ротгер оценил. Несомненно оскорбительное, оно подчеркивало излишнюю натуралистичность, с которой отливали жеребцов генералам и адмиралам. Ротгер понимал, что это неправильно, что эскалация насилия приведет в тупик, но не мог ничего сделать. Даже его соседи были агрессивно настроены — Густаво, не простивший нападения на дочерей, рвал и метал. Лучиана и Винченцо боялись отпускать Пилар из дома, и та висела на телефоне с Маризой и собиралась сбежать из дома, как только поймет, куда. О помощи для Маризы он спросил настоятеля — навязываться Шнееталям, которые и так столько для него сделали, он не считал себя вправе, да и инспектору наверняка было не до него. Арестовать подозреваемых мало, потом шли бесконечные допросы, сбор доказательств, суды… Хотя всерьёз сочувствовать дриксам не получалось. Настоятель согласился организовать уроки для детей при церкви, и Мариза ездила раз в неделю на автобусе вместе с еще парой одноклассниц. Густаво считал, что с ней занимается Ротгер, что думали об уроках родители других девочек, знали только сами дети. *** Восстановление бизнеса занимало все свободное время, и Ротгер только краем глаза следил за громкими судебными процессами по новостям в газетах и телепередачах. Салина и Бреве получили по двенадцать лет, Аларкон восемь, остальные от трех до шести. На Ротгера, с его шестью месяцами, косились. Убеждать потерявших кормильцев людей в том, что его подставил Алва, да и их, если подумать, тоже, было бессмысленно. Весной стало полегче. Возможность выходить на улицу, отмечать дни рождения, делиться горестями и радостями слегка успокоила общину. Дочка Филиппы родила мальчика, и женщины привычно обменивались одеждой, передавая ее от старших к младшим. День рождения старой Нонни наступил внезапно. Ротгер поздравил ее и отошел в сторону. Год назад он повел себя как полный дурак… Год назад. Он медленно пил дешевое кэналлийское, когда к нему подошел Паоло, с которым у Ротгера был яркий короткий роман вскоре после переезда с Марикьяры. — Не хочешь пожелать Нонни долгой жизни? — Я уже пожелал, — тепло улыбнулся Ротгер знакомому и просканировал толпу, чтобы убедиться, что Берто Салина ничего не устроит. Последнее время он стал появляться в общине чаще, и всегда за ним следовали неприятности. Хотя спросить, кто же художник, очень хотелось. — Тебе что, отбили в тюрьме все… желание? — Паоло легко кивнул на поврежденное бедро и трость, и кокетливо улыбнулся, — можем поменяться. У меня был очень талантливый учитель. Смешок вырвался сам собой, перейдя в искренний хохот. Паоло скривился, и Ротгер поспешил исправить ситуацию. — Извини за смех, но ты прав. Я действительно оставил свое хм… желание в тюрьме. Обиженный парень дернул головой и ушел искать себе более заинтересованную компанию, а Ротгер остался смеяться над собой — он не только сумел не заметить чужой интерес и приглашение, но не почувствовал и доли желания к красивому мужчине и неплохому любовнику. Они быстро расстались, потому что Паоло хотел большего, чем ни к чему не обязывающие встречи, а Ротгер, сбежав с Марикьяры, вообще не собирался снова вступать в серьезные отношения. И вот, посмотрите на них — все наоборот. — У вас все в порядке, дор Вальдес? — Пилар подошла и смотрела то на него, то в спину ушедшему Паоло. — Все в порядке, котенок. Ты сама как? Все еще заперта дома? — Я так не могу! — девушка топнула ногой, — Я их ненавижу! Я хочу танцевать, дор Вальдес — а дома негде! Я ансамбль нашла, куда набирают даже тех, кто не ходил в балетную школу — а они не пустили меня на отборочное занятие… Ротгер раскрыл объятия и гладил девушку по спине, искренне ей сочувствуя. В то же время, он понимал и ее родителей — Хохвенде все еще не был пойман, да и общее социальное напряжение между дриксами и общиной могло вылиться в нападения, травлю, оскорбления. Даже поездки одной на общественном транспорте для девочки были не слишком безопасны. Если бы Мариза ездила на уроки дриксенского без подруг, он бы тоже волновался. Но что же делать с котенком? Запирать его в клетке или не дай Астрап удалять когти, чтобы не лез куда не надо, могли только живодеры. — Поищи еще группу или студию, которая работает по вечерам или выходным. Возможно, родители согласятся тебя отпустить, если я буду отвозить тебя на машине? — Дор Вальдес, вы самый лучший! — Пилар клюнула его в щеку, покраснела и убежала. Ротгер задумчиво осмотрелся в поисках молодежи. Неудивительно, что они так легко идут за Берто Салиной, если больше им после школы нечего делать. Нужно будет поговорить с настоятелем, и со старейшинами общины. *** Весна налетела ветром с моря, дразня и напоминая о давней мечте. Полиция вернула оба судна — и яхту Алвы, и лодку Бреве — обратно. Сейчас они принадлежали общине, и Ротгер искренне надеялся, что Берто не втянет больше никого в распространение сакотты. Совет старейшин попросил его провести осмотр лодок — и он с любопытством облазил обе, убедился в хорошем состоянии, проверил моторы, рули, электрику, эхолоты. Можно было бы использовать судна для рыбной ловли. Но кто-то должен был заняться организацией — получением лицензий, покупкой квот на вылов определенных пород рыб, заключить контракты с ресторанами или магазинами для сбыта улова. Все это требовало времени, которого у него не было. Его помощник брал на себя большую часть переговоров с новыми клиентами, чтобы не отпугивать их черной лохматой шевелюрой. Это вынуждало Ротгера тащить на себе ремонтные работы в дополнение к сантехнике и электрике. Состояние счета понемногу выправлялось, но Ротгер понимал, что ему нужно что-то менять, если он хочет развиваться. Традиционный праздник независимости Марикьяры наступил в самом конце весны, когда город благоухал цветущими деревьями, кустарниками, клумбами. Квартал общины украсился неизменными оконными ящиками с однолетниками. Составленные столы на центральной улице ломились от блюд, играла музыка, взлетали в танце юбки, звенели браслеты и ожерелья. Юноши уже плясали в своем кругу, пары кружились между домами. Стайка девушек, собравшихся вместе, кидали на него просящие взгляды, и он покачал головой — нога чувствовала себя лучше, но без трости слишком быстро уставала и начинала ныть. — Папа, ну ты же обещал! Я целый год ждала! — Инес, наряженная в традиционный костюм, который был ей уже немного мал, дергала Густаво за рукав. — Солнышко, ты же видишь, что наш Марио не здоров — вот заживет у него нога, и он обязательно потанцует. — А Умелец Мэнни мог все починить, и ногу тоже! Ты обещал! — Инес расплакалась, и Ротгер не выдержал. — Обещания надо выполнять, — он отдал трость соседу, и тот удивленно взвесил в руке слишком тяжелую для простого дерева палку. — К тому же, сейчас я тебя подниму, а за следующий год ты вырастешь и будешь совсем большая. И платье нужно будет новое. Густаво поморщился, Инес одернула рукав и хихикнула, а потом доверчиво протянула руки. Ротгер поднял ее и шагнул в круг. Привычные шаги давались непросто, и на втором круге ногу свело. Он в последний раз подбросил Инес в воздух и поймал, улыбнулся девушкам, смотревших на него с надеждой, и неловко доковылял до Густаво. Тот шагнул навстречу, возвращая трость, и поблагодарил. Жалость в его глазах взбесила Ротгера сильнее, чем боль в ноге, и он вернулся к себе домой, чтобы не портить остальным праздник. Музыка лилась сквозь распахнутые окна, напоминая о прошлом годе, о том, как он был счастлив перед тем, как все полетело к кошкам. Он налил себе кэналлийского — и отставил в сторону после первого же глотка. Принес статуэтку святого Адриана в кухню, и снова взялся за бокал. — Я скучаю по нему, — признался Ротгер. Святой Адриан молчал. Олаф тоже затихал, когда его одолевали воспоминания. Уходил на кухню, и иногда наливал себе можжевеловой настойки и выпивал, не закусывая. — Думаешь, поможет? — Ротгер достал Олафову бутылку из морозилки. В бутылке было чуть больше половины — в хорошем настроении Олаф чаще пил пиво, или заваривал ягоды. Горькая, немного маслянистая жидкость обожгла горло. — И это кэналлийское он обзывал кислятиной! Вторая стопка пошла легче. — Жизнь вообще несправедлива, приятель, — Ротгер кивнул Адриану, снова наполняя стопку. Когда в бутылке показалось дно, между Ротгером и окружающим миром стояла плотная, колышущаяся стена можжевеловки. — Не болит, — с удивлением сказал он, — магия какая-то. Проклятые дриксы со своими секретами. Адриан подмигнул, и Ротгер понял, что пьян. — Надо идти спать, — сообщил он в воздух, — а то завтра голова будет болеть. Он попытался встать, забыв про трость, и чуть не упал. Оперся на край стола в последний момент, чуть его не опрокинув, и бросился ловить Адриана. — Надо быть осторожнее, — поделился он своими наблюдениями, — Ломать сломанную ногу