Сказ о том, как Миха наебня схватил, да не выхватил

— Княже. Миха сам просыпается от собственного хрипа и неприятно склеенных иссушенных губ. Глаза тоже открываются с трудом и картинку передают не сразу. А как передают, так хочется обратно вернуться, потому что на него смотрит полуразложившийся мертвяк с забинтованной башкой и беззубой улыбкой. Так-то Миха и сам подобной щеголял, но у этого торчал один огромный жёлтый клык, который словно целится воткнуться в горло. Он теперь в их собственные сказки что ли попал, чё за нахер? — Эй, проснулся что ль? — сипит мертвяк.  Вздохнув и приготовившись отбиваться, Миха снова открывает глаза и смотрит на мужика, которого спросонок принял за живой труп. Ну жизнь того, конечно, помотала — один глаз синий и опухший настолько, что кажется будто его нет, нос сильно свернут влево, бля, как он им дышит-то вообще? Ещё и лыбиться пытается. Мужик, конечно, пиздов отхватил нормально, по-панковски. В голове крутится что-то про римлян, Миха вспоминает про Непокоренное Солнце и мысленно нарекает страдальца Инвиктусом. Или просто — Витёк. Хотя тот скорее Валера какой-нибудь или Семён из пятого подъезда.  — Где… — Да в больничке, где ещё. Тебя к нам закинули, пока не проспишься, ща светило придёт и всё порешаете.  Больничка, ну да, Бормотушка ж говорил, что его откачивать пришлось. Странно, голова хоть и тяжёлая, но не болит, да и вообще самочувствие вполне себе. Миха машинально хватается за волосы, удивляясь их наличию и отсутствию бинтов. Если бы разбил — обрили бы, чтоб зашить, нет?  Приподнявшись, Миха осматривается: палата небольшая, четыре кровати, но все заняты: на двух противоположных дают храпа мужики с перебинтованными ногами, у окна лежит парень с телефоном и загибсованной рукой. Сам он ютится в проходе на каталке рядом с Инвиктусом этим. Пиздец, даже в больнице для него места не нашлось.  Бля, в душ бы сходить, опять в штанах последствия чудес и волшебства, чтоб их. Миха пробует загнаться по поводу того, как тело реагировало во время сна и не показал ли он чего лишнего Витьку с компанией. Но быстро кладёт свой предательский болт на собственные пиздастрадания по этой теме — он панк, ему похуй. Тем более мужики же все, че они не в курсе что ли как оно бывает вообще, особенно в бессознанке. Кусачая мыслишка о том, что он мог вслух стонать «Княже» отправляется тоже нахуй — Княгиня ему снилась, Ольга, которая. Историю любит, вот и дрочит на расхитительницу древлян, чё доебались-то.  — Я чё-то не вписываюсь, вам ещё одного однорукого надо, ё-моё, — хмыкает Миха, чтоб не дать самому себе надумать ещё какую-нибудь хуйню переживательную.  — Это ты сто пудово прав! — ржет Инвиктус. — Но мы вчетвером работали, на пятого барыш больше делить пришлось бы.  — Вы чё знакомы типа? Все вместе одновременно загремели? Хату что ли брали и на боксёров нарвались?  — Не, никакого криминала. Мы вообще эта… перевозкой, сборкой и разборкой мебели занимаемся. Вот, шкаф нас в этот раз нокаутировал.  — Ну ты его, по ходу, хлебалом разобрать хотел, не? — Я его хлебалом поймать пытался.  Оба придурошно ржут, не замечая, как в палату заглядывает медсестра. Как быстро можно в больнице прийти к взаимопониманию, даже знакомиться не надо.  — А ты чё, как тут? Помнишь вообще что? Меня, кстати… Мертвяка-Инвиктуса прерывает визитёр в белом халате — молодой врач, на Яшку чем-то похож, но такой заёбанный жизнью, что хочется ему то ли водки налить, то ли каталку, на которой Миха лежит, освободить. После беглого осмотра, говорит, что нужно обследование, и Миха, не успев и рта раскрыть уезжает из палаты под бодрый шаг медсестры. Даже попрощаться с Витьком не дали, врачеватели херовы.  После обследования (Миха чуть кони не двинул в этой стрёмной жужащей трубе) из монотонного гудения Айболита выхватывает главное — здоров, не держим. Может, хоть прям щас вставать и валить на все четыре стороны, только соблюдать покой и при ухудшении вызывать скорую. Больница переполнена, страждущих и поломанных перед праздниками всегда больше, чем огоньков на ёлке, так что можно шуровать в кабинет на получение выписки.  Неуклюже стащив себя с каталки, Миха неуверенно встаёт на ноги, чтобы быть тут же подхваченным под руку и вытянутым в коридор.  Шлёпая по коридору, заполненному людьми на каталках, Миха стыдливо радуется, что его хоть в палату закатили, а не оставили в отключке другим на радость. Узнали бы вряд ли, но оказаться в беспомощном состоянии среди чужих покоцанных морд — не особо приятное приключение. Вон, он Витька по началу пересрал, а если бы таких Витьков штук десять вокруг оказалось? Да он бы с каталки одним махом соскочил и доломал бы не доломанных со страху.  Только вот главный страх Миху ждет внутри кабинета, куда его за выпиской заманили. Страх и ужас. И внезапная горячая волна стыда. Потому что нахлынуло сразу все.  — А он тут хули делает? — Миха сам клянет свой пиздливый рот и неумение держать себя в руках. Но, сука, Андрей-извращенец-чтоб-его-Князев, сидит в кабинете по-хозяйски развалившись на диване нога на ногу, и смотрит на него своим сучьим прищуром. Окидывает бегло с головы до ног (Миху будто кипятком ошпарило и раздеться чего-то так захотелось, но думать об этом он себе стоически запретил) и перевел взгляд на эскулапа, показательно игнорируя существование Михи. Сука он все-таки, но такая…  — Об этом надо было думать, когда все номера из телефона сносил, только мой зачем-то оставляя, — отвечает Андрей спокойно. — Алексей Львович, какие-то особые рекомендации будут? Ну, помимо шоковой и лоботомии, к этому мы в любом случае придем позже.  — Какие ещё, нахер, лоботомии, — ворчит Миха, присаживаясь на стул возле стола. Сил на полноценную агрессию нет, а ему ещё с Кня… зевым надо будет разговаривать, что-то вразумительное чесать. Откуда он взялся-то вообще? Миха рассматривает его исподтишка, пока тот с врачом о нём же пиздит. Выглядит, ну, хорошо, наверно. Каких-то особых изменений нет — такой же уверенный, спокойный и крепкий. Он его в последний год только мельком видел, близко не подходил. Миха задерживается взглядом на Князевском бедре и чувствует, как по шее расползается жар, поднимаясь выше к щекам. Второй сон, мать его, возникает перед глазами и из горла вырывается какой-то постыдный ёбанный хнык. Князь слышит и поворачивает голову, чтобы дёрнуть бровью и, сука, отвернуться обратно. Блядь ты блядская. Сначала вытворяешь всякие свои развратные непотребства, а потом сидишь с постным ебалом, бровкой своей подёргиваешь. А Миха весь стул жопой изъёрзал, не зная куда себя деть и как всё это вообще вывезти. И член ещё этот, как назло, комплимент Князю отвешивает, Иуда. — Попрощаться с врачом не хочешь? Он так-то голову твою больную лечил, — чего, бля? А. Всё что ли.  Миха бездумно подрывается с насиженного места, подскакивает к отшатнувшегося от него же доктору, варварски хватает обеими ладонями его руку, жмёт, трясёт, кивая в такт и ещё зачем-то хлопает по плечу в конце. А сам только на Князя смотрит, словно если хоть на секунду выпустит из поля зрения — тот его прям в кабинете извращениями своими извратит.  Андрей подбирает плащ с дивана и выходит. Миха одурманенным грызуном тянется за ним, как за крысоловом. Тащится за его широкой спиной вплоть до выхода, где Андрей впихивает ему его же плащ (бля, прости, родной, забыл про тебя совсем) и дожидается, пока подтуплевающий Горшок додумается облачиться. В себя Миха приходит только у тачки. Привычка за два года не пропилась и не поистрепалась, автопилот настроен на Андрюху по ходу на пожизненное.  — Ну чё встал? Залезай, — разблокировав двери подгоняет Андрей. Командир нашёлся.  — А чё происходит вообще? С хуя ли я с тобой должен куда-то ехать? — Миха радостно нащупывает в кармане плаща сигареты и с наслаждением затягивается. Никотин всегда помогал мысли разгонять, а с Князем нужен варящий котелок.  — Мне родителям позвонить твоим, чтоб забрали?  Как школьника на понт берёт, что это за приколы?  — А ты не прихуел ли часом?  — А ты? Это мне с каких-то хуев звонят с твоего номера левые люди и говорят, что ты лед головой проломил и тебя на скорой чуть ли не вперед ногами сразу в морг увозят. Хочешь такую историю матери сейчас рассказать? Без проблем — организую.  Сука, знает же, что Мусю посвящать во все злоключения Горшка — последнее дело. Она и так от него настрадалась. Князь блефует сейчас, вот сто процентов, но у Михи нет уверенности, что тот готов, как и раньше щадить чувства четы Горшенёвых. Ему столько времени срать на Горшка было, где гарантии, что он сейчас правда не плюнет и не наберет Мусю, чтобы от проблемного Михи откреститься и сдать на руки родителям? Новый год ещё ж на носу, у него свои планы скорее всего. Муся-то поохает, да обрадуется, что пропащий сын в праздник с семьей останется, а отец от счастья о потолок всю черепушку счешет. И скорее всего Михину.  — И чё, куда увезешь? В подвал и к батарее привяжешь? Или сразу, может, прикопаешь в лесочке?  Ну не может он спокойно на него реагировать, никогда не мог. В лучшие времена брюзжал слюной от восторга, в худшие — от злости. И там, и там заплёвывал, получается, по полной. Чё вот Князь вообще такой бесяче спокойный и отчужденный? Как с дебилом с Михой себя ведёт, сам провоцирует. По нормальному бы сказал, а не выделывался бы.  — Ну дома у меня подвал общий — там неудобно, придется тебя в квартире оставить, — на серьезных щах скучающе размышляет Андрей. — А верёвка не особо надёжная — ты пиздец буйный. Наручники скорее.  Последнее произносит, не меняя интонации, и с тем же хлебалом на морде лица. Но Миху всё равно переёбывает, чуть половину сигареты вместо тяги не сожрал, даже дымом подавился.  Наручники, бля. И к стене со стянутыми портками. Видел он однажды такое, даже, еб вашу, поучаствовал.  Застряв в собственной трясине стыда, Миха забывает, что ерепенился и, нервно скинув окурок, молча неловко втискивается в машину.  Андрей только хмыкает на такое внезапное нетипичное послушание и всю дорогу даже не пытается заговорить. И радио не включает, как будто специально нагнетает, тишиной изводя. Но Михе, по правде, плевать сейчас на окружающую среду, ему бы с внутрянкой примириться. Его полностью захватили воспоминания о сне, и болтать с настоящим Князем он бы сейчас просто не смог. Спизданул бы какую-нибудь палевную чушь и помер бы от жопного инфаркта. Да он смотреть на него сейчас не может, ё-моё, как и на себя, наверно.  Они ж во сне, Княже ж ему, и он Княже…. Пиздец чё они там делали. Ну Князь в смысле. Миха потом только и не в своём уме.  А Князь вообще поехавший, это ж надо было додуматься! Как вообще такое может быть? Философские размышления о том, кто больший извращенец: тот, кто делал или тот, кому понравилось — выносят очевидный вердикт — виноват Бормотушка. И похуй, что его вообще там не было.  Другой мужик его у стены языком и пальцами трахнул, а он обкончался как сопляк, ещё и потом сам эт-самое. Ну, сделал кое-чего.  Княже такой грозный и мужицкий был, что будь Миха бабой у него бы коленки затряслись и разъехались. Хотя они и так затряслись, и разъехались, но только потому, что неожиданно оно всё было, он даже и не знал, что так можно вообще.  