Горячее твёрдое тело вжимает спиной в стену, пока собственные руки шебуршат по голой коже чужой шеи. Мозг ещё находится там, где только что Миха был связан и изнывал от желания коснуться Княже, коснуться себя, сделать хоть что-нибудь для общего сумасшествия, как это делал Андрей.
Пока тот жмётся, медленно скользит по нему собой, уткнувшись носом куда-то в шею — то ли во сне, то ли тоже уже проснулся — можно, наконец-то, позволить себе непосредственное физическое участие. Водить, наверно, уже окаменевшими, подушечками, наверняка царапая, по тёплой гладкой коже; впиваться пальцами, ощущая, как перекатываются мышцы; с нажимом щупать сильную шею, ловить щекотку всей ладонью от коротко стриженной нижней части затылка.
Миха зарывается носом в его волосы, втягивая запах Андрея во все лёгкие, закидываясь им, как щедрой дорожкой кокса с утречка — пробирает едва ли не сильнее и накрывает тоже молниеносно и напрочь. Да, оно — вот чего не хватало во снах и было недосягаемо два сраных года. Сам удивляется, что его полуживое сожженное обоняние способно улавливать и опознавать запахи, особенно Андрея — ненавязчивый, без резкости, чуть сладковатый, до ломоты в переносице знакомый и ностальгический.
Княже даёт знать, что не спит, отвлекая от ароматерапии — втягивает губами кожу шеи, до саднящей приятной боли. Как пиздюк засосы ставит. Зарывшись пальцами в волосы на макушке, Миха слегка тянет за них, чтобы оторвать мутированную пиявку от своей шеи и заглянуть в лицо. Тусклого света от экрана монитора хватает, чтобы увидеть лихорадочно блестящие глаза и поджатые губы. В ахуе? Бесится? Пошлёт?
— Продолжаем? Или нет? — неуверенно спрашивает Андрей, загнанно грохоча сердцем Михе в грудь.
Даже слов подходящих не находится на этого идиота. Какое, нахрен, «или нет»? Как он себе вообще это сейчас представляет? На камень-ножницы-бумага разыграют очередь в душ или чё? Во сне, значит, его связанного ни лизать, ни пальцами трахать не стесняется, в любви признался, а как дошло до реальности — так вид делает, что это не они каменными стояками друг о друга стукаются. Никакой совести у человека. Ещё бы помолиться или сразу в церковь покаяться предложил бы сходить.
Раздраженно фыркнув, Миха заваливает его на спину, подминает под себя и целенаправленно пружинистыми движениями вдавливает несколько раз в матрас пахом его пах. Ну, чтоб сразу уже предельно ясно обозначить намерения. Носом к шее прилип, водит туда-сюда, чуть ли слюнями, не капая — Княже не то, что занюхнуть, всего сожрать хочется. Балдеет, руками по телу шарится и психует — этот придурок в футболке додумался лечь.
— Видимо, продолжаем, — натужно выдыхает Андрей, пока Миха придушивает его воротом футболки, дёргая и пытаясь скорее её снять. Избавив себя от орудия собственной преждевременной кончины, а Миху от статьи за убийство по неосторожности, разводит ноги, сгибая в коленях, чтобы тот уложился на нём удобнее, и запрокидывает голову, открыв шею. — Я понял-понял, сегодня ты у руля, да? Пиздец, ты огненный, Мих.
— Бля, ты и правда пиздливый, когда… — Миха не заканчивает фразу, отвлекаясь на подставленную шею. И так понятно — когда, чё пояснять-то.
На боках жгут кожу горячие ляжки, а собственные руки беспорядочно лапают тело Андрея, пытаясь одновременно подержаться и погладить всё до чего дотянутся. Вообще сделать хочется тоже сразу всё и по-всякому, поэтому Миху бесит и притормаживает собственная неспособность расставить приоритеты.
— Это я ещё даже не начал. Ты не торопись, я не у…
Сейчас лучший способ заткнуть Княже — засунуть язык ему в рот. Можно, конечно, и что-нибудь другое, очень бы даже хотелось скорее, но опять же — всё и сразу не получится. Миха вообще не уверен докуда они сегодня дойдут и много ли успеют, потому что едва ли может припомнить, когда у него вообще так крепко стоял. В юности ещё, наверно, если не считать допинг в виде кокса, стимуляторов и других веществ, которые он через себя прогонял. Но там и башка по-другому работает и за тело мало отвечает. А тут Андрей — позабористей любой дури оказался.
Княже во снах целовал чувственно, складно и решительно. Выделывался, демонстрируя весь свой опыт. Михе тоже чем похвастаться есть, но сейчас он, лизнув его губы бесцеремонно проталкивается глубже, чтобы распущенно сплестись с чужим языком. Андрей явно подготовился — гладко выбритый, ни щетинки, ни волоска. Мужик, а такой целовательный и нежный. Миха забыл, когда бритву брал в руки последний раз, хорошо не наждачка на морде — Княжевское лицо в кровь хоть не сотрет — так, едва отросшей бородкой пощекочет. Наверно. Блин, а вдруг ему неприятно? Бабы-то у него вряд ли усатые были, а мужики… А про мужиков его он думать не будет. Уже надумал один раз — сам себя дебилом чувствует.
— Я, может, это, побреюсь схожу?
— Сейчас?! — судя по охуевшему взгляду Андрея, Михины заботу и переживания не оценили.
— Ну… да? — опять дураком себя выставил, хотел же как лучше.
— Мих, меня соблазнять не надо — я уже, — Андрей гладит заросшую щёку и сам же сбивается на ухмылку. — Можешь трусы просто снять.
«Кто кого ещё соблазнил, снами твоими этими, ё-моё».
— Не, оставлю пока, — Миха возвращается к его шее, посмеиваясь. — На хую я Князя вертел. Где взял-то такие?
— Фанатка подарила, — судорожно выдыхает Андрей через слово. — Ты их задом наперёд просто напялил, надпись на жопе должна быть — чтоб сразу понятно было кому она принадлежит.
Миха спорить и возникать не собирается — пусть Андрей чё хочет пиздит, у него дела поинтереснее есть. Исследовать всеми доступными средствами Княжевские угодья, как вариант. Растерянности он не чувствует, хотя вообще-то в первый раз другого мужика лобызать и тискать собирается — прям основательно, тщательно и недвусмысленно, искренне и по-пидорски. Но то ж не просто мужик, то Княже — а с ним всегда было естественно и кайфово. Ну и стыдно местами. Но чего уже щас кочевряжиться после всего-то?
Во снах, которые очень кстати замелькали, как картинки из Камасутры, перед глазами, тело Андрея не было доступно для ответных ласк. Тот раззадоривал и нагуливал ему аппетит, попутно ненавязчиво посвящая в тонкости технической стороны вопроса. Хитрый извращуга. Изъебнулся, совратил и подбил, чтоб Миха сам захотел. Нет вообще никакого понимания на что и насколько его сегодня хватит, но то, что Княже неизбежно быть защупанным как следует — бесспорно.
