Резанные руки и худой мальчишка

Мои глаза открылись, когда на улице горело всё ярко-оранжевым. Моё тело немного затекло от лежания не в самой удобной позе, да ещё и на маленьком чёрном диване. Когда я осознал, что со мной произошло, я поверить не мог, что вообще проснулся, и что проснулся здесь, в лаборантской, а не дома, так как походила недавняя истерика на очередной сон, после которого побоишься, перевернешься на другой бок и уснёшь вновь. Я осторожно приподнялся, пытаясь не нарушить абсолютную тишину, кажется, во всём здании. Вот так вот прислушаешься, и не поверишь, что это гимназия. Но я-то точно знал, что эта она. Рука, на которую я облокотился, начала сильно ныть и я шикнул, не ожидая хоть какой-то резкой боли после такого пробуждения. Я чувствовал себя умиротворенным, спокойным, пустым. Человеком, что может идти дальше. Немного, но может. Ладонь, на которую пришлась треть моего веса, была аккуратно обработана, завязана бантиком на тыльные стороне и даже крови не было. Было чисто. Единственное, что я хотел сейчас — это воды и умыться. В горле пересохло, а лицо неприятно сводило из-за недавней истерики и слез. Как же стыдно. Дверь приоткрылась и из-за неё выглянула чёрная макушка. Такая лохматая и светящаяся под оранжевым светом заката за окном, что я легко улыбнулся. — Здравствуйте. — поздоровался я, узнавая Арсения Сергеевича. — О, ты уже проснулся. — преподаватель прошмыгнул в лаборантскую, а в руках у него я заметил две небольшие кружки с чаем. Он осторожно присел возле меня, а я приглашающе убрал плед, коим меня накрывали, пока я спал, что бы было удобнее. Я даже не заметил его сначала, но без этой ткани, я бы точно бы замёрз. — Сколько я спал? — осторожно спросил я. — Три часа. — Арсений Сергеевич повёл плечами и поставил кружки на стол, указывая на них рукой. — Ты сам как? — поинтересовался он, присаживаясь рядом. Я лишь развёл руки, как бы говоря, что не знаю, но не стану врать, хорошего во мне мало. — Как вы остались со мной в школе? Вы, наверное, хотели домой… — я всё-таки потянулся к одной из кружек. Жутко, жутко хотелось пить. Арсений смотрел, как я большими глотками опустошаю содержимое и не отрывался, после, допив чай, я отставил кружку. — Легко. — он принял расслабленное положение. — проверил работы некоторых классов, пообщался с учителями, — я невольно сглотнул, — не переживай, — добавил он, заметив моё волнение, — никто не знал, что ты здесь. — учитель легко улыбнулся и подмигнул, как бы говоря, что сохранит наш маленький секрет. — Спасибо. — одними губами шепнул я, опуская голову вниз. Арсений Сергеевич хороший, как я понял. Он… Наверное, не принесёт мне вреда. Кое-что вспомнив, я резко повернул голову в сторону химика, обратив внимание на его плечо. Пиджака на нём не было, но на бледно-голубой рубашке остался едва заметный влажный след, будто её намочили водой, и как раз в этом месте она была помята. Я вздрогнул. — Извините за всё, — слова приходилось выдавливать, а ногу беспокойно сжимать здоровой рукой. Учитель быстро заметил мою перемену, а ещё руку на ткани джинс, так что поспешил накрыть её своей, успокаивая. — Всё нормально, Тош. За одежду не переживай, хорошо? Ты долго держал всё внутри, понимаешь, как это опасно? Я согласно кивнул. Понимал, конечно понимал. И перед учителем мне было очень стыдно за свою истерику. Знал ведь, что рано или поздно что-то подобное случится, потому что такое бывает у всех, и мне этого не избежать. Но я никак не думал, что буду проживать эту истерику с кем-то, а точнее, из-за кого-то. Попов пробудил во мне какие-то странные чувства, встал на мою защиту, общался со мной так, как не общалась родная мать, так что же? Он просто попал под горячую руку несносного мальчишки. Захотел бы помочь не он — пострадал бы другой. — Спасибо вам ещё раз. — я посмотрел в окно. — Время поздно, можно я пойду? — я заглянул в голубые глаза. — Конечно. — учитель кивнул своим мыслям и улыбнулся. — Тебя подвезти? — Нет, нет, спасибо, не надо. — я поднялся с места, взял стоящий недалеко рюкзак и попрощался с химиком, незаметно выскакивая из гимназии, что бы у охранника не было вопросов.