Шептал ему всякое, наручники надел, кусал, языком своим лез, куда лезть в голову нормальному человеку не придёт. Миха не помнит, чтоб его с бабами так расхерачивало, а тут Князь — здоровый, крепкий и с хуем. Держал его ни разу не нежно, трогал уверенно, и не было неприятно или отвратительно. Охуенно было, самому себе чё врать. И бабой он себя абсолютно не чувствовал, как и педиком или жертвой педика. Князя вообще не получается так назвать, несмотря на всё что творит этот извращенец. Миха же тоже, получается, извращенец? Хотя то во сне было, значит, не считается, наверно. А то, что на Князя привстал, как только его увидел — ну дык после таких картинок с главным героем, у кого бы не встал.  И опять, ёбанный стыд, возникает мерзкий, кусачий за жопу вопрос: кто? Кто так сильно досадил Княже, что он его рад насадить на свой рот с руками без зазрения совести и стеснения? Мудак эгоистичный, вроде, так. И перед Князем сильно виноват, но тот его все равно простит. Любит, наверно. Вот бы и Миху он также простил, похуй, на остальное, пусть любится с кем хочет (нет).  Робкая, едва оформившаяся надежда всё-таки расцветает внутри тоненьким колоском, что Княже про него всё это и с ним. Но реальный Князь морду от него едва ли не воротит, сидит раздражённый, что снова Миху приходится опекать. Знает он все его эти выражения лица и молчаливое сопение. Хотел, наверно, со своим этим нежиться или развлекаться где-нибудь, где нет занозы в виде бывшего друга.  Если человек любит так, пусть даже и во сне, он же не сможет скрывать это наяву, делать вид, что желаемый объект прямо под носом ему безразличен, правильно? Значит, не Миху он представлял, не о нём думал. Принимать такое не просто, и охуеть как больно, если уж совсем начистоту, но он и так получил Андрея в том количестве (и качестве), на которое и рассчитывать не думал.   — Приехали.  Опять выпал из реальности, даже не заметил, что Андрей успел двигатель заглушить. Миха смотрит в окно и понимает, что не знает, где они находятся: вроде, на Купчинский анклав похоже, но место незнакомое. Князь тоже что ли переехал?  — Ты меня давай это, ко мне закинь. Или до метро, я сам там уже… — Ты мне давай тут не диктуй чё мне делать, понял? Ты под моей ответственностью, я за твою жопу столько бумажек подписал, сколько у нотариуса ни разу не подписывал. Альтернативу я тебе уже дал: звоним Татьяне Ивановне и пусть они с отцом тебя забирают.  — Я тебе малолетка что ли, чтобы меня с рук на руки сбагривать?! — повышает голос, хотя нет, просто орёт Горшок и сам же морщится, потому что затылок простреливает болью. — Чё ты из себя дохуя взрослого и ответственного строишь? Тебе вообще на меня похуям было столько времени, чё сейчас-то проснулся?  Язык опять теряет коннект с мозгом и чешет своё против его воли. Да и плевать, башка начинает трещать по нарастающей, а Князь выебоны ещё свои кидает: какие он там бумажки за него подписывал? А то Миха в больничках не валялся и не знает как оно устроено. Андрей ему не родственник даже и не этот, как его, опекун — так что пусть не звездит про ответственность-хуетственность.  — Значит, Татьяна Ивановна, — сам себе кивает Князь и открывает контакты в телефоне.  — Князь, хватит уже хуйнёй страдать! — выдирает телефон из автомобильного держателя Миха и по-детски прячет за спину.  — Телефон вернул и прекратил бесогонить, — спокойно и твёрдо говорит Князь. И только сейчас Миха замечает воспалённые глаза и синеву под ними же.  — Мы с тобой либо договариваемся по нормальному — варианта у тебя целых два, либо я за тебя выберу. И помолчав устало добавляет, переведя взгляд на приборную панель: — Неужели настолько меня ненавидишь, что готов сдаться отцу?  А это уже запрещённый приём, это уже удар под дых. Горшок пока не готов с реальным Князем объясняться и вести переговоры. Ещё и, когда тот ведёт себя необычно, реагирует на всё странно. Без эмоций, уверенно, как будто в действительности ему похер на всё, просто механически выполняет задачу ради опостылевшей цели. Столько не виделись, а Миха его уже, видимо, заебал. Становится неприятно, становится, наверно, совестно, если бы он не был уверен, что давно её похерил, как и всё остальное в своей жизни. Миха же не этого совсем хотел, просто не умеет во все эти человеческие разговоры и откровенности, вот его и нести начинает. Ну Князь же знает… знал всегда, чего он так?   — Навыбирался уже, ё-моё, — тихо говорит Миха и кладёт телефон на торпеду.  Молча выходит из машины, молча волочится за Князем в какой-то человейник с множеством парадных на миллион квартир, но особо не осматривается — головная боль занимает собой почти всё мысленное пространство. В лифте скромно жмётся к стеночке, запрокинув голову и прикрыв слезящиеся от яркого света глаза.  В квартире Миха ожидает увидеть Агату (ну не ёбыря же этого его), внутренне напрягаясь и готовясь снова чувствовать себя пятым колесом, помехой, ненужным придатком и вообще стыдным фактом собственного существования. Опять нарисовался побитой псиной после всего навороченного, с ворохом головняков припёрся вместо букета, отрывает Князя от семьи, чтобы он решал его проблемы.  Но Агата не выходит, однокомнатная квартира в принципе не содержит каких-то намёков, что здесь живёт кто-то кроме Андрея. Миха вспоминает, что пассажирское кресло в тачке было максимально выдвинуто, а не настроено под девчачьи габариты. Пока расшнуровывается наблюдает как Князь снуёт туда-сюда по квартире, возится чё-то, как будто места себе не находит. Потоптавшись в прихожей, Миха заходит на кухню, садится на край углового дивана за кухонным столом, прям как раньше, и ждёт, сам не зная чего.  