ментовская

      По всем законам природы — писанным и неписанным, они не должны были встретиться.       Не сегодня.       Не за потертыми гаражами, потерявшиеся в бесконечном лабиринте.       Не уставшие, как тысяча без устали работающих чертей.       И уж точно не убегающие от на голову больных «разъездовских».       Этот день определенно войдет в историю как первый раз, когда до мозга костей «универсамовец» и полковникова дочка начали совместное сотрудничество, в попытке спасти свои шкуры от озверевших группировщиков из другого района.       Альбина хмурит брови от боли, когда рука Марата сильнее сжимает её ладонь и тянет на себя, заставляя бежать быстрее. Она и сама знает, что выдыхаться сейчас не самая лучшая идея — парни с «Разъезда» с каждой убегающей секундой приближались к уставшим от интенсивного бега подросткам и лишь понимание того, что их просто напросто до смерти забьют ногами не давало сдаться и остановиться. У неё словно второе дыхание открывалось, когда в голове мелькала мысль о том, что в таком случае отец не понесёт заслуженное им наказание. Что в таком случае мама и Женёк не будут отомщенны. Огнём пылающие икры будто напрягались ещё сильнее, — хотя куда им ещё больше — лёгкие, которые ещё мгновение назад она была готова выхаркать из своего тела, обретали вторую жизнь и давали шанс на выживание.       У Марата тоже была мотивация внимательно следить за своими движениями, чтобы случайно не запутаться в своих же собственных ногах и покрывшейся тонким льдом дорогой, на которой дура-Ясенкова, нацепившая на себя меховые сапоги с нихеровым таким каблуком, подскользнется на раз два. Ему бы, правда говоря, очень хотелось увидеть это фееричное падение ментовской и её хрупкой гордости, но сейчас не тот момент. По хорошему, он должен отпустить эту мягкую и тёплую ладонь, полностью переключиться на себя и бежать к выходу самостоятельно, а Альбину оставить один на один с «Разъездом».       Зачем-то же эта идиотка сюда пришла.       Одно дело он — универсамовец, которому по долгу пацанской чести нужно забежать на территории чужих группировок и получать по пятое число как от «врагов», так и от своих старших, когда о ситуации узнают другие. Марат всеми фибрами своей души недолюбливал парней с «Разъезда» и ничто не могло остановить его от совершения очередной гадости этим уродам.       Визжащая от страха и адреналина Альбина отвлекла его в тот момент, когда пальцы заканчивали вырисовывать последний зубец на короне их аббревиатуры — Универсам короли Казани. Ошеломленно глядя на машущую ему руками девчонку и бегущая за ней толпа парней всех возрастов и национальностей вызвали в Марате столько чувств одновременно, что невольно он залип и пропустил несколько спасительных секунд: Ясенкова успела добежать до стоящего столбом парня, дёрнуть его за край олимпийки и потащить за собой.       Чем она руководствовалась, когда решила спасти ненавистного одноклассника от гнева группировщиков, она не знает.       Они просто бежали, сбивая пятки в кровь, стирая подошву в пыль. Делили кислород на двоих и изо всех сил старались спасти друг друга от неудачного падения, крепко сжимая ладони с переплетенными пальцами. Тепло чужой кожи будоражило разум — ни Марат, ни Альбина ещё никогда друг друга за прошедшие с начала совместной учёбы месяцы не касались даже коленкой во время уроков. Сейчас такая близость им была в новинку и отрицать факт того, что это было отнюдь не неприятно было бы глупо: будь это правдой и испытывай хоть один из них неприязнь к этому не запланированному тактильному контакту, уже давно бы разбежались по разные стороны.       Но этого не случилось.       Суворов продолжал подхватывать заваливающуюся на поворотах Ясенкову, подталкивать вперёд себя и постоянно оглядываться через плечо, контролируя более менее устоявшееся расстояние между ними и сорвавшимися с цепи «разъездовскими». Ему было практически до чесотки интересно, что его сука-одноклассница делала не просто на территории чужого района, а практически на месте сбора.       Он слышал от Зимы, что порой появляются такие странные девочки, которые хотят мотаться на равне с пацанами, причем не будучи подстилкой одного из, но как правило, таких обсмеивали всем возрастом и давали пинка под зад, чтоб больше не подавно было серьёзных людей от серьёзных вопросов отвлекать. Но Альбина не похожа на человека, которому срочно требуется связь с группировщиками.       У неё всего более чем в достатке: папаша-мент дочурку ни в чем не обделяет, недавно прикупил новенький серебряный браслет, что своим блеском привлекали слишком много ненужного внимания. За такую вещицу можно выручить рублей сто, — не меньше, — и он искренне не понимал, зачем тратить такие деньги здесь и сейчас, в Казани, во времена, когда женщинам в клочки рвут мочки ушей, когда срывают с них даже бижутерию, ради десяти лишних рублей в кармане.       