Между Марикьярой и Дриксен

Какая, в сущности, смешная вышла жизнь,

Хотя, что может быть красивее,

Чем сидеть на облаке — и, свесив ножки вниз,

Друг друга называть по имени!

Круг сжался, заключенные подошли ближе, побуждаемые командой вожака. Ротгер перенес вес на здоровую ногу и всматривался в лица, пытаясь понять, кто нападет первым. Лейтенанты, стоящие впереди, были опаснее всего. Садист Серхио, искренне радующийся возможности причинить боль. Джулиано, Лоренцо — эти двое послушны Альмейде. Двое оставшихся лейтенантов были на другой стороне круга, ближе к Олафу. Из старой гвардии, они неохотно принимали нововведения Альмейды. Но дрикса и копа они не пожалеют. Простые члены группы не спешили нападать. Никто из них не ожидал, что показательное наказание превратится в групповое убийство. Запланированное шоу было отвратительным, но не интерактивным. А сейчас зрители неожиданно оказались на сцене, и вот-вот их зальет потоками красной краски. — Лет пять добавят, — пробурчал Ренато и посмотрел по сторонам, — мне выходить через год. Стоявший рядом Антонио пихнул его локтем, чтобы заткнулся. Этот мечтал стать лейтенантом и выслуживался как мог, но беспокойство на многих лицах обнадеживало. — Вы слышали альмиранте? — хриплый голос Серхио подстегнул нерешительных. — Голубки убьют друг друга. А мы им поможем. Чем быстрее поможем, тем быстрее вернемся в камеры. — Душа моя? Голубки? — Уго, сокамерник Ротгера, вышел вперед. — Это что, разборки из-за ревности? Ну дал Вальдес дриксу, и что? — Он предал общину и сдал их копу, — глухо сказал Энрике с другой стороны. — Вальдес никого не сдавал, — возмутился Олаф, и его резкий дриксенский акцент заставил скривиться половину лиц. Серхио рванул вперед, Ротгер пнул его в грудь, отбрасывая на стоящих за ним людей, и отвлекся на Антонио и Джулиано. Эти ударов тоже не сдерживали, и приходилось вертеться, чтобы не попасть под кулак и не открыть спину Олафа. — Не знал, что у марикьяре принято подставлять своих, — громкий голос на дриксен раздался сверху, и драка остановилась. Ротгер снова ощутил спину Олафа лопатками и рискнул кинуть взгляд на второй уровень, пытаясь успокоить дыхание и поберечь помятые ребра. Говорил не охранник, и вспыхнувшая было надежда угасла. Заключенный. Дрикс. — Кто этот Алва, и почему он сговорился с дриксенскими копами, чтобы посадить вашего Вальдеса, а вы ему помогаете? — Как он понял? Ах да, Альмейда с Алвой говорили на дриксен. — Да убейте всех троих, — мрачный голос Альмейды заставил поежиться и тех, кто не вступил в драку. Самые трусливые отошли к стенам, пытаясь спрятаться в тенях. Рядом остались только лейтенанты и самые послушные, опасающиеся оказаться на его месте. Чем ближе к сцене, тем больше красной краски на лицах, кретины. Впрочем, им с Олафом и этих хватит. — Мартин, уходи! — Олаф бросился на перехват Лоренцо и отправил его на землю одним ударом. — Если Вальдеса подставили, то за что его убивать? Я себе поднимать срок не буду, — возмутился Жанлука, и его бас перекрыл голоса остальных, высказывающих сомнения, — а за дриксов нас всех вздуют. Антонио развернулся и ударил Жанлуку в челюсть, тот устоял и ответил хуком в ухо. На Ротгера бросились Серхио и Джулиано, за его спиной с кем-то дрался Олаф, возмущенно кричали что-то про справедливость слева. Со второго этажа раздался громкий заливистый свист — кто-то пытался позвать охрану. Дернув сзади за волосы, Антонио или Энрике намерился схватить Ротгера за горло, но руки соскользнули с потной кожи. Он не глядя отмахнулся локтем, попал, и наконец достал Серхио. Больше этот поганец никого не изобьет. А потом Джулиано подсек его больную ногу, и Ротгер не устоял. Он попытался прикрыть голову руками и пнуть ближайшее колено, но чей-то ботинок отправил его в небытие. *** Будильник вопил, заставляя открыть глаза. Что же такое он поставил на утро, и почему нельзя было назначить ремонт на вменяемое время? Ротгер с трудом разлепил глаза и тут же моргнул от яркого света. Дёрнул рукой, чтобы нащупать тумбочку с телефоном и выключить противный писк, и с удивлением почувствовал, как что-то больно потянуло ниже локтя. Сфокусировавшись наконец, он разглядел капельницу и пищащий рядом с кроватью монитор, чей экран послушно отозвался на участившийся сердечный ритм. — Вальдес, вы очнулись! Повернуть голову оказалось сложно, тело не слушалось. Помимо зафиксированной капельницей руки что-то держало ноги и сжимало грудь. Ротгер попытался понять, что такое висит над его кроватью. Блоки, тросы… Никогда не любил физику… — Вальдес, вы меня слышите? Лицо… знакомое. Молодой парень с длинным честным дриксенским лицом и необычными для северянина темными волосами. — Ммм… — Возьмите, — парень поднес стакан с услужливо торчащей из него трубочкой прямо к губам, и Ротгер смочил пересохший рот. — Руперт? — Память возвращалась. Допросы, суд, тюрьма, драка… Олаф! — Олаф!? Ротгер попытался сесть и тут же рухнул обратно от боли в ребрах. Белая с цветными пятнами штука над кроватью оказалась его ногой, замотанной в толстый слой бинтов до самого паха, которая висела на растяжках, и резкое движение заставило ее полыхнуть огнем. Когда искры перед глазами утихли, а монитор сменил бешеный писк на прежний назойливый сигнал, Ротгер впился глазами в напарника — бывшего напарника — Кальдмеера. — Олаф? — прохрипел он самый важный, единственно важный вопрос. — Операция прошла успешно, но он без сознания. — Руперт наклонился, чтобы Ротгеру было удобнее. — Вы можете рассказать мне, что случилось? — Господин Фельсенбург, вы нарушаете процедуру! — новый голос забился в висках, как шарик для пинг-понга, — вы не имеете права допрашивать заключённого. — Я не допрашиваю господина Вальдеса, он не хуже вас знает, что ему положен адвокат, без присутствия которого он не скажет ни слова. И уж тем более его нельзя допрашивать, пока он находится под действием лекарств. — Фельсенбург подмигнул и встал, — вот приедет Вейзель, разрешит Вальдесу отвечать на вопросы — и допрашивайте, сколько доктор позволит. Олаф жив. Он жив. Все живы? Нет, он же сломал гортань Серхио, или показалось? Стоило того… Кажется, противный голос что-то спрашивал, но Ротгер провалился обратно в сон. В следующий раз он проснулся, потому что его трясли. От этого голова моталась и вспыхивала болью, и Вальдес попытался оттолкнуть настойчивую заразу. Щеку обожгла пощечина, и он распахнул глаза. Динц, один из тюремных охранников, сел рядом на стул. — Что же ты, Вальдес, — укоризненно покачал он головой. — Ммм? — во рту снова пересохло, и Ротгер поискал взглядом стакан с водой. — Пить? — понятливо спросил Динц, но и не подумал помочь, — Сначала давай договоримся. Договариваться с охраной он уже пробовал. Динц и Петерс казались неплохими по большому счету мужиками: сами заключенных не били, хотя не мешали разборкам, и даже прикрывали его от Альмейды первое время. Вот только потом их помощь кончилась. Интересно, что ему сейчас было надо. — Ты в полном дерьме. Ты и тот бывший коп. Нарушение порядка, выход из камеры в ночное время, еще одна драка… А кроме того, убийства и умышленное причинение тяжкого вреда здоровью. Срок тебе добавят, так что сидеть будешь долго. Вот только со своими ты уже поцапался, потому что слишком гордый. И без защиты жить тебе ровно столько, сколько тебя продержат в госпитале. Динц с сомнением посмотрел на ногу в вытяжке и ткнул пальцем в один из тросов. Ногу дернуло, и Ротгер прикусил губу, пережидая боль. — Ты говорил, что танцевать любишь? — на этот раз Динц потянул за груз, заставив ногу приподняться — а потом отпустил. — Так вот, Вальдес, у копа твоего нашлись защитники в самых верхах. Копу все равно не жить, но вот испортить напоследок жизнь хорошим людям он может. Поэтому ты скажешь и Фельсенбургу, и всем, кто спросит, что вы с любовником выясняли отношения, а когда вас попытались расцепить — из лучших, само собой, побуждений, — то вы напали на этих добрых людей. Ясно? — Танцевать я и на одной ноге буду лучше тебя, потому что ты трус. А потом меня все равно убьют, — прохрипел Ротгер. Добрый Альмейда, обхохочешься. — Дурак ты, — покачал головой Динц, — лучше бы подумал, какая тебя теперь ждет жизнь. Ротгер ждал, что его снова дернут за ногу, но охранник схватил его за запястье свободной руки, пристегнул наручниками к поручню и вышел. Стакан с водой остался стоять на тумбочке, издевательски помахивая трубочкой. Ах нет, это у него все плыло перед глазами. Копу все равно не жить — почему? Потому что Альмейда не простит и продолжит попытки его убрать? Или потому что Олафу сильнее досталось в драке? Руперт говорил, что операция прошла успешно, но не говорил, какая… И какой прогноз. В одном Динц прав — перспективы действительно не радужные. Но если уж кому и верить, то лучше Руперту, чем продажному посыльному начальника тюрьмы. Олаф верил стажеру как себе, значит, ему и карты в руки. Еще бы парочку тузов в рукаве, а то расклад грустноватый. Давай, парень, спасай напарника, не зря же ты сидел у моей постели, хотя наверняка предпочел бы сидеть с копом. *** Покашливание рядом с кроватью вырвало его из полусна, полубреда — Серхио бил Олафа в тюремном туалете, а Ротгер не успевал вмешаться. Рядом с кроватью сидел плотно сбитый пожилой дрикс в добротном, но слегка старомодном пиджаке. — Добрый день, молодой человек. Я ваш новый адвокат, Курт Вейзель. — Здрав…— Ротгер зашелся кашлем. Адвокат поискал взглядом кого-то — медсестру? — не нашел, и вздохнув, сам подал ему стакан с водой. — Здравствуйте, — сумел выговорить Ротгер, — вас прислал… — Руперт Фельсенбург, — Вейзель достал откуда-то снизу большой блокнот с дорогой ручкой и открыл чистую страницу. — Рассказывайте, — приказал он. — Кальдмеер не виноват, — начал Ротгер, — это я дрался с Серхио Арильди. И с Антонио и Джулиано… не помню фамилий. Что с Кальдмеером? — Вину будет устанавливать суд, исходя из показаний, так что начните с начала. — Адвокат, совершенно не похожий на щеголя Берлингу, добродушно фыркнул, качнув брылями в точности как у дога, который жил у семьи Вальдесов, когда Ротгеру не было еще и десяти лет. — Вы знаете, что с Олафом Кальдмеером? — Ротгер приподнял голову, насколько смог. — У Кальдмеера свой адвокат, но вас же заботит не это? — Неожиданно цепкий взгляд окинул взглядом комнату, задержавшись в странных местах — углах стен, верху шкафов, — кто вас уже навещал, кроме Фельсенбурга? — Динц, охранник в тюрьме. — И это украшение, — кивок на наручники, — его подарок? Грубо. В вашем состоянии вы не сможете встать, не говоря уже о побеге. Наручники снимут. Рассказывайте все, что знаете, Вальдес, если хотите помочь Кальдмееру. — Охрана ужасно непоследовательна, — пожаловался Ротгер. — Обычно сначала надевают