Сила слова

Темнеет зимой, конечно, быстро. Олеська кутается в свой шарф, пристраивается на заднем сидении автобуса и полгорода проезжает. А потом назад. Домой совсем не хочется. Зато город посмотрела: серый, тучный, угрюмый. Зимний. Лишь вечером загорается фонарями золотыми, веселыми, рассеивает темноту эту черничную, поганую. Олеська прислоняется горячим лбом о холодное заляпанное стекло. В автобусе трясет неумолимо, но глаза она закрывает. По ту сторону ее головы, в мыслях вязких весна. Яркая, пряная, зеленая, такая весна ранняя, топит снега, топит тоску. Солнце уже пригрелось достаточно, ученики все улыбчивые, учителя добрее становятся. Им тогда сказали выпускному классу помочь подготовиться. Мальчишек в выпускном гораздо больше, а вальс сам себя не разучит. Взбунтовались выпускники под предводительством Владимира Суворова, что разучивать танцы-шманцы с дамами нужно. А классная их так любила, так любила, что свой класс, на годик помладше, и предложила. Вот девчонки в рядок и стоят в актовом зале. Еще не украшенном, с красными, под бархат шторами, темно и холодно у них всегда было. Олеська ежится. Знает она этот выпускной класс. Знает несколько парней оттуда, наглухо отбитых драчунов. Ее такое не прельщает. Подружку ее, Машу, наоборот. Все уши уже успела прожужжать по поводу боксера Вовы Суворова и друга его, Сережи. Парни тоже в ряд стоят. Вот и смотрят они друг на друга, стенку на стенку прямо. — Так, встаем в пары, — звучит голос классухи, и Олеся, вздыхая скорбно, ждет, какой пацан к ней подойдет. На ее удивление, Сережа к ней и подходит. Пока Вова берет в оборот хорошенькую Машу. — Можно? — парнишка улыбается, его веснушки блестят россыпью на носу и щеках. — Нельзя, — отходит на шаг Олеся. Маша точно пофырчит. Нужно какого-то ботаника в пару взять, безобидного и тихого. Она примечает одного, идет к нему уверенно и смело, в конце концов, парни — они такие. Не похожие на ее решительного, пусть и пьющего отца. Он никогда руку ни на кого не поднимал, маму любил, детей своих. Учил их труду, заботе и силе. Отец говорил — словом убить можно. Олеся это точно знает, потому что, порой, слова родного отца били больнее любой пощечины. — Красиво отшила, — кидают ей в спину. Олеся не тормозит. Нельзя. А ее тут же за руку берут, за талию. Улыбаются так живо, мягко, она даже невольно останавливается. Перед ней почему-то Вова Адидас, привлекает ее за талию. Хмурится. — Ладно тебе, не будешь же ты с чушпаном каким танцевать, балерина. — Тебе-то какое дело? — Олеся шаг назад хочет сделать, только не может. В чужие руки попадает, и не понимает даже. — Подруга твоя сказала, что ты стесняешься меня на танец пригласить, — без обиняков заявляет ей Вова, отчего у Олеси натурально челюсть отвисает. — Что? — она от рук отмахивается чужих, да только классная тут же перед ними встает. Отрезает ее от беглого взгляда Маши. Та улыбается ей широко, счастливо, пока Сережа ее за талию держит. — Итак, товарищи, — раздается зычный голос, — кавалеры берут даму за талию. Но не близко. Мы — приличное общество, ответственные… Олеся едва ли слова понимает, вывернуться из чужих рук планирует. Ее чушпана, с которым Олеська потанцевать хотела, взяла уже Хаипова, и потому Васильева, чертыхаясь, терпит чужую ладонь на свой левой лопатке. Скорее всего, Вова чувствует, как бешено ее сердце бьется. И улыбается ей отчего-то весело. — Смотрим на Суворова, — говорит классуха, и Олеська натурально провалиться хочет. Суворов встает от нее на нужное расстояние, руку вытягивает, свою широкую ладонь предлагает. Олеся нехотя вкладывает свои пальцы в чужие, горячие, глядит прямо в глаза, даже улыбку надевает. Нечего видеть, как ее это сильно напрягает. — Левая нога вперед, — говорит классная, и Суворов двигается. А вместе с ним и Олеся. В такт она попадает, ничего страшного. Балерина ведь, только вспомнить бы хоть одно па. Как только ей тринадцать стукнуло, так и сказали ей: извините, вы слишком много весите. Да и у родителей денег не было, чтобы еще и старшей школу такую оплачивать. Пока без музыки, шаги получаются хорошо. Олеся понимает, что в танце совсем не ведет, расслабляется даже. Все-таки мужские руки ведут ее по этому импровизированному танцу, они первые, как пример, разучивают нужные повороты. — Молодцы, — сквозь зубы кидает