Спалось на удивление спокойно. Непонятно, что было тому причиной — насыщенный день, общая усталость или кодероин, который делал тело ватным, тяжелым. Снилось море — бесконечное, залитое белым рассветным солнцем море. Штиль. Она лежала на животе в дрейфующей лодке. Лодку покачивало на мелких волнах, и девушка не думала ни о чем, кроме того, что хотела бы остаться в этой безмятежности навечно.
Энни любила море. Ее отец — матрос на местном пароме, который возил людей с острова на материк и обратно, в детстве, летом, постоянно брал ее на работу, когда дочку было не с кем оставить. Не то, чтобы во время работы он тщательно следил за тем, чем она занималась, но отец не хотел надолго оставлять ее совсем одну в доме. Обычно он давал ей пару несложных тренировок на пресс или баланс, которые она быстро выполняла, и у нее оставалось время на незатейливые детские игры. Она бегала с одного конца корабля на другой, рассматривала пассажиров. Представляла себя пиратом и бегала с «саблей» — тяжелым гаечным ключом. Залазила на высоту и смотрела на блики света в воде. От солнца краснела, потом отслаивалась полупрозрачными чешуйками кожа, а от близости к морской воде губы становились сухими и солеными. Иногда удавалось поиграть в карты с другими матросами и параллельно слушать их небылицы. Когда отец заканчивал с работой пораньше, он присоединялся к игре.
Другие матросы не звали отца по имени, упрощая его до понятного им «Нейтан». Самое белое на свете имя, которое совершенно не подходило невысокому, но крепкому и поджарому тайцу с темно-бронзовой от загара кожей, широким, неоднократно ломаным носом и маленькими карими глазами. Поначалу Энни возмущалась этому, но отец объяснил ей, что его настоящее имя — Наттхафон — матросам запомнить сложно. «Если я смогла, то почему они не могут? Они тупые?» — отвечала она на это, и отец с добродушным смехом трепал ее по голове.
Ей не особенно нравились грубоватые ласки отца, но других она и не знала, поэтому приходилось терпеть, все-таки ласковым он бывал нечасто. У него все выходило так, когда он пытался быть добрым. Грубовато, неотесанно. Быть строгим у него получалось лучше.
И каждый раз разыгрывался один и тот же спектакль, когда кто-то из новеньких узнавал, что Энни его дочь. Везло, если кто-то из матросов не шутил «оригинальную» шутку о том, что такая дочка могла получиться у такого отца, только если он оприходовал кусок мела.
— Ты посмотри на нее! Она же белая, абсолютно белая. И волосы белые, — всегда вскрикивал кто-то, тыкая в нее пальцем. К этому разговору все уже достаточным образом выпивали, а потому не стеснялись в выражениях. — И глаза, у нее же такие глаза… ну большие, ты понял!
И каждый раз отец терпеливо объяснял, что пусть он растит ее с младенчества, но Энни — не родная ему дочь, а потому на фамильное сходство он не претендует.
— Нейтан, я все понимаю. Девчонка умненькая, симпатичная. Но, дружище, зачем? В твои-то годы, с такой профессией, без жены, семьи… Ладно бы своя была, так тут подбросили.
Обычно этот вопрос задавался пьяным шепотом, но Энни всегда все слышала, стараясь не подавать вида.
— А что мне, вечно одному ходить? — отвечал отец.
— Обычно, чтобы не быть одному, заводят жену. А только потом уже детей.
— Ну а я вот завел дочь.
— Я не понимаю, друг. Дочь, все эти тренировки с ней. Как будто в армию ее готовишь. Она показала мне кик, а потом рассказала, что таким образом можно сломать другому челюсть. Это жестко, мужик. Девочки должны книжки про принцесс читать и, не знаю, смотреть тупые мультфильмы с Дорой, а не это.
— А Энни смотрит бои, ей нравится. Что в этом такого? Я учу ее тому, чему мой отец учил меня в ее возрасте. Учу ее быть сильной, учу защищаться.
— От чего? Ей одиннадцать всего. Она маленькая девочка.
— Маленьких девочек везде обижают. Как и маленьких мальчиков. Я даю моей дочери возможность защитить себя. Мир жесток, уж поверь мне, я об этом знаю.