***

Дома родители чем-то занимались в своей комнате и даже не вышли поинтересоваться, куда пропал их ребёнок. Время на часах было шесть. Я чувствовал себя откровенно говоря херово, хотелось есть, но больше пить, потому я прошёл в свою комнату, скинул верхнюю одежду на кровать и прошёл на кухню, заглядывая в холодильник. Какие-то макароны — тоже еда. Разогрев себе порцию, я, несмотря на то, что живот урчал, лениво уплетал ужин, мучая вилкой какую-то бедную макарошку, топя её в бабушкином кетчупе собственного приготовления. Кажется, что только она любила меня. Ну, по крайней мере не относилась ко мне равнодушно, делая вид, что меня не существует, как мои родители. Те никогда не интересовались моей жизнью, но я почти привык. На кухню прошла мама, окинув меня мимолетным взглядом, налила себе чай. Моя рука лежала на столе, вторая держала вилку. Аккуратно перевязанные бинты было видно невооружённым глазом, но мама словно не видела их, села, перед этим достав конфеты из холодильника, и начала пить чай. Мы не общались, не было никакого диалога, а просто тишина. Раньше, когда-то в детстве, я конечно её не любил и не мог переставать болтать со всеми людьми без разбору. Но со временем привычка передалась от родителей, и я лишь сухо наблюдал за кучкой общающихся одноклассников в коридоре. Я первым доел и ушел из кухни прямиком в свою комнату, чтобы закрыться там. На душе было отчего-то горько и обидно. Я не понимал, почему грудная клетка не давала дышать. Почему всё повторяется снова? Почему я чувствую себя сейчас так паршиво дома, в тепле и уюте? Почему сейчас я вспоминаю теплые руки химика, что аккуратно перевязывали мне раны и укладывали меня на диван? Я просто не понимаю, почему снова так пусто. В моей комнате было всё, что нужно подростку моего возраста: просторное помещение с кроватью и письменным столом, мощным компом и удобным креслом. Только вот каждый раз, сука, я закрывал за собой дверь на замок и вжимался в угол холодной стены, ощущая там себя на своём месте больше, чем в мире вокруг. Самое главное, что я больше не хотел плакать. Мне хватило истерики. Хотел бы я сейчас сесть за уроки и забыться, но ведь завтра суббота, а это значит, что будет время позаниматься гребанным самокопанием. Найди себя. Найди виноватого. Арсений. Именно он стал причиной моей истерики, моих пару-тройку бессонных ночей, потому что, верите нет, но я переживал и немного боялся, что может сделать учитель со мной, что же он такого может предпринять, что я окончательно потеряю себя, как личность. Однако это не он был инициатором или поводом моих порезов, моего состояния изначально. Он даже, будем честны, пропуски редко мне ставил, хотя его урок не менее важный, чем физика, а прогуливал я и то и другое почти всегда, пытаясь не нахватать ненужных отметок. Тихие всхлипы от нехватки кислорода в груди, даже без слёз. Я резко провел ладонью по сухому лицу и не нашел ничего лучше, чем занять себя чем-нибудь. Об учителе думать не хотелось, но мысли каким-то чудом всё равно сходились на нём. Наверное, это просто из-за того, что он был единственный, о ком мне было не противно думать. Или не всё равно. Я отправился в душ в надежде, что там мне станет легче. Включил горячую воду, снял бинты с левой руки. Не смотреться в зеркало и не смотреть вниз — уже стало привычкой, так что о своем не слишком здоровом теле я вспоминал только стоя под горячими струями воды. Они обжигали тело, но в некоторых местах щипали больше всего. Приятно-неприятная боль отвлекала. Правильно. Лучше думать о ней.