классная, хлопает Олеську по плечу. Вроде как разрешает им передохнуть. Васильева руку свою одергивает из чужой хватки, да с плеча смахивает. — Что вечером делаешь? — прямо в лоб задает ей вопрос свой Адидас. — Уроки учу. — Отличница, — усмехается он уголком рта, — пошли в кино? Олеська Васильева смотрит на него с привычным снисхождением. И выдает только суровое, насмешливое. — С тобой не пойду, хулиганом. А Вова ей улыбается. И чуть склоняется, прямо к уху женскому. — Поспорим? Вечером Олеську Васильеву буквально выкрадывают из подъезда. А сейчас она топчется у своего. Окна не горят. Олеся смотрит, и заходить ей совсем не хочется. Она курит сигарету за углом, прямо как в детстве. Чтобы ни одна бабушка-кумушка не увидела. Сплетни ей не нужны. Итак их слишком много. Олеся неспешно идет. Идет просто, вдыхает мороз покрасневшим носом. Весной совсем не пахнет. Хотя вот-вот, и март опустится на плечи, посеет свою весну в сердцах. Но до этого, как до Луны пешком. Долго, в общем. И Васильева долго идет. Относительно долго. Идет мимо видеосалона по другой стороне дороги, идет мимо коробок-домов, мимо покосившегося магазинчика, где ее отец давным-давно водку в долг брал. Идет и идет, пока не вспоминает, что за поворотом качалка универсамовская. Пару секунд она раздумывает, стоит ли там вообще появляться. Многие ведь не знают, кем она их нынешнему старшему была. Многим знать и не надо. У Андрея проблемы будут, у нее. Да и Вова явно будет не в восторге. А детские воспоминания звенят. Олеся топчется, пока перед глазами и поцелуи долгие, и насмешки, и споры, и крики, и примирения. Много чего качалка видела, сжечь бы ее, чтобы глаза не мозолила. Только из любви к светлому прошлому Олеся входит в это подвальное помещение. Если что, она просто сестра Пальто. Кстати говоря, а где ее брат? Охраны нет, она толкает дверь и та радушно распахивается. Пахнет потом, сигаретами и финиками. Олеся морщится от смеси ароматов, но шаг делает уверенный, пока перед ней не возрастает парнишка. Мальчишка еще лет двенадцати-тринадцати, пухлощекий, рыжий. Глядит, как на врага. — Вы кто? — все-таки вежливо обращается он, отчего Васильева натурально улыбается. — Гостья. Мальчишка зависает. Смотрит на нее, насупленный такой, серьезный. Молодой мужчина, прямо. Суровым хочет казаться. — Гостям тут не рады, — выдает он, и Олеся, улыбаясь до ямочек, протягивает руку и треплет по макушке. Парнишка тут же отмахивается, еще больше надуваются его пухлые щеки, хомяк хомяком. — Лампа, че там? — раздается голос. Олеська голос этот узнает. — Свои, Валер, впустишь? — повышает голос Олеся. Лампа, мальчишка этот пухлощекий, глядит еще более пристально. На шаг отходит, когда Валера появляется у него за спиной. — Весомая у вас тут охрана, — усмехается шире Олеся, глядит на пацана с уважением. — Ты чего тут? — тихо спрашивает Валера, за голову держится. Васильева улыбку убирает. Шаг упорный делает вперед, отодвигает мальчишку дальше. — Что случилось? — Ничего. — Валера, — сквозь зубы выдыхает Олеся. У Валеры лицо разукрашено, а по голове явно прилетело. Олеся хмурится, пытается мужскую руку отодвинуть под причитания Турбо. Оказывается более настойчивой, и Валера сдается. Широким жестом руки приглашает внутрь, но Олеся тянет его за собой. В помещении еще несколько человек, девочка одна и пацанов пятеро вроде. Олеся окидывает их быстрым взглядом, понимает, что брата среди них нет. Да и знакомых лиц тоже. — Садись. — Уже обработали, — открещивается Турбо, старается уйти из-под рук и взглядов. — Значит покажи, — Олеська шапку скидывает, дубленку. Ее белый, мягкий свитер и юбка короткая ну никак не вписывается в атмосферу. Валера это тоже подмечает, как и стрелки на глазах тонкие, длинные, и аромат парфюма, стойкий больно. — В порядке все, — уверяет он ее, но Васильевна жертву уже нашла. Бедный Лампа тащит аптечку под молчаливые взгляды остальных. Пацаны шаг делают, своего готовы защищать от незнакомки. — Турбо, это кто? — подает голос один, без футболки который тренировался. — Сестра, — тут же ставит точку в чужих разговорах Валера. Олеська снова фокусируется взглядом на новых лицах. Интересно, молодых много, ровесников Валеры и чуть младше. — Не беспокоитесь, не убью я вашего, — подает она голос, осматривает рану. Валера с неохотой, но