В защите она тоже вряд ли нуждается — Арсений Павлович практически каждый день забирает Альбину из школы и также по утрам привозит на порог учебного заведения, а когда не получается, то кучка пионерок со всей десятой параллели собиралась в стаю и провожал каждую из них едва ли не до квартиры и пусть толпу группировщиков это особо не остановит, если кому-то из них сильно захочется девочку на субботник, но все же слишком большая численность может помешать.       Единственной наиболее вероятно причиной альбининого здесь нахождения — это наивная глупая девичья влюблённость в какого нибудь разъездовского и его грубый отшив Ясенковой. Девочки, они ведь такие, им говоришь «нет», а они все равно на что-то да надеются и идут напролом, не останавливаясь даже тогда, когда больно бьют по лицу горькой правдой. Но и в этот вариант Марату верилось слабо.       Чтобы эта лицемерка влюбилась в группировщика?       Да она его, простого соседа по парте, невзлюбила с первой же секунды их нежелательного знакомства и сразу начала фырчать в сторону Суворова, как рассерженный еж, да колючки свои острые ему под ногти загонять каждой своей идиоткой выходкой. Что впрочем, было более чем взаимно — Ясенкова парня не устраивала ни как личность, ни как одна из многих безликих одноклассниц, до которых ему никогда не было дела. Но что-то в ментовской было такое, что невольно приковывало к ней взгляд и никак не позволяло выкинуть из головы. Это было необъяснимо, это было непонятно и это до дрожи пугало, но Марат просто напросто забил на свои чувства и продолжил ведение холодной войны с Альбиной.        — Лезь.       С трудом затормозив на каблуках, Альбина едва не встречается носом с железной стеной одного из пошарпанных гаражей. Биение загнанного сердца гулом отзывалось в ушах, а грудная клетка начинала болеть от такого интенсивного дыхания, тело ломило от незапланированных физических нагрузок: девушке казалось, что стоит шевельнуть и мизинцем, как она тут же развеется пылью по округе, оставляя группировщика один на один с приближающейся опасностью.        — Что?.. — хрипло выдыхает она, держась за разрывающуюся грудь. Глаза Ясенковой принимают идеально круглую форму, когда до неё доходит весь смысл сказанных Суворовым слов.       Что этот придурок удумал?        — Альбина, блять, просто лезь наверх.       Сжимая от напряжённого ожидания врага челюсть, он непроизвольно играет желваками, чем невероятно бесит. Здесь и сейчас, парень был как никогда раньше похож на её Женьку: такой же коротко стриженный и темноволосый, с нахмуренными бровями и серьёзность во взгляде. Этот факт заставляет сердце сжаться в болезненной судороге, и кажется, все альбинины эмоции отражаются на лице, судя по вскинутым вверх бровям Марата.        — Охренел? Какое лезь, Марат?! Ты мою обувь вообще видел?       Злобно глядящие друг на друга, осознающие тот факт, что каждая в пустую потраченная секунда вполне может стоить им жизни, они боролись за бессмысленное и ничего не дающее первенство. Лабиринты гаражей позволили немного запутать разъездовский пацанов, но все же это их территория, которую они знают лучше, чем свои пять пальцев и не пройдёт и минуты, как на них выскочит целая орда разъяренных парней с одной единственной целью — устранить заблудших чужаков.       Не выгнать на район родного Универсама.       Не отбить почки и не превратить лица в фарш в знак наказания.       Устранить.       Запинать двух подростков ногами, лишая любого шанса на дальнейшую жизнь.        — Альбина. Лезь. Блять. На. Гараж. — голос Марата, сейчас больше похожий на разъяренное рычание дикого волка, призывает мурашки бежать по телу Альбины. Она не испугалась его в миг изменившегося тона, даже не задумалась над тем, что он опять ей командует. Ей просто пиздецки безразличны все его слова.       Но собственная жизнь не безразлична.       Лишь поэтому она сплевывает на землю, на пару сантиметров правее от ног Суворова и поджав губы, с трудом закидывает ногу на нижний замок. Заледееневшие пальцы с трудом ухватились за края красной металлической крыши и лишь легшие ей на талию руки группировщика, помогающие забираться на чужое имущество, всесяли в Ясенкову надежду на то, что она позорно не упадёт на скользкую землю и не подставит их обоих. Руки Марата приятно грели худые бока и оказались на удивление сильными: когда носок кожаных сапог соскользнул с тонкой ручки и Альбина едва не полетела прям на парня вниз, он сумел удержать её на весу и помог вернуть ступню обратно.       Оглянувшись через плечо, Альбина благодарно улыбается Марату и с трудом подтягиваясь, залезает на крышу гаража, откатываясь на середину. Куртка наверняка покрылась никуда не девшейся летней пылью, но уставшей девушке было все равно на этот факт — ей бы хотя-бы просто отдышаться после невероятного марафона по чужой «коробке», о другом думать уже невозможно.       Группировщик, в отличие от ментовской, на гараж буквально взлетает, в два движения отказываясь наверху и укладываясь на холодный металл рядом с ней.       