И снюханным, твою ж мать. Миха снова ловит себя на том, что вжимается в его шею до сплющенного носа, пока руки суетливо наглаживают бёдра, чуть забегая кончиками пальцев под кромку трусов. Надо уже взять себя и Княже в руки, а то чё это за торжество токсикомании выходит, лишь бы подсесть, блядь.
На вкус шея тоже охренительная, хотя кожа и неровная — с впадинками шрамов от бритвы и микровыпуклостями родинок. А кадык почему-то приводит в восторг, ощутимо дёргаясь под языком. Чуть подумав, Миха сдавливает его губами и его движение отдаётся в собственном чле… теле.
Руки кожу на груди сжимают и тискают — вот почти также, как Княже мял его в последнем сне, пусть знает, пусть чувствует. Далеко не женские сиськи пальцы мацают, а что-то в этом есть, приятно всё равно: кожа мягкая, твердые горошины тычутся в ладони, запуская мурашки до предплечья.
Скользит ниже — рёбра, бока, живот — не плоский, но мягонький и тискательный, резинка трусов. Пора, наверно, уже и снять их к чертям. Под ладонями чистый гладкий лобок — ну точно готовился, негодяй. Хотя против шерсти Миха точно ничего не имеет против. На ляжках же пушок щекочет, пусть и почти и стёртый штанами. Грех губами не заласкать под пупком и низ живота, массируя тазовые косточки пальцами.
Внизу Андрееем пахнет насыщеннее и острее, и всё равно вкусно. Уверенности Михе добавляет короткий стон и еле заметное вскидывание бёдер. Слизывает смазку с кожи живота, успевшей накапать. По вкусу, кстати, даже интереснее, чем у тёлок — действительно остро, чуть горьковато и сладко одновременно. Или сам Андрей просто сладкий — хер его знает.
— Ты если, не уверен, то не надо, — вплетя пальцы ему в волосы, тихо, но чётко
проговаривает Андрей. — Надо захотеть, Мих. Иначе обоим обломно.
Какой он всё же дурак. Миха ещё во втором сне очень даже был не против, а уж с каким рвением Княже сам ему яйца облизал в третьем — тут жениться на нём впору. Ща он покажет, нехуй его на понт брать.
Но ссыкливо начинает с бёдер. Или не очень ссыкливо, просто они реально у него прикольные: упитанные, но твёрдые — с еле заметными волосками, которые щекочут язык. Нос всё отчётливее чувствует крепкий мужской аромат, подбираясь ближе к паху. Рука осторожно опускается на гладкие тяжёлые яйца, чуть сминая и лаская мошонку. Пальцы утопают в эластичной коже, голову сшибают напрочь и запах, и бархатистость под ладонью — ну чё уж щас-то? Миха наклоняется и делает короткий лизь самым кончиком. Чуть подумав, смелеет: трогает упругую головку языком — ничё не обломно, непривычно, но пиздец как заводит. Особенно, когда Княже вот так стонет и сильнее стискивает корни волос между пальцев.
— На, возьми, — в лоб тычется что-то твёрдое и прохладное.
Недовольно оторвавшись от своего занятия, Миха перехватывает то, что ему пытается всучить Княже и разбредается на неопределённое множество Горшков. Какой же он всё-таки...
— Так, вроде, ж наоборот там… Я ж пошутил про нахую вертеть, — рассматривая флакончик бормочет Миха.
— Тебе ещё заяву на меня писать — не хочу, чтобы приписали статью за изнасилование в особо извращённом виде, — нервно ухмыляется Андрей. — Я пиздец рад, что тебе жопы для меня не жалко, но я больше готовился.
Шмыгнув, Миха в полной мере осознаёт, что это такое — и хочется, и колется. И ответственность. Княже не хочется навредить, Княже хочется довести до крайнего безумия, чтоб имя своё по слогам выговорить не мог, да что по слогам — по буквам. Чтоб он на Миху потом — ух! С матрасом, короче, за ним ходил.
Мастер-класс Княже ему, конечно, в последнем сне дал, но вот то, что он ему и сам дать собрался — охереть как волнительно и потрясающе.
— Или хочешь — вместе? — осторожно предлагает Андрей, по-своему расценив его заминку. — Или вообще по-другому можем.
— Вместе как? — тупо переспрашивает Миха. Чего вместе-то? Они ж и так, вроде, сейчас не по раздельности.
— За руки держась, — смешком скрывает смущение Андрей и отбирает смазку.
Тянет его ладонь и выдавливает на их руки щедрую порцию. Его кладёт себе на член, а свою направляет ниже. Миха машинально двигает рукой и охуевает от происходящего: средний палец Андрея размазывает смазку и проскальзывает на самый кончик. Зрелище убойное — руки у него завораживающие и точно грешные, и сам он развратник — его в порнухе бы озолотили. Как ему только в голову всё это приходит и смелости хватает? И почему Миху с этого выносит так, что почти больно от желания смотреть и одновременно участвовать?
— Дай я тоже, — хрипло командует Миха, не выдерживая, когда палец начинает полностью скрываться внутри.
Той же скользкой рукой, накрывает Андреевскую, и прижимает свой средний палец к его фаланге, медленно протискиваясь следом. Второй ладонью поглаживает бедро, чуть оттягивая и пощипывая кожу. Ощущения во сне были яркие, картинка красочной — словно всё наяву. Сейчас же наоборот, перед глазами творящееся безумие плывёт и осознаётся с трудом, особенно когда жаркая теснота, пульсируя, стискивает фалангу, а хлюпающие звуки перебивают всё остальное.
Обе руки двигаются синхронно, в унисон. На сцене тоже когда-то были также созвучны, соединялись энергиями, становясь единым организмом. Да и не только на сцене — в творчестве в целом, в жизни — местами, пока Миха не сплёлся с веществами и пустыми лицами. А теперь всё вернулось на круги своя весьма нетривиальным образом — они снова вместе, снова в согласии и также гармонично и сообща растягивают зад Андрею для Михи. Вселенная щедра на подъёбки.
Из сентиментальной задумчивости выводит тихая просьба, он и забыл, что у Андрея ещё и лицо имеется: — Ещё один давай.
Машинально подтянув к среднему указательный, Миха без стеснения впивается взглядом в его раскрасневшееся лицо: рассматривает сведённые к переносице светлые брови, полуприкрытые глаза и яркие от постоянных прикусываний губы.
— Это более неловко, чем я думал.
— Хер знает, — откликается Миха. — Мне не неловко.
— Можем на пару минут поменяться, чтобы ты проникся.
— Не, — качает головой Миха. — Мне и тут нормально проникается, — насмешливо отказывается под кривую усмешку Андрея.
Михе странно, но он похоже себя чувствует увереннее Андрея. Хотя чё тут странного — тот вон как перед ним лежит, да ещё и по собственной воле, и у его развратности же должны быть границы.
— Иди уже ко мне, — останавливает их руки Андрей.
Интонации настолько говорящие, что даже Миха понимает, что его нетерпеливость не только про настоящий момент. Как давно?
— Сразу бы сказал, что на мой хуй полюбоваться хочешь, — неловко шутит Миха, одним махом спуская трусы. Ну а чё? Сигать — так со всего размаху.