Он всегда говорил это добродушно-поучающе, но что-то в его тоне и лице заставляло новичков замолкать, и эта тема навсегда закрывалась. Возможно, дело было в авторитете, который отец имел в команде. На пароме его уважали все — за молчаливость, рукастость и силу. В нем была этакая уверенная харизма человека видавшего многое, которая ценится среди мужчин его профессии. Возможно, дело в литых бронзовых мускулах и набитых кулаках отца. А возможно и в угрожающих черно-зеленых буддистских наколках на торсе и руках. В отличие от других матросов, отец никогда не оголял торс на пароме, какая жара бы ни стояла, но татуировки все равно виднелись и из-под ворота и рукавов футболки, пугая и заставляя перешептываться всех новичков.
Энни поморщилась. Во сне из-за волн она сползала с лодки в море и вот-вот могла утонуть. Ей больше не нравился ее мирный сон: море навевало воспоминания об отце. Девушка лениво приоткрыла глаза.
Вздрогнула. Она лежала на чьем-то твердом, мерно дышащем теле, вцепившись в него всеми четырьмя конечностями. Осторожно, чтобы не потревожить чужой сон, Леонхарт подняла голову. Арлерт, конечно же. Кто бы еще это мог быть. Он же спас ее из… Деньги! Сердце бешено заколотилось.
Ее пальцы первым же делом нащупали пачку смятых купюр в переднем кармане джинсов, чтобы удостовериться, что они все еще на месте. Девушка выдохнула и положила голову обратно на грудь Армина.
Почему-то они оба лежали на узкой, кажется, детской кровати в верхней одежде, но без ботинок. Блеклое утреннее солнце освещало небогато обставленную комнату. Кажется, часть мебели не меняли еще с младшей школы, потому что шкаф с «Фантастической Четверкой» и обои с мультяшным рисунком плохо вписывались в интерьер комнаты восемнадцатилетнего парня. Центром всего был компьютерный стол с двумя мониторами, заваленный кучей проводов непонятного назначения, листками с домашкой и учебниками. Рядом со столом стояли стопки толстых книг в мягких обложках. «Задрот» — безапелляционно резюмировала Энни.
Армин во сне беспокойно вздохнул и нахмурился, заставив ее забеспокоиться. Его рука, лежащая на спине девушки, сжала ее дубленку, и его лицо постепенно расслабилось.
Что за блядство — он даже спит идеально. Мерное дыхание, приоткрытые мягкие губы и, будто так и надо, чуть завившиеся локоны послушных пшеничных волос — словно спорхнул с картин Рафаэля. Ебаный ангел воплоти. И даже не храпит. К черту — он лежит на спине, так спят только психопаты.
Энни осторожно убрала его руку со своей спины и привстала, зависнув над спящим парнем на четвереньках. От движения закружилась голова, и Леонхарт зажмурилась от резкой головной боли. Перед глазами замелькали красные и желтые молнии. Все-таки бурная ночка не прошла даром. Когда девушка открыла глаза, она увидела, что Армин проснулся и недоуменно смотрит на нее.
— Энни?
Ну ведь надо было зависнуть над ним, прямо как какой-то сраный сталкер-извращенец. Она поспешно перелезла через парня и села на полу рядом с кроватью.
— Прости, не хотела тебя будить. — Голос после сна стал грубым, хриплым.
Он перевернулся на бок, чтобы видеть ее. Она ощутила, что бесповоротно краснеет. Нужно разговаривать с ним только спиной, только бы не увидел ее краснющих как помидоры щек.
— Ты в порядке?
— Почему мы спали… вот так? Помню только, как ты увез меня из клуба. Помню какую-то знакомую улицу. Больше ничего, — призналась она.
— Ты чуть не упала, когда мы доехали до моего дома. Потеряла сознание. Пришлось поднимать тебя на второй этаж на руках.
Энни стыдливо закрыла лицо руками. Позорище-то какое…
— Не знаю, пришла ли ты в себя к тому времени… Я попытался положить тебя здесь, но ты просто мертвой хваткой вцепилась в мою куртку. Решил подождать, пока ты заснешь и отпустишь ее, чтобы уйти, но, похоже, заснул сам. Прости меня, пожалуйста.
Она оглянулась. Щеки Арлерта краснели ничуть не хуже ее собственных.