***

В понедельник в школу я шёл, как на автомате. Закинутые по памяти учебники в рюкзак, сделанная домашка ещё в субботу — устно я всё равно не собирался отвечать, просто знал, что не спросят. Сегодня мне было особенно странно. Будто пусто. Вот совсем. Нет эмоций, не желаний, нет внутренностей — только оболочка. Это пугало и удивляло одновременно. Чтобы почувствовать такое я должен был узнать, что такое тепло. Но когда я успел? На улице казалось слишком холодно для конца осени или просто я чувствовал себя таким обнаженным. Холодным. Пустым. Бесчувственным. В гимназии было теплее и я понемногу приходил там в себя. Шумная и весёлая обстановка класса нагнетала, но ничего поделать я с этим не мог, поэтому старался сам как можно четче сосредоточиться на занятиях. Вспоминая свои выходные на уроке физики (как раз тот урок, на котором я хотел подумать о чём-то другом), я мог охарактеризовать их точно так же, как и себя сегодня утором — пустые, тихие, нелюдимые. Нелюдимые, потому что, кажется, на них не было даже меня. За те два дня я не нанёс себе ни одного пореза, ни разу не сжал руки в кулаки и вообще помнил всё, как в тумане. Просыпался, долго лежал, завтракал, делал уроки, снова лежал. Ленивые дни по кругу — таким позавидовал бы почти каждый школьник, но я настолько часто находился в них, что давно перестал чувствовать смысл — я не отдыхал и не занимался чем-то стоящим — просто существовал. На уроке русского я всё же взял себя в руки и написал как можно более развернутые ответы на поставленные вопросы, после чего услышал, что ожидается контрольная по геометрии и свалил, думая, что проверка знаний не так важна, как их наличие в учебных учреждениях. Лучше бы я остался в школе. Как интересно. Дом всегда казался мне стереотипно безопасным местом, откуда не хочется убежать, где всегда ждут, где случается всё самое лучшее с детства. И моя квартира выглядела донельзя подходящей для этого термина, и я правда всегда стремился туда, как бездомный котенок, ведь где мне будет так хорошо, как не в родном доме. Но дом всегда ждал меня неприятной тишиной и темнотой. Неприятной и давящей, сжимающей все внутренности, заставляя в туже минуту развернуться и уйти, но как, если это твой дом, твоё убежище, где тебя всегда примут, поймут и будут ждать? Снова гребаное противоречие. Как же я устал. Стянув ботинки я прошёл в свою комнату, небрежно бросив рюкзак у стола. Желудок снова дал о себе знать тупой болью, потому что в гимназии я не питался со своего перехода и уж точно не собирался вспоминать былое — я и так там редкий гость, а дома я хотя бы буду знать, что меня не отравят. Очень сильно хочется в это верить. Когда квартира встретила меня тишиной я был уверен, что в ней один, но, открыв холодильник и услышав шаги за спиной, я вздрогнул, не ожидая увидеть перед собой маму, что начала раскладывать на кухонном столе какие-то документы, внимательно читая. Ни привет, ни здравствуй. Ладно. Я тоже сделал вид, что не замечаю её: достал и разогрел себе куриный суп, увидел, что заканчивается хлеб, но, как правило, родители сами ходят за ним, так что можно не переживать. Мама всё-то время, что разогревалась еда, что я ел суп и наливал себе чай, даже не замечала меня. Будто я призрак, и с каждым днем растворяюсь для близких всё больше и больше, в конце концов вовсе исчезая из памяти дорогих мне людей, чтобы никто и никогда не вспомнил обо мне. От этих мыслей стало не по себе. Я легко потряс головой, отгоняя подобное, отложил кусок недоеденной шоколадки на потом и только собирался проскользнуть в свою комнату, как меня окликнули. — Антон, посуду за собой помой. Меня аж передернуло. Комнатная температура в миг понизилась, потому что меня взяла дрожь. С таким равнодушием не отвечал даже я у доски. С таким равнодушием и холодом. Без единого тепла. — Можно попозже? Я очень устал. — тоненько проскулил я, нащупывая почву материнства. — От чего, Антон? — мама небрежно отложила стопку бумаг в сторону, поворачиваясь ко мне. Я замер, не смея отвести от нее взгляд. — У тебя нет дополнительных кружков, из школы ты приходишь раньше других детей. Знал, что в некоторых заведениях учатся по субботам? Отчего ты устал, Антон? Почему за тебя должны делать всё мы с отцом? Я всё это время молчал и слушал. Не мог не слушать. Мама была права. Они всё делали для меня, просто закрывали глаза на моё существование, но это обнулялось, когда понимаешь, что от тебя не просят идеальной учебы, не осуждают за прогулы. Банально разрешают гулять и не забирают телефон. Просто просили помыть за собой посуду. Что сложного, Антон? Я вымыл тарелку за собой и еще пару столовых приборов, что лежали в раковине, после чего отправился в свою комнату. Закрылся там по привычке, сполз на пол и начал беззвучно скулить, когда почувствовал влажные дорожки на щеках. Мама попросила помыть посуду, а сама не видела бинтов на моей руке. Так и не видела. Или не хотела видеть. Я с раздражением ударил в стену. Чёрт. Опять не сдержался. Нужно быть аккуратнее, потому что костяшки пальцев скрыть труднее всего, особенно, если понимаешь, что есть от кого. Особенно, если понимаешь, что завтра химия.