— Так я и сказал, — спокойно соглашается Андрей, и тянет его на себя. — Но ты же не захотел трусы снимать.
Ладно, в словесных баталиях Миха никогда не мог его переплюнуть, что уж говорить об этих грязных разговорчиках. Позволяет уложить себя сверху и зависает, разглядывая Андрея: лоб с неглубокими, но уже существующими бороздами морщин, живые блестящие глаза с синяками под ними, маленький сосудик на щеке, не особо пухлые, но выразительно очерченные губы. Пытается соотнести его сегодняшнего с ним же мелким, чтобы напиздеть на себя за бездарную трату времени, но не может — не может вспомнить, как тот ощущался младше, потому что сейчас Андрей — просто крышесносная милфа, если в отношении мужиков вообще допустимы такие термины.
— Ты милфа, — зачем-то озвучивает Миха, даже не переживая, что может оскорбить.
— Нимфа? — переспрашивает Андрей, который, видимо, тоже погряз в своих собственных мыслях и воспоминаниях.
— И это тоже.
— Будешь моим сатиром? — притянув лицо Михи вплотную, с придыханием ему в губы бормочет Андрей.
— Блядь, — Миха не сдерживаясь ржёт, уткнувшись тому носом в висок. — Андрюх, ну как с тобой это? Тебе рот галиматью нести не закрыть.
— А ты не это, ты трахнуть, Мих, попробуй, может, и получится.
Развалившись на Андрее и поёрзав по нему, Миха тычется губами в его ухо.
— А ты… Ну… Точно, да?
— Мих, ты трахаться разучился? Я б ещё понял, если бы не хотел, — Андрей втискивает руку между ними, поглаживая Миху влажными пальцами, губами прихватывает шею. — Мне ещё поуговаривать тебя вставить?
Да ну как он не понимает-то? Это сейчас заебись, а потом, когда всё закончится придётся же разговаривать, чё то выяснять. А вдруг он опять хуйни натворит, наговорит лишнего, чего и не думал вообще, и Андрей его взашей выгонит? А Миха уже всё, последнюю черту пройдёт, где без него уже совсем кранты. Так-то смысла особо не было, но после того, как он его… В него… Ну, короче, после всего без Андрея можно будет доживать по ускоренной программе, второй раз его проебать Миха просто не выдержит.
Ещё и сам процесс пиздец сколько сомнений вызывает. Он точно ничё ему там не это, не наделает? Пальцы-то, конечно, нормально вроде всё сделали, но целый хуй — это уже серьёзная заявка. Не на пидорство, так на травму несовместимую с Михой.
— Может и разучился, — мямлит несчастно. — Я так вот… С мужиками и не умел вообще.
— То же самое, что с бабами. Анал и в Африке анал.
Сука, непосредственная и бесхитростная Княжеская философия, как обычно сбивает напряг. Главное ржать не начать.
— Блядь, — сдаваясь, шипит Миха и приподнимается. И тут же не сдерживает ехидное: — Привязывать тебя будем?
Ну а чё, Княже, судя по его снам, охуеть как лишать движения любит, может, и сам тащится, когда его сдерживают.
— Заебал, — устало выдаёт Андрей на выдохе. — Мих, ты, может, сначала поговорить хочешь? Так пойдём.
— Ну, ебаться, так ебаться, чё сразу-то не сказал, ё-моё.
Какие нахуй разговоры со стояками и раззадоренным неудовлетворённым Княже? И так-то нихуя не интеллигентная беседа о непримиримых творческих разногласиях ждёт, а с таким напряжением они весь дом подорвут.
Миха всё-таки решается, внимательно следя за выражением лица Андрея, тот нервно сглатывает и поджимает губы. Настаивает, торопит, дохуя уверенным выглядеть пытается, только напускное это всё — сам мандражирует не меньше.
Толкнувшись глубже, Миха на панике чуть ли не выскальзывает обратно, перепугавшись чужого выдоха сквозь стиснуты зубы. Ну пиздец, столько дрались и нихуя, а тут хером нечаянно покалечит.
— Да, что ты, блядь, как девственница, — удерживая на месте ходячий невроз, цокает Андрей.
— Это ты девственница! — огрызается Миха. — Чё вот… Ща я чё-нибудь не туда, то есть, не так и всё — и чё?
— Всё туда, всё так, — успокаивающе поглаживая спину разнервничавшегося Михи, мягко шепчет Андрей. — Расслабься, и просто медленно, ладно?
Ответить не даёт — целует, отвлекая, сучонок. Помогает, ведь, Миха переключается на его рот, а потом и на ощущения от коротких покачиваний, которые с каждым разом становятся чуть глубже. Он уже и забыл, насколько охуительно может быть с кем-то, а с тем, кто в голове на пожизненно прописался так и не знал никогда.
Не сразу осознав, что оказался в Андрее полностью, Миха перестаёт бояться сделать что-то не так, потому что теперь становится страшно опростоволоситься и зафиналить в ближайшие пару минут. Охуительно настолько, что даже плохо — ну почему не раньше, почему так правильно и хорошо, почему именно Андрей?
Никогда бы больше от него не отдираться.
Миха сам закидывает себе на поясницу его бедро и начинает медленные, глубокие фрикции. Бёдра подрагивают, таз самопроизвольно наклоняется вперёд настолько, что начинает ломить поясницу, блин. Пах сдавливает и опаляет до судороги внизу живота, которая наотмашь бьёт по затылку.
— Андрюх, это… Ну, потрогай, — вспоминается первый сон и пиздец теперь как хочется увидеть это вновь.
На просьбу Андрей насмешливо ухмыляется — чё вот, блин, радуется всё, дурень? Но, спасибо, молчит и просьбу выполняет, ещё как выполняет, словно точно зная, что Михе мозг вспорет. Демонстративно облизанными пальцами ласкает головку, а потом сжимает кулак на члене и также медленно, в такт Михе, им двигает.
— Всё-таки любишь смотреть, — удовлетворённо жмурится Андрей. У него сбито дыхание, он облизывает губы, но балаболить не перестаёт. — А слушать? Хочешь расскажу, сколько раз, хотя нет, сколько не скажу — дохуя, скорее как я фантазировал?
Коротко простонав от слишком сильного толчка, въёбанным взглядом пытается сфокусироваться на Михе, одурело улыбаясь.
— Джинсы эти… — с паузами лопочет Князь, он похоже уже сам потерялся и забыл, что Миху вообще-то провоцировать планировал. — Мои голубые… Ты как напялишь, а я потом… Тетрадью прикрывайся. Они тебе пах облепляли так, когда ты сидел, что… Блядь.
Вцепляется одной рукой в Михину шею, тянет вплотную к себе, почти губами касается, пока тот задушено хрипит, не смея оторвать взгляд от вдохновенно вещающего свою любимую похабщину и довольно жмурящегося Княже.
— Представлял, как на колени становлюсь и сначала тихонько, почти невесомо по контуру обрисовываю и чуть сжимаю. Мял и гладил бы, пока ты глаза закатываешь и твердеешь у меня в руках. А потом бы расстегнул молнию, облизал бы…
— Андрюх, я всё ща, — стонет Миха, не выдержав то ли бесстыдной болтовни, то ли выражение лица Андрея в пик красноречия.
