Пересмешник

      Всё искрилось пафосом, величественностью и статусом. Роскошные наряды, фальшивые улыбки и следящие за каждым действием взгляды. Было неуютно.       Эстель повёл плечами, ненадолго прикрыл глаза и стал таким же, как они: играть других у него всегда получалось лучше, чем быть собой.       Окружение казалось неуместным, и по внутренним ощущениям ничего ему не шло — ни помпезность бала, ни изящный наряд, ни лёгкая, но выверенная причёска, которые скрупулёзно подобрал Астарион. «Развлекайся, моя очаровательная драгоценность. Сегодня ты будешь сиять», — вот что сказали ему перед тем, как оставить в зале, полном сливков высшего общества, к которым Эстель никогда по-настоящему не принадлежал. Может, его родители когда-то кружились в вальсе так же беспечно или сплетничали о выходцах того или иного рода, но сам эльф рос в иных условиях. Но сегодня – на этот вечер и многие другие званые вечера, склизкие аристократские сборища, – Эстель часть этого мира. По крайней мере, внешне. Он умеет играть по правилам и прекрасно делает вид.       А потому уже который час развлекает окружающих беседами ни о чём.       Бывший актёр, бывший случайный герой, нынешний консорт вампирского лорда; лакомый кусочек, неизвестный доселе никому и никогда не появлявшийся в подобных местах. Его лицо выбелено – и шрама не видно, и веснушки приглушены донельзя, а теперь алые глаза подведены не привычным красным – белым, в тон к такому же слепящему наряду с серебристой переливчатой вышивкой. И длинные волосы, ниспадающие на спину, заколоты причудливым трудом ювелиров.       Эстель всё чаще хочет их наконец отрезать.       Впрочем, как будто он это сделает, пока длинные лоснящиеся рыжие пряди так любит перебирать Астарион. Собственные желания Эстеля в подобных случаях отступают на второй план. Наверное, это простые уступки в отношениях, все так делают. Эстель просто хочет порадовать, жаждет быть хорошим. Одобренным. Но что-то в изменившемся происходящем гложет, тревожно суетится внутри, крича бежать со всех ног.       Наверное, так влияет смена привычного образа жизни. И его новое… амплуа. По крайней мере, так думать проще всего.       Проходя мимо окна, он ловит своё отражение. Красивый, как изящная статуя.       Совсем неживой.       – Вы тоскуете?       Светловолосая девушка встаёт рядом, глядя не в окно – на Эстеля, и улыбается понимающе и сочувственно. Она не знает его, очевидно, иначе её глаза не искрились бы кокетством и любопытством. Эстель хорошо считывает этот взгляд. Раньше на него часто так смотрели.       До того, как узнавали, кому он принадлежит.       – Нет, милая леди. Я размышляю и наслаждаюсь музыкой.       Улыбка и располагающий тон – простые истины из прошлого, пригождающиеся в настоящем. Леди Элисия, как представляется собеседница, кажется, довольна умением Эстеля вести любой диалог. Оно и верно — в его другой жизни подвешенный язык помогал едва ли не больше, чем магические навыки. Все любят льстецов, если они умелы и их речевые обороты не сужены до трёх стереотипных комплиментов.       Что говорить, Эстель был редким любителем поболтать.       Досадно понимать, что многие простые развлечения так легко ускользнули из его жизни по возвращении во Врата Балдура. Он не жаловался, просто… иногда что-то казалось слишком сковывающим. Но все правила и ограничения, которые Эстель соблюдал добровольно — даже имея такую возможность, Астарион не заставлял его!.. — не давали вести себя как раньше. Возможно, его возлюбленный был немного мнительным: право слово, если бы Эстель действительно хотел уйти, он ушёл бы! Нет ничего и никого в мире, что могло бы ограничить его свободу.       Эстель, в конце концов, был птицей, вольной лететь туда, куда возжелает.       И сейчас он желал оставаться здесь. Ведь ничего не изменилось, верно?       