— Тебе не за что извиняться. Виновата во всем я, — успокоила его Энни.
— Это вина не твоя, а того парня. — Он возмутился настолько внезапно и сильно, что заставил ее удивиться. — Я не думал, что в «Егере» поступают так…
— Все равно я виновата в том, что была беспечной с тем парнем. Я не хотела доставить столько проблем тебе. — Она решительно встала с пола. Мигрень от резкого движения снова обрушилась на нее, заставив пошатнуться.
— Энни, постой!
Армин взял ее под локоть и настойчиво усадил обратно на кровать.
— После кодероина нельзя двигаться резко — тело хуже принимает команды от мозга. Будет тяжесть, сонливость, иногда легкий жар. У некоторых бывают даже галлюцинации и ощущение, будто ты двигаешься быстро, а тело не успевает за тобой. — В его голос вернулась та деловитость, с которой он общался с ней тогда, в клубе, когда понял, что делать. — Я тебя не пущу в таком состоянии. Тебе нужно отдохнуть.
Энни заторможено оглянулась. Он снимал с нее дубленку, в которой она проспала всю ночь.
— Ладно, хорошо, — уступила она.
Ей некуда идти, чтобы ощутить себя в безопасности. Значит, в таком случае можно воспользоваться гостеприимством Арлертов еще немного. К тому же она действительно чувствовала себя максимально паршиво. Она закрыла глаза, едва ее голова коснулась подушки.
— Если ты дашь телефон, я смогу связаться с твоим папой. Возможно, он заедет за тобой.
Леонхарт вздрогнула и тут же проснулась.
— Не смей. Никакого отца. — Прозвучало гораздо грубее, чем она хотела.
— Он наверняка волнуется. — Проницательные голубые глаза просканировали ее испуганное лицо. Взгляд спустился чуть ниже, остановившись на лежащей рядом руке со сбитыми костяшками.
— Отец сейчас на смене, не нужно отвлекать его. И не хотелось бы, чтобы он узнал о моей выходке, — заверила его Энни и попыталась улыбнуться. — Иначе мне крупно влетит, понимаешь?
Армин кивнул, но не поверил ей ни на секунду. Боже, неужели он все понял? Нет, нет. Он не так хорошо ее знает. По правде сказать, он вообще почти не знает ее — максимум слышал что-то из слухов о ней в школе. Все в порядке. Можно представить перед ним все как подростковый бунт — она поссорилась с отцом по какой-нибудь тупой причине вроде колледжа, в который будет поступать, ночью сбежала из дома и напилась.
Черт, он же работает с Зиком. Говорил ли ему Зик о ней? Насколько вообще он вовлечен в дело? Нужно будет выведать.
— Тут ты можешь не тревожиться, ладно? Я никому тебя не сдам. — Говорит неожиданно серьезно, будто обещая нечто большее, чем молчание, которое спасет от домашнего ареста.
— Ладно. — Она устало изобразила благодарную улыбку.
— Я в душ. Постараюсь не шуметь.
— Разбуди меня, когда выйдешь, я хочу умыться, — попросила Энни, устраиваясь удобнее на узкой, почти как лавочка, кровати.
Он по привычке стянул с себя худи вместе с футболкой через голову, расстегнул ширинку на джинсах и спустил их до колен. И только потом обернулся на напряженно окаменевшую девушку. Замер как косуля в свете фар. От страха его глаза округлились и стали большими, как блюдца от чайного сервиза.
— П-прости… Я не подумал. Переоденусь там.
Чуть не запнувшись из-за спущенных джинсов, скрылся за дверью ванной. Девушка повернулась на другой бок. Горело все лицо. Спать перехотелось.
Он не такой худой, каким она его запомнила. Не мышечный — скорее подтянутый. Стройный, с тонкой талией. Энни закусила внутреннюю сторону щеки. Изящный. Как юноши на греческих статуях, в белом мраморе. Рядом с таким практически любая девчонка, наверное, покажется неотесанной.
Она уткнулась лицом в подушку и накрылась сверху одеялом. Постельное белье пахнет тем же порошком, что и его одежда вчера. Девушка еще раз вздохнула, надеясь уловить нотки фиалковой пудры, которая в ее памяти так стойко ассоциировалась с запахом Армина, но бесполезно.