Периферическим зрением улавливает раздражающее синие мигание на какой-то приблуде — кофемашине что ли. Голова и так болит, и эта хрень ещё мельтешит и нет, чтобы отвернуться, Миха тянется и жмёт на все кнопки подряд, лишь бы перестала доёбывать. Пискнув, херовина резко запускает радиотрансляцию из самой преисподней, на которой адская машина переламывает черепушки грешников. Дёрнувшись от неожиданности, Миха въёбывается коленями в стол, шипит от боли и машет рукой от досады на себя, смахивая на пол кружку с ложкой, солонку и нарзанник. Бесится ещё больше за собственную рукожопость, но выдыхает — ничего не разбил. Очень надеется, что его возню заглушил вой адской машины. Благо замолкает она тоже быстро, какая-то заёбная херня: то мигает, то орёт — ни один кофе того не стоит.  Подняв всё обратно, крутит в руках в руках нарзанник, чтобы было чем руки занять. Андрюха забухал что ли опять?  Князь приходит через пару минут и кладёт перед ним его телефон и упаковку таблеток. Косится на кофемашину, и приподнимает бровь, но Миха опускает взгляд в стол, стушевавшись.  — С таблами кофе лучше не смешивать, — Андрей наливает воду из чайника, ставит перед ним кружку и отбирает нарзанник. — Выпей пока одну, если минут через десять голова не пройдет, то ещё одну.  — Да не собирался я… — шмыгает носом Миха. А чё потыркаться уже нельзя? — А ты откуда про башку знаешь?  — Я по твоим пантомимам могу уже книгу писать с развёрнутым описанием каждой. Твоё несчастное хлебало сложно не заметить, когда у тебя что-то болит. Ну и башкой ты всё-таки треснулся прилично, хоть и без особых последствий.  «А я зато знаю чё тебе там снится, озабочка», — ехидничает Миха, но вслух, конечно, не произносит. Не ссыт, просто нельзя такое озвучивать, сейчас тем более. Ну и ссыт чуток — не без этого. Вот ведь, Князь жук. Всё-то он замечает, видите ли. Миха хватается чуть подрагивающими пальцами за блистер, запивает таблетку и неловко переводит тему. — А где Агатка-то?  — Давай ты не будешь делать вид, что тебе действительно есть дело до других, — резковато отвечает Князь и сжимает пальцами переносицу, словно стараясь успокоиться. Продолжает снова нейтральным тоном. — Врач сказал, что тебе сильно повезло — сотряса и чего посерьёзней нет, но башка может болеть. Тебя на горке дети нашли, ты по пьяне новую свиту из молодёжи что ли сколотить решил? Школьники, Мих, — опасная компания, не так понять могут. Надо хотя бы из студентов набирать.  — Да какая свита, ё-моё! Какие школьники? Я даже пьяным не был!  За Князя говорит опять эта бровь его дурацкая.  — Две стопки выпил!  — И внезапно захотел покататься с ледяной горки, да?  — Да! — гаркает Миха. — А чё, запрещено что ли? Чё ты тут вообще опять устроил?  — Инструктаж твоего дальнейшего благополучия, я-то хоть врача слушал, — упершись руками в стол Князь ровно, как по бумажке перечисляет: — Для начала — душ — полотенце и шмотье я тебе выделил, ща поставлю пельмени, как раз будут готовы, как выйдешь. Потом — лежать, тебе минимум два дня постельного режима рекомендовано. Кровать у меня одна, надеюсь, ночью меня не прирежешь, иначе придётся жить с трупом под боком, либо прыгать с балкона — ключи я спрятал, поверь, не найдёшь. И Лёхе набери — он переживет. Вопросы, предложения?  — Ты чё это раскомандовался-то? В заложники типа меня взял? — Миха обескуражен настолько, что даже орать не в силах.  Князь, поворачивается к нему спиной, начиная рыться по шкафам в поисках кастрюли, включает воду.  — Такой вот я человек, Миш. Подрываюсь по звонку и несусь в больницу узнать, что ты живой и просто башкой своей дурной на лёд напал и задремал с пьяну. Договариваюсь с врачом, чтобы всё сделали как надо и без очередей — там пиздец в этой больнице, что творится сейчас.  Предупреждаю Лёху, чтобы не тревожил родителей, слушаю рекомендации, привожу тебя к себе и единственное, о чем прошу, блядь, — соблюдать прописанный для твоего же здоровья режим. Можешь кем угодно себя считать: заложником, наложником, несправедливо заключенной жертвой нафталинового коммунизма, — помолчав, добавляет: — Пиздец я деспот, охуеть тиран. Разрешаю потом накатать на меня заяву, если справишься.  Монотонная Князя тирада вводит в ещё больший ступор. Он его пристыдить пытается или что? Сам же полез, Миха его не звал. Ну не хотел видеть, послал бы звонивших нахуй или реально переадресовал бы родакам — вот этот плач Ярославны сейчас для чего? Если Князь сам не рад, что пришлось снова с Михой возиться, то нахрена весь этот шантаж с Мусей? Дал бы уйти спокойно и не надо было бы на ненавистную рожу Горшка смотреть. Ещё и в праздник, какое там сегодня число уже? Миха, получатся, все его планы нарушил или тот его запрёт просто и пойдёт отмечать? Или к ним кто-то присоединится? Блядь, только бы своего этого не позвал бы, Миха тогда с балкона точно сиганёт.  — И чё, ты типа и Новый год со мной лежачим праздновать собрался? Семейный праздник, ё-моё, а ты тут про два дня чешешь.  — А для празднования тоже надо быть близкими людьми? — не поворачиваясь, бросает встречный вопрос Князь. Миху передёргивает, как будто током бьёт. Теперь поход в душ не кажется унизительным приказом, а становится отличной возможностью стратегического отступления. Миху сдувает с кухни, правда, сбегая, он стукается бедром об угол стола, снова чуть ли не опрокидывая с него всё, но даже не замечает этого.  