больно, я проверял. Ротгер опустился на четвереньки, поставил статуэтку на пол и попытался нащупать трость. Зацепил пальцами, выпрямился и задел головой столешницу, и тут со стола скатилась бутылка из-под можжевеловки, грохнула о пол и разлетелась осколками. Ротгер с удивлением подобрал часть с горлышком. Посмотрел сквозь него. По левому запястью стекала кровь. Ротгер поднес левую руку ближе и сфокусировался. Вытащил торчащий осколок, отбросил в сторону. Кровь полилась сильнее, но боли все еще не ощущалось. Все чувства исчезли в можжевеловой вате, как брошенные в рыхлый снег камни. Красная полоса на запястье. Красиво. Капает. Кап. Кап. Кап… — Почти как браслет, — усмехнулся он. — Будешь свидетелем, Адриан? — и обвел острым сколом запястье, расширяя порез. Голова болела, как будто ее драла стая закатных тварей, а в пересохшем рту кто-то умер. “Давненько я так не напивался”, — Ротгер осторожно сел и вздрогнул — постель была испачкана кровью, как и его одежда. Прикроватная тумбочка была пуста, и Ротгер осторожно перегнулся через край и посмотрел вниз. Ничего, если не считать туфель, почему-то снятых здесь, а не в коридоре. Он провел рукой по лицу, проверяя повреждения — но нос и челюсть не болели. “С кем же я вчера подрался?” — удивился он. Костяшки на обеих руках тоже были целы, но левая манжета на рубашке пропиталась кровью и присохла к коже. Доковыляв до ванной и напившись воды прямо из-под крана, Ротгер засунул левое предплечье под струю воды. Выждав, пока рукав не намок, а рука не начала замерзать, он осторожно отлепил ткань. На запястье над самой кистью был глубокий порез, от которого вокруг предплечья шла кривая царапина. Браслетом. В остолбенении от собственного идиотизма Ротгер поднял глаза к небу. Кажется, стоило сказать спасибо то ли святому Адриану, то ли Астрапу, что он не перерезал себе вчера ни вены, ни сухожилия. Вот тебе и дриксенская магия. Олаф, впрочем, ограничивался одной, максимум двумя стопками, а не выпивал на пустой желудок половину бутылки. Ротгера передернуло. Помнится, на кухне были таблетки от головной боли, а в холодильнике что-то съедобное. А еще там была трость и лежали стеклянные осколки от бутылки и наверняка бокала. Вот и отпраздновал… “Ну хоть обувь догадался не снимать”, — похвалил он себя вчерашнего, и пошел за туфлями. Сегодня ему скучать будет некогда — его ждали стирка и уборка. Планы на следующие выходные, которые Ротгер собирался провести на лодках — убедиться, что их не снесло с якорей недавним штормом, проверить все еще раз, прогреть моторы, вывести лодку Бреве в море — ненадолго, не погонять. Ну, не всерьез погонять, все же лодка не его — так, проветриться — оказались испорчены. Днем, едва он проверил яхту Алвы и перешел на “Райос” Бреве, ему позвонил разъяренный Шнееталь и велел немедленно ехать в отделение полиции. Подъезжая к знакомому отделу, Ротгер мысленно прикидывал, когда провинился. И в чем. Вроде бы ни у кредиторов, ни у бухгалтера, ни у клиентов к нему не было претензий. Разве что та прихожанка, которая ворвалась в церковь, несмотря на то, что вход был перегорожен лентой, и налетела на его стремянку… И выругался он не так уж и ужасно. Совсем не обязательно было визжать и пугаться. А что белый защитный костюм сделал его похожим на привидение, так такие все маляры носят. Просто у них они в пятнах, а у Ротгера чистый. Был, пока стремянку не толкнули, когда он красил. А что цвет на кровь похож — так потому что морилка для потолочных балок красно-коричневая. Ротгер готов был спорить и возмущаться — а если бы он тогда упал? Но встретивший его Шнееталь молча провел его к одной из комнат для допросов, открыл дверь и кивнул: — Вот. Внутри сидели трое мальчишек, смутно знакомых по праздникам. Двое постарше мрачно смотрели в стол, младший пытался не расплакаться и утирал нос рукавом. — Фелипе, Иниго, Бласко. Таланты. Непризнанные, кошки их раздери, художники. — Шнееталь скривился и сложил руки на груди. Ротгер зашел внутрь и пригляделся. Точно знакомы. Постойте-ка… — Вы сыновья Франко? — спросил он самого старшего и младшего. Мальчишки угрюмо кивнули. — По стопам отца, прямо в тюрьму, — Шнееталь с силой шлепнул папку на стол, — и третий тоже сирота, да? Марко Канжеми выйдет из тюрьмы раньше, чем ты, Иниго. Оскорбление кесарского достоинства! Надо же было додуматься! — Статуя основателя династии? Перед ратушей? — с восхищением догадался Ротгер. — Вальдес, вы все идиоты в вашей общине? Оскорбление кесарского достоинства — пять лет минимум. И помилования не будет, и лучшие адвокаты не спасут. Лучше бы вы друг другу яйца раскрасили, за оскорбление общественной морали дают всего пятнадцать суток и месяц трудовых работ! — Шнееталь тяжело опустился на стул и замолчал. Бласко тихо всхлипывал, Иниго крутил пуговицы на рубашке, а вот Фелипе сжал кулаки и встал. — Это нечестно! — начал он. — Это де.. ди.. даскреминация! Вы, дриксы, заперли нас… Ротгер прыжком подскочил к нему и зажал рукой рот, другой нажимая на плечо и заставляя опуститься обратно на стул. Знакомая риторика Берто Салины. Вот вам и ягодки. Созрели, заколосились, распустились красными… хм, яйцами. — Инспектор, вы попросили меня приехать, чтобы? — Ротгер не сомневался, что Шнееталь не хочет арестовывать трех малолеток. — Вальдес, под твою ответственность, — Шнееталь вздохнул и помахал папкой в воздухе, — наркотиков у них нет, художества не по нашему отделу, так что забирай этих хулиганов, и чтобы они носа не высовывали. Еще раз поймаю, — инспектор замер, обдумывая подходящую угрозу. — Я их сам разукрашу. До красноты, — согласился Ротгер, меняя хватку, чтобы поднять Фелипе за шкирку, не отпуская рта. — Бласко, Иниго, скажите спасибо доброму инспектору. — Спасибо, — прошептал Бласко. Иниго неуверенно кивнул и вежливо поклонился. Шнееталь вздохнул, мученически поднял глаза к потолку и выругался. В машине Ротгер обернулся к троице, чтобы убедиться, что они пристегнулись. Мальчишки сидели на заднем сиденье и мрачно сопели. — Ну что, герои сопротивления? — спросил он, — допрыгались? — А вы маме расскажете, дор Вальдес? — спросил Бласко. Фелипе и Иниго переглянулись. Кажется, материнский гнев был страшнее тюремного заключения. — Стоило бы. Чтобы вы потом сидеть не могли. Но не хочется расстраивать Витторию и твою мать, Иниго. Им сейчас и так тяжело. — Конечно, тяжело! — возмутился Фелипе, — мы потому и протестовали. Отца арестовали, денег нет, мать дополнительные смены берет. Мы ее и не видим почти. — Протестовали… Раскрашивая статуи? И кто же должен был догадаться о причинах этого демарша и вам помочь? — удивился Ротгер. Мальчишки задумались. — Вам было обидно, и вы хотели отомстить, — подсказал Ротгер. Пятеро младших братьев тоже чудили, да и сам он по молодости… — Ну… да. — признал Фелипе. Иниго кивнул, а Бласко явно просто шел с братом. — Ладно, — Ротгер поехал домой, прикидывая, что можно добыть из морозилки. — Готовить вы умеете? — спросил он банду художников, неловко разместившихся в его кухне. — Нет, дор Вальдес, — вежливо ответил Иниго. — Будете учиться. Это будет самым простым способом помочь вашим матерям, — Ротгер заглянул в холодильник, и достал набор для рагу. Записав рецепт, помыв посуду и убрав за собой, мальчишки разошлись по домам, договорившись вернуться на утро. На следующий день он привез мальчишек к церкви, выдал им защитные комбинезоны для одежды и спросил: — Кто из вас действительно умеет аккуратно работать кисточкой? Первым откликнулся, как ни странно, Бласко. Ротгер выдал ему кисточку и банку с морилкой, отвел к дверному проходу, где нужно было покрасить наличники, и выдал Иниго тряпку с растворителем — подтирать стену, если случайно затечет. Сам Ротгер вернулся к стремянке, и осторожно полез наверх, оставив трость внизу. — Ее же держать надо! — возмутился Фелипе. — Упадете! — Подержишь? — спокойно спросил Ротгер, возвращаясь к тому месту на балке, где закончил в прошлый раз. Работать на стремянке в одиночку он научился давно — и если никаким прихожанкам не придет в голову врываться в церковь, то и падать ему не с чего. Стоило ему слезть, чтобы передвинуться стремянку на новое место, как Фелипе протянул руку за морилкой. Ротгер держал стремянку и следил, чтобы парень не забирался на самую последнюю ступень — но тот красил достаточно аккуратно, хоть и капал на себя время от времени. Когда они дошли до конца балки и перешли на следующую, Бласко дошел до верха наличников, и Иниго взялся держать ему стремянку поменьше. Покрашено было хорошо, Ротгер проверил. После обеда бутербродами из соседнего кафе Ротгер включил музыку, и за следующие три часа они докрасили все деревянные детали. Прикинув, сколько времени они ему сэкономили и типичную ставку подмастерьев, Ротгер достал кошелек в