подставляется. Олеська на разбитую голову смотрит, отмечает, что обработано все аккуратно, корочкой уже рана покрылась. — В больнице был? — Не смеши, — давит лыбу Валера, краем глаза посматривает по сторонам. — Нормуль все со мной. Ай! Олеська дает ему подзатыльник такой, что в ушах чуть звенит. Смотрит серьезно, глазами своими голубыми сверкает, в свете желтых тусклых лампочек Ильича цвет кажется черным, непроглядным. Валера руку женскую успевает перехватить прежде, чем ему второй подзатыльник прописывают. — Нормально все, не кипишуй, — говорит вкрадчиво, спокойно. Олеська руку одергивает. На других смотрит, потом на Валеру. — Занимайтесь, чего уши греете? — гаркает Турбо, и пацаны тут же понимают. Разговор сугубо личный предстоит. Бедолага Турбо. — Кто сделал? — садится рядом на диван Олеська, складывает аптечку. Содержимое сугубо пацанское: бинты, нитки, иглы для сшивания. Рэмбо, чтоль, насмотрелись? — Я же сказал… — Валера, — ее голос из командирского быстро скачет на обычный, женский, уставший, — я тебе не зла желаю. Помочь могу. Турбо чуть глаза щурит. Олеська рядом, прямо под боком, глядит на него устало так, вымученно. Нечего ей знать о драчках их. — Поможешь, побудь тут, и поможешь, — кивает сам себе Валера. — Нормально все, Олеська, за мной больше не надо приглядывать. И маленьким считать. Только последнее он не добавляет. Видит, как Васильева тяжело вздыхает, понимает. Кивает даже. — Курить-то тут можно? — Ну, девчонкам как-то западло… — Валера, — тянет его имя в усмешке Олеся, роясь в своих карманах. — Я ничейная, за мной тоже приглядывать не надо. Ага, как же. Валера проглатывает слова. Смотрит, как она курит, смотрит, как пацаны носом водят. Кому-то тоже хочется, кто-то, наоборот, глядит с прямым неодобрением. — Ладно, кто в спарринг? — оттягивает внимание на себя Турбо. Олеська лишь усмехается краешком губ. Вот, конечно… по голове только надавали, а в драку лезет. Пацанов сложно изменить, очень. Олеся боится, что и брат когда-нибудь таким станет. Охочим до крови. — Ты, правда, его сестра? — раздается рядом девчачий голосок, и Олеся натурально вздрагивает. Взгляд фокусирует на девчонке рядом. Хорошенькой, темноволосой, с глазами синими-синими. — Типа того, — уходит от прямого ответа Олеся, переводит взгляд на ринг. Там Валера, оголивший торс, и тот паренек, что тоже без майки щеголял. Это мода такая у них? Они встают в боксерские стойки, начинают кружить возле друг друга, Олеся опытным взглядом отмечает, что Валера сильнее, выше, ловчее. Повзрослел волчонок. Васильева с трудом узнает в этом Турбо мальчишку, которого знала. Мальчишку, который плакал на лавке из-за смерти своего кота, который таскал ей любовные послания от Адидаса, который смешно морщил нос, откусывая кислые яблоки. — Откуда ты? — снова вырывает ее чужой голосок. Олеся на девочку взгляд переводит. Та смотрит то на нее, то на Валеру. Понятно. — Я местная, но вернулась из Москвы. Учусь там. — Круто, а на кого? — девочка все-таки взгляд на нее устремляет. Улыбается. И две ямочки светятся на пухлых щечках. У Олеськи аж мурашки пробегают по рукам. — Историка, — криво улыбается Васильева, — задушу вас знаниями о крепостном праве. — Тысяча восемьсот шестьдесят первый год, — чеканит девчонка, победно улыбаясь. — Отличница, пять, — отбивает Олеся, взгляд ее фокусируется на чужом ударе. Валере почти прилетает, тот уклоняется правда, молодец. Наносит свой удар, несильный, весомый, парнишка шаг назад делает и снова нападает. — А в Москве также? — тихо спрашивает девочка, тоже глядит на чужие попытки в драку. Олеся смотрит. Внимательно смотрит. Мальчишки между собой переговариваются, смеются, подначивают друг друга. Почти дружественная атмосфера. Почти нормально. — Нет, — выдыхает Олеся. Девочка смотрит на нее в упор. Продолжение ждет, но не получает. На улице кипишь какой-то начинается, пацаны замирают, девчонки на диване тоже. Дверь открывается, скрипят пружины на ней, несмазанные совсем, Васильева и не заметила поначалу. А теперь звук этот будто бы под кожу проникает. Вместе с тремя окровавленными лицами, вваливающимися в их закрытый, маленький мирок. — Бинты, — тут же командует Вова Адидас, сажает своего младшего брата на табурет у двери. И мир будто бы снова окрашивается в привычный алый цвет для этого их мирка.