браслет, а потом бросают. Мне кажется, Динц меня не любит, а ведь сколько было обещаний. Глядя снизу вверх на адвокатские брыли и неожиданно тоскуя по семье и счастливому детству, в котором не было ни преступников, ни продажных копов, ни тюремных охранников, Ротгер рассказал о том, как его угораздило влюбиться в полицейского, и чем это все закончилось. — Значит, Альмейда не сказал, кого именно подослал Алва? — Вейзель задумчиво жевал то ли губу, то ли усы. — Нет, — подтвердил Ротгер, — но его слышали не только марикьяре, но и сокамерник Олафа… Мартин? — И вы не знаете, чем закончилась драка? — Вейзель поморщился, глядя на вытяжку, — не для вас лично. — Нет, — Ротгер не думал, что выживет. Против них с Олафом было человек десять. — Кто же помешал нас прикончить? — Друг Кальдмеера поднял интересную тему. Часть э… лейтенантов не поддержали решение. У вас больше друзей, чем вы думали, да и у Кальдмеера тоже нашлись защитники. Шум от драки вынудил охрану вмешаться. — То, что Динц соврал, неудивительно. Но насколько все плохо? — Ротгер позволил себе улыбку. Кошкин коп, найти такого же принципиального сокамерника, не побоявшегося бросить вызов Альмейде, за неделю. Кажется, они оба должны этому Мартину. — Последствия, как вы понимаете, — ещё один кивок в сторону ноги, продолжавшей уныло ныть даже в покое, — достаточно серьезные. Но у вас есть все основания для апелляции, и мы ими воспользуемся. Стоило Ротгеру выспаться, и к нему вернулся худший враг заключенных — скука. Вейзель добился того, что наручники сняли, но тюремный госпиталь не радовал своих пациентов ни телевизором, ни библиотекой, ни особой заботой. Прикованный к постели торчащими из него трубками и растяжкой, Ротгер развлекал себя тем, что напрягал разные мышцы и считал, сколько повторений он может выдержать. Как лодка на стапелях, он висел в безвременье без воды и ветра. Ушибы заживали, трещины в ребрах заставляли быть очень осторожным, катетер и почки доставляли отдельный ряд ощущений, без которых он с удовольствием бы обошёлся. Хуже всего было с ногой. После первых двух суток ему понизили дозу болеутоляющего, и нога взвывала при любом неосторожном движении — и затекала, если ей не шевелить. Хирург приходил раз в два дня, смотрел, качал головой и уходил, не отвечая на вопросы. Ротгер понимал, что нарывается, но продолжал спрашивать про Кальдмеера, а однажды, не вынеся молчания, заявил: «А у вас спина белая» — просто чтобы убедиться, что хирург не глухой и слышит его. Судя по тому, как тот обернулся, пытаясь разглядеть собственную спину, со слухом у него было все в порядке. А вот с памятью не очень, так как у белого халата белая спина подразумевалась. Заходил Петерс, пробурчал, что Вальдес сука, с которой хотели по-хорошему, а стоило бы как Альмейда предлагал. Но потом его спугнул кто-то, очень вовремя проходивший мимо по коридору, и Ротгер снова остался один. Он помнил, что с момента ареста до суда прошёл месяц, и это считалось быстрым. Но тогда ему не было скучно. Первый шок и удивление сменились недоумением, потом обидой на Олафа, который подозревал его в наркоторговле, хотя должен был знать его достаточно, чтобы не сомневаться в его невиновности. Ротгер знал, почему Олаф не допрашивает его сам, видел, как Руперт из кожи вон лез, чтобы найти улики, показывающие на кого-то другого, и растущую гору показаний, обвиняющую Ротгера Вальдеса в том, чего он не делал. Будь он не так уверен в собственном душевном здоровье, сам бы начал сомневаться, настолько убедительная складывалась картина преступления. Тогда он все не мог понять, кому же перешел дорогу, и кто оказался настолько ловок. Алва… Легендарная личность и среди марикьяре, и среди кэналлийцев. Работать на него было мечтой многих марикьяре — что говорить, и сам Ротгер думал, что когда его ремонтный бизнес раскрутится, он снова займется тем, с чего начинал на отцовской верфи — ремонтом и отделкой люксовых яхт. Там он и научился работать с деревом, электрикой, моторами, септиком и даже газом. В Дриксен яхты и лодки были, но марикьяре можно было и не надеяться устроиться в одну из уважаемых контор. Вот после работы на яхте Алвы…. Рекомендации от лучших контрабандистов! Тайники, которых не найдут таможенники и полиция! Ротгер хихикнул, представив своё предполагаемое резюме. Да и с ремонтом церквей все сложилось удачно, хотя пришлось взять кредит на оборудование для высоких потолков. От скуки Ротгер принялся мысленно подсчитывать убытки и пени, которые ему придется выплачивать, если его все-таки выпустят, и прикидывать, как и что делать с бизнесом. Когда ему сняли капельницу, он выпросил у медбрата тонкую гибкую трубочку, и вязал из неё странные кривые фигурки, которые потом распускал. Медбрат развлечение одобрил и предложил отдать Ротгеру еще и использованный катетер, за что пришлось присудить ему победу в их негласном соревновании, кто кого лучше подколет. Вейзель пришел через две недели, принес на подпись кипу листов на настолько занудном дриксенском, полном юридических терминов, что Ротгер не смог понять и первую страницу. Попытался прочитать остальные, пожал плечами и только спросил, видел ли эти документы Фельсенбург, и поможет ли Кальдмееру, если он их подпишет. Последовавшую получасовую лекцию о юридической безграмотности и ужасным последствиям, к которым она может привести, и дополнительный час занудных объяснений о тонкостях применения законов, статей и подзаконных актов, различных смягчающих и отягчающих состояниях, с упоминаниями прецедентов и их толкований он потом видел в кошмарах как непрекращающийся и непонятный монолог. Как же ему не хватало Олафа, который наверняка понимал все, о чем говорил возмущенный дрикс, смешно всплескивая руками и привставая, отчего его обтянутый жилетом живот опирался о поручень кровати и нависал как сердитый зверь, оскаливаясь расходящимися полами. В должной мере осознавший свою юридическую ущербность Ротгер подписал бумаги, услышал уверения, что делом Кальдмеера занимается хороший специалист, и вернулся к построению замков на песке, планов в воздухе и постройке яхты, такой, как его любимая “Астэра”, в будущем. Медбрат неожиданно снабдил его еще десятком использованных капельниц, и конструкции стали сложными и узнаваемыми — рыбы, замки, парусный корабль. Еще через три недели, когда он окончательно заскучал, потому что ребра срослись, а нога перестала болеть и отвлекать его необходимостью разминать ее каждые полчаса, Вейзель принес долгожданные новости. Апелляция прошла успешно. Суд принял во внимание время, проведенное в заключении до суда и после, и сократил срок с двух лет до шести месяцев. А с учетом полученной в тюрьме травмы и необходимости длительной реабилитации, разрешил Вальдесу отбывать оставшееся время под домашним арестом. — Но ведь я невиновен! — Ротгер был обрадован и шокирован, — разве они не должны были меня оправдать? Вейзель лишь поднял глаза к небу, качнув брылями. Кажется, он уже объяснял Ротгеру, почему шансов на полное оправдание не было, во время той длиннющей лекции. В любом случае, он выйдет на свободу уже… а собственно, когда? — Завтра вас выпишут, Вальдес, — мученически сказал дрикс, — постарайтесь больше ни во что не встревать. — Ни в коем случае! — радостно согласился Ротгер, — а Кальдмеер? — Что Кальдмеер? — спросил Вейзель. — На сколько лет уменьшили его срок? Дрикс вздохнул, вернулся на стул у кровати и положил свою руку на кисть Ротгера. Это был первый раз, когда адвокат дотронулся до него, и внезапно Ротгеру стало неловко — он не задумывался, что дриксу может быть неприятно работать с мужеложцем и защищать его. Тот очевидно блестяще справился со своим заданием и не позволил своим личным симпатиям и антипатиям проявиться раньше. — Два года. Добавили. — Останавливая незаданные вопросы, Вейзель поднял свободную руку и принялся перечислять, загибая пальцы, — Кальдмеер ни разу не раскаялся публично в противоестественной связи — это раз, он признался в том, что ввязался в драку из любви к вам — это два, признал себя виновным в нанесении тяжких телесных повреждений — три, и нарушении внутреннего распорядка тюрьмы — это четыре. От обвинений в убийстве его спасли, потому что видеокамеры очень удачно сломались, а свидетели испытывали к нему личную неприязнь по национальному и профессиональному признакам, и потому не могут считаться беспристрастными. Но ради вас Кальдмеер покалечил несколько человек, трое из которых от полученных травм скончались. Фельсенбург организовал его перевод в другую тюрьму, но ему придется быть тише воды и ниже травы, если он хочет выйти на свободу через семь лет. Ротгер молча хватал воздух, который словно испарился из больничной палаты. Олаф… Семь лет! — Вы меня поняли, господин Вальдес? Не пишите ему. Не ищите свиданий. Не передавайте приветы через знакомых. Любая ваша активность может привести к тому, что дело будет пересмотрено в сторону увеличения наказания. — Я все понял, господин Вейзель. Благодарю вас за совершение невозможного. Вы пришлете мне счет? — Ротгер механически говорил какие-то положенные вещи, а в голове рефреном бились слова о том, во что Олафу обошлась помощь. — Ничего вы не поняли, — дрикс вздохнул и утешающе похлопал его по руке, прежде чем встать, — за три убийства добавили бы не меньше пятнадцати. Живите дальше, господин Вальдес, и будьте осторожнее, если уж не в силах удержаться от нарушения закона. Раздельные спальни, никаких записок и неприличных фотографий. Публичные выражения э… страсти тоже неуместны в этой стране. О счете не беспокойтесь, все оплачено. “Надо будет поблагодарить Фельсенбурга”, — подумал Ротгер, — “И зуб даю, специалист такого уровня ни мне, ни Олафу не по карману”. Неуемное воображение представило Вейзеля в роли зубной феи из старых дриксенских сказок, с которыми его пытался познакомить Олаф. Фея-адвокат принимала оплату от клиентов зубами. Старомодный костюм дрикса стал нежно розово-лиловым, брыли приобрели яркий румянец, из спины росли стрекозиные крылышки, а полы жилета отрастили собственные зубы вместо пуговиц и два десятка зубастых карманов. Ротгер с уважением посмотрел на болеутоляющие, и порадовался, что его выписывают. *** Дождаться утра было сложно. Возможность выйти из тюрьмы, из одиночной палаты, из надоевшей постели, наконец, не давала уснуть. Следующим утром ногу опустили с растяжки, вместо гипса зафиксировали ее черным ортезом поверх штанов и позволили заменить больничную распашонку на футболку от тюремной формы. Пришедший на выписку хирург осмотрел его напоследок, хмыкнул и наконец соизволил ответить хотя бы на что-то: — Не вставать еще месяц. Поскольку вы все здесь идиоты, я повторю. Хочешь потом ходить без костылей — месяц не вставать с постели или