конце смены. — Что это, дор Вальдес? — удивился Иниго. — Не надо нам подачек, — возмутился Фелипе, и Ротгеру очень захотелось дать ему по шее. Неожиданно он почувствовал родство с тетушкой, и даже немного сожаления за собственные, хм, художества. — Ставка подмастерья за шесть часов дает не больше, и не меньше. Это в дриксенской тюрьме за трудовую отработку не платят, — подмигнул и добавил, — минус налоги, но первые пара тысяч в год налогом не облагаются. — Спасибо, — сказал Бласко и, покраснев, забрал свою долю. — Мне новый комплект учебников к школе нужен, но я маме не говорил. — А больше вам красить ничего не надо? — спросил Иниго, — Завтра? А то вы инспектору за нами присматривать обещали. Месяц. Фелипе молчал, но смотрел заинтересованно, Бласко с надеждой. Ротгер прикинул список имеющихся работ и вздохнул. К электрике он их, конечно, не подпустит, а вот на строительстве и даже для сантехники дополнительные три пары рук лишними не окажутся… И потом, лучше они будут красить стены, а не статуи. Слишком много свободного времени в каникулы, и вообще лето в городе — гарантия безобразий. Тетушка подтвердит. — Сначала вы трое выучите и сдадите мне технику безопасности. — Ротгер вздохнул. Придется все же договариваться с матерями… — А можно на обратном пути в магазин заехать? За продуктами? — Иниго пересчитал купюры и что-то прикидывал. — Можно, — согласился Ротгер. Ему тоже стоило пополнить запасы. Уж точно брать бутерброды с собой на четверых дешевле, чем ходить в кафе. Разумеется, просто покупкой не обошлось — дети не знали, как смотреть разницу между ценой упаковок и ценой за килограмм, Фелипе и Бласко сначала настроились купить самое дорогое мясо, чтобы приготовить на ужин. Ротгер не мешал им выбирать, но показал, какой бюджетный вариант сгодится на несколько дней. Иниго же уверенно положил в тележку пятнадцатикилограммовые мешки с крупой и фасолью, и пятикилограммовый мешок муки. — Ты уверен? — Ротгеру такого мешка хватило бы на несколько лет. — Да. Бабушка волнуется, если дома нет запасов, а мама печь любит. И племянники часто на обед заходят, так что ничего не пропадет, дор Вальдес! Ротгер вспомнил, сколько съедали за раз они с братьями, как мама готовила огромные кастрюли и противни. Как он начал помогать ей, когда подрос достаточно, чтобы доставать до плиты со специальной скамейки. Как помогал кормить мелких, и как позже готовил их любимые блюда. Тогда у них в кладовой тоже стояли огромные мешки с мукой, крупами. А вылетев из гнезда, он поначалу постоянно ошибался в общежитии университета, и у него получалось всегда гораздо больше еды, чем он мог съесть сам. Хмыкнув, он нашел трехлитровый контейнер оливкового масла и положил на тележку. После длинного разговора с Витторией, при котором подростки не присутствовали, он вернулся домой, быстро сделал себе бутерброд и рухнул спать. Возня с мальчишками напомнила о братьях, сестре, семье, Марикьяре — обо всем хорошем и родном, что оказалось неразрывно связано с кошмаром, которым обернулись его первые серьезные отношения. Настолько крепко, что он выбрал уехать в Дриксен, разорвав все связи. Клан Вальдесов, поместье, где он не был уже четыре года, Марикьяра и оливковые рощи, верфи отца, быстрые яхты и неторопливые, неповоротливые торговые и рыболовные суда — все то, что он старался не вспоминать лишний раз всплыло в памяти. И мать, и братья, и даже сестра были очарованы Джулио, как был очарован он сам — сначала. А когда постепенно плохого стало больше, чем хорошего… Семья одобряла роман и считала, что Ротгер либо все преувеличивает, либо не ценит хорошего отношения. А всякие мелочи ради любимого можно и потерпеть. Ротгер поймал себя на том, что действительно терпит и подставляет спину, спрятав лицо, чтобы избежать очередного скандала, ещё и с родней — и сбежал через месяц, как только получил визу в Дриксен. Тоска по родным привела его в сон о поместье с его дубовыми стенными панелями, поцарапанными несколькими поколениями хулиганов. Потом сон постепенно изменился и перенес его в их с Джулио домик у рынка, с белыми стенами, яркими занавесками и красной черепичной крышей. Ротгер замер на кровати, оглядываясь, но всем весом на него опустился не давний любовник, а Олаф. Привычно перекатив их, чтобы оказаться сверху, Ротгер прижался к нему и затих, вдыхая такой родной запах. Он так соскучился, а на Олафовой подушке за год остались только воспоминания. Олаф прижимал его к себе, гладил, говорил что-то ласковое, и Ротгер забыл, что это сон. Потянулся поцеловать, рванул футболку, чтобы прижаться к коже, снял свою майку, едва не порвав от нетерпения. От штанов и белья они избавились в четыре руки, сталкиваясь коленями, целуясь и мешая друг другу. Первые горячие прикосновения кожи к коже, скольжение ладони, желание притереться сильнее, ближе — и внезапно кошкин спазм в собранном на спицы бедре. Ротгер упал в сторону и откинулся на спину, пережидая боль, пока Олаф покрывал его виски, веки, шею нежными поцелуями. — В другой раз, тебе же неудобно, — Олаф заботливо убрал волосы с его лица, улыбнулся и начал отстраняться. — Не уходи! — Ротгер дернул его, роняя на себя, развел ноги, давая Олафу место и открываясь, — Не уходи. Проснувшись в сбитой постели, Ротгер минут десять улыбался после отлично проведенной ночи. А потом окончательно проснулся и резко сел, оглядываясь. В спальне не было никого и ничего лишнего. Валялись на полу его вещи, то ли оставленные там вчера, когда он раздевался, то ли сброшенные ночью во сне. Стоял на тумбочке, стыдливо отвернувшись к стене, святой Адриан. Ротгер протер глаза и дернул себя за волосы. *** С подмастерьями лето пролетело быстрее и незаметнее. Разве что у Пилар в ансамбле было показательное выступление, и Ротгер отвез туда Густаво, Маризу и Инес вместе с родителями танцовщицы. Другие зрители поглядывали на них косо, но вечер прошел хорошо. В конце каникул Ротгер с иронией подумал, что теперь ему снова придется делать почти всю работу самому. С другой стороны, за собой ему не придется переделывать и проверять. Можно было все-таки поискать еще хотя бы одного наемного рабочего… В компании оказалось веселее, хотя Ротгер и раньше не скучал в своем обществе. — Я решил не возвращаться в школу, дор Вальдес, — ошарашил его Иниго. — Девять классов я закончил, и лучше я подмастерьем у вас останусь и на сантехника пойду. Через два года можно, я проверял. Только экзамен сдать и за лицензию заплатить. — Ты уверен? — Рогтер смотрел на вытянувшегося за лето парня. — Мать что тебе скажет? Работник из Иниго был хороший, хотя кисточку ему в руки лучше было не давать. Ротгер, посмотрев на первые попытки помочь с покраской, даже хотел сходить на площадь и найти статуи, к которым Иниго приложил свою руку среди всех остальных, так сказать, для особого вдохновения. Но не успел — увы, после оскорбления кесарского достоинства все статуи были отмыты и оттерты до блеска. Видимо, с точки зрения дриксов сияющие яйца жеребцов достоинство всадников не оскорбляли, а возвышали. — Мать уже говорит, что я мужчина в семье, — пожал плечами Иниго. — Теперь хоть еды достаточно. Я ж не пью, так что денег хватит даже с налогами, я посчитал. — Хорошо, — Ротгер уважительно улыбнулся. Вот и решился вопрос с наемным рабочим. — Я тоже, — внезапно решился Фелипе, — не вернусь в школу. — А тебе остался всего год, не будь дураком, — Ротгер посмотрел на старшего из парней, — Учи физику, тебе же электрика по душе. Я же знаю, что это ты мои справочники брал почитать. Вот и готовься к экзамену. В каникулы сможешь подрабатывать. — Там дриксенский нужен… — скривился Фелипе. — Значит, будешь учить дриксенский, — безжалостно ответил Ротгер. *** На собрание старшеклассников в школу Ротгера затащила Мариза. Несколько десятков лохматых черноволосых голов смотрели на него из зала, выделенного школой для собрания марикьярских детей. Ротгер смотрел на лица — скука, пренебрежение, равнодушие… Редкий проблеск интереса или любопытства. Он прыжком уселся на столе и подмигнул директрисе, ахнувшей от такого неуважения. — Дриксенский язык груб, а их любовные песни напоминают военные марши, — в зале раздались смешки, — но когда меня пытаются нае… обмануть, я это слышу и понимаю. Вижу ошибки в документации или пункты в договоре, которые мне не выгодны. Рабочий в порту использует силу рук и спины, и все вы знаете, сколько можно заработать этим честным трудом в день. Врач получает в десять раз больше, но не думаю, что Маризу волнуют деньги. Она видела, как врачи спасли ее сестру — и знает, что они почти опоздали. Потому что в общине нет своих врачей. Пока. Среди дриксов есть хорошие люди, несколько из них согласились помочь с уроками дриксенского языка всем желающим. Что вы захотите сделать, решать