Он и сам не в курсе: жалуется или предупреждает. Много, для него уже слишком всего много: и ощущений, как сильно входит в Андрея и как в нём узко и жарко, и то, как тот беззастенчиво себе помогает, тяжело дыша и явно получая удовольствие от процесса, от того, что делает с ним Миха. А уж, что эта балаболка незатыкающаяся несёт, расхристанная под ним и совершенно пьяно на него глядящая — тут бы на нём прямо и не закончиться.
— Я тоже уже, вместе, давай вместе, — тарахтит Андрей, тычась носом ему в щёку и челюсть.
Дальше перед глазами всё расплывается, через пару движений Миха вытаскивает и тело перестаёт откликаться. Замирает, а потом тяжело валится на Андрея, потому что руки пошли в отказ удерживать вес. Ощущение, что его облаком придавило: мягким, но неподъёмным. Дышать можно, ё-моё, и на том спасибо. Шевелиться лениво, Андрей под ним (Миха растекается ещё сильнее от этого оборота) признаков сознания не подаёт, но, вроде, дышит. Блин, а он-то кончил?
А то Миху отключило от происходящего почти сразу, теперь вот переживательно. Столько волнений и нервов было, не проебался хотя бы тут? Он всё ещё нацелен на то, чтобы Андрей купил матрас и с ним его преследовал. Ну или без матраса — хер бы с ним, пусть только рядом будет.
— Ты как? Успел? — мычит Миха ему в шею.
— Ага, — прокашливается Андрей и хлопает по плечу. — С пятиминуткой тебя.
— Да ну давно не это, и ты ещё… — смущённо бормочет Миха.
— Я не в претензию, я ж тоже в этом тайминге. По два с половиной на рыло. Прям как раньше, только теперь не литры, но цифры те же. Или как, когда в первые разы ебёшься — то же время.
— Не, у меня в первые нормально всё было, чётко.
— Ой, началось, великий трахарь бахвалиться изволил, — Андрей чувствительно тычет пальцем в рёбра. — У тебя, по сути, первый раз сейчас и был, так что не пизди-ка ты гвоздика. И вообще слезай давай, придавил — мне дышать нечем.
Последующий шлепок по жопе бодрит и прошивает подозрительным восторгом — ну пиздец, радуется, что Андрюха с его задницей заигрывает. Что дальше-то будет? Выпороть себя попросит? Тому идея по душе придётся, вот прям жопой чует.
Призвав все скопившиеся силы, Миха заваливает их набок, опутав Андрея ногами и руками. Так мирно и тихо внутри, только щекотно облизывает в районе солнечного сплетения изувеченная, но не издохшая нежность, упрашивая тихонечко касаться губами чужих переносицы и век. Он к Андрюхе давным-давно душой прилепился, дошло, наконец. Теперь и телом ещё — не оторвёшь. Какая же срань неподъёмная в голове ворочалась, если он очевидного увидеть не мог.
Не хотел.
— Пойдём на кухню, всё равно хрен уснём сейчас, — шевельнувшись, шепчет Андрей прямо в губы.
Кухня — это свет, это отсутствие близкого контакта, как сейчас, это разговор и напряжение. Никаких кухней. Дайте остаться там, где хорошо, Миха не готов разъединятся и вообще выходить из состояния слипшихся пельменей в морозилке. Пусть мироздание их в таком виде и грызёт.
— Не хочу никуда идти, давай так ещё полежим?
— Ну меня, хоть выпусти, — настойчивее дёргается Андрей.
— Я тебя ща опять придавлю, будешь выступать, — рычит Миха, стискивая крепче.
— Да, Миха, блин, дай до душа дойти, слипнемся же!
— Ну и заебись, мне нравится. Будем пельмешами, — удерживая брыкающегося Князя, Миха намеренно и с удовольствием жамкет его зад.
— Сам ты пельмеш, — кряхтит Князь, пытаясь вывернуться, — Блядь, мужики и правда охуевают, если им дать.
— Две минуты ещё дай и пойдём? — сдаётся Миха, чувствуя, что начинает уступать.
— Дам, — тяжело вздыхает Князь, прекращая сопротивляться.
Через секунду оба приглушённо ржут — Андрей уже всё чё мог дать дал, а Михе всё мало. Ещё хорошо, но маячащая скорая перспектива диалога нервирует и не позволяет нормально отдаться выторгованным минутам. Страшно начинать, отвечать, слушать, и уже не только из-за собственного уязвлённого самолюбия, а потому что остаётся нехуёвый шанс всё проебать.
Когда Андрей встаёт и уходит в душ, Миха не удерживает — договорились же. Слушает как шумит вода, но совсем недолго — никто ему тут не собирается выделять дополнительное время на панику. Или успокоение.
Натянув фанатский мундир из трусов и футболки, опасливо заходит на кухню и садится на прежнее место, и локти на коленки нервные кладёт. Вряд ли Андрея смягчит наряд с собственной эмблемой, если только Михе ещё и помпоны всучить — чтоб как у баб скачущих и орущих кричалки в американских фильмах.
Тот ставит пепельницу на стол, и всё скукоживается и поджимается нахрен, пиздец котёнку — разговор будет долгим, раз курить разрешили.
— Сигареты на балконе остались, — зачем-то оповещает Андрея.
— Так сходи, возьми.
Блядь, как пиздюк отпрашивается, хотя похер — можно ещё на минутку оттянуть неизбежное. Даже две, потому что Миха решает сразу никотином заправится. Сегодня время исполняет потрясающую ебалу — не просто несётся, а обгоняет и поджопники раздаёт. Вроде только что всё было заебись, почему, блядь, почему теперь надо, чтобы было плохо? А плохо будет, Миха всеми поджилками чувствует, которыми трясётся. Всё вот у них шиворот-навыворот — сначала примирительный секс, потом само примирение, если ещё примирение. Диалог, разбор полётов, разнос — после которого, возможно, его будут вперёд ногами выносить. Миха трёт глаза, истерично всхлипнув, и закрывает рот нижней частью ладони. Оборжаться, блядь, самое время. Даже потряхивает на нервах, как обратно-то идти?
Ногами, как ещё. В рекордное количество длинных шагов, возвращается на проклятый диван, и тянет облокотившего на столешницу Андрея к себе за пояс халата. Князь не сопротивляется, потому Миха наглеет: развязывает узел, разводит полы и влепляется лбом в солнечное сплетение. Руки сначала кладёт на бёдра, но потом, будто ошпарившись, целомудренно опускает под колени.
По голой шее бегут мурашки от выдохов Андрея, а сам он гладит всей ладонью по лицу, задевая пальцами ухо. Живот мягкий и прохладный, может, есть смысл просто воткнуться в него ещё и носом и подождать? Не самая плохая смерть, не самый тоскливый расклад — оказаться и задохнуться в Андрее в один день.
— Я говно.
Спустя, кажется, часы пыхтения-сопения-скрежетания разродился, наконец, Миха. Бля, ну лучше уже не придумать, зато коротко и по делу. Андрей молчит, хоть гладить не перестаёт, но явно ждёт расшифровки.