кресла. Второй месяц начинать с пяти минут раз в час. Постепенно увеличивать нагрузки. И готовься к тому, чтобы ходить с тростью. — Всю жизнь? — Ротгер, которому медбрат помог сесть, с удовольствием смотрел почти в глаза собеседнику, а не на различных размеров животы, о которых он за время вынужденного лежания уже составил целую классификацию. — Скажи спасибо, что не под себя, — хирург хлопнул его по плечу и ушел. Медбрат помог ему пересесть на кресло со специальной полкой для ноги и повез его на выход, отчего-то хихикая. Машина с двумя незнакомыми охранниками привезла его к обычному дому в среднего достатка дриксенском квартале. Из окрестных окон выглядывали любопытные соседи — Ротгер видел, как дергаются занавески. В марикьярском квартале самые активные тетушки уже бы окружили и машину, и охрану, и дом. Здесь же дриксы соблюдали приличия. В окне напротив у щели в занавесках столкнулись двое, уронив с подоконника комнатный цветок. Что ж, теперь Ротгер знал, где искать самые лучшие сплетни. Выгрузив кресло, охранник постучал в дверь, откуда вышел инспектор Шнееталь, знакомый по расследованию и допросам. Подписав бумаги, проверив браслет на лодыжке здоровой ноги и заставив Ротгера расписаться в том, что он понимает ответственность за нарушение домашнего ареста, охранники подняли кресло с ним по ступенькам, попрощались со Шнееталем и уехали. — Простите, — Вальдес с любопытством разглядывал чужой дом, — но почему меня привезли сюда? Я благодарен, но не думал, что вы берете работу на дом. — Потому что вы живете в квартире на втором этаже и не в состоянии сами себя обеспечивать, — Шнееталь отвез его в просторную спальню на первом этаже, где около застеленной голубым покрывалом кровати стояла приятная женщина средних лет. — Анна Шнееталь, — представилась она, — надеюсь, вам здесь будет удобно. — Ротгер Вальдес. Очарован, — склонил голову ничего не понимающий арестант. — А это что такое? — Шнееталь снял что-то с плеча Ротгера и удивленно огляделся. — Что там, Адольф? — Анна обошла кресло и забрала из рук мужа квадратную бумагу для записок яркого розового цвета. Заметив горящие от любопытства глаза Ротгера, она протянула ее ему. На внешней стороне была ручкой нарисована кривая рожица с высунутым языком, а с обратной стороны, мелко и под липкой частью карандашом было что-то едва заметно нацарапано. — А у вас вся спина белая — догадался Ротгер и убрал бумагу в карман, — сохраню сувенир как доказательство того, что хирург не ампутировал себе чувство юмора. — Спина? — не понял инспектор, а его жена рассмеялась и ушла на кухню проверять обед. Ротгер еще раз осмотрел комнату. Кровать, пара тумбочек, окно во внутренний двор, комод и дверь то ли в шкаф, то ли в ванную. С ванной он должен справиться — помыться по-человечески после больничных умываний влажной губкой хотелось страшно. — Вальдес, — неуверенно начал Шнееталь и замолчал. Ротгер сложил руки на коленях, как примерный ученик. Когда его отправляли к тетушке на каникулы, там был целый набор правил — не переворачивать дом вверх дном, не съедать все конфеты без спроса, не лазить на крышу, не приводить бездомных собак, не, не, не. Список увеличивался с каждым визитом — и всякий раз Ротгер находил себе новое, не запрещенное развлечение. Интересно, какой список будет здесь? Не устраивать бандитский притон? Не употреблять наркотики? Не приводить женщин и мужчин? Зачем вообще Шнееталь привез к себе арестанта, когда у него в доме такая славная жена? — Я постараюсь не доставлять вам неудобств, господин инспектор, — пришел он на помощь, сдерживаясь, чтобы не добавить “честное слово”, как тетушке. Шнееталь вздохнул, пробормотал что-то про помощь с обедом и сбежал. Первым делом Ротгер подкатил кресло к окну, с жадностью посмотрел в сад — шел последний месяц лета, которое он провел за решеткой, а потом вгляделся в каракули на розовой бумаге. “ЧМТ, л. Локт, 2 пр. Флнг” или несколько других комбинаций из ничего ему не говорящих букв. Это был за шифр? От кого? Алва? Альмейда? Марге? Голова шла кругом. Задумавшись, Вальдес убрал записку обратно в карман, и проверил дверь — за ней действительно была ванная комната, и на раковине гостеприимно лежали новая зубная щетка и полотенце. Эта мелочь расстрогала почти до слез, и Ротгер пообещал себе, что постарается не огорчать своих вынужденных хозяев. Ну насколько у него получится. Наскоро умывшись и почистив зубы (и с содроганием вспомнив зубную фею), он почувствовал себя значительно лучше. Еще бы помыться… Помыться, переодеться в чистое… Он проверил тумбочки и комод — пустые. Допустим, он сможет постирать вещи вручную, но высохнут ли они за ночь? И потом, ему еще два месяца домашнего ареста, без вещей будет неловко. Скоро его позвали к столу — и он покатил свое кресло, привыкая к узким проемам и коридору. После тюрьмы и госпиталя есть за столом с хозяевами? надсмотрщиками? было странно. Обед прошел в неловком молчании. Выпрямленная нога поместилась под столом, но Ротгер боялся задеть сидевшую напротив него Анну. После еды, заставившей его с ностальгией вспомнить, как они с Олафом вместе готовили, он вежливо поблагодарил и вернулся в свою комнату, где смотрел в окно до заката. В комнате не было ни одной книги. Не было телефона. Телевизора. Радиоприемника. В тюрьме была библиотека и возможность общаться с другими людьми. В больнице был молчаливый хирург, медбрат, повар, уборщики, охранники — все те, с кем он продолжал шутить или ругаться. И где-то там, за несколькими стенками, был Олаф. Ротгер с силой отъехал назад, налетел креслом на прикроватную тумбочку и услышал, как что-то разбилось. Развернув проклятое кресло, он посмотрел вниз — там лежала расколовшаяся надвое статуэтка святого Адриана. Ротгер сам не понял, как оказался на полу, прижимая к груди осколки. Он опомнился только от крика Анны: “Вальдес!”, а потом в дверь влетел Шнееталь с пистолетом. — Анна! — инспектор огляделся, убедился, что жена в порядке, и включил свет. — Простите, — в горле стоял ком. — Что случилось? Вы упали? Вам плохо? — Анна присела рядом на корточки. — У Олафа была такая же… У инспектора Кальдмеера. Я разбил случайно, простите, — Ротгер заставил себя посмотреть в лицо Шнееталям. Вместо презрения Анна смотрела с жалостью. Лицо Адольфа не выражало ничего. — Ничего страшного, — успокаивающе сказала Анна, — давайте я выброшу осколки. — Не нужно выбрасывать, я ее склею. Если у вас есть клей, — быстро уточнил Ротгер и невесело рассмеялся, — мы оба будем сложены из кусочков. — Держитесь, я помогу вам подняться, — Адольф убрал пистолет, поднял кресло и протянул руку. Отложив осколки на тумбочку и опираясь на нее другой рукой, Вальдес сумел подняться и упасть в кресло. Анна неловко поправила его ногу на полке. — Вам не стоило устраивать меня у себя, от меня одни неприятности. — Олаф хотел бы, чтобы вы не были один, — Анна деликатно села на край кровати, — он про нас не рассказывал? Ротгер покосился на Шнееталя, стоящего у входа. Рассказывал, и не раз — особенно как Анна ждала женитьбы на марикьярке с очень строгими родителями. — Нам было сложно принять его выбор, — Анна продолжила, кинув взгляд на мужа, — это очень необычно. — Противозаконно, — мрачно поправил ее Шнееталь. — Мы были неправы, не поддержав друга, — Анна отбросила вопрос о законности движением плеч как не важный. — Мы хотели бы помочь вам, потому что не можем помочь Олафу. Глядя на стоическое выражение лица инспектора, Ротгер поставил бы “Астэру” против дырявой плоскодонки, что знает, чья это была идея. Что ж, теперь было понятно, почему его привезли сюда. — Вам нужны вещи, — внезапно сказал Адольф, глядя на пустую комнату, — я могу подобрать что-то… — А нельзя ли мне попросить, чтобы кто-то зашел в мою квартиру за вещами? И телефоном, если мне позволено им пользоваться? — Кому вы собираетесь звонить? — с подозрением спросил инспектор. — Бухгалтеру, помощнику — хотелось бы знать, что стало с моим бизнесом за прошедшие три месяца. Возможно, я могу вернуть взятое оборудование и закрыть кредиты. Надо сообщить всем клиентам, где работы не завершены, о причинах, вернуть задаток… Не хотелось бы снова оказаться за решеткой, уже за банкротство. — Я не знала, что у вас бизнес. Что вы производите? — Анна развернулась к нему всем корпусом. — Не произвожу — ремонтирую. Настоятель церкви Святого Ольгерда порекомендовал меня другим церквям, да и в портовых складах всегда что-то ломается. Если у вас барахлит электрика или сантехника, я буду рад посмотреть, только пошлю за инструментами. — Так это вы починили нам забор и детскую площадку? — Анна взглянула на мужа, — дорогой, это же господин Вальдес утер нос тем курицам из комитета верных жен! — Я могу съездить за вещами завтра после работы, — недовольно сказал Адольф, — у кого есть ключи от вашей квартиры? — У Маризы, это дочка соседа снизу. Если позволите, я позвоню ей и объясню, что собрать. *** Ротгер с удивлением смотрел на два больших чемодана, которых у него совершенно точно никогда не было, его чемоданчик с инструментами, взъерошенного Шнееталя и радостно-взволнованную Маризу Риччи. — Дор Вальдес! — всплеснула Мариза руками и бросилась обниматься, едва не опрокинув кресло, — мы так за вас волновались! Что с вашей ногой? Вы так похудели! Вас хорошо кормят? Вам еще что-нибудь принести? — Постой, Мариза, не все сразу, — на дриксен ответил Ротгер, отстраняя юную девушку за плечи, — ты становишься все красивее. Скольких ухажеров Густаво пришлось прогонять от твоих окон? — Ой, дор Вальдес, какие ухажеры, — смутилась она, — да без вас и танцы не танцы. Так, как вы, никто не умеет. Шнееталь хмыкнул. Мариза вспыхнула и прижала руки к щекам, глядя на ногу в ортезе и кресло. — Вы же поправитесь, да? — Обязательно, и мы снова будем танцевать, — уверил ее Ротгер, — а пока скажи, что ты здесь делаешь. Ты решила переехать или убежать из дома? — Я вам одежду собрала, как вы просили! И инструменты! И телефон с документами. Анна Шнееталь вышла из кухни, вытирая руки передником, и со смешинкой в глазах встала рядом с мужем, очевидно получая удовольствие от происходящего в ее доме. — Мариза, я просил три смены одежды, телефон, инструменты и одну папку. — Ротгер раскрыл руки, показывая, как мало он просил, и как много получил. — Но ведь лето кончается, и скоро холода, — затараторила девушка, — а значит, куртки нужны, свитера. И обувь теплая. И в папках у вас все бумаги на дриксенском, я боялась ошибиться, а инспектор торопился. Простите… — Все хорошо, котенок, — Ротгер снова раскрыл руки, и через мгновение обнимал прижавшуюся девчушку, — я тоже очень скучал по вам всем. — Как Густаво? Инес? Пилар? Бабушка? Теперь у меня есть телефон, и я буду звонить тебе, а ты мне все