Нет, все-таки она действительно чудила. Ебаная сталкерша.
Когда она стала им одержима? Нет, неверное слово. Заинтересовалась. Она им заинтересовалась. Он был гораздо любопытнее многих окружающих в школе. Светлый, вдумчивый, немного неловкий, внимательный. Она точно знала, что он понимает гораздо больше, чем показывает. Видит все своими большими глазами-сканерами и молчит, подло делая выводы про себя. Тихушник. А еще он всегда был до жути гордым и упрямым, иногда до такой степени, что казалось, что он ненавидит всего себя и готов сгореть, посвятив себя какой-либо цели без остатка, даже незначительной. Ей это было интересно, как минимум потому, что она, ненавидя себя, гордой не была. Да и ненавидя себя, не обладала такой самоотдачей. Ей всегда было все равно.
Так когда же, все-таки? Наверное, шесть лет назад. Он заметил ее первым и сразу же забыл, что было до больного обидно. Впрочем, она тогда тоже не хотела бы общаться с собой — она была жалкой, слабой, уставшей и злой.
***
Ей было одиннадцать, когда они с отцом переехали на этот ужасный, захолустный, Богом забытый остров, Парадиз. Отцу предложили регулярную работу с неплохой зарплатой и жилье. Это все, что им было нужно. Парадиз сразу же неприятно удивил девочку неустроенным, неряшливым портом. Крохотная квартирка, которую им выделила компания по перевозкам, в которой работал отец, была серой, странно пахла и вмещала в себя небольшое количество разномастной мебели разной степени убитости. Отец старался не унывать, но Энни видела, что он откровенно разочарован обстановкой. Как и она, впрочем. Они променяли одно гетто на другое. На континенте, в Марлии, у них хотя бы был свой устроенный дом с задним двориком, на котором стояли снаряды для ее тренировок, а тут…
Они жили в округе Мария, в пригороде Сигансина, самом близком к порту. И самом бедном. По улицам разгуливала пьяная матросня, прокуренные проститутки в джинсовых шортиках и чулках, уставшие злые люди и контрабандисты, которые могли достать все, что угодно — от наркотиков до оружия. Энни с отцом вписались в местный контингент просто идеально.
Тем не менее, самые приличные школы располагались в столице Стохесе, округе Сина. Отец настаивал, чтобы Энни училась именно там, и не пожалел денег, чтобы пристроить ее в местный кампус. Ученикам из других округов полагалось общежитие в Стохесе, но Энни даже не запомнила свою комнату там, так как почти все время ночевала дома — отец настаивал, чтобы после уроков она возвращалась в Сигансину на автобусе и продолжала их тренировки.
Тренировки были приоритетом — отец заявлял, что на всем Парадизе нет достойных тренеров, а потому он будет готовить ее к соревнованиям сам. Когда у отца выпадал выходной, тренировки длились целый день, и девочка поздней ночью едва доползала до постели. Отец надеялся, что с такой подготовкой она точно сможет выигрывать денежные призы и стипендии, которые выведут их микросемью из бедственного финансового положения и дадут дочери возможность получить высшее образование.
К одиннадцати она знала техники дзюдо, карате и тхэквондо, на которое делалась наибольшая ставка, отец показывал ей приемы из муай-тай. Если бы существовали детские бои без правил, она бы там зажгла, но пока единственное, что ей было доступно — укладывать пачками на местных соревнованиях десятилеток, которые чуть что бежали жаловаться на боль маме или тренеру. Энни на боль особенно жаловаться не полагалось, иначе ее ждала бы лекция о том, как правильно держать удар, и внеочередная порция тренировок на набивание кулаков и голеней, после которой жить хотелось меньше, чем умереть. Хорошо, что в одиннадцать лет она еще не догадывалась о тех способах, с помощью которых взрослые прекращают жизнь. Она бы определенно попыталась воспользоваться одним из них.
Дело было в марте, в один из таких же промозглых и темных дней, как вчерашний. Она стояла у школы в своем аккуратном голубом пальто и безуспешно пыталась найти в спортивном рюкзаке кошелек, в котором были деньги на автобус. И кошелек никак не находился.
