Золотая антилопа

      Улькиорра сложный. Запутанный. Непонятный. Пугающий. Гриммджоу не привык бояться, но Улькиорра…       Обычно драки будоражат кровь арранкара. Обычно пустое бескровное сердце стучит быстро-быстро, мышцы напрягаются, выпуская когти, и подточенная голодом душа радуется и поет, стоит крови, не важно чьей, пролиться на белый песок Уэко Мундо.       Но Улькиорра не дерется. Ему достаточно надавить духовной силой, чтобы Гриммджоу упал на колени, давясь воздухом в сжавшихся легких. Но иногда он позволяет себе чуть больше: держит его за горло, вслушиваясь в хрипы и злобное шипение, и погружает когти под загорелую кожу. И в эти разы, когда кровь льется в яремную впадину, Гриммджоу испытывает совсем не азарт, а острую боль подчинения.       Он не подчиняется. Никогда. Даже во времена Айзена он лишь мирился с его приказами, но все равно поступал по-своему. Что заставляет его ползать перед Улькиоррой — он и сам не знает. — Сидеть, — команда, как для собаки, звучит из уст пустого так же, как и похвала, и ругательство. Гриммджоу садится на стул, отчего тот жалобно скрипит, и смотрит на другого исподлобья, как дикий кот. Еще чуть-чуть и оскалится. — Зачем ты меня держишь рядом с собой? — рычит арранкар, складывая на груди руки. — Я не разрешал говорить, — равнодушный взгляд нефритовых глаз пронизывает насквозь холодом.       Гриммджоу послушно замолкает, чувствуя, как его естество разрывается напополам, как гордая пантера уступает место услужливому псу.       Улькиорра некоторое время стоит напротив, разглядывая принадлежащее ему тело. Реяцу Гриммджоу нестабильная, рваная, она ершится тонкими иглами и шерстью на загривке. Реяцу четвертого течет спокойно и гладко, затапливая всю комнату густотой, отчего у другого темнеет в глазах.       Арранкар становится вплотную к Гриммджоу и накрывает его грудь когтистыми руками. В этом нет ничего сексуального, как бы шестому не хотелось обратного. Это — по-стерильному простые прикосновения, лишенные какого-либо подтекста, но Гриммджоу все равно рвано выдыхает, когда черные пальцы проходятся по затвердевшим от холода соскам. — Почему твое сердце стучит… — Улькиорра надавливает когтями на кожу, заставляя ее разойтись на лоскуты. — Потому что это сердце, оно и должно стучать. Даже у пустых, — фыркает Гриммджоу, морщась от медленной яркой боли, такой отчетливой, какую никогда не почувствуешь в пылу битвы. — У меня — нет, — пальцы четвертого погружаются глубже, поглаживая дрожащие скользкие мышцы, — узнаю ли я причину, если достану его… — Ты мне грудь собрался разворотить? — Мне интересно. Чем оно отличается от моего?..       Ребра хрустят в руках Улькиорры, как сахарные леденцы. И ломаются так же легко. Гриммджоу кричит, слюна течет по клыкам и пенится, но он не отстраняется и остается сидеть на стуле, пол под которым блестит красной лужей. — Вот оно… — голос пустого впервые приобретает цвет, слабый оттенок восхищения.       Сердце трепыхается под ладонью, напоминая маленькую птичку. Такое же очаровательное, крохотное и изящное. Улькиорра с нежностью проводит когтем по перикарду. — Ты… убить меня решил?.. — сквозь тяжелые выдохи спрашивает Гриммджоу, с жадностью запоминая выражение восторга на лице арранкара. — Ты против? — он приподнимает угольную бровь, вслушиваясь в бешеную пульсацию сердца.       Гриммджоу не отвечает. Хочется ли ему умирать? Нет. сможет ли он ослушаться Улькиорру? Тоже нет.       Четвертый вкладывает осколки ребер обратно и использует силу собственной регенерации, чтобы заживить воспаленные куски плоти обратно. — Мне не нужно сердце, если оно не бьется, — Улькиорра отстраняется, облизывая перепачканные пальцы, отчего его тонкие бледные губы, наконец, приобретают живую краску. — То есть, тебе нужен я? — арранкар хмыкает, и слабая надежда глупой жертвенной человечности больно кусает его за горло. — Можно и так сказать.       Гриммджоу хочется думать, что уголок рта Улькиорры и вправду дернулся вверх