расскажешь. Хорошо? — Мы так за вас волновались! — от волнения Мариза снова перешла на марикьяре. — Ничего страшного, что я напросилась в гости? Я сама обратно доеду на автобусе, у меня проездной есть. — За поездку на автобусе поздно вечером мне твой отец вторую ногу переломает, и будет прав, — Ротгер вздохнул и помог Маризе встать, потому что бедро протестовало против нагрузки, — достань мой телефон, поставим его на зарядку, чтобы я мог организовать кого-то с машиной. — Давайте пока поужинаем, — вмешалась Анна, — у меня все готово. — Я подожду в комнате, — прошептала Мариза. — Ни в коем случае. В этом доме слишком редко гостят дети, чтобы я упустила такую возможность. Этот ужин прошел гораздо веселее — открытая задорная девчонка, изредка срывающаяся на марикьяре от волнения, заставила улыбаться всех, даже Шнееталя. Ротгер наслаждался этим моментом нормальности. Инспектор сам вышел ее провожать — и Ротгер слышал, как он ворчливо напомнил, судя по всему, молодому водителю о важности соблюдения скоростного режима, особенно в ночное время, прежде чем отпустил ее. — Я никогда не задумывалась, как вы жили, — внезапно сказала Анна, выключая воду, и передала Ротгеру последнюю чистую тарелку, — у нас принято думать о марикьяре… — Что мы все пьяницы, дебоширы и наркоторговцы? — Ротгер вытер ее насухо и вернул Анне вместе с полотенцем, — увы, я могу признаться только в дебоширстве по молодости. Та смущенно пожала плечами. — Густаво, отец Маризы и Инес, работает в порту. Мариза еще не знает, кем хочет работать, но мечтает поступить в университет. Только дриксенский придется подтянуть, а с репетиторами, готовыми ездить в бедный район, сложно. Пилар, ее подружка, хочет танцевать. Для балета она уже опоздала, но есть же танцевальные ансамбли. У мальчишек выбор тоже не очень богатый — порт, чернорабочими… Редко кто может сдать вступительные экзамены в университет, да и в подмастерья их не слишком охотно берут. — Это несправедливо! — Анна закусила губу, и Ротгер в очередной раз порадовался за то, какие у Олафа оказались хорошие друзья, — с этим надо что-то делать! Я поговорю с комитетом верных жен, мы можем организовать благотворительные уроки или сбор денег на репетитора. — Я и так вам слишком многим обязан, — покачал головой Ротгер. — А я помогаю не вам, — неожиданно жестко ответила Анна, — это мой долг эсператистки. Следующие несколько дней Ротгер с наслаждением занимался обычно ненавистной бумажной волокитой. До банкротства дело не дошло, но несколько церквей отказались от заказов, помощник был вынужден нанимать электрика и субконтракторов, бухгалтер не получил половину счетов и платежек, сроки подачи налоговых деклараций прошли в конце прошлого месяца, и уже требовалось платить пеню — только к концу недели Ротгер выдохнул и почувствовал, что обладает хоть какой-то видимостью контроля. Анна, которая сначала прибегала на каждый его вопль негодования, и с изумлением наблюдала, как, зажав телефон между плечом и ухом, он дергает себя за волосы и экспрессивно размахивает руками, объясняя помощнику, где именно он видел заявки клиентов, противоречащие подписанному договору, и почему нельзя уступить “только один раз”, только прикрывала дверь и не забывала напоминать, что обед и ужин никто не отменял. В шестой день утром Шнеетали ушли в церковь, и Ротгер впервые остался один в их доме. Впервые за четыре с лишним месяца остался не под надзором. Можно было пойти в гостиную и включить телевизор. Или пойти на кухню и послушать радио. Можно было позвонить кому-то из знакомых и попробовать узнать, что задумали Бреве и Салины, не опасаясь, что разговор подслушают. Вместо этого Ротгер просидел все три часа полной свободы на кровати, сжимая в руках статуэтку святого Адриана, которую он склеил. *** В конце третьей недели на ужин приехал Руперт Фельсенбург. Ротгер выехал его встречать, чтобы поблагодарить — и заметил разницу, ускользнувшую от него в больнице. Исчез наивный мальчишка, стажер, смотрящий в рот Олафу. Перед ним стоял решительный молодой человек, родственник правящей семьи, облеченный властью. Эта власть читалась не только в дорогой отлично сидящей одежде, заменившей полицейскую форму, но и в уверенности движений, гордом повороте головы. — Господин Фельсенбург, позвольте еще раз поблагодарить за адвоката и неоценимую помощь, — Ротгер задумался, что же именно заставило Руперта принять наследство, от которого он так долго отказывался. Необходимость использовать ресурсы семьи — или же желание занять подобающее ему место на вершине политической пирамиды. — Не стоит благодарности, — а вот смущался он все еще по-мальчишески, алея ушами. — Прошу вас, Вальдес, называйте меня по имени, как и раньше. Как вы себя чувствуете? — Гораздо лучше. На следующей неделе попробую вставать на ногу, — Ротгер сжал кулаки и вернулся в свою комнату, чтобы не спросить про Олафа. Слова Вейзеля об осторожности и о том, чем может обернуться любой интерес невозможно было игнорировать. Он пытался что-то читать, но не прислушиваться к разговору из гостиной было выше его сил. — У нас на них ничего нет! — возмущался Фельсенбург. — Сам понимаешь, что есть единственный шанс — взять их с поличным. И мы не сможем организовать облаву, пока не узнаем, кто работает на Алву, — отвечал Шнееталь. — Частный детектив ничего не нашел, — Фельсенбург стукнул по столу, — Бермессер чист. Что-то успокаивающе сказала Анна. Кто-то из отдела по борьбе с наркотиками подложил сакотту в машину Олафа… И этот кто-то передает Алве и Салинам все сведения о готовящихся облавах. Этот кто-то подставил Олафа и самого Ротгера. — Простите, что вмешиваюсь, — Ротгер остановил кресло под взглядами двух копов, — но я хотел бы помочь. — Вы что-то знаете, о чем не говорили раньше? — Шнееталь смотрел с подозрением, Руперт с удивлением. — Нет, но если этот коп подложил сакотту в машину Кальдмеера, то нужно заманить его обратно. — Как? — Руперт смотрел с интересом, кивнув Ротгеру, чтобы тот приблизился к столу. — Нельзя сказать, что я нашел что-то в гараже, что тот потерял? — Когда? Вы под домашним арестом. — Шнееталь скривился. — Ради чего мы убрали вас из квартала… Руперт дернул рукой, и Адольф замолчал, а Анна закусила губу. Убрали из квартала — от Салины и Алвы? Чтобы защитить? Олаф… А ведь Ротгер был бы абсолютно беспомощен перед убийцами, если бы вернулся домой. Что ж, он был верен общине, пока та не решила, что его жизнь — разменная монета. — Нет, этот человек осторожен, и ничего не оставил. Ни вещей, ни отпечатков. — Руперт вздохнул и снова повернулся к Шнееталю. Не оставил и ладно. Но ведь необязательно, чтобы были настоящие доказательства? Достаточно, чтобы коп думал, что они есть? — А если его кто-нибудь видел? Даже не человек, а видеокамера? — Ротгер принялся рассуждать вслух, чувствуя, как идея оформляется. — Какая видеокамера, Вальдес? У вас в гараже нет видеонаблюдения, а если бы было, вы бы сдали записи, чтобы оправдаться, — Шнееталь начал злиться, а вот Анна и Фельсенбург подались вперед. — Что-то, про что я забыл. Случайное. Что пропустил бы коп. Скажем, школьный проект. — Ротгер поймал идею. — Какой школьный проект? — Фельсенбург развернулся к нему, и усталость на его лице сменилась азартом. — Допустим, я вспомнил, что у меня в гараже хранилась тренога с камерой, которой дети пытались заснять енота или лису, которые повадились разорять мусорные баки, — медленно сказал Ротгер, — про баки — истинная правда, Мариза только вчера жаловалась. И вот скажем, что мне напомнили про камеру те, кто собирал мои вещи, и я догадался, что камера могла заснять истинного преступника с сакоттой. — А она могла? — удивился Шнееталь. — Увы, первые попытки оказались неуспешными — для съемок в темноте нужно специальное оборудование, — Ротгер всплеснул руками, — это совершенно неважно! Вы установите нормальные камеры в гараже, мы возьмем треногу Маризы, и поймаем того, кто придет в мой гараж ее красть. Вы же не можете просто изъять камеру? Вам нужно получить ордер на обыск, или как называется эта бумага… — И пока мы будем получать разрешение, коп взломает пустой гараж и заберет камеру? Отлично, — Фельсенбург довольно кивнул. — Что еще вы нам не рассказали, Вальдес? — мрачно спросил Шнееталь, — раз уж вы решили помочь расследованию. Кальдмееру вы не помогали. Обвинение обожгло справедливостью. Не помогал, хотя и не мешал. Зря? Но идти против общины, против Алвы, было бы предательством. Ротгер не был замешан в наркотиках и пытался соблюдать нейтралитет… Зря. Впрочем, ему и нечего было рассказывать, хотя… Он вернулся в свою комнату и достал записку с рожицей, смысла которой так и не понял. — Смотрите, Руперт, здесь что-то написано карандашом на обороте, хотя я не знаю, что все это значит. — Почему вы молчали?! — заорал Шнееталь и пошел к нему, огибая стол, — что еще вы скрываете? Если бы не вы и ваши марикьярские друзья, не ваши отвратительные обычаи… Вы совратили Кальдмеера! Из-за вас он в тюрьме! Вы не могли оставить его в покое! Ротгер оттолкнулся от подлокотников и встал на здоровую ногу, неловко отставив ортез в сторону. Нога взвыла, но он выставил руки перед собой, готовясь защищаться. — Адольф! — Анна бросилась к мужу. — Спокойно! — Фельсенбург перехватил покрасневшего набычившегося Шнееталя и мотнул головой, — уходи. Ротгер неловко опустился в кресло и вернулся в свою комнату. Все так и было. Он влюбился, ухаживал, и определенно совратил Олафа, зная о противозаконности таких отношений в Дриксен. Да ведь Руперт ему объяснил все последствия после их ссоры, а Ротгер не услышал его. Вернее, принял к сведению — но только чтобы вернуть себе Олафа. И теперь его коп потерял свободу, честь, карьеру, даже утешение своей церкви. Никогда еще Ротгер не ненавидел себя так сильно. — Вальдес? Почему вы сидите в темноте? — Фельсенбург зажег свет, и Ротгер нехотя развернул свое кресло. — Простите Шнееталя, они с Кальдмеером дружили с полицейской академии, — молодой человек смутился и отвернулся, Ротгер потер глаза — почему-то очертания фигуры расплывались — и обнаружил на пальцах влагу. — Инспектор Шнееталь прав, Олаф в тюрьме из-за меня. Вы мне объяснили все риски тогда, я напрасно вас не послушал. И напрасно возобновил отношения. — Если бы вы не послушали меня тогда, Олаф Кальдмеер остался бы на свободе, но был бы несчастен. Я знаю совершенно точно, что он не жалеет о сделанном выборе, — Руперт сел на кровать. — Не жалейте и вы. Шнееталь и сам понимает, что не вы виноваты в том, что Кальдмеер не женился к сорока годам. — Едва ли вы пришли меня утешать. Я могу чем-то помочь? Увы, я не понимаю, что говорится в записке. — Ротгер взял себя в руки. — Черепно-мозговая травма, сломанная локтевая кость на левой руке, два сломанных