Противоположности

У Феликса Хониккера тонкие, по-девичьи хрупкие запястья. Беннетту нравилось крепко сжимать их, до болезненного хруста, до ярких браслетов синяков, которые могли подолгу не сходить. У Феликса Хониккера бледная, почти фарфоровая кожа без единой родинки. Беннетту нравилось оставлять на ней красные засосы и следы от укусов — свои метки. Нравилось порой впиваться острыми зубами в плечо или шею, так, что во рту появлялся металлический привкус, а потом медленно, смакуя каждую капельку, слизывать кровь из получившейся ранки. Нравилось водить самым кончиком лезвия канцелярского ножа по щеке, не обращая внимание на прерывистое дыхание и просьбы прекратить, и рисовать на ней незамысловатые узоры. Но самое большое удовольствие ему доставляло смотреть в большие красные глаза Феликса Хониккера и видеть в них страх, такой отчаянный, дикий, почти граничащий с животным ужасом. В такие моменты он особенно явственно ощущал, что имеет над ним огромную власть, и упивался этим чувством. Вот и сейчас тоже. Опасно нависая над Феликсом, Беннетт совсем не сводил с него взгляд. Он чувствовал себя хищником, сильным, безжалостным, жаждущим крови, который наконец-то загнал в ловушку свою долгожданную лань. А Феликс Хониккер — его желанная жертва, слабая, беззащитная, обречённая на смерть. Выглядел он сейчас именно так. Смотрел затравленно, испуганно, кусал губы и вжимался в кровать так, будто это могло ему хоть как-то помочь. Его тело мелко подрагивало, дыхание заметно сбилось, отчего грудь беспокойно вздымалась. В комнате было тихо, и Беннетту даже казалось, будто он слышал, как быстро билось его сердце. Ему это нравилось. Он наслаждался каждой его эмоцией, каждой секундой, проведённой с ним, такой неприличной, но столь упоительной близостью. Однако того же нельзя было сказать о самом Феликсе. Он, очевидно, чувствовал себя некомфортно, находясь с ним, Беннеттом, так близко. Хотел отстраниться, убежать, спрятаться от него где-нибудь далеко-далеко, где он точно его не достанет. Впрочем, Беннетта это не особо волновало. Ему вообще наплевать на желания Феликса Хониккера. — Ты такой красивый, знаешь? — с придыханием прошептал Беннетт, наклонившись ещё ближе к его лицу, и любовно провёл по изрезанной щеке. На подушечках пальцев осталась свежая кровь, которую он тут же поспешил слизать. Феликс на его комплимент ничего не ответил. Только молча отвёл взгляд и уже в который раз прикусил истерзанную губу. Беннетт этот его жест понял, но проигнорировал. — Такой хрупкий и нежный… Прямо как хрусталь, — продолжил восторгаться он. Пальцами он спустился по щеке вниз, прошёлся по шее, слегка надавил на кадык, отчего Феликс невольно сглотнул. — А хрусталь, знаешь ли, нужно очень бережно хранить. Где-нибудь за стеклом в серванте, где к нему никто не сможет прикасаться. — Но я не хрусталь, Беннетт. Я человек, — наконец хрипло отозвался Феликс. Он, очевидно, понял, к чему всё шло, и оттого испугался. У Беннетта подобная реакция вызвала усмешку. — Я знаю. А жаль. Я бы поставил тебя на самом видном месте в серванте и любовался бы тобой каждый день, — он наигранно печально вздохнул. — Ты и так можешь делать это каждый день, — Феликс едва слышно тяжко вздохнул и запустил одну руку в его волосы. Ласково погладил, пропустил несколько светлых прядей сквозь пальцы. Он редко проявлял любовь и ласку таким образом, но оттого моменты, подобные этому, были особенно приятны. — И то верно, — Беннетт потёрся щекой о его плечо и довольно заурчал, словно кот, наконец получивший долгожданную вкусняшку. Тут Феликс был прав: он действительно мог любоваться им абсолютно каждый день. Мог смотреть на него утром, днём и вечером, мог покрывать его тело нежными поцелуями и болезненными укусами, мог крепко сжимать в объятиях до хруста в рёбрах. Жаль только, что не он один. Впрочем, уже совсем скоро и это перестанет быть такой большой проблемой.