— Хуйни тебе навалил, про тебя. Я так не думаю, на самом деле, понимаешь? Просто там такая качка началась, в мозгах, я имею в виду, когда понял, что ты серьёзно, что правда уходишь. Оно же вообще не могло произойти, да? Ну как так?! — прокашливается, потому что сам неожиданно гаркнул. — Как я без тебя? Ты же всегда… Мне такой пиздос настал, я вообще не знал… И хотелось, чтобы ты тоже, чтобы тебе больно, потому что не может быть, чтобы ты вот так на похуе…
— Да на каком похуе? — не выдерживает Андрей. — Я мир свой, мною же созданный, задышавший, оставил на тебя, который его мне сначала помогал создавать, а потом зачмырил. И тебя самого — думаешь легко было? Только у тебя качка в мозгах была? Мне добрую часть жизни за собой оставить пришлось и уйти в никуда!
— Но ушёл же.
— Представь какого мне было, — Андрей делает паузу, подбирая слово. — Какого мне было
там, если я оказался готов отказаться от практически всей своей жизни.
Ну да,
там — уже не про «у нас» и даже не про «в Шутах»,
там — это про «с тобой». Спасибо, Княже, смягчил.
— Я заебался, Мих. Просто заебался. Всё твоё, всё по-твоему, в один момент я и сам усомнился сам ли я свой — или всё же твой. До сих пор ответ по середине.
— Я вообще нас не делил никогда.
— Ой, не пизди. Ты мне тут про эгоизм свой зачесать решил? Не делил он, делитель хуев. Твоё «Я» выше всех прыгало и дальше всех струю пускало, даже когда никто с ним не соревновался.
— Да я не про то, я про внутрянку, что ты вот как залез там не знаю — в мозги, душу, что там ещё — так и место тебе появилось, как… Ну комната своя, знаешь? И она навсегда за тобой — никуда не денется и никто другой в неё не заселится. И я с тобой жил. Точнее с комнатой этой твоей, где ты был, а потом как будто вышел только что, и я жду, жду, жду, — Миха сглатывает, дыхание закончилось.
— Так и живём, Мих: я — тебе мир, а ты меня в комнате запер, — помолчав, тяжело вздыхает Андрей.
— Да не запер я, я просто…, — слова не подбираются, и руки крепче стискивают кожу под коленями.
— Просто решил, что я никуда не денусь, всё стерпел, значит, не рыпнусь, можно топтать…
— Андрей, не надо, — глухо просит Миха, сжавшись.
Тот действительно замолкает и выдыхает сквозь зубы, продолжая одной рукой гладить голову, а второй напряжённые плечи и спину.
— Я не собираюсь тебя распинать. Мне, Мих, больно. Как ты и хотел.
Комок в горле не даёт ни вздохнуть нормально, ни сказать ни слова. Миха только и может, что переложить руки на пояс и вжать в себя Андрея, чтобы выбить воздух ещё и из него, пока сам глаза вытирает об его живот. Все обвинения затёрлись, злости, как и не было, это побеждённое «мне больно» обезглавило все обиды. Не хотел, не думал, не так, всё совсем не так. До Михи только сейчас доходит, что, желая укусить его посильнее, впивался в себя же. Они же части, а он себя анестетиком героиновым вырубал, вот и почти перестал ощущать. По комнате Андрея тайфун прошёлся, трещины пошли, стёкла вылетели, но сама она никуда не делась — так и осталась внутри ждать его возвращения.
— Я тоже… Я знаю, Андрюх, ч-чувствую, — задыхаясь, всхлипывает Миха. — Что мне сделать? Скажи, я всё, всё… Что захочешь. Только не уходи. Не уходи, слышишь? Я больше не смогу, я и так не собирался долго… Без тебя вообще больше не хочу, понял? Ты простишь? Скажи, Андрей, скажи, ну, пожалуйста, — поскуливает, сбиваясь на несвязный лепет.
Не стесняясь, потому что вообще сейчас не до этого, Миха по-детски громко снова всхлипывает и не пытается сдержать рвущиеся рыдания. Андрей бестолково и торопливо водит по спине ладонями, вроде как успокаивающе, но понимает всю тщетность попыток утешения. Стискивает плечи, хочет отстранить от себя, но ему не позволяют, только крепче прижимаются.
— Миш, Миш, — несильно тянет за волосы Миху. — Отпусти, я никуда не ухожу, дай я… Да что за… Блядь… Миш, ну спина затекла, дай сяду.
Миха отрицательно мотает башкой, не отлепляясь, одним движением откидывается на спинку, вынуждая Андрея неуклюже оседлать свои колени, и проезжает мокрой мордой с живота на грудь. Угол стола больно впивается в бок Князю, но он терпит, только коротко шипит сквозь зубы.
— Всё, всё, Миш, — стискивая плечи и прижимая его голову ещё крепче, нашёптывает в макушку. — Хватит, слышишь? Простил, давно простил. На тебя, сучёныша, даже злиться бесполезно, ты мне и сейчас умудряешься душу выворачивать. Да и куда я уйду? Я тебя сам к себе привёз не для того, чтобы снова… — у Андрея с дыханием тоже беда.
Миха хлюпает носом, сильно жмурится и отрывает одну руку от Андрея, чтобы непослушными пальцами подцепить край его халата и вытереть лицо. Расклеился, сам в соплях и Князя залил. Что там с хлебалом даже представить страшно, он лучше так сидеть останется. Возможно, навсегда.
— Пиздец как скучал, — тихо гундосит Миха, сквозь всхлипы. Как баба, да похуй, надо сказать, пока может. — Хотел поговорить хотя бы просто. Но постоянно хуйня какая-то… То услышу про тебя что-нибудь, что альбом там у тебя, концерты — перекроет, то увижу кого из твоих — и всё, как… как затмение блядское. Потом, когда отпускало сам охуевал и… хер уже поговоришь, когда такого наворотил. А хотелось, охуеть, как хотелось. Но хуями крыть — одно, а пояснять за них — другое. Стыдно было. Потом опять злился. Потом опять стыдно. И так по кругу, понимаешь, да?
— В цикл вошёл, — хмыкает Андрей. — Это вообще твоя тема. Из запоя можно выйти подшившись, а из цикла…
— Потрахавшись, — заканчивает Миха.
— Хорошо, если рабочий метод. Обращайся.
Да? Обращайся — вот так просто? Миха же не сам придумал, это же явное предложение и они теперь, ну это. Ну, как его. Да похуй, как оно там обзывается.
— А ты, ну — Миха мнётся, шмыгает, но всё-таки спрашивает. — Всё это. Давно?
— «Всё это» — не так давно. Если быть точным, то сегодня. А если ты про себя конкретно, то… Наверно, слишком давно.