пальца на правой. Вы спрашивали хирурга про Кальдмеера? Это описание травм. — Да, до того как Вейзель объяснил мне, что я не должен проявлять интерес и задавать вопросы. — Ротгер снова протер глаза, — так мне договориться с Маризой о треноге? У меня в гараже столько хлама и запчастей, что никто не сможет сказать, как давно она там стоит. — А как вы объясните ее визит? — Руперт вернулся к обсуждению расследования, и Ротгер оценил его тактичность. — Попрошу ее выбрать в гараже и привезти подходящую балясину от перил — вырежу себе трость. Хирург был прав, она мне понадобится. Руперт сочувственно посмотрел на ногу, продолжавшую ныть от резкого движения. Ротгер пожал плечами. Черепно-мозговая травма — не переломы, там на штифты ничего не собрать. Олаф… Анна извиняясь принесла ему ужин в комнату на подносе, и Ротгер был рад, что никто не увидит, как он давится пресной дриксенской едой. Впрочем, сейчас он бы не почувствовал вкуса и самого острого марикьярского перца. Кусок не лез в горло, но оскорбить еще и Анну в этот вечер Ротгер не мог. И так ему было слышно, как супруги ссорились после ухода Фельсенбурга, не оставшегося на ужин. До окончания домашнего ареста оставалось пять недель, и ему нужно было придумать, как не попадаться Шнееталю на глаза все это время. Ужинать у себя было неплохим решением, пусть это и лишало его возможности помочь Анне с уборкой и мытьем посуды после, и отнимало то ежедневное нормальное человеческое взаимодействие, к которому он привык. С Маризой он договорился легко — та совершенно не возражала одолжить дору Вальдесу свою треногу со старой камерой, и даже не спросила, зачем, обрадовавшись возможности помочь. Ему стоило предположить, что инициативность девчонки проявится в каких-то дополнительных вещах, но угадать, что она приедет не одна, а с Пилар и Инес, он никак не мог. Пилар тоже захотела выбирать материал, за Инес некому было присмотреть — и в гомоне трех бурно дискутирующих о том, из какого куска дерева выйдет лучшая трость, голосов можно было спрятать не только установку скрытых камер в гараже. Как хулиганки напросились в гости, Ротгер не спрашивал. Он с благодарностью взял две резных балясины и ветку, подобранную Инес на улице, и вернулся в кресло. Ротгер видел, как Анна тянется к детям — и не задавал глупых вопросов. Шнееталь мрачно смотрел на трех девчонок, оккупировавших диван в гостиной, и Анну, доставшую все запасы печенья и шоколада в доме. Инес, почти не говорящая на дриксен, слегка дичилась поначалу — но оттаяла, увидев угощение. Мариза и Пилар перевели Анне про Умельца Мэнни, и даже показали один из мультфильмов. Ротгер с удовольствием бы спрятался в отведенной ему комнате, но Анна спрашивала про школу, занятия, дополнительные языковые курсы и возможные помещения для тех волонтеров, которые согласятся заниматься с марикьярскими детьми. Все это требовало взрослого подхода. Шнееталь выслушал предупреждение, что не все марикьяре будут в восторге от такой инициативы, с угрюмой обреченностью. Когда наступило время ужина, Инес попробовала еду, скривилась и оттолкнула тарелку. Анна вскочила, не зная, чем помочь — и Ротгер попросил достать горчицу. Сладкая дриксенская горчица, накладываемая большой ложкой на каждый кусочек мяса, шокировала Шнееталей — но в конце концов Инес съела достаточно, чтобы за нее можно было не переживать. Мариза и Пилар тоже с удовольствием добавили мясу остроты и вкуса, и только Ротгер привычно доел свою порцию и поблагодарил хозяйку за вкусный ужин. На следующий день Анна спросила его, не нужно ли ей докупить специй или соусов, и Ротгер пообещал приготовить обед или ужин, когда сможет стоять на ногах хотя бы полчаса. Собранная на спицы и штифты нога без ортеза выглядела ужасно, плохо сгибалась и болела — но держала вес. Грубоватая трость под правой рукой была необходима, даже чтобы стоять, и впервые Ротгер задумался о том, что может уже никогда не стать прежним. “Прекрасная возможность для кризиса среднего возраста,” — подумал он, — “Купить большой и блестящий красный мотоцикл и гонять, благо передачи переключаются левой ногой”. Представил, как пробует въехать на мотоцикле домой вверх по лестнице. Потом попытался подсчитать, какого размера стремянка выдержит его с мотоциклом, чтобы можно было вешать светильники в церквях, и лицо помощника. Добил его воображаемый настоятель, который осенял мотоцикл эсперой и утверждал, что в Рассвете таких громких транспортных средств не будет. Прикрепив на рукоять петлю, чтобы вешать трость на спинку кресла, в котором он все еще проводил большую часть дней, он взял чемодан с инструментами и проехал по дому, приводя в порядок все, что мог. Анна пыталась его остановить — но соглашалась, что Ротгер успел наскучаться за время больницы и месяц в ортезе. Капающие краны, сломанная розетка, отлетевшие или покосившиеся петли у кухонных шкафчиков — все те раздражающие мелочи, до которых никогда не доходят руки, были починены и исправлены. Шнееталь старательно не замечал изменений — как после ссоры делал вид, что не замечает марикьяре в своем доме и за обеденным столом, куда Анна тихо, но настойчиво заставила его вернуться. К концу недели Ротгер добрался до подвала и бойлера. Он провозился с ним полдня, и когда поднялся из подвального помещения был слишком грязен, чтобы садиться в кресло. Тяжело опираясь на палку, он пошел к себе через гостиную — и его застал врасплох женский вскрик. У Анны были гости, три нарядно одетые дамы, с ужасом глядящие на грязного марикьяре в белой майке, украшенной разводами копоти и масла. Анна растерянно смотрела огромными глазами и не знала, как представить своего гостя. — Дора хозяйка, — сказал Ротгер с усиленным марикьярским акцентом, — бойлер совсем хорошо! Кухня воды пить, дааа? — Да-да, конечно, — слабо ответила Анна, и Ротгер действительно налил себе воды и вернулся в подвал. Он слышал, как дамы из комитета верных жен обсуждали, что марикьяре похожи на животных, и что помощь детям, даже таким, конечно богоугодна, но Анна сильно рискует, пуская в дом работника в отсутствие мужа… Сходство с животными можно было при желании найти у всех. Вот центральная дама походила на обезьяну, та, что слева, с очень длинным даже по дриксенским меркам лицом — на лошадь, а полная напыщенная справа — на хомяка, из-за щек. Адольф Шнееталь походил на некрупного бурого медведя, который к старости заматереет и отрастит пузо. Анна напоминала ему росомаху, в ней при всей ее мягкости чувствовались стальные когти, спрятанные до времени за пушистым мехом. А сам он… а сам он сейчас похож на аиста, на одной ноге! Сидя на полу в подвале и ожидая сигнала, что он может вернуться в дом, Ротгер гадал, удастся ли когда-нибудь преодолеть эту социальную пропасть, и стоит ли пытаться. За готовку он взялся только еще через неделю — Анна так переживала из-за неловкой ситуации с бойлером, что не позволила бы ему помогать. Дождавшись, пока Шнеетали уйдут на утреннюю службу, Ротгер приготовил обед из пары адаптированных блюд, которые Олаф считал вкусными. Ему казалось, что у него получилось неплохо — пока Анна тихонько не заплакала после первой ложки. — Слишком остро? — дернулся Ротгер, — простите! Достать молока? Воды? — Нет, очень вкусно, — Анна выбежала из кухни, оставив Ротгера недоуменно смотреть на стол и думать, как и что исправить. — Олаф не умел готовить, — неожиданно сказал Шнееталь в воздух. — Он сын простых рабочих с завода, у его матери не было сил на готовку после смены. Так что они обычно ели какие-то консервы, полуфабрикаты или бутерброды. Когда он стал жить отдельно после академии, то просто поджаривал себе кусок мяса с пастой, и приезжал к нам раз в неделю, чтобы Анна могла его накормить по-человечески. А потом он внезапно заинтересовался кулинарией, и стал угощать нас какими-то необычными рагу, которые готовил сам. Это, — он показал на тарелку, — одно из любимых блюд Анны. Она просила у него рассказать, как оно делается, а он смеялся, что это будет семейным секретом, который он ни за что не выдаст. Вон то мясо в соусе Анне понравилось настолько, что она выпросила рецепт как подарок себе на день рожденья и победила с ним на конкурсе на церковном празднике. Олаф очень гордился, а Анна радовалась, что его марикьярка — хорошая хозяйка… Ротгер сел за стол. Олаф мало говорил про свою семью, хотя было видно, что он любил родителей. — У меня пять младших братьев и еще сестра, — Ротгер редко позволял себе вспоминать о покинутом доме. — Я помогал матери готовить, чтобы накормить всю ораву. А Олаф однажды приехал ко мне с полным багажником разморозившихся продуктов, и думал, что их можно просто бросить в морозилку. Мы тогда трижды поругались из-за количества специй, и что-то все-таки пришлось выкинуть. Простите, я не хотел расстраивать Анну. — Она не верила, что еще когда-нибудь попробует это мясо и рагу, пока Олаф в тюрьме. Вы меня извините, Вальдес, я был неправ. Олаф был счастлив с вами, хоть я и не могу это понять. — Шнееталь вздохнул и встал, — не вздумайте ничего выбрасывать, Анна не простит. Сейчас она успокоится, и я ее приведу. Вечером, пользуясь перемирием, Ротгер поймал Шнееталя в гостиной. — Если ли новости с расследованием? Вы поймали крысу? — Крысу? А, продажного копа? Пока нет. Фридрих не хотел поднимать этот вопрос, Фельсенбургу пришлось давить… На следующей неделе должны дать добро. — И тогда вы арестуете того, кто подложил сакотту? — Нет, Вальдес, — Шнееталь жестом велел Ротгеру заткнуться и слушать, — мы не можем себя выдать. Пусть возьмут камеру и убедятся, что там только еноты или кого там снимали девчонки. Нам нужно арестовать всех сразу и с грузом. Третьего шанса нам никто не даст. Но чтобы никто не убежал, мы должны знать, кому можно доверять, а кому нет. Кошки знает, кто на крючке у Алвы. Я уже готов подозревать Гудрун. — Гудрун? Кто это? — Ротгер не помнил. — Секретарша Фридриха. Она с ним, как выяснилось, еще и спит, но это не относится к наркоторговле. — Вы мне скажете, когда сработает? — Нет, — Шнееталь вздохнул, — дело не в том, что я вам не доверяю. Просто слишком высоки ставки. Вам лучше остаться здесь, пока мы не арестуем всех причастных. — Но мой домашний арест заканчивается через две недели? — Ротгер злился, хоть и понимал, что полиция не раскроет свои тайны. — И пока Салина и Бреве на свободе, им будет очень легко заткнуть то ли свидетеля, то ли просто неудобного им человека. Олаф хотел, чтобы вы жили. Извольте уважать его просьбу! Ротгер зашипел, развернулся и ушел к себе. Сколько еще ему предлагалось жить у Шнееталей? Не говоря уже о том, что он снова начнет работать, как только с него снимут браслет и разрешат выходить из дома. И подкараулить его на стройке или в порту легче легкого. Олаф… Мрачно