К горлу подступил горячий ком. Это был провал. Отец ни за что не спустил бы это на тормозах. Не приезжать было нельзя — иначе отец не успел бы рассказать ей программу тренировок. Чтобы наверстать пропущенные занятия ей полагались самые выматывающие упражнения и, конечно же, набивание и раскатка голеней металлическим грифом — иначе, не дай Бог, она бы начала хоть что-то чувствовать своими ногами. В животе крутило от голода, ведь пришлось пожертвовать временем обеда, чтобы вовремя успеть на автовокзал. Ветер терзал полы ее пальто и обжигал руки без перчаток. Она еще раз безуспешно проверила рюкзак, еле волоча ноги, подошла к зданию школы и бессильно упала, оперевшись спиной о стену.
Энни расплакалась. Нет, это была самая настоящая истерика, которая накатывала волнами и не желала прекращаться. Ей было жалко себя. Жалко, что она жила эту пустую и никому не нужную — даже ей — жизнь. Жалко того, что она вообще когда-то родилась и попалась этому гребаному садисту, решившему, что сделает из нее выигрывающие денежные призы чемпионку, которая поможет вытащить его из бедности.
— Эй, как ты? Что-то случилось? — Ее позвал чей-то мягкий голос.
Она подняла глаза. Над ней навис голубоглазый мальчишка с пышной копной гладких пшеничных волос. Он смотрел на нее так обеспокоенно, что она даже огляделась — неужели она плакала так громко? Леонхарт попыталась сказать что-то в ответ, но вместо этого разрыдалась снова. Уткнулась лицом в колени и закрылась руками.
— Тебя кто-то обидел? Не переживай, ладно? Я могу позвать за мисс Рейсс.
Мальчик успокаивающе провел ладонью по ее спине.
— Н-нет! Не надо. Я сейч-час… — Она постаралась успокоиться. Никак не могла перестать всхлипывать. От рыданий болело в груди.
— Расскажешь, что произошло?
— Кажется, я п-потеряла кошелек, там были деньги на автобус в Сигансину. Т-теперь мой отец будет в ярости. Ему нужно, чтобы я приехала как можно скорее, — объяснила Энни. Шмыгнула, чтобы прочистить распухший от рыданий нос.
— Ты его боишься? — зачем-то уточнил мальчик, тревожно взглянув на нее. Глупый вопрос.
— А ты разве не боишься своего?
Он промолчал, вместо ответа порылся в своем рюкзаке и вытащил оттуда кошелек. Глаза Энни расширились.
— Нет-нет, ты чего? За что? Убери, я не могу, — с ужасом пролепетала она. Ей стало страшно. Какой-то незнакомый мальчишка протягивал ей деньги. Просто так.
— Мне это ничего не стоит, а ты сможешь поехать. Возьми, пожалуйста. — Блондин раскрыл ей руку и вложил в нее деньги. — Ты ничего не должна. Я просто… — он задумался, — просто не хочу, чтобы ты плакала из-за такой ерунды. Эта проблема ведь так легко решается.
Он улыбнулся, и она подумала, что раньше не видела улыбки красивее.
— А, и возьми это. Мне мама лишнего наготовила. — Мальчик протянул ей небольшой сверток из вощеной бумаги. — В дорогу. Ехать до Сигансины не близко. Я знаю, раньше мы жили там.
Этот светлый мальчишка со вздернутым носом и чудеснейшей улыбкой совсем не походил на обитателей округа Мария, поэтому Энни на всякий случай решила, что он врет.
— Я пойду, хорошо? А то у меня уже скоро урок. Удачи!
Он мимолетно обнял ее, утешая. Энни вздохнула. От него пахло сладко, пахло фиалковой пудрой и свежим хлебом. Мальчик убежал, быстро скрылся за поворотом прежде, чем она поняла, что он не назвал своего имени.
В автобусе она развернула сверток. В нем оказался сэндвич с курицей, овощами и горчицей, яблоко и мятная карамель. Леонхарт с голодным рычанием впилась зубами в мягкий хлеб. Она чувствовала себя очень виноватой перед мальчиком, которого, кажется, лишила обеда.
Всю дорогу до Сигансины она перекатывала во рту мятную карамель и думала о поступке голубоглазого мальчика. Они не были друзьями — даже не были знакомы. Она точно не смогла бы вернуть деньги или хотя бы оказать ответную услугу. Да и что она могла бы дать в ответ? Могла бы изрядно кого-нибудь побить, но разве у
такого мальчика есть враги? Вряд ли. Она считалась умницей в математике и естествознании, могла бы решать за него задачи, но… Нужно ли ему это?