***

  Душевая кабина кажется игрушечной коробкой, которая от неосторожного движения сломается под его весом. Просто пиздец насколько ненадёжная и шаткая конструкция, ни помыться, ни потрахаться, ё-моё. Откуда взялось про потрахаться думать не хочется, Миха на подобное и не рассчитывает и не собирался даже. И это ещё Князь боится, что он его ночью прирежет. Да этот надзиратель раньше Горшка расстреляет его же мразотными цитатами и чугунным спокойствием. Хоть бы по ебалу дал, вот ей богу, а не это всё.  В больницу приехал, к себе привёз, праздниками жертвует, временем — нахуя? Режим какой-то выдумал, правила, чё он хочет-то? Разговаривать не пытается, ну как раньше: обсуждать, спорить, высказывать. Наебенились бы, поорали, Миха, по правде, был готов дать себе втащить (хотя в долгу бы точно не остался) и всё. А тут вообще ничего непонятно и неясно.  Сны ещё эти. Князь то дрочит, то трахается с кем-то, про Миху молчит. Ёбырь этот его мутный— он из-за него с Агаткой что ли разъехался? Уже даже плевать на внезапную смену Андреевской ориентации, не так оно и страшно, как оказалось (про свою ориентацию лучше после этих снов не заикаться), в глаза не бросается, табличка «пидор» не высвечивается.  Очень хочется наплевать на всё и свалить. Послать нахуй Андрея с его распоряжениями и всеми способами заставить выпустить. Потому что разговаривать, судя по всему, всё равно придётся, и так как не хочется абсолютно: трезво, серьёзно и по-взрослому. Так, как он не умеет и никогда не желал научиться. Разбирать каждый косяк, пояснять за сделанное и сказанное, хотя у него самого ответов на всю устроенную парашу нет. Нужно будет оправдываться и извиняться — слишком много хуйни он вытворил, чтобы Князь так просто забыл о фонтанах говна и подстав.  На эмоциях, от обиды, со зла — да, потому что больно. Потому что правда бросил. Должен был быть рядом, сам про эти связь и единение постоянно говорил, а как не по его — сразу свалил. Важнее оказалось собственное эго, а не развиваться, а не продолжать вместе, а не Миха.  Но уже и на это плевать. Пусть бы только снова рядом, шутит дебильно и смешно, картинки рисует, сказки сочиняет — пусть всё делает, даже альбомы свои записывает, с мужиком своим этим трётся (не при нём, пожалуйста) только чтоб с Михой опять на одной волне и в одной орбите.  Да, свалить очень хочется. Но остаться всё же хочется больше. Как бы Андрей сейчас себя не вёл, а рядом с ним, как и прежде — безопасно и не беспросветно, даже жить хочется, а не безрадостно волочиться до скорой конечной. Нервишки щекочет, конечно, ничего не объясняет и не рассказывает, какую-то мутную заботу даёт, будто вынужденную, но даёт же? Можно же это рассмотреть, как шаг к примирению?  Князь на подъебки не поскупился — выделил, блядь, самое парадно-выходное, на выход — футболку с собственной символикой и трусы того же вида в черно-красную полоску с золотыми буквами на самом причинном месте — где только взял? Труханами теперь ещё что ли барыжит — совсем дела плохи? И чё он этим хотел сказать? Думает Миха застремается? Да хрен там плавал, с каким-то злорадным наслаждением натягивает на мокрое тело (а нахуй панкам вытираться вообще?) дарованное. Спортивки оказываются нормальными — обычны серые, растянутые на коленях.  Из душа Миха выходит, как шпион: оглядываясь и готовый к новому расстрелу. Андрей сидит за компьютером в наушниках — можно выдохнуть. Сцапав свой телефон, что так и остался лежать на кухне, Миха проверяет контакты — действительно, записан только Князь, а все последние вызовы удалены — это чё ещё за магия? Презрительно покосившись на упаковку с таблетками и проигнорировав тарелку с пельменями, от которых ещё даже идёт дымок, Миха в прихожей роется в плаще и выуживает сигареты. Проскользнув мимо Князя на балкон — тот ещё адреналиновый квест — закуривает и рассматривает дорожки-домишки-людишек. Высоко, однако тот забрался.  Жрать не хочется, как и спать. Хочется вернуться лет так на двадцать назад и начать всё по новой. Сделать правильно или хотя бы не так, как уже сделал.  Балконная дверь приоткрывается и в спину ударяет что-то мягкое, а потом ещё раз.  — Ты ещё воспаление лёгких подхвати, придурок.  Миха оборачивается, когда дверь снова захлопывается, и видит снаряды, что его атаковали: махровый халат и тапки. Ну вот и как это понимать? Хуями кроет, а ведь заботится, Миха же не совсем долбоёб, что-то соображает.  Накинув халат и скользнув в тапки — очевидно, честно спизженные у РЖД: синие, с их красным ярлычком — Миха скуривает ещё одну сигарету, чтобы хоть как-то успеть подавить дебильную улыбку.  Возвращается в комнату уже в более бодром настроении и даже осматривается: естественно, всё обвешано рисунками и плакатами Кязевской группы, стол в углу рядом с выходом на балкон, справа стенка с дисками и книгами, слева шкаф, да кровать с противоположной стороны от компа, напротив которой подвешен телек. Комната-пенал средних размеров, где большую часть занимает рабочее место Князя. Стол действительно огромный и занимает угол и стену вплоть до балконной двери и с другой стороны до шкафа. И что особенно сейчас хорошо, Андрей сидит спиной к кровати, и его можно разглядывать без палева.  Стягивает с себя шмотьё, в серьёз раздумывая оставить ли трусы — чисто побесить и посмотреть на реакцию, но решает, что эта партия за Князем. Его же имя на Михиных мудах красуется, вот пусть и любуется. Развалившись на своей половине у стены, (ну не будет же Князь через него перелезать) Миха бездумно залипает в мелькающие на телеке картинки, то и дело косясь на спину Князя.  Он один живёт? Ну точно не с Агаткой — в ванной никаких бабских бутылёчков, да и в принципе в квартире отсутствуют следы женской руки. Может с хахалем своим? Тоже вряд ли, куда бы он его тогда дел, пока Миха тут, не в шкафу же прячет. Поссорились? Или у Князя безответная голубая любовь? Так-то вполне объяснимо тогда, чего он во снах такой заведённый — отыгрывается.  Миха ворочается, старательно отгоняет от себя картинки из сна, но так как отмахнуться полностью не получается, приходится концентрироваться поверхностно. Ещё не хватало сейчас возбудиться и пойти как пиздюку в душ дрочить. Князь же по любому срастит, зачем Миха второй раз за час в душ подорвался.  Сна, как назло, ни в одном глазу. Уже бы вырубился, позвал бы пиздюшонка и… Стоп, а если его сейчас позвать, может, он и вырубиться? Биться головой же не нужно, как, блядь, оказалось. Это Миха сам долбоёб — сначала прослушал, а потом повёлся. Зажмурившись, он представляет маленькое растрепанное чучелко и одними губами проговаривает «Помоги. Пожалуйста».   