выругавшись, Ротгер попытался придумать, как обезопасить себя от попыток убийства. Следующий визит комитета верных жен снова застал Ротгера у Анны. Он менял подгнившие доски на крыльце, но выглядел намного приличнее. В окне напротив уже не было цветка, но Ротгер видел отблеск очков на чьем-то любопытном носу. Что дамы обсуждали внутри, ему слышно не было — зато он отлично разобрал, как, едва свернув за угол, дамы жалели Анну из-за бездетности и притворно сетовали, что если у нее все же родится темноволосый ребенок, то Адольф ее выгонит со скандалом. Самая пронзительная из дам еще и прошлась по ротгеровому увечью, фыркнув, что даже среди марикьяре можно было подобрать и помоложе, и поздоровее. “Можно подумать, я бы на вас польстился”, — Ротгер наконец выдрал упирающуюся доску, — “ни одна из вас и в подметки не годится ни Анне с ее добротой, ни тем более Олафу”. Воображение неожиданно поместило Олафа в гостиную к трем комитетским курицам и Анне, в таком же платье и соломенной шляпке. Долговязый коп занудно объяснял, почему идеи комитета требуют доработки, голубенькое платье открывало соблазнительные на взгляд Ротгера коленки, а дамы смотрели на него испуганными кроликами. Отсмеявшись, он отмерил новую доску и начал пилить. Говорить Анне об услышанном было бессмысленно, Шнееталю — тем более, и Ротгер просто бесился в своей комнате от беспомощности. Он даже ходить по комнате, как привык, не мог — и сидеть на подоконнике, как раньше. Нога требовала либо кресла, которое Ротгер тихо ненавидел, либо постели. Он взялся за одну из любимых книг про парусные корабли прошлого круга, надеясь успокоиться к ужину, когда услышал, как в дом с грохотом вернулся Шнееталь, злой, как все закатные кошки разом. — Вальдес, вы что, нарочно? — ворвался он в комнату, не постучав, — вам мало было? — Что случилось? — Ротгер отбросил книгу, — Олаф? — Да причем тут Олаф! — заорал инспектор, — вы провалили всю операцию! — Какую операцию? Что у вас стряслось? — Ротгер поднялся на ноги, — вы их арестовали? — Кого их?! А?! Кого?! Ваши кошкины девицы устроили у вас в гараже посиделки, и кто бы ни хотел добраться до камеры, они его спугнули! — Да объясните вы по-человечески, что произошло. — Разумеется, виноват тот, кого не поставили в известность ни о чем, просто потому что марикьяре. Ротгер привык к этому за три года в Дриксен. — Камеры сработали — но это был не коп, а Мариза с Пилар. — Шнееталь тяжело дышал, — потом кто-то вскрыл наружную дверь, зашел внутрь — и убежал, увидев свет и услышав голоса. Все насмарку! — Может, он вернется позже? Он же не знает про операцию? А что девчонки помешали, не страшно? — Ротгер пытался понять, почему Шнееталь уверен, что все пропало. — Поздно, камеру забрали на экспертизу и ничего не нашли. Только девчонок напугали, — инспектор выдохнул и ушел, оставив Ротгера жалеть, что он вообще предложил этот план. *** Возвращение домой проходило совсем не так торжественно, как когда-то мечталось. Шнеетали не хотели отпускать Ротгера — и только мужской разговор с Адольфом про соседей и сплетни убедил того, что идея нежизнеспособна. Кресло вернули в тюремный госпиталь, и домой Ротгер ехал на пассажирском сиденье, прижимая к себе трость, а в багажнике и на заднем сиденье лежали два чемодана, инструменты, запасная балясина, ветка Инес и закутанная в свитер статуэтка святого Адриана, которую Ротгер выпросил у Анны. Глядя на то, как Ротгер боком медленно поднимается по ступенькам, используя в основном здоровую ногу, Шнееталь вздохнул, покачал головой и сам поднял все чемоданы наверх к квартире. — У вас есть мой номер телефона, Вальдес. И Фельсенбурга. Не пытайтесь геройствовать, кошки вас побери. — Шнееталь мрачно оглядел лестничную площадку и дверь, — хоть бы глазок установили и сигнализацию. Стоило Ротгеру затащить внутрь вещи, как он рухнул на стул, оглядываясь. Квартира выглядела нежилой — за почти полгода скопилось немало пыли, пол был усеян отпечатками чьих-то грязных ботинок, кто-то курил на кухне и стряхивал пепел в блюдце. Ящики были выдвинуты, шкафы открыты — обыскивающие не церемонились. Хорошо хоть Густаво с Маризой выбросили все продукты, которые могли испортиться. В спальне наверное было еще хуже, но туда он пока боялся заглядывать. Там было слишком много Олафа — вернее, Олафа там как раз не было, и не будет еще шесть с половиной лет. Но воспоминания, одежда, какие-то мелочи… Не хотелось видеть их разбросанными по полу, как содержимое кухонных ящиков. — Пора собирать осколки, — сказал Ротгер святому Адриану, ставя его на стол, — и смотреть, что из них можно склеить. Разлом прошел по груди фигурки, раскрошив его наперсный знак со львом. Теперь статуэтку можно было выдать за Астрапа. “Я превращаюсь в дрикса”, брюзгливо сказал Ротгер, имитируя Шнееталя, — “У меня друзья дриксы и враги марикьяре, святой Адриан, притворяющийся Астрапом, и нет красного мотоцикла. А дрикс не потерпит такой бардак у себя в квартире”. Он едва успел прибраться на на столе и в шкафчиках и морально готовился мыть пол, когда в дверь постучали. Первой пришла Лучиана, мать Пилар. Она поставила здоровенную сковородку на стол, расцеловала его в обе щеки, посетовала, что он плохо выглядит, и начала оглядывать квартиру. Пока Ротгер благодарил и перекладывал паэлью в свежевымытый контейнер, пришла Бибиэна с мясным пирогом. Следом потянулись соседки из домов чуть дальше по улице, и общими усилиями они отмыли полы и привели все в порядок, пока Ротгер встречал приходящих, сидя за кухонным столом, ел вкуснейшую еду и радовался тому, что он марикьяре, пусть и без мотоцикла. Он был дома. Празднование победы — а именно так марикьяре восприняли его апелляцию и сокращение срока — продлилось до вечера. Ротгер смеялся, что от одной руки он получает по шее, а от другой — материнскую ласку, в точности как дома. Было уже заполночь, когда он наконец вошел в спальню. Свежее белье, запах средства для мытья полов, чистота и даже вымытые окна. Ротгер поставил Адриана на тумбочку, разделся и лег. Олаф оставался ночевать не чаще двух-трёх раз в неделю, обычно на выходных. В том, что Ротгер лежал в этой кровати один, не было ничего необычного. Он привычно лёг на “свою” половину, закрыл глаза — и его накрыло воспоминаниями. Он проснулся поздно, с тяжелой головой, обнимая влажную подушку Олафа. Нужно было проверить, сможет ли он водить машину — удастся ли нажимать на педали правой, или придётся приспособиться и использовать левую ногу? Ремонтный бизнес едва дышал, финансовая подушка, накопленная на церковных контрактах, показывала дно. Хорошо хоть руки ему не переломали, и так по стремянкам ему еще долго не подниматься. Домой он вернулся затемно, измотанный болью от необходимости быть на ногах и непривычной после долгого перерыва тяжелой работой. Принял душ, выбрал самое скоропортящееся из забивших холодильник подношений и рухнул спать. К выходным он едва мог ходить — слишком много накопилось срочной работы, с которой помощник не успевал справиться сам, а на наём кого-то у него не было денег. Собирая освободившиеся судки и кастрюли, которые пора было вернуть хозяйкам, он глянул на раковину и вздрогнул. Рядом с ней стояла перевернутая чашка. Ротгер обычно либо сразу убирал за собой, либо просто ставил ее в раковину, чтобы вымыть после ужина. Это Олаф после завтрака споласкивал чашку, пока разводы от молока, которое он добавлял в шадди не засохли, и ставил ее вверх дном. — Не пугай меня, Адриан, я и так пуганый, — крикнул Ротгер оставшейся в спальне статуэтке, и почувствовал себя идиотом. Возвращение посуды затянулось. Пока Ротгер чинил всякие мелочи, ему рассказывали обо всем, что он пропустил, давали советы, как разрабатывать ногу — у всех в семьях были дядюшки, дедушки, кузены, братья и даже одна сестра, которых угораздило поломаться в порту или, в случае бедовой девчонки, на треке. Ротгер хромал обратно, здороваясь со старшим поколением, когда заметил дернувшуюся занавеску в окне Бреве. Антонио не попадался ему на глаза всю неделю — и Ротгер не знал бы, что ему сказать, если бы увидел. Ну хоть комнатных цветов у него нет, чтобы сбросить сверху на его голову. Вспомнились любопытные соседи Шнееталей, столкнувшиеся носами. Вот мимо таких старушек ни одна крыса не проскочит… Осененный идеей, Ротгер зашёл в свой подъезд, вышел сквозь гараж на параллельную улицу и огляделся. Ага! Одна из занавесок шевельнулась. После долгого разговора с тетушкой Адалиной, починки стиральной машины, трёх текущих кранов и одного покосившегося окна Ротгер с облегчением сел на диван, вытянув многострадальную ногу. Разговор о ноге и здоровье тетушки перешёл к Маризе и Пилар, так помогавших ему, оттуда — к испугавшим девчонок копам, и, наконец, к сплетням, ради которых Ротгеру было не жалко пожертвовать и вторым выходным днем. — Руперт, — набрал он номер, выданный ему Шнееталем, — это Вальдес. — Здравствуйте, чем могу помочь? — отозвался Фельсенбург. — Простите меня, что я снова лезу в ваше расследование, — меньше всего Ротгеру хотелось снова что-то испортить, — но я знаю, кто прошёл по улице и вскрыл мой гараж. — Как? — Я нашёл свидетельницу, которая видела копа, пришедшего пешком до того, как вы приехали забирать камеру. В суде она показания не даст, но вам же и не надо? — Не дразните, Вальдес, кто это? — в голосе Руперта был азарт, и именно поэтому Ротгер позвонил ему, а не Шнееталю. — Не знаю имени, но это тот коп, что отнял сковородку с рыбой у Виттории во время облавы. Я помню, что возвращал сковороду соседке, но не вспомню лицо — вроде обычный дрикс. Но Адалина убеждена, что запомнила мерзавца. — Запомнила, и сможет опознать по фотографии? — Руперт обрадовался, и Ротгеру стало неловко. — Она не станет помогать дриксам. И я тоже не могу спросить ее прямо — иначе об этом узнает вся община. Но вы же можете выяснить, кто именно догадался отнять сковороду с рыбой у женщины? — Вальдес, вы… — слов у Фельсенбурга не было. — У нас осталось всего две с половиной недели до появления кораблей с Марикьяре! “Вот и шевелитесь быстрее”, — думал Ротгер после, развешивая выстиранные вещи. — “А то как придумывать что-то, так Вальдес, а как вспомнить, кто именно опростоволосился полгода назад, так сразу у всех память отшибло”. Марикьяре бы не только не забыли, кто именно догадался искать наркотики в порезанной рыбе, но и ославили бы совершившего такой подвиг на три поколения вперед. Если бы нашлась несчастная женщина, пожалевшая дурака, то ее внуков бы называли “внуки того кретина, что искал сакотту на сковородке”. Надо же было додуматься! А вот дриксы, с их занудными представлениями о приличиях, предпочли сделать вид, что ничего не произошло — и сделали его настолько хорошо, что сами забыли. В