В его запасе всё так же были забавные истории, приукрашенные под потенциальные ожидания аристократки, и Эстель смог расслабиться, оказываясь в своей среде. Его собеседница больше слушала, но иногда не менее любопытно комментировала. Легко представить иную, более привычную обстановку, чтобы, наконец, расслабиться и прекратить чувствовать себя белой вороной. В буквальном смысле.       — Вижу, ты нашёл себе развлечение, мой славный. А я уже начинал беспокоиться, что заставил тебя скучать.       Взгляд Элисии становится более нервным, и она, как по струнке, вытягивается, глядя ему за плечо. Её рука, до этого скользящая по мелкой, едва заметной вышивке на рубашке Эстеля, с его разрешения — что может быть плохого в простом рассматривании? — резко одёрнута, а сама девушка, пробормотав извинения, скрылась в толпе. Он был слегка озадачен.       — Здесь и правда скука смертная, — рассеянно пожаловался Эстель, ощущая крепкую хватку на своей талии. — Никогда не бывал на балах и, думаю, не стоило и начинать.       — Тебе следует привыкнуть. В конце концов, теперь ты главная драгоценность континента, — мурлыкающе тянет Астарион, ведя своего спутника по залу.       Все смотрят на них. Эстель чувствует себя неправильно.       — Побудь со мной немного, дорогой, — нежно произносит Астарион, возвращаясь на своё место. Настоящий трон для императора тьмы.       Ему остаётся лишь застыть рядом, удерживаясь от желания пораскачиваться с пятки на носок.       — Я весь твой. Ты хочешь послушать историю или моё мнение о гостях? — Эстель интересуется почти игриво, пряча нервозность за наглостью.       Он делает лёгкий и изящный жест рукой, снова улыбается одними губами. Но Астарион качает головой и берёт его руку в свою, слегка потянув.       — Ты можешь щебетать о чём угодно, моя милая пташка. Только находись на своём месте, пожалуйста.       Вежливо, но требовательно. Эстель пожал плечами – не то, чтобы он жаждал общества замшелой аристократии. Хотя последняя беседа была любопытной, надо признать.       — Без проблем. Не знал, что ты так быстро затоскуешь за мной, — подразнил Эстель, поглаживая внутреннюю сторону запястья возлюбленного кончиками пальцев. Он понимал, какое место должен занять, но под следящими взглядами сесть на колени к Астариону казалось смущающим абсурдом.       И, безусловно, тщеславной демонстрацией обладания.       — Любой затоскует, когда внимание его очаровательной драгоценности достаётся кому-то другому, — улыбка Астариона более напряжённая, почти ядовитая. — А теперь не притворяйся глупым мальчиком, тебе не идёт.       С тихим вздохом Эстель устраивается на коленях вампирского лорда, завоёвывая непрошенное внимание гостей. Вот он, новый повод обсуждений, и его вскрывшаяся роль.       – Так гораздо лучше, верно?       Астарион гладит его по щеке, убирает слегка растрепавшиеся огненно-рыжие пряди за ухо и удовлетворённо хмыкает, когда Эстель кладёт подбородок ему на плечо и сердито шепчет:       – Все смотрят… мне не нравится.       Уязвимое положение не казалось правильным. Он выглядел слишком контрастно в руках белокурого возлюбленного в чёрно-красных одеждах. Бледно-белоснежный, кричаще яркий рыжеволосый юноша, который…       — …знает своё место. Вот что они думают о тебе, — с мрачным удовлетворением заключает Астарион, и остаётся только гадать, что было собственными мыслями в голове. В одной руке у него бокал, другой он приобнимает Эстеля. Покровительственный и царственный, так, наверняка, и должен выглядеть вампирский лорд.       Правда, как относиться к собственной роли Эстель всё ещё не решил.       — О, мой милый потерянный мальчик, — тихо смеется Астарион, касаясь кончиком носа острого ушка возлюбленного. — Ты так невинен и непорочен для аристократского мира. Впервые вижу тебя настолько смущённым. Даже в наш первый раз ты был куда более дерзким.       Эстель шикнул на него, теперь глядя Астариону в глаза.       — Ты не можешь так спокойно сравнивать подобные вещи и дразнить меня за мои слабости!       Он хотел бы вскочить с места, но кто ему позволит? Хватка на талии была железная, предупреждающая и намекающая вести себя подобающе. Не привлекать излишнее внимание, хотя было так легко наложить иллюзию, чтобы их никто не тревожил.       Но вряд ли это то, чего хотел Астарион в момент демонстрации своего обладания.       — О нет, моя пташка, это как раз то, что я могу. Наслаждаться твоим смущением, тем, как ты очаровательно сердишься, боясь посмотреть правде в глаза, — он воркует, как кот, играющий с добычей. — Ты не хочешь признать, что тебе нравится позволять мне решать, как тебе будет лучше и что тебе нужно. И что тебе льстит, что я принадлежу лишь тебе, а ты — мне.       Бокал исчезает — кажется, его забирает неловко подошедший слуга, — и Астарион кладёт ладонь на его бедро. Слегка сжимает, и касание ощущается обжигающим даже через ткань штанов.       — Они могут смотреть на тебя ровно столько, сколько я позволяю. Вести с тобой беседы, только когда понимают, с кем они разговаривают.       Эстель рассеянно следит за его взглядом, ощущая странную слабость от исходящей злости; это было подавляющее чувство, похожее на опьянение, и не хотелось протестовать. Почему-то во рту ощутимо закислило, стоило понять, на кого Астарион так гневно смотрел.       Та девчонка.       — Ты страшный ревнивец.       Мягким жестом он оглаживает плечо Астариона и принимает самый ангельский вид, на который способен. «Обрати внимание на меня вновь», — просит Эстель. В конце концов, златоволосые девушки всегда были у него на особом счету. Не хотелось стать причиной смерти ещё одной…       — Я не хочу, чтобы кто-то касался тебя, — голос звучит глухо, но слова перемежаются с сухим поцелуем виска и скулы. — Глупо считать себя достойным даже находиться рядом с моей собственностью.       Холод пробегается по позвоночнику вниз. Можно ли так говорить? Эстель не…       — Ты снова думаешь всякие глупости, моя милая любовь.       Астарион улыбается надменно, берёт его за подбородок, заставляя смотреть прямо в глаза. Кажется, будто он знает всё, что у Эстеля на уме. Даже то, в чём он сам себе никогда не признается. И их лица так близко.       — В конце концов, твой первый бал должен быть незабываемым. А ты не выглядишь удовлетворённым происходящим, — его голос наигранно сочувствующий, и Эстелю это не нравится. — Мне кажется, я должен тебе помочь, верно?       — Всё в порядке.       — Но я так не думаю.       Его возмущения застревают в горле, когда Астарион спокойно меняет его положение в своих руках — теперь он смотрит на праздных собравшихся, прижимаясь спиной к груди лорда-вампира. И чутьё подсказывает, что веселье только начинается.       А может, то было и не чутьё, а скользящая под расшитый жилет и рубашку ладонь.       — Давай сыграем в игру, мой славный. Я знаю, ты любишь правила, иначе не стал бы колдуном по своей воле.       Эстель нервно усмехается.       — И какие правила?       — Это мой умный мальчик, — смеется Астарион ему в шею, прежде чем дразняще прикусить кожу. — На нас наложена иллюзия. Эти гости видят иную картину, более идиллическую и менее личную. Но даже так…       Руки свободно блуждают под одеждой, оглаживают грудь и живот по-свойски, жадно. Эстель закусывает губу, ощущая, к чему ведёт их небольшая «игра».       — Тебе стоит быть очень тихим, — шёпот щекочет ухо, а укус, оставленный на остром ушке, уже заставляет прикусить внутреннюю сторону щеки. — Ты справишься, дорогой?       — Как будто ты оставляешь мне выбор…       — Разумеется нет.       Они оба в одежде, в месте, абсолютно не предназначенном для подобных занятий. Проклятый трон, почти как тот эпизод из их прошлого, смешная игра, ставшая порочной реальностью, где Эстель ощущает себя распятым в умелых руках. Всё ещё не хочется быть здесь, на языке вертится просьба удалиться в их покои, позволить взять себя как угодно и сколько угодно, но в их постели, не здесь, не скрытыми иллюзией в отдалении от не подозревающих ни о чём гостей. Но открывать рот страшно — Астарион знает его слабости, нежные места, и с губ точно слетит слишком громкий стон или всхлип.       — Они никогда не узнают, какой ты отзывчивый.       Ощущения путаются. Им пользуются, как хотят, и Эстель позволяет это. А был ли вариант не позволить?.. Как легко отдаться, когда ты перегружен нервозностью, страхами и трепещущим наслаждением. И хочется сказать «нет», когда Астарион чуть стягивает его белые брюки, ровно так, как нужно, для поднятия градуса их игры. Но стоит лишь приоткрыть рот, и в нём оказываются пальцы с весьма однозначной целью.       Эстель вновь подчиняется.       — Как мило ты пытаешься отрицать собственное наслаждение. Ты жаждешь внимания.       Пальцы выскальзывают из его рта, и Эстель глубоко вдохнул и выдохнул. Ненадолго.       — Ты жаждешь, чтобы тобой обладали.       Проникновение пальцев почти грубое, и другой рукой Астарион зажимает его рот. Очень верное решение, потому что жалости в движениях совсем нет.       — Иногда ты забываешься, думаешь, что тебе нужен кто-то ещё, и одобрение этой глупой, ведомой толпы…       Растяжка поспешная, но не то, чтобы это было проблемой в их случае. И когда пальцы исчезают, очевидно, каково будет продолжение.       — …но я всегда рядом, чтобы показать, кому ты принадлежишь на самом деле.       Эстель широко открывает глаза и больно кусает себя за нижнюю губу. Обе руки Астариона на его бёдрах, потому что и здесь никто не даст ему ничего контролировать, кроме собственного голоса. И его здесь, впрочем, тоже быть не должно.       — Как думаешь, что сказала бы твоя новая милая подружка, если бы могла видеть, как ты желаешь, чтобы тебя взяли как следует?       В его руках Эстель всхлипывает, почти скулит, уверенный, что выглядит как полнейший беспорядок. Смотря вперёд, он не видит никого — толпа размыта из-за слезящихся глаз от стараний не издать ни звука.       — О, мой славный, ты такой старательный. И ты совсем не виноват, что слишком привлекаешь внимание, я и сам не могу устоять каждый раз, — голос Астариона сбивчивый, глубокий, хриплый от вожделения. — Но, душа моя, я каждый раз вне себя, когда кто-то из этих недостойных уделяет тебе внимание. Будет проще, если это станет тебе ненужным, верно?..       Эстель кивает — но на что он соглашается?.. Мысли ускользают, ведь Астарион не жалеет его, и ритм толчков здесь удобен только одному. Но на что жаловаться, если мозг плавится от наслаждения? На что жаловаться, если обладание — это то, чего Эстель желает?       Верно?..       «Прикоснись к себе», — разрешение, приказ, что-то, что Эстель с радостью исполнит, утопая в мареве стыда и наслаждения. Его тело — почти и не его вовсе. Приходится прекратить держаться за подлокотники, довериться рукам Астариона окончательно. Прикусить одну свою ладонь, другой — обхватить член, улавливая темп толчков инстинктивно и не оттягивая оргазм слишком надолго.       Слёзы сами текут из глаз: от бессилия или удовольствия — понять было сложнее.       — Вот так, мой дорогой. Очень хорошо…       Шёпот звучит как будто издалека.       Астарион ощутимо кусает его шею, когда кончает, и вразрез с предшествующей грубостью нежно оглаживает бока Эстеля. Говорит что-то о том, чтобы привести их обоих в порядок. Кажется, будто очевидно, чем они здесь занимались — даже когда одежда вновь на своих местах и выглядит почти опрятно, даже когда Эстель устало устраивает голову на плече Астариона, безразлично думая о смазавшейся белой пудре от собственных слёз.       — Я выгляжу как безобразие… — Фырчит Эстель, будто подобные волнения имеют смысл — маскировочные иллюзии ничто по сравнению с занимательной идеей Астариона.       — Ты выглядишь прелестно и правильно, мой милый Эстель. Так, как следует.