вам. Поступить в университет, сдать экзамен на электрика или сантехника, начать свой бизнес, стать врачом или юристом, писать любовные записки светлокосым красавицам или просто слушать дриксенские военные марши — решать вам. Ротгер спрыгнул на пол, подхватил трость, залихватски поклонился директрисе и сбежал. Настоятель перенес уроки языка в школу, договорившись с директрисой по своим каналам. Ротгер с удовольствием поздоровался с Анной, а Шнееталь с подозрением посмотрел на Фелипе, которого узнал. Тот покраснел под взглядом инспектора и прошмыгнул в класс, но уселся за партой в первом ряду, рядом с той, за которой уже сидели Мариза и Пилар. — Этот-то что здесь делает? — Шнееталь поморщился и оглянулся. — Ни одной статуи в школе нет, я проверил, — Ротгер подбросил трость и поймал, — а Фелипе хочет стать электриком. Так что прошу спрашивать с него со всей строгостью. Будет обидно, если он оставит город без света по ошибке. — Легко ошибиться, если мозгов нет, — беззлобно ответил инспектор, — а остальные двое где? Опять хулиганят? — Бласко вон в том углу с друзьями, — Ротгер показал на стайку мальчишек помладше, — А Иниго теперь у меня подмастерьем. — Ему же шестнадцать всего? — удивился инспектор. — И на нем больная бабушка, мать и племянники. Анна побледнела и покосилась на мужа, но и он, и Ротгер покачали головой. — Лучшее, что мы можем сделать — дать возможность этим детям выбрать лучшую жизнь, — Шнееталь обнял Анну за плечи и подтолкнул к доске. Анна хлопнула в ладоши, и дети затихли и приготовились слушать. Ротгер вышел из класса, и остановился, оглядываясь — школа как школа. Примерно треть детей пришла на урок, и это было лучше, чем он ожидал. Эльза Крейнц вела занятия у младшеклассников. Надо будет потом спросить Инес, как прошел урок. В коридоре, ведущем от центрального входа послышались шаги нескольких человек, и Ротгер пошел навстречу, встретить опоздавших. По школьному коридору шел Берто Салина с двумя помощниками лет двадцати пяти. Поздновато они решили учиться. — Вальдес! Опять ты привел в общину дриксов и этого полицейского, — Берто сплюнул на чисто вымытый пол, и Ротгер поморщился. — Ты продался дриксам, предатель, а теперь хочешь, чтобы дети забыли Марикьяру? — Ты спрашиваешь про сакотту, которую в мой дом принес дрикс, которому заплатил Алва? — притворно удивился Ротгер. — Неужели знание дриксенского отшибло тебе память? — Да что с ним разговаривать, — Берто нехорошо улыбнулся и пихнул плечом левого приятеля, — выгоним дриксов, и все. — Не спешите, — Ротгер загородил проход, выставив руку в одну сторону и трость в другую, — разве что ты надеешься попасть в ту же тюрьму, что отец и дядя. — Ах ты ублюдок! — Берто выхватил из кармана ветровки нож. Резкий удар трости заставил нож отлететь обратно по коридору, гремя по плитке. Парни переглянулись и отошли на шаг назад. — Твой дядя подставил меня. Ты со своими идеями о мести подставил Фелипе, Иниго и Бласко. А тот коп, которого вы хотите прогнать, спас их от пяти лет тюрьмы и сейчас учит марикьяре, как не быть беспомощными идиотами, готовыми поверить в любую чушь, — Ротгер не собирался мстить юнцу, хотя желание надрать ему задницу — или позволить Шнееталю это сделать — было очень сильным. Но в классе были Анна и дети, которых не хотелось пугать. — Я этого так не оставлю, — Салина развернулся и пошел обратно, подобрав оружие. Ротгер вздохнул, затер ногой плевок и прислонился к стене. Придется сидеть в коридоре во время занятий, как вахтерша, чтобы убедиться, что Салина не вернется сам или с подручными. Что дальше? Ему придется освоить вязание и кутаться в пеструю шаль? Ладно, хоть кошкины бумаги можно просмотреть будет. Несмотря на помощника и бухгалтера, Ротгеру не удавалось отвертеться от бумаг, требующих решения владельца. — Спасибо, — Шнееталь вышел на звук ссоры и встал рядом, глядя в сторону ушедших. Ротгер пожал плечами. Защищать марикьяре от дриксов, дриксов от марикьяре… Все это до кошек надоело. Но жить, не вникая в происходящее рядом он уже пытался, и в тюрьме ему не понравилось. Должен был быть какой-то другой способ… — Что вообще слышно, как Фельсенбург? — в телевизоре о сыне канцлера, служащем в том самом отделе по борьбе с наркотиками молчали, и это само по себе было показательным. Зато постепенно марикьяре перестали обвинять во всех бедах, переключившись на новый скандал. Кто-то из министров попался с любовницей, а в департаменте здравоохранения аудит обнаружил массу нарушений и растрату кесарского фонда. — Фридрих таки подсидел Бруно, — Шнееталь вздохнул. — И капитаном отделения стал Бермессер. — Это плохо? Хорошо? Ужасно? — Да на удивление нормально. Толковым руководителем я бы его не назвал, но он не мешает работать, — Шнееталь задумчиво покрутил ключи от машины на пальце. — Последний Салина тоже замешан в наркоторговле? — Со мной он почему-то не делится своими планами, — огрызнулся Ротгер, — но за лодками я присматриваю. — Как с гордостью доложил Бермессер, смертность среди людей до тридцати уменьшилась на пять процентов по сравнению с прошлым годом, — Шнееталь хлопнул Ротгера по плечу и вернулся в класс, — будет обидно, если сакотта снова проникнет в город. Проверяя лодки в следующие выходные, Ротгер подумал, и на всякий случай вытащил из моторов пару деталей. Теперь без него в море никто не выйдет. То, что община платила за стоянку, но не получала никакого дохода с “Марикьяры” и “Райос” было полным безобразием. Но у него не было времени разбираться с дриксенской невозможной бюрократией, потому что Иниго был слишком молод и неопытен, чтобы действовать самостоятельно, и дичился помощника. Периодически Ротгер хотел отправить их на какое-нибудь задание вдвоем и заставить проработать вместе пару дней — но потом вспоминал, что жестокое обращение с детьми наказуемо, а помощник слишком ценен, чтобы ставить над ним бесчеловечные эксперименты. *** К зиме Ротгер успел забыть об угрозах Салины — но продолжал охранять школу во время уроков языка. Инес понемногу начинала понимать дриксенский, хотя говорила еще неохотно. Зато с удовольствием читала детские книжки и сказки, которые сестра брала для нее в библиотеке. Ротгер как-то подслушивал урок доры Крейнц и, когда речь шла о волке-чародее, не сдержался и старательно завыл. Дети завизжали, а учительница спокойно вышла за дверь и пригрозила, что посадит Ротгера на цепь, для полного соответствия сказочным обстоятельствам. Вид у совсем не напоминавшей в тот момент хомяка доры был достаточно грозен, чтобы ретироваться. Мариза зубрила дриксенский, биологию и математику, готовясь к вступительным экзаменам, Фелипе страдал с физикой и дриксенским, Пилар регулярно звала всех на представления ее ансамбля. Пару раз сопровождать Анну и других учителей на уроки приходил Руперт, и Ротгер видел заинтересованные взгляды, которые бросали в его сторону Мариза и несколько других старшеклассниц. Молодой инспектор был задумчив, поздоровался с Ротгером, расспросил о здоровье пострадавших от Хохвенде девчонок, сообщил, что новостей о местонахождении преступника нет, и интереса школьниц не заметил. Как, впрочем, и ревнивых взглядов старшеклассников. Ротгер и сам смотрел на Руперта, как те девчонки — с надеждой, что тот скажет, как там Олаф… Не мог же он не знать! Но Руперт тему не поднимал, а Ротгер вспоминал указания Вейзеля и шутил больше, чем обычно, чтобы скрыть разочарование. Анна смотрела за происходящим в классе с едва скрываемой усмешкой, и выбирала для визитов тему этикета и ухаживаний, которую усердно конспектировали оба пола, несмотря на то, что экзаменам она бы не помогла. По программе у них начался разбор известных дриксенских любовных романов. Ротгер, обязанный дриксенским именем материнской любви к одному из классических творений, каждый раз задерживал дыхание, но пока Анна его щадила. *** В конце зимы, возвращаясь домой по заснеженной улице, Ротгер наткнулся у фонаря на Лоренцо — которого он в последний раз видел в тюрьме, когда их с Олафом убивали. Когда Лоренцо атаковал Олафа. Что прочел на его лице бывший лейтенант Альмейды, Ротгер не знал — но тот внезапно начал отступать, подняв руки перед собой, и извиняться. — Вальдес, прости, я не знал, что тебя подставили! И копа твоего я не трогал, — Ротгер зарычал от явной лжи, и Лоренцо скороговоркой добавил, — не успел. Твой дрикс мне нос сломал и вырубил одним ударом. Прости, ну? Олаф… Ротгер опустил трость, которой, оказывается, замахивался. Лоренцо обошел его по большой дуге, постоянно оглядываясь, и скрылся за пеленой падающего снега. Ротгер вернулся домой, задумчиво посмотрел на бутылку можжевеловки в морозилке, купленной взамен выпитой, вспомнил предыдущий опыт и решительно закрыл дверцу. — Жаль, я плохо видел, как Олаф этому Лоренцо