— Слишком — это…
— Да, рожа твоя любопытная, не скажу я тебе точное время! — ворчливо вздыхает Андрей. — Я и сам не знаю. С околопиздючества где-то. Думаешь, оно сразу прям херакнуло осознанием? Так нихера подобного. Сначала просто типа, фантазии наши с тобой — ну как в песнях — упыри там, ведьмы и два молодца-пиздеца. Рисовал тебя, сам знаешь. И как-то оно… точнее ты просочился дальше, в… — снова вздыхает. — Ну, в другие фантазии. Более… глубокие, — сам же фыркает, не сдержавшись. — И оттуда уже обратной дороги не было.
На секунду Миха сдавливает его в руках и сам сжимается: нет, ну как так, блядь можно было? Больше двадцати лет бок о бок, душа в душу почти и чё? Один — дебил слепой, другой — дурак немой. Первый плюнул другому в эту самую душу, второй обе с собой забрал.
— Я не понял, Андрюх, не увидел. Про себя-то нихуя не знал, не мог понять чё это как оно.
— А то я не знаю. Тебе даже если хуем перед глазами помахать — ты свой достанешь и мериться начнёшь, дуэль на шпагах предложишь устроить. Или вообще не поймёшь, что для тебя вообще-то машут.
Сопливо хрюкнув в Андрея — сам виноват, чё вот он про шпаги и хуи, машущие тут это — Миха снова использует халат в качестве платка и даже великодушно протирает им чужую измазюканную грудь. Но по факту Княже прав. Нихуя же не понимал с кого тот штаны во снах с таким энтузиазмом снимал. А иногда и не снимал вовсе.
Андрей, видимо, устав от сморканий в собственный торс, отлепляет от себя Михину голову — не сразу, в не равной борьбе насмерть — но отлепляет. Берёт его в лицо в ладони, большими пальцами гладит щёки и целует слипшиеся мокрые ресницы. Миха шмыгает и прячет взгляд, ну стыдно, ё-моё, даже не за то, что разревелся, а вообще стыдно, что так оно всё. Из-за него. А Андрей ещё и такой. Ну вот такой — и за что он ему? За какие заслуги?
Андрей прижимается своим лбом к его и ждёт, когда Миха соберётся с силами — или с чем ему там ещё надо собраться — и посмотрит на него. Времени проходит достаточно, поэтому Князь от скуки начинает легонько дуть в глаза напротив.
Смешно поморщившись и пофыркав, Миха прекращает воздушный беспредел, прихватив чужие губы своими. И тут же срывается в жадную, требовательную, но до того нежную ласку, что Андрею остаётся только поддаваться и уступать, поглаживая пальцами щеки и челюсть.
— Остаться хочу, — выдыхает первое, как только отрывается от Андрея. Смотрит, наконец, в глаза, кстати, тоже красные, но такие яркие, словно ему дополнительную подсветку к хрусталику подрубили. Или взгляд этот его… снова слегка пьяный и влюблённый как будто. Хотя почему как будто. Блядь, как можно было этого не замечать? — И чтобы ты рядом. Чтобы мы, ну вместе. Не только как раньше, а как сейчас, понимаешь, да? — делает глубокий вдох. — Я, Андрюх, всю жизнь… Ну, знаешь, эти, которые окна-то на домах, блядь… Альпинисты! Вот я альпинистом-дебилом ползу: надо вверх, а я всё торможу, в окна какие-то влезть пытаюсь, откуда меня потом либо выпирают, либо сам это… И тросы эти страховочные — запасные порвались, а последний перетёрся. Я к чему это… — сам потерялся в своих метафорах, блядь. — А! Ну, ты это, меня к своему не цепляй, да? Не хочу, чтобы из-за меня оба к херам сорвались. Ты… как это… Веди, я типа следом ползти буду, мне, может, этого и не хватало всегда.
— Чего не хватало? За кем ползти?
— За кем хочется ползти. Я… Ну как блядь, это, ну! — ругается Миха, всё ходит вокруг, да около, а сказать не получается. — Я много кого любил, но, блядь, видимо, не так и не настолько! Чтоб постоянно за ними прицепом тащиться, понял, да? Или за собой тащить. А тебя походу больше всех, потому что без тебя вообще застрял где-то — и в окна тошно, и наверх дальше сил нет. Только самому трос резать, чтоб не мучиться, ё-моё. И других не мучить.
Затаив дыхание смотрит на Андрея, чё сказал — сам не особо-то понял, но, вроде, что хотел — прозвучало. Или нет. Андрей задумчиво поглаживает ладонями шею и нервирует, ох, как нервирует, потому что с ответом нихуя не спешит. Сказал бы уже что.
— Мих, не надо ни за кем ползти. И окна — тоже нахуй. Ты б хоть по сторонам иногда смотрел — трос твой к нам обоим цепляется. Перетрётся, так я свой запасной достану, у меня-то ещё есть.
Блядь. Перемудрил-таки.
— Да хуй с ними, с тросами этими, — нетерпеливо отмахивается Миха. — Ты главное-то понял?
— Что ты со мной остаться хочешь? — хмурит брови Андрей.
Да пиздец.
— Андрей, блин, — нервно дёргается Миха, впиваясь пальцами в чужие рёбра. — Я тут тебе… Что люблю тебя, что сильнее всех, и остаться хочу поэтому с тобой, ё-моё. Так хочу, что сам не знаю, что сделать готов.
— Жить готов? Не доживать, а жить, Мих, просто жить. Без хуйни твоей привычной.
— Без хуйни прям вряд ли получится, ты же меня знаешь, — дёргает уголком губ Миха, а у самого в глазах столько страха, который Андрей тоже не может не заметить — по волосам успокаивающе гладит.
Врать нельзя сейчас, Андрюха сразу фальш почует. Да и не хочется. Миха тоже заебался, сам бы голову дурацкую свою снял и потряс, чтоб хуйня эта вылезла. Жаль, что так не работает. Но с Андрюхой если вместе, то может что и получится? Раньше же получалось, ненадолго, но всё же, а теперь тем более должно, когда понятно, что к чему.
— Знаю, — кивает Князь. — Потому и спрашиваю.
— С тобой?
— Что с мной?
— Жить. С тобой?
— Со мной, — как-то задиристо подтверждает Андрей. Самому, видимо, неловко. — Хочешь?
— А Агатка? — внезапно вспоминает Миха.
— А ты её здесь видишь?
— С тобой хочу, с тобой теперь всё хочу, — запоздало отвечает Миха, задумавшись. — А чё произошло-то у вас?
— Ты вот сейчас об этом хочешь поговорить?
Миха так-то бы с удовольствием вообще все разговоры в невербально-тактильные процессы, куда более интересные, чем пизделки, перевёл, это Князь сам выбора не оставил. Но раз уж начали, то не только же с одного спрос.
— Андрюх, ё-моё, — вздыхает Миха. — Мы тут с тобой сегодня куролесили, я тебе уже и в любви признался дохуя вечной, но я ж вообще не в курсе чё у тебя там в жизни происходило всё это время. Ты так-то женатый мужик и то, что мы тут это, Агату никуда не девает. Для меня она всё ещё есть, как жена твоя, понимаешь да? Ты меня-то кем назначить хочешь? Я не с наездом, просто чтоб самому понимать чё как. Надо тебе, чтобы я был, ну… любовни…ком, получается, да? Я же должен знать.