середине недели ему позвонил Шнееталь, и предупредил, что комитет верных жен намерен приехать в марикьярский квартал в выходные с благотворительной миссией. Так что рано утром Ротгер заставил себя оторваться от Олафовой подушки и пойти помогать Шнееталям — он не сомневался, что Анна будет обязательно, Адольф будет с ней, приглядывать за порядком, а остальные курицы из комитета будут путаться под ногами и с пренебрежением смотреть по сторонам. По крайней мере сколько-то детей придет посмотреть на делегацию — он предупредил Маризу и Пилар, те рассказали в школе о том, как ходили в гости к дриксам с Инес, и как та съела все запасы горчицы, потому что еда была совсем невкусная. Судя по рассказам, подростки придут, потому что заинтересовались невкусной едой, а не возможностью попрактиковаться в дриксенском. Впрочем, как прекрасно знал Ротгер по общению с братьями, вывернуть в обучение можно любой разговор, было бы желание. Он оказался прав. Пять дам сидели за раскладными столами с гордым видом, инспектор Шнееталь в полной форме стоял рядом. Взрослые марикьяре с усмешкой смотрели на шоу из окон и подъездов. Дети помладше испуганно глядели на полицейского, дети постарше не ожидали ничего хорошего от слишком нарядных дам, на столах которых не было ничего интересного — только стопки чистой бумаги и ручки. — Не хочешь поздороваться с дорой Анной? — спросил он Маризу, которая несколько оробела от официоза. — Ей будет очень приятно тебя видеть. Мариза покосилась на складные стулья, стоящие перед столами, и превращающие детей из собеседников в просителей. Марикьяре сталкивались с бюрократической дриксенской системой слишком часто — и редко выходили победителями. Ротгер вздохнул и потянул Маризу за собой. Он развернул стул и уселся на него верхом, устроив ногу поудобнее, и подмигнул Анне. — Вы не принесли горчицу. — Мариза хихикнула и встала рядом. — А надо было? — растерялась Анна, и Мариза звонко расхохоталась. — Я рассказала в классе, как Инес съела всю вашу горчицу, дора Анна. И теперь все мои друзья хотят ее попробовать, потому что нашу горчицу нельзя есть большими ложками. А вашу можно! — Я очень волновалась тогда за Инес, как бы у нее не заболел живот, — призналась Анна. Ротгер встал, уступил стул Маризе и огляделся в поисках еще кого-нибудь. Курицы смотрели на Анну с негодованием, Адольф улыбался. Взрослые марикьяре, прекрасно слышавшие сагу о горчице, ухмылялись. Два парня постарше Маризы толкали друг друга локтями — и похоже, минут через двадцать они наберутся храбрости и предложат дриксенцам попробовать настоящую горчицу, которую нельзя есть ложками. — Дор Вальдес, а это Робокар Поли? — спросила Инес, дергая его за штанину. — Нет, мышонок, это инспектор Шнееталь. Помнишь, ты была у него в гостях? Он настоящий полицейский. — А пистолет у него настоящий? — с другой стороны дернул Ротгера за рукав пацан лет десяти. — Настоящий, — рассмеялся Ротгер. — Хочешь посмотреть? — А он даст подержать? — пацан аж подпрыгнул. — Подержать не даст, а посмотреть — почему нет. Только просить надо будет вежливо и на дриксен. Справишься? Пацан кивнул, помедлил, подбирая слова, и, оглядываясь на Ротгера, пошел вперед. Из подъезда за его продвижением наблюдала стайка из семи или восьми сорванцов того же возраста. Инспектор косо поглядел на Ротгера, но достал из кобуры пистолет и стал объяснять пацану, как называются его части, предлагая повторить за ним названия и поправляя произношение. — Молодой человек! — окликнула его та из дам, что была похожа на хомяка, — вы меня понимаете? — Чем могу служить? — поинтересовался Ротгер. — Вы не могли бы представить меня кому-то из детей? — Увы, мы не были представлены при наших предыдущих встречах. Ротгер Вальдес. — он поднял бровь, и дама смутилась. — Эльза Крейнц, — назвалась она. — Дора Крейнц, вы умеете рисовать или знаете стихи, или хорошо разбираетесь в математике? С кем вас знакомить? — Ротгер был готов помочь этим курицам ради Анны и детей. К чести дамы, она действительно задумалась. — Только стихи для совсем маленьких, — призналась она наконец, — у меня внуку три года. — В таком случае спрошу Инес, не хочет ли она послушать дриксенские сказки. Инес и еще пара мелких двойняшек заинтересовались стихами. С ними пошла мама двойни, которую Рогер представил доре Эльзе, усадил на стул и оставил переводить сложные слова. — Господин Вальдес? — еще не встречавшаяся ему дама помахала рукой из-за своего стола, и Ротгер подошел к ней. Найдя желающих разговаривать о математике — дама оказалась учительницей — Ротгер огляделся. Шнееталя обступили мальчишки всех возрастов, расспрашивая про оружие, работу в полиции и про погони за преступниками. Взрослые марикьяре, которые вполне могли сталкиваться с инспектором в его профессиональной сфере, слушали ответы с ехидными ухмылками. Анну окружила стайка одноклассниц и подружек Маризы и Пилар, и Ротгер бы сам затруднился разобрать этот щебет, но Анна как-то справлялась. Малыши стояли, сидели на земле и на руках взрослых около доры Эльзы, которая наизусть читала какие-то стишки и периодически делала страшные глаза и рычала. Дети визжали от радости и рычали в ответ еще страшнее. Даже обезьяна с лошадью нашли себе собеседников, хотя кривились из-за детского шума. Ротгер сел на ступеньки неподалеку и выдохнул. Через час Лучиана принесла большой графин лимонада и стаканы для дриксенских гостей, Виттория угостила их пирожками с мясом, к которым два хулигана все-таки добыли горчицу. Стайки детей прибегали и убегали, из листов бумаги сложили самолетики, кораблики и лягушек. Тем внезапнее было появление Хулио Салины. Он пришел из глубины квартала и остановился так, чтобы его было видно и слышно всем присутствующим. — Марикьяре не нуждаются в подачках. Мужья и братья этих женщин не берут вас на работу, а если и нанимают, то платят вдвое меньше, чем своим дриксам. Сегодня вы угощаете их, как гостей — а завтра они придут сюда арестовывать тех, кто не подал вовремя какую-то мелкую бумагу. Убирайтесь, — уже на дриксен рявкнул он побледневшим дамам. Ротгер встал, поймал взгляд Шнееталя — но тот покачал головой. Марикьяре разошлись по домам, дамы собрали свои столы и унесли их к машинам, и лишь бумажные самолетики и лягушки остались напоминанием о попытке культурного обмена. Настроение было испорчено. Салина был прав — Ротгер сталкивался с пренебрежением каждый день. Но избегать дриксов, держаться общины, принимать отведенную им роль было тупиком. Если бы не арест, бизнес бы был достаточно успешен, чтобы через год взять подмастерье из марикьяре. Сейчас он едва мог позволить себе выходные, и то только потому, что ноге требовался отдых. Он работал и следующую неделю, а потом его выдернул домой звонок Густаво — в квартале снова шла облава. Наученный горьким опытом, Ротгер озаботился алиби — отметился у помощника и портового заведующего, что ему нужно уйти. Доехав до границы квартала, он позвонил Шнееталю и спросил, обыскали ли они уже его дом, или он может вернуться, не опасаясь очередной подставы. — Зачем вы вообще приехали, Вальдес? — отмахнулся инспектор, — без вас разберутся. Ротгер сам не знал, зачем. Увидеть, как арестовывают Бреве? Салину? Отнять очередную сковородку с рыбой? Помочь? Кому — своим, не зная, кто замешан в наркоторговле, или дриксам, которые пришли арестовывать марикьяре? — Копа того вы все-таки нашли? — наверное, иначе облава была бы бесполезна. Или они с Рупертом сумели провернуть все вдвоем? — Мы же объясняли, что не можем пока им заниматься, не до него. — Шнееталь бросил трубку. Вальдес припарковался на улице и медленно пошел в сторону дома. Что-то не складывалось. У дома Бреве стояло несколько полицейских — обычных патрульных. Еще в нескольких домах было шумно — там проходил обыск. Испуганные, злые, сдавшиеся взгляды людей из окон обжигали. Ротгер чувствовал себя виновным — хоть о том, что он не связан с сакоттой, и под арест подставили свои, известно было немногим. Его документы проверяли у каждого поста, и неохотно пропускали дальше, домой. Виттория, в этот раз без сковородки, стояла на улице и громко возмущалась обыском в ее доме. Ротгер вспомнил, что ее муж работал на лодке Алвы. Неужели того взяли? — Да чтоб у вас всех глаза повылазили! И у вас, и у ваших жен, и у ваших детей, и у того мерзавца, что погубил мне ужин! — женщину трясло, она срывалась на крик — и снова начинала литанию ругательств. — Мне очень жаль. Франко? — Ротгер положил руку ей на плечо — и неожиданно Виттория развернулась к нему, обняла и принялась рыдать ему в плечо. — Как же так можно? Как? Оставили семью без кормильца, кто теперь позаботится о детях? Ты быстро вернулся из тюрьмы, ты умный, ты понимаешь этих дриксов — сделай так, чтобы Франко отпустили! Сделай! Астрапом молю! — Все, что Ротгер мог сделать, это прижать ее к себе и держать, утешающе гладя по спине. Если бы он мог вернуть из тюрьмы… Если бы его не разрывало горе этой женщины — и других, если бы… Стал бы он помогать дриксам, если бы Алва с Салиной не подставили Олафа? Не попытались убить слишком близко подошедшего копа и самого Ротгера? Да и какая от него помощь, и без него справились. Витторию было жалко. И Франко, и детей — Ротгер не помнил имена, вроде бы двое мальчишек школьного возраста. Жалко было и Руперта, и Шнееталя, и Анну, которая сейчас сидела дома и ждала, вернется ли муж домой. Невозможность выбрать сторону проходила по сердцу, как трещина на святом Адриане. — И ведь снова тот гад с холодными глазами, как не у всякой рыбы! Чтоб у него глаза повылазили, — Виттория всхлипнула и крепче вцепилась ему в плечи. — Свидетелей ему подавай! — Каких свидетелей, Виттория? — Ротгер думал, что уже всех взяли. В прошлый раз обыскивали владельцев лодок и тех, кто ходил с Бреве, Салинами и Алвой. Неужели кто-то остался на свободе? Неужели этот кошмар никогда не кончится? — Никаких ему свидетелей не будет, — яростно оскалилась та, — никто ему не скажет, кто видел копов и когда. Пусть они все пропадут пропадом! Кто ищет свидетелей, и почему копов? Фельсенбургу и Шнееталю не до того, да они вообще не здесь. Искать крысу сейчас бессмысленно, а чтобы ее арестовать, нужны доказательства. Свидетели? Но Шнееталь и Фельсенбург знают, что никто из марикьяре не станет сотрудничать с ними, да и не проще ли растрясти арестованных? Хотя нет, Алву не испугать. Нужно проверить Адалину. На всякий случай. Ротгер осторожно отцепил от себя Витторию и насколько мог быстро пошел на параллельную улицу. Там тоже были полицейские и люди — жалующиеся, возмущающиеся, плачущие, растерянные, злые. Ротгер высматривал тетушку среди женщин, но среди лиц не было нужного. Наконец он постучал в ее дверь, не сомневаясь, что если она дома, то