нос сломал, — сообщил Ротгер Адриану, заваривая себе ягодный отвар. В молчании святого читалось сдержанное дриксенское неодобрение. — Ты вообще на моей стороне должен быть! Чезаре Марикьяре ты или нет? Вот ведь дриксы — стоит с ними повестись, и все кверх ногами. В молчании Адриана читалась насмешка. Ротгер мысленно повторил сказанную им фразу, и сам рассмеялся. Вот только обращения в эсператизм ему не хватало. *** Весной Ротгер был занят еще сильнее, чем обычно. Фелипе готовился сдавать экзамен на право работать подмастерьем, Мариза — к поступлению в университет на медицинский факультет, оба нуждались в советах и утешении. Ротгер смеялся с настоятелем, что отбивает у него работу, а тот утверждал, что эсператистами становились еще и не такие бедовые головы — вот взять хоть святого Адриана… С Адрианом у Ротгера сложилась крепкая дружба, так что он не отказывался, чтобы не обижать священника, и обещал подумать. Самому Ротгеру испытание тоже давалось нелегко — если в схемах проводки, распределительных щитах и общих правилах техники безопасности Ротгер разбирался отлично, то названия костей, мышц, органов на дриксенском ставили его в тупик. Инес заканчивала первый класс и была очень горда собой, Густаво лишь кряхтел, что в его молодости девицы хотели замуж, и это было проще. — Зато станет Мариза врачом, и никакого приданого не надо! — отшутился Ротгер. — А мне надо, — тут же сказала Инес, кружась перед зеркалом, — и платье новое на праздник, потому что я уже выросла! Густаво застонал и демонстративно схватился за сердце. — А у тебя было приданое? — Инес замерла и посмотрела на Ротгера. — У меня? — Ротгер переглянулся с Густаво. — Когда ты женился на Робокаре Поли? — Ни приданого, ни платья, — рассмеялся Ротгер. — Он поэтому ушел? — Инес сочувственно посмотрела, а потом добавила, — Или он в Рассвете, как мама? — Нет, котенок, он жив и обязательно вернется, — Ротгер присел на корточки, чтобы смотреть глаза в глаза, — обязательно. День Независимости Марикьяры пришелся на выпускные экзамены. Он пил дешевое кэналлийское со знакомыми, которых у него в общине стало намного больше за прошедшие полтора года. Пообещал Виттории взять к себе Фелипе и присмотреть за ним, даже если тот не сдаст на электрика с первой попытки. Рассказал Лучиане о том, что Пилар взяли в основной состав ансамбля для выступлений, и что это значит. Ответил на вопросы об уроках дриксенского родителям заинтересованных школьников. Неловко выслушал благодарности матери Иниго, отшучиваясь, что привык заботиться о младших братьях и сестрах, и вообще ему не хватает оставшихся на Марикьяре племянников и племянниц. Салина вел себя тихо, Лоренцо старался не попадаться ему на глаза. Ротгер подумывал, не прижать ли его где-нибудь и не расспросить ли про Олафа — но Вейзель говорил, что копа после драки перевели в другую тюрьму, так что лейтенант Альмейды не мог ему ничего рассказать. — Дор Вальдес, потанцуйте с нами! — Пилар умоляюще смотрела из круга подружек. — Извини, котенок, но если Инес я еще подброшу и поймаю, то тебя могу уронить, а это будет преступлением. — Ротгер скорчил очень грустное лицо и подмигнул. — Не нужно меня подбрасывать, я сама подпрыгну, меня в ансамбле научили. И на ногу вам не наступлю, — Пилар расстроилась от отказа почти как первоклашка, и Ротгер уступил. Сначала он позвал малышню, подбросил пару раз в воздух Инес с подружками, порадовавшись счастливому визгу. Потом Пилар вытащила его на парный танец, и действительно прекрасно танцевала, раскрасневшись от заслуженного комплимента. Но нога дала о себе знать, и Ротгер вернулся домой, хоть и в отличном настроении. Два года. Снимая рубашку, он глянул на белесый шрам на запястье, оставшийся на память. Кривой и неровный, как годичные кольца на стволе дерева, выросшего между камней частично в тени, частично на свету, он раздражал своей неправильностью. Мелькнула мысль взять нож поострее и выровнять края, но Ротгер представил, что ему сказал бы его зануда-дрикс, хмыкнул и решил, что для их кривой истории кривой шрам подходит как нельзя лучше. Вот уж действительно годичное кольцо — в непростых условиях, под давлением, то в тени, то на свету. Этот год прошел ровнее, спокойнее — и годичное кольцо на древесине было бы более ровным. Смеясь над аналогией, он снял резинку с пачки инвойсов и счетов, которые следовало бы завезти бухгалтеру, надел на руку чуть повыше шрама и аккуратно провел вдоль нее острым ножом. На коже едва выступили несколько капель крови, и это тоже было правильно. *** Первым результаты получил Фелипе, набрав достаточно баллов для ученической лицензии. Ротгер сводил его, помощника, Иниго и Бласко в кондитерскую отметить победу, и счастливый Фелипе с заработанных в каникулы денег купил большой торт домой. Дальше можно было начинать оформление подмастерья по всем правилам — и обучение. Ротгер делал сам с собой ставки, сколько коротких замыканий и мелких аварий случится в квартале в самое ближайшее время — Фелипе, как и положено марикьяре и его ученику, находил ограничения скучными, и считал, что справится и с более сложными заданиями, чем те, к которым его допускали на работе. Мариза получила отличные отметки на выпускных экзаменах в школе, но со сдачи вступительных вернулась чуть не плача. Экзаменационные вопросы по математике оказались очень сложными, а темы для сочинения были выбраны по романам, которых она не читала. Ротгер и Густаво утешали ее, как могли, а Анна чувствовала себя виноватой, что не узнавала, какие романы нужно было рассматривать на уроках. Ротгер был бы даже согласен выдержать смешки и дразнилки, посвященные его тезке, если бы это помогло. Неделю после того, как ее имени не оказалось в списках поступивших, Мариза провела в своей комнате, рыдая — так что и Густаво, и Ротгер сбились с ног, пытаясь убедить ее, что не все пропало. А потом она, бледная и решительная, ушла в библиотеку, и после пары дней, проведенных там за компьютерами сказала, что станет фельдшером. Туда тоже были экзамены, но попроще — а еще фельдшерам платили стипендию во время обучения. Густаво качал головой, а Ротгер искренне восхищался ее упрямством и целеустремленностью. Олафу она бы очень понравилась, внезапно подумал он. Летние Молнии принесли с собой грозы, короткое замыкание и выбитые пробки в квартире Фелипе, решившего установить новую розетку, поступление Маризы в фельдшерскую программу, а к концу месяца — увольнение Густаво. — Что случилось? Пойдем на кухню, — первым делом спросил вернувшийся домой Ротгер, увидев побледневшего соседа, который сидел на идущей из гаража лестнице, обхватив голову руками. — Меня уволили из порта, — Густаво сжал руку в кулак, вздрогнул и очень аккуратно положил на колени, подальше от кружки с горячим шадди. — Ты жаловался профсоюзу, они могут помочь? — Ротгер смотрел с тревогой. Он никогда не видел соседа в таком отчаянии. — Меня поймали на воровстве. У начальника смены есть видеозапись… Уволили, потому что раньше хорошо работал, — Густаво всхлипнул, — и потому что девчонки на мне. А то бы посадили… — А… — Ротгер не знал, как спросить, зачем Густаво пошел на воровство. Хотя… — Это связано с сакоттой? — Нет. — Густаво вздохнул, — просто сейчас Маризе надо и форму, и учебники, и Инес тоже, я подумал, что пропажи одного ящика никто не заметит, а больше мне и не надо, потом Маризе стипендию обещали. Но это в конце Осенних Скал. — Густаво, ну занял бы или просто попросил помочь! Мне не сложно купить учебники, — в голове не укладывалось, что из-за такой мелочи… Но Густаво эти расходы мелкими не казались. Растить двух дочерей на зарплату портового рабочего, в крошечной односпальной квартире… — А община? Они же должны помогать? — Вальдес, ты же видел, что контрабанду перекрыли, и ни Алва, ни Салина, ни Бреве теперь не платят десятину. — Густаво тяжело вздохнул. — Ты и раньше не зависел от общины, но уже год как денег мало и становится еще меньше. Работу в городе марикьяре найти не просто. Шумиха эта… — Ну хорошо. А меня почему не попросил? Сам знаешь, мне Мариза и Инес как родные. — Вот поэтому и не попросил. И так ты столько для них делаешь — спас их, уроки эти придумал, с Пилар и мальчишками Франко возишься, сына Марко к себе взял. — Скажи, сколько тебе нужно, или какие учебники. Я куплю. — Да я купил. С выходного пособия, — Густаво горько махнул рукой, взял чашку и отпил сразу треть, — за десять лет. И отпуск неотгулянный в этом году. Ладно, устроюсь где-нибудь чернорабочим… “Шнееталь прав, мы все в общине идиоты”, — подумал Ротгер, проводив соседа. — “Гордости столько, что проще украсть, чем попросить помощи. Как Олаф только терпел меня?” Память тут же ответила: “Не терпел. Любил”. *** О потере денег с наркоторговли Ротгер не думал, но теперь