Андрей ни с того ни с сего начинает ржать. Сначала тихо, потом всё громче, утирает глаза кулаком и качает головой, умильно глядя на Миху, как на щенка, что впервые сам тапочки принёс. Чё он всё угорает?
— Пиздец ты, Мих. Давно стал блюстителем семейных ценностей и поборником морали? Любовник… Женатый мужик… Чё, реально бы на такое согласился? — хитро прищуривается Андрей.
Миха набычился, поджал губы и растерянно молчит. В смысле согласился бы? Он разве не уже?
— Я бы это блядство тебе бы не стал предлагать. Да и Агате бы какого с этого было? Она лучшая женщина, просто самая лучшая, которую я встречал. И быть не единственной для неё… Ну, даже как-то унизительно. Соседствовать с тобой сложно, а заменить невозможно. Ты, Мих, мой любимый человек, без каких-то там ответвлений и прикрытий. Мы с Агатой разошлись, можешь не переживать, что по шкафам прятаться придётся, — спокойно поясняет Андрей, ёрзая на коленях — ноги, видимо, затекли.
Вот так просто, походя, и нихуя его не смущает. И про человека любимого, и про Агату — всё, блядь, разложил, глазом не моргнув. У него сценарий что ли где-то заныкан, со всеми вариантами развития событий? Чё он такой во всеоружии, на всё ответы у него, блин, есть. Для Михи, что не слово, то ахуй и полный пердимонокль, смотрит исподлобья глазами по коровьи жалобными на этого сэнсея шаолиньского непробиваемого и даже придумать не может из чего ещё можно пиздастрадания устроить, чтоб потом ещё их и утроить. А он вообще-то профессионал в этой области — высасывать проблемы из пальца. По ходу теперь высасывать предстоит не проблемы, не из пальца, и отнюдь не метафорически. Миху более чем устраивает, где крестик поставить, берём.
— … а то народу дохера будет, — долетают слова Князя.
— Чего народу дохера? Я прослушал, Андрюх, — повинился Миха, поймав укоризненный взгляд.
— Говорю надо за пожрать съездить, а то днём народу дохера будет.
— А чё дохера-то?
— Тридцать первое, Мих! Новый год сегодня празднуют. Даже те, кто в танке, как ты.
— Уже? А мы чё, правда, только вдвоём будем?
— А тебе кто ещё нужен? Тем более ты после больничики — предписания никто не отменял. Постельный режим, жрачка и никакой алкашки.
— Ну совсем без как? Шампанского хотя бы? Новый год же… — канючит Миха.
— Детское, — отрезает Андрей. — Оливье, наверно, хватит? Как раз сделать побольше и за два дня сожрём. Ну и ещё там чего…
Перспектива сухого праздника без множества знакомых незнакомых лиц не пугает и не отталкивает. Ну и хуй с ней, с этой алкашкой ёбанной. У него Андрей снова есть, он и за горючее, и за праздничное, и за ежедневное. Хотя Михе самому пока не верится, что всё реально. Помогли, всё-таки дед с Бормотушкой, подсобили.
— Ты опять отлетел?
— Да не, я просто это, спросить хотел: мы ко мне заехать же можем?
— Зачем? — напряжённо спрашивает Андрей, хмурясь.
Чё он думает, Миха в алкомаркете из героиновых стен живёт, блин? Не в притон же он его зовёт. Хотя на притон его клоповник очень даже походит. Ну или на ночлежку. Но Миха и сам не знает зачем, но вот чувствует, что надо. Конуру эту погребальную, стены грёбанные увидеть и попрощаться. Там плохо было, отчаянно и брошено. Посмотреть, запомнить и чтоб никогда больше туда не возвращаться.
— Ну шмотьё хотя бы какое взять, гитару там.
— А моё тебе чем не зашло?
Показательно опустив взгляд на надпись во всю грудь Князевской группы, Миха хочет съязвить, но во взгляде Андрея мелькает что-то болезненно-тревожное, и приходится завалить хлебало — Миха даже гордится собой, что смог. Рано ещё, пока хрупко слишком всё между ними, нечего Княже цеплять, даже в шутку.
— Почему не зашло? Очень даже зашло. Просто чё я как сирота казанская. Ни говна, ни ложки, блин. Не боись, без криминала — реально только шмотьё прихвачу и всё. Ты ж со мной поедешь, сам увидишь.
— Про зашло, кстати, — Андрей кивает на надпись. — Надо тоже, Мих, поговорить.
— Сейчас? — испуганно вскидывается Миха.
Не то, чтобы он верил, что легко отделался, но надеялся, что на сегодня экзекуция закончилась. Ни хороший трах (ну неплохой, во всяком случае, судя по обратной связи), ни признания, ни даже праздник не смягчили этого изувера.
— Нет, вообще надо будет поговорить. Нахуеверчено по самое небалуй, незачем обиды друг на друга держать, если… Ну, заново начинать.
Вот, вроде, чего только друг с другом уже не сделали, чего не сказали, а дать определение и говорить о будущем, об
общем будущем, всё равно неловко.
— Так другое же теперь, ё-моё, начинаем-то, — бормочет Миха, смутившись и опустив взгляд.
— Другое, да, — тоже смущённо прокашливается Андрей.
***
Миха как-то не подумал, когда просил Андрея доехать до своего прежнего обиталище, что за убогость эту будет стыдно. Раньше вообще как-то похуй было на такие вещи. А тут халупа блядская сдаёт с потрохами, как Миха жил. И думать много не надо, чтобы понять какое жалкое существование он влачил, особенно на фоне, пусть и крошечной, но уютной берлоги Князя.
Андрей тактично молчит, пока Миха суетливо носится, собирая вещи. Топчется на пороге, не пытаясь пройти дальше и поглазеть на останки чужого неудачного выбора. Оба облегчённо вздыхают, когда выходят из душной, неприятной квартиры.
Загрузив вещи, Миха закуривает и ещё раз оглядывает дом — спасибо, что не скопытился тут. Раньше начхать было, где подыхать. А теперь помирать передумалось чё-то вдруг, когда такие перспективы Княжеские нарисовались.
Поворачивается посмотреть на горку, которая его, сука такая, нокаутировала, ладно хоть не на веки вечные, и ловит периферическим взглядом огромную спину. Под удивлённый окрик Андрея Миха через секунду срывается с места.
— Ща, погодь, это дед! — бросает через плечо и тут же орёт вслед удаляющейся спине: — Эээ! Дядь! Дед!
Ноль эмоций, может, глухой он, лет-то ему сколько уже. А может и вообще обознался. Но таких гигантов хер с кем перепутаешь. Поскальзывается, но всё-таки нагоняет деда и удостоверяется — да, точно тот.
— Здрасьте! — запыхавшись, гаркает Миха.
— Здравствуй, — приподняв брови и явно не узнав его, приветствует дед.
— Я это, вы, может, не помните меня, я — Миша, там это со скамейкой… Да неважно оно уже! Я чё сказать хотел: вам спасибо, ну за помощь, за Бормотушку, поняли, да? — тараторит Миха. — Он помог, прям правда помог очень сильно, вы его это, ну, верните там на… на работу, да? Из конюшни-то. Он заслужил. Сделал даже больше, чем надо. Пусть тоже это самое… Ну праздник же, Новый год, да?