Да и нужно ли ему что-то вообще от нее? Он же так и не спросил ее имени. Почему-то от этого факта было обидно.
Получается, он просто пожалел ее. Посчитал, что с нее нечего взять. Может быть, посчитал, что у нее жалкая жизнь. Или что она слабая. Так заботятся об инвалидах или стариках. А она позаботилась бы так же о незнакомом человеке? Как ни странно, она не нашла однозначного ответа на свой вопрос. Подумалось, что она настолько пустая, что ей действительно нечего дать взамен окружающим.
Карамель хрустнула на зубах, заполняя рот жгучими мятными осколками.
***
Он неуверенно дотронулся до ее плеча, чтобы разбудить. Энни открыла глаза. Единственное, что в нем не изменилось с тех времен — голубые глаза.
— Тут совсем немного…
Армин, уже переодетый в пижаму, протягивал ей стопку чистой одежды, полотенце и теплые носки. Она села на кровати.
— Прости, у нас холодно. Один придурок недавно выбил окно в соседней комнате. — Он смущенно почесал шею. — Тут моя одежда, она чистая. Подумал, ты захочешь переодеться.
— Спасибо.
Леонхарт неловко приняла дары. Продумал все до мелочей, даже странно.
— Можешь брать все, что увидишь на полке. В ящике есть новая зубная щетка, фиолетовая.
— Да, хорошо.
— И Энни… Не закрывай дверь на щеколду, ладно?
Она напряженно взялась за ручку двери ванной.
— Почему?
«Если хочешь посмотреть, то так и скажи» — промелькнул в ее голове знакомый девчоночий голос с кошачьими интонациями. Почему-то он всегда произносил пошлости, которые Энни и в голову никогда бы не пришли.
Арлерт посмотрел на нее странно серьезно, стало не по себе.
— Кодероин. Если ты упадешь, то у меня будет возможность тебя быстро вытащить и оказать первую помощь.
Вот оно как. А он действительно продумал все.
— Откуда ты все это знаешь? Про кодероин? — вырвалось у нее. — Это из-за того друга, которого ты часто откачивал?
— В том числе, — уклончиво ответил парень.
— Ясно. — А из него надо чуть ли не кусачками вырывать информацию. Школа Зика, не иначе. Или он подбирает людей под себя. — Я не буду закрывать дверь, Армин.
Ванная комната оказалась неожиданно большой. Энни с наслаждением сняла с себя вещи, которые после вчерашнего дня казались омерзительно грязными, и бросила их в угол. Пачку денег она положила сверху, чуть прикрыв ее футболкой, чтобы ее нельзя было сразу найти. На случай, если ей на самом деле понадобится помощь Арлерта.
Залезла в ванную и включила душ, смывая с себя все вчерашние события. Кодероин в химозном «Егермейстере», кровавую улыбку Елены, мокрые прикосновения Флока, стычку на заправке и обессиливающий, выматывающий душу спор с отцом. От горячей воды заныли свежие синяки на всем теле.
Энни потянулась за шампунем. «Без слезок» — какая прелесть. Ну и задрот же он все-таки.
«И именно поэтому тебе хочется сейчас поскользнуться и упасть, чтобы у него был повод ворваться в ванную комнату и оказать тебе «медицинскую помощь», львенок? И не отнекивайся, что это не проскользнуло в твоей светлой голове» — насмешливо промурлыкал кошачий, вкрадчивый голос.
Она всегда называла ее львенком, даже когда злилась и говорила гадости. Это всегда сбивало с толку.
Леонхарт просушила полотенцем волосы, надела на себя чистые вещи, которые оказались ей почти как раз. Она почувствовала себя свежей, обновленной. Потянулась за щеткой, о которой ей рассказал Армин, как вдруг что-то на полке, висящей под зеркалом, привлекло ее внимание.
В стакане стояло две щетки: одна голубая, а другая розовая. Совсем рядом, на полке, лежало три тоненьких женских кольца.
«Кажется, не такой задрот, как ты думала, львенок?» — захохотал голос.