***

  В этот раз Миха оказывается в своей квартире. Точнее в той, в которой спит последнее время, на язык не идёт это «своя». Пройдясь от прихожей до кухни и заглянув в ванну, заходит в гостиную-спальню-всё вместе. Как же убого она выглядит. Как и всё здесь. Как и сам Миха. С крохотной берлогой Князя даже не сравнить — у того хоть видно, что живут, дышат. Даже не в чистоте или рисунках дело — у Горшка и правда не убрано нихрена, и постеров с собственным хлебалом тоже криво-косо тоже понавешано. Здесь как будто доживают, задыхаясь в пылище и серости, сама квартира словно ждёт, когда уже этот душевный калека её освободит. Так и душат друг друга — Горшок своим присутствием и проклятая старая квартира бетонными стенами.  — В конюшне почище и уютней будет. Хош стойло тебе выделю? Обещаю кормить и несильно объезжать, а то ты и так недавно чуть кони не двинул.  Бормотушка сидит на краешке дивана, сложив маленькие ручки в замок на коленях, и беззаботно болтает ножками. Миха присаживается рядом, упираясь локтями в колени, и невесело хмыкает.  — А чё не в хлев? От тебя слышать о стойле — предложение королевских хором, ё-моё.  — Так ты ж больной, что по жизни, что по последним событиям. Берегу.  — Чё вот ты всё время нагнетаешь? Мне сказали даже сотряса нет! Даже ранки, ё-моё, не было, чтоб зелёнкой помазать. Башка цела, сам уснул просто, а ты: откачивали, кони двинул.  — Не благодари, — снисходительно отвечает Бормотушка, пожимая плечами.  Миха резко поворачивается к нему, всматривается в черные полуприкрытые глазёнки и потрясённо выдыхает: — Так это ты, да? Ты типа магией своей там это самое? — «Магией своей там это самое» — охуенный синоним к спасению чей-то башки. Ну, хуже явно не сделал, — ворчит чучелко и машет на него рукой. — А чё мне делать было? Мне тебе помочь приказано, а не угробить, и я сразу же сказал, шо ты дебил — значит тоже виноват, что ты себя укокошить пытался.  — Ну… спасибо. Что ли, — неуверенно благодарит Миха и тут же подскакивает. — А с телефоном — тоже твоя работа? Все номера, кроме Княжевского пропали.  — А чё? Возникать будешь?  Бормотушка перестаёт болтать ножками, вскидывает с вызовом подбородок, явно ожидая, что Миха действительно на него распиздится. Готов обороняться — сам не уверен, что поступил правильно. Миху греет почему-то его неуклюжая забота и понимание, что он начинает разбираться в мотивах сказочного придуря.  — Не буду. За это тоже, наверное, спасибо.  Заметно расслабившись, чучелко снова начинает болтать ногами и опускает взгляд на сцепленные ручки.  — И чё там, как у тебя?  — Ну, — тяжело вздыхает Миха. Самому бы понимать как. — Ещё же один сон остался, да? Узнаю — пойму.  — Узнаешь — что? — Кого Княже видит.  — Кого… — Бормотушка обрывает сам себя, долго всматривается в него — аж глаза вылупляет, открывает рот и опять закрывает. Снова машет на него рукой, бормоча в сторону. — Дебил же, чё я тут жопу рву — бесполезно же.  — А ты это, может заглянешь ещё? Ну, потом? И вообще, я может тоже для тебя что-то сделать могу?  — У Деда Мороза попроси меня на должность вернуть.  — Попрошу, — серьёзно кивает Миха.  — Я шучу, дурак. — Да, блядь, я чё знаю как у вас тут устроено это всё?  — Ладно, ладно, не бухти. Ничего мне не надо. Если тебе моя помощь пойдёт во благо — мне и так это зачтётся. Дед не любит взяточников и попрошаек.  Бормотушка вздохнул так тяжко, что стало понятно, что о нелюбви Деда к взяточникам и попрошайкой он знает из личного опыта.  — Ну чё, давай тебя запендюрим к твоему Андрюхе, — хлопнув ладонями по коленям, уже веселее предлагает чучелко. — Как ты там сказал?  — Узнать кого Княже видит, когда со мной. Ну… кого он любит, короче.  — Видит, любит — думаешь это один и тот же человек? — ухмыляется Бормотушка, но видя, как Миха нахмурился и начинает загоняться, чуть ли сам себя не бьёт по губам, вскакивает и орёт: —Забудь! Я пошутил! Ты ж ещё какой хуйни надумаешь — забудь!  — Да чё визжишь-то, ё-моё, знаю я, что один и тот же. Любит он этого своего… долбоклюя.  — Да, правильно! Доблоклюй — пиздец как точно! — стоя на краю дивана и выбросив вперёд руку, как на памятниках Ленину, продолжает орать Бормотушка. — Иди уже, вали к своему Андрюхе, у меня глаз от вас уже дёргается, и жопа горит, кыш!  