вспоминал и то, что вино на праздниках стало дешевле, еда проще. Иниго, который покупал мешки крупы с первой зарплаты. Прикидывал, что не только Лоренцо не мог найти работу после возвращения из тюрьмы — многие мужчины, и молодые, и постарше, потеряли заработок, даже если не были арестованы. Новости по телевизору, в которых приезжих обвиняли в мелких кражах — сколько в них было правды? Крутя в голове слова Густаво и привычно обслуживая лодки, Ротгер признал, что выход у него перед глазами. В конце концов, разве не он мечтал в детстве стать адмиралом собственной эскадры? Пиратской, но на такие мелочи можно не обращать внимание. Совет общины согласился с предложением сразу же, и выдал Ротгеру список тех, кто работал в море, на лодках или был связан с рыболовством. Тридцать человек, большая часть без работы или на сдельщине. Вот только опытных моряков там было всего пятеро, и самым перспективным был Лоренцо. Ротгер нашел его в баре неподалеку. Тот, ссутулившись, мрачно сидел за столом с кружкой пива в руках, и, судя по косым взглядам бармена, это был его первый и единственный заказ. Хорошо — по крайней мере, он еще трезв. Ротгер тоже взял себе пива и сел за столик. Вот и первый пират. — Здравствуй, Лоренцо. — Вальдес? — лейтенант оглянулся, но не увидев больше никого, хмуро выплюнул, — Чего надо? — “Марикьяра” и “Райос” могут выйти в море и ловить рыбу, но им нужна команда. И капитан. Лоренцо выпрямился и снова посмотрел на Ротгера, с интересом. — Говори дальше, — он отставил пиво в сторону. — У тебя есть опыт. Больше, чем у кого-то еще. Ты же ходил на рыболовном судне на Марикьяре? — Ходил. И на алвиной яхте ходил. “Райос” же лодка Бреве, да? Мелкая? — Мелкая, но сети закинуть, ловушки поставить годится. Хоть туристов возить на рыболовные туры. — На кого ловушки? Воды Дриксен холодные, это не родной остров, — Лоренцо скривился. — Сам видишь, я в этом не разбираюсь, — Ротгер уважительно кивнул, — но помочь с разрешениями возьмусь. С условием. — Доля в прибыли? — Лоренцо понимающе дернул себя за ухо традиционным жестом марикьярских торговцев. — Лодки принадлежат общине, им и прибыль после выплаты зарплат и расходов. Но никакой сакотты на борту быть не должно. Даже если Алва или Альмейда лично попросят тебя что-то подобрать в море и передать их человеку. — Чем тебе мешает чужой заработок, Вальдес? — Лоренцо нахмурился. — Ты же даже денег с лодок не получишь? — Тем, что в общине уже слишком много сирот при живых отцах, а в городе не найти работу, потому что всех марикьяре считают наркоторговцами или хулиганами. Я не шучу, Лоренцо — один намек на сакотту или старые связи, и ты будешь списан на берег. Ты дашь слово не мне — совету общины. — Да кто ты такой, чтобы идти против традиций? — Лоренцо плюнул на пол, и Ротгер вспомнил, что и в тюрьме лейтенант поддерживал законы и порядки. — Традиции меняются, когда меняются времена. Если не можешь принять то, что совет общины решил изменить — дело твое. Останешься на берегу, тосковать по прошлому. Ротгер встал, пододвинул свое нетронутое пиво пятидесятилетнему мужику, половину жизни проведшему в море, а четверть — за решеткой, который смотрел на него с ненавистью, и вышел. “И мы оба уверены, что разговаривали с идиотом”, — хмыкнул Ротгер, — “прекрасная симметрия”. У него оставалось еще четверо кандидатов в капитаны, один другого краше. Чувствуя, что все-таки попал в сказку о пиратах в роли адмирала, которому нужно уговорить головорезов работать за зарплату и не искать проклятое сокровище, которое потом придется отдать вместе с жизнями, он начал насвистывать старинную моряцкую песню. *** Стопка бумаги в ладонь высотой, собранная согласно всем правилам, оттягивала руку. Дама в окошке министерства сельского хозяйства и рыбной ловли пролистала документы, посмотрела на Ротгера с презрением, ясно видимым на ее поджатых губах, и выплюнула: — Вам отказано в выдаче лицензии. Ротгер едва сдержался, чтобы не кинуть всю стопку документов под ноги, или не ударить в плексиглас кулаком. Проглотил гнев, вышел на крыльцо и жадно вдохнул свежий воздух, пахнущий осенними листьями и немного бензином. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Неужели все зря? Совет общины будет разочарован… Можно придумать что-то еще, не рыболовство так туризм. Как Мариза пошла на фельдшера и довольна, хотя мечтала стать врачом. Эх, был бы рядом Олаф — он прекрасно умел находить методы, заставляющие бюрократов работать. Ротгер привычно провел пальцем по шраму на запястье. Два с половиной года, половина изначального срока. Олаф бы взвился из-за несправедливости точно так же — только в своем дриксенском стиле. “Ротгер, здравый смысл не применим к бюрократической процедуре. И твои понятия о справедливости тоже. У каждого отдела есть правила и инструкции. И нет, там тоже не руководствуются здравым смыслом — но они работают. Даже если если какое-то правило ввел кесарь два круга назад. Хочешь понять, как заставить механизм действовать в твоих интересах — узнай, по каким правилам он работает”. Стоило улыбнуться, как вспомнилась выволочка, устроенная ему зубастой зубной феей в тюремной больнице. Вейзель тоже приходил в ужас от того, что Ротгер считал что-то несправедливым — вместо поиска нужной статьи, подпункта и подзаконного акта. Кошкины дриксы… Инструкции были написаны на стендах, развешанных на стенах — мелким шрифтом, но со всеми статьями, актами и требованиями к заявлениям. Ротгер старательно переписал свое заявление, указав все акты по номерам и датам, приложив список соответствующих требованиям документов, отметив галочкой принесенные бумаги и трижды проверив, что он ничего не упустил. От злости и возмущения сводило зубы — пока он не представил, как обидно будет врагу пасть от своего же оружия. Вернувшись к окошку, Ротгер вежливо и спокойно, на лучшем дриксенском, на который был способен, попросил зарегистрировать все документы во входящих с описью и копией для общины согласно правилам приема заявлений, а также предоставить в случае отказа письменное заключение министерства с обоснованием, чтобы его можно было обжаловать в оговоренные законом сроки. При этом он указал на висящий на стене стенд с описанием процедуры приема документов и обжалования решений. Дама скривилась так, словно Ротгер заставил ее выпить сухого кэналлийского десятилетней выдержки, и взяла бумаги. “Пиратский адмирал победил страшное морское чудовище! Моряки — качать адмирала!” В фантазии дама из сельского хозяйства представала с рыбьим хвостом, куриными крыльями и раздвоенным змеиным языком. Ротгер предпочел бы сразиться с чудовищем на шпагах или пистолетах, но увы — у дриксов и сказочные чудовища заключали договора, букву которых герои должны были соблюдать. “Спасибо, Олаф” — Ротгер еще раз провел пальцами по шраму. Третье годичное кольцо получилось немного глубже второго. После лицензии, полученной через две недели после подачи — без всякой помпы, обычный жесткий почтовый конверт с плотной, украшенной печатями бумагой внутри — ему пришлось закупать квоты на несколько видов промысловых рыб, выбранных Лоренцо. Потом проходить бесконечные комиссии и проверки, стоившие ему изрядных нервов — и оцененные внутренним адмиралом как минимум в четыре поединка с птице-рыбо-дурой. Вместо выпивки и сокровищ ему приходилось гоняться за подержанными холодильными камерами, сетями, местами на складах и рынках. Даже зарплата адмирала, то есть директора, и место в совете общины не стоили этих усилий — но надежда в глазах Густаво, Лоренцо, других моряков заставляла его ругаться, жаловаться святому Адриану — и разбираться в кошкиных правилах. Отдельный бой ему пришлось выдержать за назначение второго капитана — ни один из оставшихся четверых кандидатов не имел достаточного опыта. И Ротгер нанял дрикса, несколько удивленного тем, что ему предлагалось работать на общину. Новый капитан попросил ознакомиться с документацией, флегматично прочитал все лицензии, заключения и разрешения, пожал плечами и согласился. По крайней мере в нем Ротгер был уверен, что он не станет перевозить сакотту. Берто Салина захотел учиться морскому делу — и Ротгер предложил ему место в команде дрикса. Молодой человек вспыхнул, развернулся и ушел. — Дрикс на нашей лодке! — возмутился один из старейших членов совета, — Что дальше? Женщины? — Если у женщины будет соответствующий опыт и квалификация, я найму женщину, — рявкнул Ротгер, — Она не уйдет в запой и не устроит драку в холодильном отсеке. Совет смутился — двое из свеженабранных моряков напились с первой же зарплаты и подрались с портовыми работниками. Женщинам работа тоже нашлась — мыть и разбирать рыбу, продавать то, что не удавалось сбыть в магазины или рестораны на рынке. Ротгеру некогда было вздохнуть, но