Противоположности

Беннетт опёрся руками на раковину и в упор уставился на собственное отражение в зеркале. Выглядел он, мягко говоря, неважно: бледная кожа, торчащие во все стороны волосы, тёмные круги под глазами, пустой, даже стеклянный взгляд. Сейчас он больше напоминал мертвеца, недавно вылезшего из могилы, нежели живого человека. Мерзко. Противно. Отвратительно. Беннетт нахмурился, сильнее впился ногтями в раковину. Несколько секунд он сверлил своё отражение презрительным взглядом, однако после смягчился. Глубоко вдохнул, затем выдохнул, попытался приподнять уголки в слабой улыбке. Получилось криво, больше похоже на оскал. — Чёрт… — хриплый шёпот сорвался с губ, и Беннетт скрипнул зубами от досады. Однако попыток не прекратил. Он вновь приподнял уголки губ в тщетной надежде, что на этот раз у него получится. Но он ошибся. Улыбка опять вышла кривой, неестественной, пугающей. Такая могла бы сойти, если бы он собирался идти на какую-нибудь хэллоуинскую вечеринку, однако же в повседневной жизни она только отталкивала. И если бы он вот так вышел в люди, от него скорее шарахались, чем стали бы с ним разговаривать. Тогда Беннетт попробовал снова. И снова, и снова, и снова. Но ни одна его попытка так и не увенчалась успехом. Сколько бы он ни старался, сколько бы ни натягивал улыбку, сделать её дружелюбной и естественной не получалось. И с каждым разом ненависть к собственному отражению лишь возрастала, и в конце концов это привело к тому, что он в раздражении стукнул кулаком по зеркалу, отчего по хрупкому стеклу пошла паутинка трещин. — Твою же мать… — выругался от бессилия Беннетт. Тело пробила мелкая дрожь, и он медленно осел на пол. Закрыл глаза, прижался пульсирующим виском к холодной раковине. Рука, в которую от удара попали мелкие осколки, невыносимо болела, по коже, кажется, даже потекла кровь, однако ему было всё равно. Его захлестнула волна ненависти к себе, режущая, острая, словно кинжал, всепоглощающая. Она окутала тело с головы до ног, забилась болотной водой в лёгкие, затянулась тугой удавкой на шее. Мысли в голове лихорадочно спутались, однако, несмотря на это, в памяти всё же внезапно всплыла фраза Феликса Хониккера, которую он сказал ему на днях.

«И не надоело тебе ещё постоянно улыбаться?»

Беннетту надоело. О, Господи, как же ему это всё надоело! Надоело каждый день стоять по часу у зеркала в ванной, пытаясь натянуть счастливую улыбку, надоело закидываться мылом до остекленевшего взгляда, всё надоело. Но он продолжал из раза в раз повторять эти действия, продолжал просыпаться и существовать, а не жить. Потому что так проще. Потому что умирать он не хотел и боялся. И Феликсу Хониккеру он тогда солгал, сказав, что всё в порядке. Нет, с ним не всё в порядке. Уже давным-давно. И сегодня у него всё-таки сдали нервы. Испустив судорожный вздох, Беннетт притянул колени ближе к груди и обхватил их руками. Раненая ладонь больно покалывала, осколки зеркала неприятно впивались в кожу, ещё больше терзая её, однако он не обращал на всё это внимание. Всё, чего ему сейчас хотелось, — это напиться до беспамятства. Просто взять много-много бутылок мыла и осушить их все, чтобы не думать, чтобы не чувствовать. Однако сил не было даже на то, чтобы подняться и смыть кровь, поэтому он так и продолжал сидеть на холодном кафельном полу, прислонившись виском к раковине. Так он провёл ещё какое-то время. Он не знал точно, сколько, да и неважно это было, на самом деле. Он полностью погрузился в свои мысли, и потому не замечал совершенно ничего вокруг. Наверное, именно поэтому он вздрогнул, когда почувствовал, как ему на плечо опустилась чья-то холодная маленькая ладонь. По телу вновь пробежались мурашки, сердце забилось быстрее в груди, однако он быстро успокоился. Просто понял, кто именно застал его в таком жалком положении. И догадка эта его подтвердилась, когда он медленно поднял голову. Он встретился с красными глазами Феликса Хониккера, который сидел перед ним на одном колене и хмурился. — Доброе утречко, мистер Хониккер. Какими судьбами? — Беннетт скривил губы в неправдоподобной улыбке. Он старался звучать буднично, как и всегда, однако получалось плохо. Фальшиво. — Дай сюда руку, — сухо ответил, нет, даже приказал ему Хониккер. На его бессмысленную попытку сделать вид, будто всё нормально, он не обратил внимания. Впрочем, этого и следовало от него ожидать. И тем не менее, противиться Беннетт всё же не стал. Лишь послушно протянул Феликсу повреждённую руку, и тот принялся осторожно извлекать из неё маленькие осколки зеркала. Делал он всё аккуратно, даже как-то бережно. Вытаскивал кусочки стекла медленно, стараясь не повредить и без того разодранную кожу, иногда останавливался, если Беннетт шипел от боли. Порой он даже поглаживал его ладонь пальцами, и оттого по коже бегали приятные мурашки. Выглядел во время всего процесса он предельно серьёзным и сосредоточенным, будто не осколки из ладони вытаскивал, а проводил самую настоящую хирургическую операцию. И в целом сейчас он был с ним необыкновенно нежным, заботливым. Заботливым… Почему-то при мысли о том, что Феликс Хониккер сейчас заботился о нём, у Беннетта на душе вмиг потеплело. В голове сделалось необыкновенно пусто, внизу живота как будто запорхали бабочки. Удушающее чувство ненависти к себе, до этого накрывшее его с головой, в мгновение ока куда-то испарилось, и на его место пришло нечто иное, такое лёгкое, пушистое и согревающее. Беннетт не знал, что это такое, но оно определённо ему понравилось. Оно доставляло ему удовольствие, настоящее, искреннее, такое, которого он не получал даже от лошадиной дозы мыла. А ещё в какой-то момент он почувствовал, как уголки его губ приподнялись в счастливой улыбке. И Феликс, кажется, тоже это заметил. — Ну и чего ты опять лыбишься? — спросил он. — Знаешь, тебе не нужно улыбаться, если ты не хочешь. — Но сейчас я правда-правда хочу улыбаться, мистер Хониккер. — Неужели? И отчего же? — Оттого, что я счастлив.