***

  Перед глазами близко-близко глаза Андрея. Он держит Михино лицо в ладонях, поглаживая большими пальцами щёки. А потом наклонятся и проводит губами по его. И еще раз. Всасывает нижнюю, проводит щекотно языком по верхней. Миха пытается притянуть его за шею ближе, чтоб перестал уже играться, но не может, потому что руки связаны раскрытыми ладонями друг другу, как будто он молиться собрался, блядь. И не только руки, как оказывается, верёвка толщиной с палец оплетает практически всё тело: под шеей крест накрест натянута под самую грудь, чуть её приподнимая, убегает на спину, возвращаясь на сгибы локтей, плотно прижимая руки к телу; от крепко обмотанных кистей сплетается в узел на торсе расходится на животе, обвивая поясницу, ползёт по паховым складкам и под ягодицами, чтобы зазмеится узлами на бедрах, не доходя до коленей. Миха прислушивается к ощущениям: особого дискомфорта нет, даже вполне себе интересно. Верёвка натянуто туго, плетения приятно давят, как, например, под грудью и в паху. Сосредоточиться на всех оплетённых областях сразу не выходит, но самые чувствительные места подают импульсы в мозг, и лицо опаляет жаром.  После первых двух снов уже понятно, что Князь извращуга и будет демонстрировать весь свой арсенал похотливых штучек и возможности воображения. А фантазия у него ого-го, Михе ли не знать. Но что у Андрюхи за прикол, блядь, с обездвиживанием? Маньяк-озабочка, блин.  Рука Княже закрывает глаза, а потом и вовсе опускает с головы повязку, через которую вообще ничего не видно. Недовольно промычав в чужие губы и дернувшись, Миха с непрошенным щенячьим восторгом осознаёт, что Княже на нём сидит абсолютно голый. И сам он не сильнее одетый.  — Да нахуй ты мне глаза закрыл, — мычит Миха, когда губу чувствительно прихватывают зубы. Говорить, он может нормально говорить! Сука, ну наконец-то! — Не рыпайся.  — Да куда я, бля, рыпнусь, ты меня связал! — Я тебе и рот сейчас закупорю, понял? — Андрей прижимается ко лбу своим и обхватывает подбородок ладонь, поглаживая губы большим пальцем. — Хотя тебе же понравится, да? В прошлый раз… — Заткнись, блин! — выпаливает Миха. Прошлый раз он тут вспоминать удумал. Это вообще случайность была, посторгазменная придурь, эйфорическая блажь.  — Ты бы не выёбывался перед человеком, который тебя натянуть на раз два может, — угрожающе низко рычит Князь, закрыв ему рот ладонью. И тут же выдаёт смешок, почувствовав, как дёрнулся чужой член. — Или ты специально нарываешься?  Миха почти радуется, что не видит ни черта. Ну и хорошо, что, на его хитрющее хлебало любоваться не может. А он уверен, что хитрющее, всеми сенсорами чувствует. И лучше помолчит. Сгорать со стыда всё равно придётся, он уже понял, что по-другому с Княже не будет. Но отвечать на его похабщину Миха не станет. Только участвовать, блядь.  Князь на раз раскусывает великую стратегию и ложится на него всем телом, притираясь так, чтобы можно было елозить по чужому телу приятнее. Руку со рта убирает, снова возвращаясь к лицу с поглаживаниями, и наклоняется прямо к уху.  — Ну чего ты выёживаешься? — ласково мурчит Андрей, начиная медленно потираться бедрами и тем, что между ними, вдавливая сильнее в постель. У Михи дыхание сбивается, и он закусывает губу, чтобы не выдохнуть слишком громко. — Может, опять тебя вылизать, чтобы ты перестал, м? Ты такой спокойный и послушный сразу становишься, рот сам открываешь… — Княже, блядь.  — Или всего тебя облизать вообще? Или только член? — вопреки словам, Андрей начинает с шеи, с новым поцелуем спускаясь ниже.  Каждое движение Князя по телу неожиданно, на мгновение страшно, а после кожа словно горит и в полной темноте появляются цветные пятна. Его горячие ладони задевают ногтями рёбра и по пояснице бегут мурашки до щиколоток. А когда губы доходят до груди, эти же бесцеремонные ладони начинают её мять, пока язык подлезает под верёвку, даря неебический контраст передавленной горячей кожи и мокрого холодного кончика. Миха дёргается и маскирует случайный стон под возмущённое мычание, чё это, как девчонку, но его нагло обрывают, прикусив сосок и сильнее впившись пальцами в плоть. И тут он уже стонет в голос, не скрываясь.  — Нехуй свои рубашки с декольте шлёндры носить.  — Сам ты шлёндра! — тут же огрызается задыхающийся Миха и получает укус за второй сосок. Шипит, шевелит связанными руками и даже пытается лягнуть, но не так что бы очень сильно.  Дерзкую ногу Андрей тут же ловит и забрасывает себе на поясницу. Михина голень так удачно проезжается по мягкой гладкой заднице, что приходится проскользить ещё пару тройку раз. Ну, чтобы это. Ногу уложить поудобнее.  Устроив подбородок на ребрах связанных ладоней, Андрей ненадолго останавливается, видимо, наблюдает. Миха нервничает и копошится, уже и не зная, что хуже — видеть как бесстыжий Княже его разглядывает или же оставаться в полной темноте и, так и не узнать, что там за выражение лица у него.  — Ну так чё? Облизать?  Миха стоически молчит. Чё вот глупости спрашивает? Сам же грудью своей же чувствует, что там у Михи пожар и стихийное бедствие.    Так и не дождавшись ответа, Княже сползет ниже, цепляется пальцами за узлы на бёдрах, чуть оттягивая, и проводит языком рядом с верёвкой на животе, снова чуть подныривая под неё. Доходит до пупка, прижимая напряженный член к коже щекой, облизывает всё, кроме того, что, сука, надо. Поёрзав с намёком и хныкнув от игнорирования очевидной потребности, Миха смачивает пересохшие губы и выматерившись, всё-таки собирает размякшие мозги в кучу.  — А я… кто?  А что с голосом-то? Как будто всю ночь хуярил спирт, не вынимая изо рта сигареты, и к утру связки растворились к херам. Князь дует на влажную кожу, наблюдая как дёргается член, и возвращается к лицу, приподняв повязку. — Кто ты? — поглаживая щёки, переспрашивает и закусывает губу. — Ты — самый удивительный придурок, которого я видел, самый неистовый и буйный мракобес, которого только можно выдумать, но не встретить.  В глаза смотрит Михины задумчиво, как будто в узор радужки запоминает, чтобы потом на бумагу положить. Или не в Михины? Опять эти его игры в слова. Лежи теперь шарады разгадывай. Как только Миха собирается выспросить продолжение, тот добавляет сам:  — И которого я люблю.  