община понемногу восстанавливала свои позиции. В порту становилось оживленнее — начиналась предвыборная кампания. Фридрих собрал вокруг себя всех недовольных долгим правлением кесаря Готфрида, щедро пообещав им министерские портфели. Ротгеру было бы все равно, кто сидит в Эйнрехте, если бы не то, что основой своей программы Фридрих выбрал ужесточение контроля за мигрантами. С единственной крупной победой в своем кармане никаких других вариантов у него не было. Разговоры о том, что мигранты виновны в кражах, грабежах, наркоторговле, драках и других преступлениях снова разожгли напряженность в Метхенберг. Фелипе нарвался на клиентов, отказавшихся пускать черноволосого электрика в дом, драки между моряками и рабочими стали случаться чаще, контракты на ремонт опять проходили только через помощника. На совете общины Ротгера спросили, не может ли он как-то помочь. — Как? — удивился он. Где он, а где столичная политика. Тут нужен был не адмирал, а сухопутная армия. — У тебя много знакомых дриксов, — признал тот старик, что возмущался наймом дриксенского капитана, — может, они посоветуют? Согласившись попробовать — признание, что общине выгодна интеграция, уже было дорого — Ротгер спросил совета у настоятеля и у Шнееталя. Первый и так уже говорил о мире на проповедях, последний скривился. — Министром Фридрих относительно безобиден, а вот кесарем будет отвратительным. Да и его сопартийцы тоже не отличаются талантами. — Но тогда его не выберут? — удивился Ротгер. — Готфриду много лет и здоровье сдает, — Шнееталь вздохнул. — Поговори с Фельсенбургом, он точно знает, что и как. Руперт согласился встретиться, к удивлению Ротгера. Усевшись в баре с бокалом вина — слишком сладкого по его меркам, но просить кэналлийское у дриксов было бесполезно — Ротгер с удивлением услышал, как Руперт заказывает можжевеловку. — Настолько плохо? — уточнил он. Руперт пожал плечами и выпил стопку, знаком попросив повторить. — Я могу чем-то помочь? — Ротгер собирался просить помощи общине, но сообразил, что канцлер, отец Руперта, замешан в самой гуще этой политической каши. — Политика — грязное дело, — Руперт выглядел устало, хотя все еще вскружил бы голову красоткам, будь они в баре. — Насколько грязное? — уточнил Ротгер. За спасение Олафа и перевод его в другую тюрьму, да и за Вейзеля он был обязан больше, чем жизнью. — Едва ли вы мне поможете, Вальдес. Вы хотели что-то спросить? — Возможно, мы сможем помочь друг другу. Ведь Фридрих не имел никакого отношения к тем облавам, — начал Ротгер, обдумывая идею. — Он был официальным начальником Кальдмеера и моим, так что это не важно, — Руперт вздохнул. — А если Фридрих сам подтвердит свою неосведомленность? — Ротгера охватил азарт. Его маленькая пиратская эскадра собиралась взять на абордаж флагман. Увы, вместо золота призом будет в лучшем случае слава, а в худшем — придется уносить ноги… Очень по-пиратски! — С чего бы ему отказываться от единственного козыря? — Потому что если он отвечает за действия всех подчиненных, то отвечает и за Хохвенде. Вы же не поймали его? И ни община, ни девочки не получали извинений. — Что-то в этом есть, — согласился Руперт, — но информация не может идти от меня или Шнееталя. — Не все марикьяре бандиты и хулиганы, — Ротгер подумал, что опять подставляет девчонок, но был уверен, что они согласятся помочь. — Что, если взять интервью у нескольких жителей общины, включая Маризу и Пилар? Журналистов нашел Фельсенбург. Часовая передача об успехах успешной интеграции мигрантов в Метхенберг, где долго служил Фридрих, должна была сыграть на руку и правящей партии, и оппозиции. Отец-настоятель церкви Святого Ольгерда рассказал про давнее знакомство с общиной и уроки дриксенского. Дора Крейнц поделилась успехами у младшеклассников — и зрители умилялись тому, как читающая традиционную дриксенскую сказку про чародея-волка девочка тоненько завыла. Анна Шнееталь порадовалась успехам своих учеников — Бласко уверенно отвечал на все вопросы. А потом журналисты встретились с первыми выпускниками программы — молодым электриком с бесшабашной улыбкой, рассказавшем о том, как его недавно не пустили в дом из-за цвета волос. Очаровательная танцовщица из известного ансамбля рассказала, как мечтает выступить на изломном балу в ратуше, а пока помогает отцу-моряку с продажей выловленной рыбы на рынке. И наконец, фельдшер, спасающая жизни людей. — Я так благодарна отцу настоятелю и госпоже Анне, — говорила без акцента Мариза, краснея, — ведь без их помощи я никогда не была бы так близка к осуществлению своей мечты. — А какая у вас мечта? — молодой репортер ободряюще улыбнулся хрупкой молоденькой девушке в синей форме медика. — Я хотела стать врачом, как те чудесные люди, что спасли жизнь мне и моей сестре три года назад. К сожалению, я не прошла в университет по конкурсу, но зато на фельдшерской программе я уже сейчас помогаю людям. — А что случилось с вами и сестрой? Несчастный случай? Мариза обняла себя руками и вздрогнула. — Ох, это было так страшно, моя сестра чуть не умерла, когда на нас напал тот… — На вас с сестрой напали? Кто-то из общины? — Полицейский во время облавы. Он говорил, что ищет свидетелей, а потом запер нас в кухне с включенным газом. Инес — ей всего было пять лет — сразу потеряла сознание, я чуть позже. А в больнице ее так долго не могли откачать, — Мариза попыталась вытереть слезы и отвернулась, пряча лицо, — простите… Журналист взволнованно повернулся к камере. — Три года назад была проведена та самая грандиозная облава, успеху которой Фридрих Зильбершванфлоссе обязан своему карьерному взлету. Если при облаве происходили подобные чудовищные нарушения, мы обязаны провести журналистское расследование! Ротгер выключил телевизор. Это нужно было отпраздновать. В кафе собрались Пилар с родителями, Мариза с Инес, Фелипе и Шнеетали. — Спасибо вам огромное за помощь, — сказал он, — теперь всех волнуют преступления против общины, а не предубеждения. Шнееталь поморщился. — Теперь горожане подозревают патрульных во всех грехах. И Бермессер опять грозится всех убить. Анна успокаивающе положила руку ему плечо. — А ведь Виттория не рассказывала про отнятую во время первой облавы рыбу и сковородку, — довольно сказал Ротгер. — И в материалах суда наверняка что-то осталось. — Вальдес, остановитесь, — застонал инспектор, — хватит ваших безумных идей. Ротгер сжалился над ним и повернулся к Маризе. — Прости, я не предупредил тебя, что часть вопросов может быть болезненна. — Ничего страшного, — Мариза закусила губу, — если это поможет… — Уже помогло, — серьезно сказал Ротгер. — Мы все очень многим обязаны твоей смелости и искренности. — Дор Вальдес, если бы вы попросили, я бы тоже все рассказала! И как вы нас спасли! — Пилар сжала кулаки. Лучиана схватилась за сердце. — Ну что ты, котенок, — тепло улыбнулся ей Ротгер, — я вообще предпочел бы не напоминать о произошедшем. Дети не должны страдать из-за глупости взрослых. Он с тревогой посмотрел на Инес, но она была полностью занята большим куском торта с мороженым. — Дор Вальдес, не зовите меня так, — решительно сказала Пилар, — Я не ребенок. И вообще совершеннолетняя. И могу не только работать, но и помогать. И, — она набрала воздух и зажмурившись, выпалила, — встречаться с мужчинами. — Что?! — возмутился ее отец, а Лучиана ахнула. — Такая красавица не может не разбить сердца юношам, — Ротгер кивнул и выставил руку, останавливая готового вскочить Винченцо, — Скажи, кто тебе симпатичен, и мы объясним молодому человеку, как ему повезло — и что с ним станет, если ты им будешь недовольна. — И правила, — недовольно сказал Винченцо, — чтобы не думал. Побледневшая Пилар смотрела на него со слезами в глазах. — Дор Вальдес… А вы… Я думала, я вам нравлюсь… Вы меня на занятия возили… Ротгер оглянулся, не стоит ли за ним его молодой тезка. Нет, других Ротгеров и тем более Вальдесов рядом не было. Винченцо крякнул, почесал в затылке, а потом посмотрел на Ротгера оценивающе — так, что ему захотелось отодвинуться. И взять трость — просто на всякий случай. — Пилар, конечно, ты мне очень нравишься, — начал он, не зная, как не сделать неловкое объяснение еще хуже, — но мне почти сорок лет… — И он уже женат на Робокаре Поли, — неожиданно помогла Инес, продолжая есть торт. Ротгер в панике оглянулся. В кафе было достаточно дриксов, и объявлять о его личной жизни было крайне неразумно. Мариза что-то зашептала сестре, Пилар разрыдалась и убежала в туалет, Анна поспешила за ней. Винченцо оправдывался перед сердитой Лучианой, и Ротгер попытался объясниться, не зная, извиняется он за влюбленность Пилар — или за отказ. — Винченцо, я бы никогда… То есть я и не думал… Шнееталь постучал по лбу, и в кои-то веки Ротгер был с ним полностью согласен. Наверное, он