ответит. — Вальдес! — обрадовалась Адалина, — у тебя опять обыск. Неужели ты не взялся за ум? Какой обыск? Шнееталь ничего не говорил. Да сколько же можно?! Да не пойти бы им всем к кошкам? — Руперт, — набрал он номер, — почему мой дом опять обыскивают? Я могу сам нанять Курта Вейзеля? — Никто не должен проводить у вас обыск, Вальдес, с чего вы взяли? — в голосе Фельсенбурга звучала искренняя тревога. — Что вы видели, — надавил Ротгер на тетушку, лучившуюся удовольствием от нахождения в центре скандала, обещавшего стать отличной сплетней. — А вот тот дрикс, что ваш гараж вскрывал, снова приходил. И опять прямо в ваши двери! — Хохвенде? — Руперт услышал пронзительный голос тетушки и даже понял марикьярскую речь, — должно быть, он узнал, что раскрыт. — Но почему он пошел ко мне? Мстить? Чего мне опасаться? — Ротгер не мог дождаться, чтобы этот кошмар кончился. — Вам-то зачем мстить, не вы же его видели. Не ходите домой, Вальдес, и стойте рядом с полицейскими. Я договорюсь, чтобы ваш дом осмотрели для вашей безопасности. В крайнем случае, можно будет арестовать Хохвенде за проникновение со взломом… Хотя во время облавы ордер позволяет осматривать подозрительные дома. Кто его видел — да никто его не видел, кроме любопытной тетушки. Девчонки вообще не заметили, что кто-то приходил, пока их не напугали люди Шнееталя. Девчонки. — Ваш Хохвенде не знает, что Мариза и Пилар его не видели, — Ротгер сунул телефон в руки Адалине, оставив ее разбираться с Фельсенбургом, и попытался бежать. Жалея, что у него нет костылей — было бы быстрее! — он поторопился к дому. Что-то мелькнуло в окне кухни первого этажа. Бросив быстрый взгляд — хотя если этот коп смотрел в окно, то скрываться поздно — он увидел Пилар. Она махала руками и кашляла, а ее искаженное от страха лицо заставило Ротгера еще увеличить скорость. Дверь в его гараж была не заперта. Он так и не собрался поменять замок, идиот. Пройдя насквозь, он поднялся по лестнице на первый этаж и прислушался. Тихо. Слишком тихо. Толкнул дверь Густаво — открыта. Осторожно, стараясь не шуметь, прошел сквозь заваленную обувью прихожую и заглянул за угол. Дверь на кухню была закрыта, и около нее в коридоре стоял, мрачно глядя в телефон, дриксенский коп. Не патрульный — его форма была как у Шнееталя. Как у Олафа. Этот Хохвенде? — Что вы здесь делаете? Где Мариза и Инес? — Ротгер надвигался на дрикса. — Вальдес? Как же вы мне надоели. Вы, ваш выскочка Кальдмеер, проклятый Фельсенбург и ваши марикьярские головорезы, которые даже с простым убийством не справились. — Коп вытащил из кобуры пистолет и засмеялся. В его совершенно безумных глазах плескалось отчаяние, и Ротгер прыгнул вперед и вправо, ударяя палкой по пистолету. Грохнуло, вскрикнул Хохвенде, которому палка попала по руке, заставив выпустить оружие, подломилась от боли сломанная нога, не выдержав веса. Ротгер успел выставить руку и упал на колено, и снова ударил палкой. Легкое сухое дерево с треском сломалось о дриксенскую голову, и проклятый коп рухнул на пол. Цепляясь за стену, Ротгер заставил себя встать и допрыгал до двери в кухню. Дверь была заперта снаружи, но ключ — обычный межкомнатный с черной круглой головкой — торчал в замке, и провернулся легко. Газ. В кухне было нечем дышать — все четыре конфорки плиты были включены без огня. Вентили были сняты, не выключить. Чудо, что в коридоре газа было недостаточно, чтобы выстрел его воспламенил. Инес лежала без сознания на полу, Мариза обмякла, сидя за столом, и только Пилар обдирала ногти, пытаясь справиться с намертво заклеенным на зиму окном. Оглядевшись, Ротгер взял из раковины сковороду, отодвинул Пилар и разбил окно. Сквозняк промчался по маленькой кухне, где-то в квартире хлопнула дверь. Ротгер согнулся в приступе кашля и махнул Пилар в сторону двери. Та попыталась поднять Инес, упала сама, снова раскашлялась. Ротгер с трудом закинул безвольное тело Маризы на плечо и оперся на стол вместо палки, чтобы шагнуть. Пилар тащила Инес из кухни за руку, опираясь на стену и кашляя. Ротгера шатало, а проклятая нога не выдержала бы и его веса, даже без учета девушки. Он огляделся вокруг в поисках костыля, схватился за спинку стула. Переставил и прыгнул ближе на левой ноге. И снова. Коридор, крошечный, как и вся односпальная квартира, показался бесконечным. На полу валялись обломки трости, но ни копа, ни пистолета не было видно. На лестничной клетке Ротгер опустил Маризу на пол, и похромал к стояку — перекрывать газ. Вернувшись, он сполз на пол рядом с Пилар — как раз чтобы услышать топот поднимающихся ног. Вбежавшие полицейские бросились оказывать первую помощь Инес и Маризе. Кто-то вызвал по рации скорую. Ротгер осмотрел Пилар, прижавшуюся к нему при появлении полицейских. Ее ногти были обломаны, пальцы ободраны, но больше никаких повреждений видно не было. Девушку трясло от кашля и холода, и он снял свою куртку и накинул ей на плечи, обнимая. Его горло тоже драло и не хватало воздуха, а ведь он не пробыл на кухне и пяти минут. — Инспектор Йозеф Канмахер, — молодой смутно знакомый полицейский присел на корточки с ними рядом, — расскажите, что случилось. Пилар вцепилась в Ротгера и расплакалась. Обнимая за плечи вторую плачущую женщину за последний час, он рассказал, как услышал от соседки, что его гараж вскрыли, о словах копа и о том, что увидел в кухне. — Мне позвонила Мариза и попросила придти, сказала, что это важно и может помочь дору Вальдесу, — Пилар всхлипнула. — Инспектор Шнееталь был добрый, а этот… — Этот полицейский уже был в квартире? — Канмахер записывал в блокнот показания. — Да. Он задал несколько вопросов про гараж и почему мы там сидели — помните, еще когда приехали за нашей треногой? — а потом покачал головой и сказал, что ему очень жаль, но ничего не поделаешь. Он достал пистолет и открыл газ, а потом запер нас в кухне. Пилар снова расплакалась, и Ротгер прижал ее к себе, покачивая, как младенца. О Астрап, если бы он знал, что его идиотский план чуть не выльется в тройное убийство… — Как Мариза и Инес? — шепотом спросил он. — Увезли в больницу. Говорят, что откачают, — так же шепотом ответил Канмахер. — Надо сообщить их отцу, — Ротгер огляделся и вспомнил, что оставил телефон у Адалины. — Вы не видели… — Пожилую марикьярку с вашим телефоном? Она высказывала собеседнику все, что думает о происходящем. — Канмахер неожиданно улыбнулся, — мы не рискнули с ней спорить. Фельсенбург его убьет. Или Густаво. Или Лучиана… Ротгер представил, как они спорят друг с другом за право нанести решающий удар, хотел засмеяться, но раскашлялся. — Вальдес, вас с Пилар сейчас тоже отвезут в больницу, вторая машина подъезжает, — посерьезнел Канмахер. — Да я почти и не дышал газом, — отмахнулся Ротгер. — Вы повредили ногу, — инспектор кивнул на бедро, которое Ротгер машинально разминал рукой. *** В дверь гаража постучали, заставив Ротгера подняться со стула. Кошкины костыли были не слишком удобны, но ортез на ноге не оставлял выбора. Сам же хотел бегать на костылях — вот и бегай. Вернее, прыгай. Как зайчик. Все лучше кресла — с креслом он не смог бы выйти из квартиры. За дверью обнаружился Фельсенбург, с пакетом еды в одной руке и бутылкой кэналлийского в другой. — Проходите, Руперт, и позвольте пригласить вас наверх, — Ротгер вздохнул и потянулся к выключателю, зная, что не осилит еще один спуск в гараж по ступенькам. — Давайте останемся здесь, я ненадолго, — молодой человек оглядел рабочий стол в попытках найти свободное место. Ротгер допрыгал до своего стула, кивнул Руперту на второй и стал освобождать пространство для позднего обеда или раннего ужина. С ним было комфортно, с этим дриксом, настолько, что Ротгеру даже не хотелось шутить. Они оба молчали, пока не съели всю принесенную еду, а в бутылке не осталась половина. — За окончание расследования? — Ротгер приподнял свой бумажный стаканчик в шутливом тосте. — За окончание расследования, — согласился Фельсенбург. — Вы очень помогли. Ротгер скривился. Да уж, помог… Полтора десятка арестованных марикьяре, из которых он не жалел только Бреве, Хулио Салину, Аларкона и пожалуй еще парочку. Остальные были обычными работягами, зарабатывавшими свой кусок хлеба. Как Франко. — Что с Хохвенде? — вот на его суде Ротгер выступит свидетелем с удовольствием. — Все еще в бегах, но не волнуйтесь, мы его обязательно поймаем. Он не Алва. — Алва тоже в бегах? — Ротгер не мог не восхищаться Кэналлийцем. Ничем его не возьмешь. — У него оказался припрятан самолет неподалеку, — сжав зубы, признался Руперт. “Это нечестно”, добавил бы он полгода назад — во всяком случае, так показалось Ротгеру. Вся эта история с подброшенной сакоттой и Олафом ударила по бывшему стажеру не меньше, чем по нему самому. Разочаровываться в близких всегда больно. — У вас достаточно доказательств? — Ротгеру не хотелось бы, чтобы мерзавца, покушавшегося на девчонок, оправдали. — Более чем. В базе данных осталась запись, что Хохвенде открывал протокол изъятия камеры, и другая, что он пробивал адреса Маризы Риччи и Пилар Коломбо. Вместе с показаниями девочек, ваших и госпожи Бернарди у него нет шансов. Ротгер разлил остатки вина. Если бы дриксы позаботились его арестовать или хотя бы приставить к нему хвост… Так нет, боялись спугнуть Алву — и все равно упустили. — Как чувствуют себя ваши соседки? — Лучше. И тошнота, и головокружение прошли. Но Инес часто снятся кошмары, мне слышно. — А Мариза и Пилар? — Руперт тоже чувствовал себя виноватым. Что не уследил, что не уберег. Что не поймал Хохвенде и не засунул его в самую северную тюрьму Дриксен. — Боюсь, их доверие к полиции восстановится не скоро, — Ротгер пожал плечами. — Если вообще восстановится. На месте Шнееталя я бы не пускал Анну и ее комитет в общину еще несколько месяцев. Дриксам здесь не рады. — Я заметил, — усмехнулся Руперт, — помните, как вы нас с Кальдмеером тогда вытащили? — Помню, — рассмеялся Ротгер. Как все тогда было просто… Руперт допил вино, собрал мусор и с удивлением оглядел отложенные в сторону детали. — Вы что, планируете залить в новую трость свинец? Зачем? — удивился он. — Вы же не арестовали Хохвенде. В следующий раз от удара по голове моя трость не сломается. — Вы уверены, что это легально? — Руперт, я все же марикьяре, — усмехнулся Ротгер, — как вы знаете, нам нравится жить на грани. Фельсенбург лишь покачал головой и попрощался. Проводив его, Ротгер крепко запер новый замок, помедлил и все же выключил свет. Он доделает трость завтра, на трезвую голову. Подхватив костыли поудобнее, он запрыгал вверх по ступенькам, не забывая прислушиваться к обычному шуму из квартиры Густаво. Слишком много сожалений. Слишком много воспоминаний. Его ждал тихий вечер и беседа, пусть и односторонняя, со святым Адрианом.