Когда Андрей, глядя в глаза говорит, что любит, ещё и с выражением лица полной безнадёги, очень трудно совладать с артикуляцией и фонетикой. У Михи и так с этим проблемы, а тут совсем катастрофа. На секунду даже не имеет значения кому именно предназначены слова и в чьи глаза он на самом деле всматривается.  Миха понимает, что задержал дыхание, только когда в груди начинает давить от нехватки воздуха. Повязка ползёт на глаза, под судорожный вдох Князь опять оказывается внизу и, отодвинув член, широко и мокро лижет лобок. Он вылизывает его пах, чуть натягивая верёвку, чтобы та впивалась сильнее, и Миха подаётся бёдрами, пытаясь потереться или хотя бы просто привлечь внимание к стояку. Просить он не будет. Сам же сказал, что это… Оближет, короче.  Голову простреливает навылет, когда Княже доходит до яиц. Чуть оттягивает, жёстко лижет, сдавливает губами и выдыхает горячий воздух. У Михи начинают дрожать бёдра, а приоткрытый рот выдаёт такое протяжное и надрывное, что, кажется, будто тёлки в порно скромнее себя, ведут. Или он только хуёвых актрис видел.  — Княже, Княже, блядь! Хотел сказать ему, что член как бы тоже часть капитана и часть корабля, но тот, наконец, берёт его в руку, гладит кончиками пальцев, мучает, не сжимает.   — Как же ты блядски стонешь, всегда подозревал, что ты громко трахаешься, — шепчет Андрей и его выдох касается самой головки.  Миха рефлекторно толкается вверх, надеясь уже получить обещанное, и так и замирает с приподнятым тазом: от основания до головки медленно мажут влажным и прохладным. Княже действительно мокро облизывает, не жалея слюны, чуть прихватывает губами ствол и головку и Миха почти уверен, что чувствует каждую трещинку на них. Но ему всё равно ничтожно мало, что ж ты, Княже, издеваешься. Отмерев, Миха хрипит, снова толкается в руку, в губы, но давления недостаточно, движений недостаточно, верёвки уже как будто жгут, ставшую сверхчувствительной, кожу, а член пульсирует, словно сердце тоже оказалось в паху и, если, сейчас промедлить, то просто остановится или разорвётся. — Княже, скажи, — полуживой от ощущений, как в бреду сипит Миха, не особо понимая, машинально, просто потому что нужно было. Когда-то. В прошлой жизни, наверно. — Скажи кто.  Андрей останавливается и легонько дует на мокрый облизанный член, вызывая новый поток Михин стонов и ёрзаний по кровати.  — Ты.  Повозившись, Князь тянет его за связанные кисти, заставляя приподняться, а потом и вовсе встать на колени. Ноги дрожат, Миха сам весь дрожит, и тот опирает его на себя. Держит за верёвку на пояснице, а второй рукой погладив голову, крепко, но бережно хватает за волосы на затылке, притягивая к себе, насколько позволяют связанные между ними ладони.  — Расставь колени пошире, — шепчет в ухо и сам расталкивает его ноги.  Целует скулу, спускаясь к губам и стягивает повязку, чтобы посмотреть в глаза и глубоко поцеловать, впиваясь пальцами в затылок.  Потираясь о кожу живота и ловя прикосновение чужого крепкого члена своим, Миха стонет и сильнее двигает тазом, чтобы поймать больше ощущений и контакта.  — Смотри на меня, — отрываясь от его губ, чуть задыхается Княже. Так-то, ни одному Михе страдать. Самого тоже вон как пробирает. Глаза бесовские, с поволокой — как будто сердцами закинулся, и хоть в розетку тыкаться готов.  И губы натёртые, красные припухшие, лучше даже не вспоминать, где они недавно были. Княже развязно и показательно, как он умеет, лижет ладонь и опускает на их члены, собирая смазку и размазывая пальцами по обоим, плотно сжимая руку.  — Какой же ты… — наращивает темп и, удерживая за шею вбивающегося в руку Миху, восторженно шепчет Андрей.  — Какой? — Жадный. Отзывчивый. Податливый.  Сделав ещё несколько движений, Княже убирает руку под недовольный всхлип. Но тут же тянет Миху за волосы, чтобы подобраться к уху.  — Запоминай. Пригодится.  Миха не успевает узнать, что там надо запоминать и что пригодится, как чувствует скользкие пальцы между ягодиц. Замирает весь, каменеет, пока подушечка просто потирает вход. — Расслабься. В прошлый раз тебе же понравилось? Или я могу поставить тебя раком и начать с языка.  Княже ему угрожает? Или отвлекает? Массирующими движениями палец проталкивается глубже. Наверно, всё же второе. Но ощущение, конечно... — Княже, не нннад… Его блеяние прерывают поцелуем, буквально затыкают рот языком. Умело затыкают, не давая вырваться. Хотя, не смотря на все смешанные чувства, Миха и не пытается. Палец оказывается глубже и, когда дыхание совсем заканчивается, уже входит целиком и свободно. — А теперь главное, — снова шепчет Княже и что-то делает своим пальцем такое, отчего по бёдрам бежит кипяток, а в пах ударяет новая троекратно усиленная волна возбуждения. Миха выгибается и снова потирается головкой об него — что он там за кнопку нашёл, кудесник херов?  — Нравится? Тебя аж подбросило. Ты так сжался… Как же ты сжимаешься. И это лишь один палец, — и тут же осторожно протискивает второй. — Я бы мог растягивать тебя и одновременно отсасывать, брать до горла, позволяя вбиваться, как тебе хочется. Только представь, как тебе будет горячо и узко, как будет влажно сжата головка, а слюна стекать на самые яйца.  Ёбанный Князь и его не затыкающийся рот, Миху всего уже судорогой сводит, от его шёпота, картинок озвученного и пальцев, которые делают такое, что поясница сама выгибается навстречу. В верёвку под ягодицей вцепился, сжимает вместе с кожей, в ухо заполошно дышит, срываясь, и не потрогать его в ответ, а так нужно хоть за что-нибудь. Миха наклоняется, максимально гнёт шею и вгрызается между шеей и плечом.  — А на трёх пальцах… — Княже сам сбивается, стонет.  — Я кончу и кончусь нахуй, — хрипло заканчивает Миха ему в плечо.  — Не кончишь, — переводит дыхание. — Только сильнее захочешь.  — Чего?  — Меня.  А так, можно подумать, не хочет, так просто на коленях стоит хуём машет. Дебил он что ли?  На ещё одном поглаживании пальцами, Миха понимает, что Княже не прав. Охуеть, как не прав. Сильнее его захотеть — хотелки не хватит, а вот зафиналить без помощи — очень даже.  — Княже, пожалуйста, — ноет Миха, ему можно — это он тут связан и над ним нечеловечески измываются. Пусть уже скажет, пусть будет больно. — Скажи кто. Кто я?  Княже кладёт руку на подбородок и, не прекращая движений пальцами, несколько мгновений вглядывается в глаза, а потом, слово решившись низко сипит:  — Посмотри наверх, — и сам задирает его голову. — Миш.  В зеркальном потолке отражается растрёпанный, краснощёкий Андрей и не менее пылающее растерянное лицо Миши.