действительно слишком давно не общался с сестрой и племянницами. Не Витторию же и тетушку Адалину ему было обнимать! Он с опаской взглянул на Маризу, но та успокаивающе покачала головой. Винченцо смотрел на него волком, Лучиана по-матерински улыбалась. Оставалось пожалеть, что к этой ситуации нет никакой инструкции или свода правил. Адмирал спас прекрасную дориту, и она влюбилась. В сказках ей тут же бы попался подходящий молодой капитан со взятого на абордаж судна, и они бы бежали от адмирала вместе. На месте адмирала Ротгер бы не только не преследовал влюбленных, но и шлюпкой с припасами пожертвовал бы. Увы, никаких симпатичных капитанов рядом не было. Не Лоренцо же…Дрикс и тот был ровесник Ротгера, причем женатый. Анна и Пилар вернулись через полчаса, и притихшая девушка села на свое место между родителями. — Простите, дор Вальдес. Я не знала, — еле слышно извинилась она, пряча покрасневшие глаза. Ротгер, став совершеннолетним, в первый раз сбежал из дома в море. Правда, оказалось, что служба юнгой тяжелая и совсем не такая интересная, как помощь отцу на верфи. Вернувшись из трехмесячного плавания, он поступил на судостроительный… А помощник капитана, в которого он тогда был влюблен, оказался достойным человеком. Ротгер смотрел на Пилар краем глаза — но та выслушала какой-то совет от матери, вздохнула — и принялась за свой кусок торта. Вернувшись домой, Ротгер налил себе можжевеловки, выпил залпом и попросил Адриана: — Как же я соскучился. Передай Олафу, что… Нет, пожалуй, ничего не надо. Просто продолжай присматривать за ним там, хорошо? Он на тебя рассчитывает. *** Когда Нонни окончательно слегла, в ее квартиру набились и члены совета, и родственники, и соседи. Лежа на диване в гостиной, самой большой комнате, совсем высохшая старушка отдавала последние распоряжения. Внучки и невестки разобрали украшения, родственники — фотографии. — Подойди сюда, — неожиданно позвала Нонни Ротгера. Он опустился на пол у изголовья, взяв в свои руки ее сухую кисть с полупрозрачной кожей и выпирающими косточками. — После моей смерти переедешь сюда, — сказала она. — Зачем, Нонни? — Ротгер недоуменно оглядел множество родственников. — Старейшины должны жить на первом этаже, и держать дверь открытой, — Нонни положила свободную руку поверх его запястья и сжала. — У тебя в доме должно быть достаточно места для людей. А свою крошечную квартиру отдай дочке Густаво. К врачу будут приходить пациенты, да и девушке свою семью пора заводить. Ротгер прикрыл глаза. Отвертеться от места в совете общины не вышло — пусть за последние два года и ловля рыбы, и сбыт наладились. Община даже купила третье судно, и Ротгер снова нанял дриксенского капитана. Впрочем, еще года через три помощники Лоренцо наберут достаточно опыта… И Маризе давно нужно свое жилье. — Да, Нонни, — он прижался лбом к ее рукам. Представить этот дом, да что там — весь квартал без ее мудрости? — Глупости думаешь, — легкий подзатыльник вырвал его из переживаний, — жить надо так, чтобы не жалеть о несделанном. Я оставляю общину в хороших руках. Ротгер поцеловал Нонни в щеку, и отошел в сторону, уступив место следующему. После похорон родственники собрали и вынесли вещи. Получив ключи, Ротгер потерянно ходил по большой квартире со старомодными обоями и потемневшим от времени потолком. Конечно, Маризе нужно свое жилье, им с Инес давно тесно в общей спальне. Да и Густаво станет легче. А он сам как-нибудь привыкнет. Три спальни, в которых когда-то жили дети Нонни, гостиная, большая кухня — куда ему все это? Нет. Две спальни и кабинет между ними. Он потер запястье — шесть шрамов, часть едва видны, часть бросаются в глаза на смуглой коже. Осталось недолго, и ошибиться он не имеет права. Он все еще не знал, с чего начать, когда в дверь постучали. “Привыкай, адмирал, ты теперь старейшина”, — Ротгер глубоко вдохнул, принял подобающе серьезно-внимательное выражение лица, и открыл дверь. И едва успел отскочить в сторону — неся перед собой стремянку, внутрь ворвался Фелипе. А за ним, неся ведерки с краской, инструменты, пачку защитных пластиковых полотен и сумки прошли Иниго, Бласко, Мариза, Пилар и двое молодых незнакомых дриксов. Ротгер застыл, глядя на вторжение. — Дор Вальдес, ну вы же не думали, что мы вас бросим? — укоризненно спросила Мариза. — Это Дитрих, он тоже фельдшер, — представила она крепкого невысокого блондина. — Приятно познакомиться, Дитрих Штерн, — представился юноша. — Ротгер Вальдес, очень приятно, — машинально ответил он любезностью на любезность. — Оооо, Ротгер! Это же из Дидериха? — ему протянул руку второй незнакомец, бойкий паренек чуть помоложе. — А я Рихард Думмель. Мы с Бласко в одной команде по плаванью. — Бласко, бери своего дрикса и начни с потолка где-нибудь, где стремянка не будет мешать, например в кухне — начал командовать Фелипе, — вы же будете добавлять розетки? Глядя на честные лица, сияющие здоровьем и энтузиазмом, Ротгер понял, что грустить не выйдет, а следовательно, не стоит и пытаться. — Фелипе, не ты ли на днях подключил светильники в коридоре так, что всегда горит либо один, либо другой, и свет нельзя выключить? — он сложил руки на груди и насмешливо посмотрел на ученика. — Можно выключить, если на главном щите электричество вырубить, — ответил тот, не смутившись, — ну вы за мной проверите, ладно? Ротгер рассмеялся. — Вы-то куда? — спросил он девчонок. — А мы обои обдерем, а вы пока решите, хотите красить или новые клеить, — Мариза утащила за руку своего фельдшера, и Ротгер понял, что Густаво его убьет. Седьмой годовщины Ротгер ждал сильнее, чем предыдущих семи лет. Праздник удался — особенно повезло с погодой, почти летнее тепло сочеталось с буйством красок и запахом цветущих деревьев. Кэналлийское было приличным, всевозможные рыбные блюда сочетались с мясными и десертами. Марикьярская музыка неожиданно сменилась дриксенской — это Пилар с подругами по ансамблю танцевала для общины. Традиционные танцы чередовались с дриксенскими — помимо подружек Пилар, на празднике были капитаны со своими семьями, ухажер Маризы, друзья школьников… Не верилось, что когда-то Олафа и Руперта чуть не побили только за то, что дриксы вошли в квартал без приглашения. Он позвонил Фельсенбургу. — Вальдес? Рад слышать. Чем могу помочь? — несмотря на то, что молодого наследника перевели в столицу, они поддерживали связь. — Остался месяц. Вы мне скажете, куда приезжать за Кальдмеером? — Вальдес… — Фельсенбург замялся, — ведь прошло семь лет. Вы уверены? Я думал снять Кальдмееру квартиру, или сначала к Шнееталям. — Я уверен. Отдельная спальня готова, все по советам Вейзеля. Как и где жить, Олаф решит сам, когда встанет на ноги, но его дом здесь. — Хорошо, я вам напишу адрес и время, — Фельсенбург повесил трубку. Ротгер почти не пил, но рука с ножом так дрожала, что седьмое годичное кольцо получилось практически такое же кривое, как и первое. Адриан сочувственно смотрел со своего почетного места на кухне. Наскоро обмотав руку полотенцем, Ротгер взял статуэтку и прошел по дому. Дальняя спальня с окнами на тихую боковую улицу, окрашенная в бледный серый цвет, такой же скучный, как в старой Олафовой квартире; его вещи в комоде, пустой встроенный шкаф, строгое постельное белье, простые деревянные тумбочки. Кабинет, переделанный из третьей спальни, с двумя столами, разделенными книжными полками. “Правильное решение”, — одобрил Ротгер сам себя, глядя, как бумаги с его стола оккупировали подоконник и пытаются расползтись на чистый стол Олафа. Спальня Ротгера — с его старой мебелью, принесенной из его односпальной квартиры. Даже похожие обои нашлись, хотя молодежь очень долго пыталась его отговорить от ужаса двадцатилетней давности. Гостиная, с новым диваном и креслами — Нонни была права, дом Вальдеса редко обходился без гостей. Кухня. Недопитая бутылка можжевеловки в морозилке. Две ванные, и видно, что Иниго стал отличным профессионалом. — Жить надо так, чтобы не приходилось жалеть о несделанном, — сказал Ротгер Адриану. — А я свой выбор сделал давно. *** На севере Дриксен и летом было прохладно, особенно на ветру, и Ротгер застегнул ветровку до горла. Ожидание казалось бесконечным, хотя прошло едва ли полчаса. Ни одного свидания он так не ждал — и так не волновался. Наконец тяжелая металлическая дверь в серой бетонной стене открылась, и на свет, моргая, вышла знакомая долговязая фигура. Кальдмеер поправил мешковатую неуклюжую куртку не по размеру, переложил пакет с вещами из руки в руку и пошел в их сторону. Ротгер невольно подался вперед, становясь рядом с щегольски одетым Фельсенбургом. — Встаньте с другой стороны, Вальдес, — Фельсенбург точно так же всматривался в такое знакомое, и так изменившееся лицо. — Он плохо видит левым глазом после травмы.