Несколько мгновений дед вглядывается в него прищуренными весёлыми глазами, оглаживает бороду и хмыкает в неё же. А потом хлопает по плечу и кивает:
— С наступающим, тебя, малёк.
Миха снова смотрит ему в спину, но попробовать догнать ещё раз не решается. А смысл? Тот его явно понял, что изводить пожилого человека лишний раз. Тем более возле него уже оказывается Андрей, которому ещё как-то объяснить надо чё он до деда с нихера доебался.
— Это кто? Блядь, огромный какой. Чё за седобородый викинг, Мих? — Андрюха того и гляди, голову свернет, пока они идут обратно.
— Да… Знакомый просто. Кое-чего узнать у него хотел. Про другого знакомого.
— Нихера у тебя знакомые появились, — ещё раз обернувшись очумело выдыхает Андрей.
«Это ты ещё Бормотушку не видел, вот где бы тебя от восторга порвало, Андрюх, особенно, если бы вы с ним ещё и языками зацепились» — усмехается Миха про себя.
— Не, серьёзно, Мих, он — кто? Я не в дела твои лезу, не подумай, просто… Блядь, он выглядит как будто не отсюда вообще. Где ты его откопал? Он словно и не из реальности этой что ли… Не лепится сюда ну никак. Ну или я ебанулся.
Бля, Андрюха же сам сказочник, конечно, почувствовал, его частотность как никак. Если рассказать — поверит ли? Подумает, что Миха упоролся чем-нибудь втихушку или приколоться над ним решил. Но он же ему про сны может рассказать и, если тот помнит, то может и поверит. Только как о них, блядь, рассказывать, когда вспоминать-то, не краснея, не получается? Но поделиться теперь пиздец как хочется.
— Не ебанулся ты… Правильно всё говоришь. Ты… Мне сны снились.
— Сны?
— Ну да. Особенные сны, понимаешь, да? — начиная робеть, бормочет Миха.
— Типа эротические? А он тут при чём? С ним что ли? — зубоскалит Андрей, открывая дверь машины.
— Всё, Андрей, давай дома, — надувается Миха, усаживаясь в кресло и стараясь на него не глядеть. А зря, потому что не видит, как тот сияет начищенным медяком от его «дома».
— Ну дома, так дома, — покладисто, почти урчит Князь, улыбаясь во все тридцать два подозрительно покосившемуся на него Михе.
***
— Так ты тоже его видел? Он и к тебе приходил? Маленький шибзик такой укуренный, — ладонями показывает Миха.
— Даааа, — тянет Андрей обалдело. — Я думал это у меня подсознание так взыграло. Ну персонаж же необычный, я только не стал его ни рисовать, ни ещё как-то воплощать, а то он у меня появлялся же как… — смущается даже, нихера себе, Княже. — Ну как предвестник эротического сна. Я ещё удивлялся, почему именно такой образ мозг выбрал для… анонса к порнухе с тобой.
Ебануться, Андрюха не просто верит, он ещё и видел Бормотушку. Вот ведь пиздюшонок проныра — мог ведь сказать.
— А чё он, говорил тебе что-нибудь? — спохватывается Миха. Он же Бормотушке нормально там душу изливал, а если тот Андрюхе чего спизданул? Сейчас это, конечно, неважно уже, он и сам спизданул всё чё мог вообще, ещё и сверху добавил, но всё равно.
— Да я не помню, если честно, — морщит лоб Андрей. — Я просто знал, что у меня сейчас будет как это… Ну типа сон осознанный. С тобой. Ну и там уже всякое придумывал.
— Да помню я, что ты там придумывал, не рассказывай, — на языке вертится вредное «лучше показывай», да, зная Андрея, тот с удовольствием согласится. Миха, естественно, только за, но они так весь Новый год проебут во всех смыслах. Хотя, встретить его таким образом тоже довольно заманчиво.
— Показать? — ухмыляется Андрей, приподнимая бровь.
Да, блядь.
***
Миха открывает глаза и оказывается в знакомом почти забытом месте — в гараже, на их первой точке репетиции. В том же самом виде, какая она и была, хотя гаража этого уже давно и нет. Но оглядеться и придаться ностальгии не успевает — рядом стоит Андрей, сегодняшний Андрей, который рядом засыпал после того, как, ну, показал чё он там придумывал ещё. Познавательно и основательно. Тщательно даже. Охуительно, короче.
— Ну чё, дурик, разобрался кто там кого из вас любит? — Бормотушка стоит н колонке, вальяжно облокотившись о стену плечом и скрестив руки на груди.
— Мих, это он, да? — дёргает за предплечье Миху Андрей, разглядывая Бормотушку.
— А чё я один-то дурик? Ты к нему тоже ходил! — кивает на Князя Миха.
— Но стопроцентный дурик из вас именно ты, — пожимает плечами Бормотушка. — Ладно, не хочешь быть дуриком, будешь полудуриком — мне не принципиально. Я вообще типа спасибо сказать пришёл. Потёк дед, растаял — вернул меня, никаких больше коней, чтоб их за копыта.
— Так а чё спасибо-то, я же тоже в благодарность, — смутившись, чешет затылок Миха. — Ты так-то больше даже сделал. Дохуя вообще, на самом деле. И сны, и горка, и телефон.
— Ну мериться письками не будем, извиняй, ты конкуренции не выдержишь, — звонко смеётся Бормотушка и кивает на Андрея: — Тебе и так есть с кем.
— Мы за всю жизнь уже тоже намерились, на ничью согласились, — опережает с ответом Миху Андрей.
— Что ещё раз подтверждает, что я правильно определил придуря в вашем слаженном тандеме, — кивает Бормотушка. — К делу, товарищи. Что хотите увидеть, где побывать? Исключительное предложение и только сегодня, сильно советую не просрать.
Миха и Андрей переглядываются, пожимают плечами и снова отупело смотрят на закатившего глаза Бомотушку.
— Да как, блядь, с вами сложно. Ну, есть же места, куда вы бы хотели попасть, но никогда не сможете, потому что их не существовало или уже не существует. Пиздец вы тугие, конечно, два сапога — и оба левые.
Аркхем, Данвич, Иннсмут или нет, Сид Вишес — Лондон 70-80-х, приход большевиков, Кропоткин, Махно. Миха перебирает в памяти отрывки, пытаясь выбрать что-то одно, когда слышит голос Андрея:
— А в наш мир можно? Который мы рисовали?
Миха поворачивается к Андрею, глядя на него также, как когда-то, когда впервые прочитал его стихи — восторженно и с откровенным обожанием.
— Можно всё. Это же сон.
Бормотушка поочерёдно зажимает пальцы на одной руке, оставляет средний, шкодливо улыбаясь Михе, а потом зажимает кулачок и разжимает обратно, сдув пыль в их сторону. Оба пропадают, после чего Бормотушка оглядывается, играет на невидимой гитаре, тряся таким же хаером, сам же ржёт и тоже исчезает, хлопнув в ладоши.
Конец.