Облака вместе они ещё не разглядывал, — они в принципе вместе мало что делали, если не считать одну единственную выкуренную на двоих сигарету на втором этаже и почти ежедневное деление парты — да и время нашли не очень удачное: им бы дальше бежать, перепрыгивать с одной крыши на другую и молиться о том, чтобы граница шла им навстречу, но молчаливое обоюдное решение дать друг другу небольшую передышку обрубает на корню этот план. Ясенкова тяжело дышит, пугая своими хрипами мирно лежащего рядом Суворова: он косится на прикрывшую глаза Альбину и от чего-то улыбается.       Она вся такая растрепанная, со стекающими по лицу капельками пота, но до одури блестящими глазами — если бы Марат не знал всей ситуации, подумал бы, что она закинулась парой каких нибудь весёлых таблеток, или как Кащей, шприц черняшки по вене пустила, чтобы жизнь веселее казалась. Но нет, столько жизни в неё вдохнула свобода. Чувство опасности, неминуемого пиздеца будоражили кровь и заставляли сердце биться чаще. Чужая, не совсем желанная компания щекотала и без того напряжённые нервы, разгоняя по телу мурашки. Быстрый бег со всех ног, вышибающий весь воздух из лёгких и силы из тела. И голубое, чуть затянутое предгрозовыми тучами небо над головой.       «Вряд ли ей доводилось раньше участвовать в чем-то подобном», рассеяно думает Марат, стряхивая с девичьего лба выбившиеся из хвоста тёмные локоны. Альбина резко открывает глаза, недоуменно смотрит на распустившего руки парня и чуть приподнимается на локтях.       «И что он, мать вашу, творит?», она хмурится, всем своим видом показывает группировщику, что последнее его действие было не самым удачным и абсолютно неуместным. Уж точно не по отношению к ней, дочери полковника пригнавшего в криминальную Казань ловить таких, как он.       Альбина — ментовская, и этим все сказанно.       Люди уже видят в ней не её саму, — девочку шестнадцати лет отроду, с потухшими искрами веселья и беззаботности в сердце, с одной единственной целью в жизни — а альбининого отца. Холодного и жестокого Арсения Павловича. В Москве Женьку измайловские старшаки первое время много пиздили когда узнали, что их папаша, таких как они, ест на завтрак каждый день, причём без перерывов из-за несварения. Тоже не доверяли до конца: ни после того, как за ним прицепилось погоняло, ни после того, как он вместе с ними от мусоров по всему городу гнал. Иногда казалось, что даже по прошествии времени и тысячи проверок его так до конца и не приняли.       Это бесило, это раздражало, это вселяло в Альбину семя неуверенности в себе.       Совсем не то, что нужно.       Она наоборот, должна идти и сшибать всех и вся на своём пути, чтобы добиться возмездия и бумерангом вернуть отцу все его предыдущие грехи.       Каждый синяк на альбинином теле, каждое далеко не ласковое слово, каждую слезинку матери и каждый болезненный вдох брата сквозь плотно сжатые зубы.       Не будь он таким фанатичным ублюдком, работающим даже не ради прибавка к зарплате, а просто ради удовольствия, — которое ему приносило только кислое выражение лиц пойманных им преступников — этого всего могло и не случиться.       Возможно, Ясенкова бы даже любила его. Немного, совсем капельку, как дальнего родственника, которого видишь раз в пятилетку. Но сейчас у неё есть причины его только ненавидеть.        — Погнали. Чем быстрее уберемся отсюда, тем быстрее разойдемся как в море корабли, Маратик.       В конце концов, с ментовскими от «Разъезда» по гаражам убегать — себя не уважать.       И если Суворов не стремится записаться в ряды чушпанов, ему следует прислушаться, хоть раз, к словам девушки и оторвать свой тощий зад от холодной и твёрдой, но такой притягательной поверхности, да продолжить перебирать онемевшими ногами. Марат тяжело вздыхает, что-то бубня о слишком быстрых переменах в поведении девушки, будучи явно недовольным таким раскладом.              … «Ну хоть каблук не сломала, и то хлеб», качая головой, думает Альбина, со злостью глядя на порванные колготы. Дырка прямиком под правой коленкой привлекла к себе ненужные взгляды, зато хмурое лицо Ясенковой, на лбу которой так и было написано, что если хоть кто-то посмотрит на неё не под тем углом, то тут же получит в тыкву, отвлекали. Черная ткань превратилась в грязно-серую, которую уже не отстирать и недавно купленная вещь по приходу домой тут же отправится в мусорку. А жалко, она ведь их за полцены в комиссионке урвать сумела, буквально из-под носа увела у пьяной вдрызг продавщицы, под завистливые охи и ахи других покупателей.       Марат скашивает взгляд на ругающуюся с воздухом Альбину, обводит её сгорбившуюся на лавке в одном из дворов фигуру и непонятно чему хмыкает. Откидывает голову назад, плотнее прижимаясь к фонарному столбу и вытягивает в лёгкие родной универсамский воздух. На своём районе даже дышать будто бы легче, нет никаких примесей и отчётливого ощущения, что десятки враждебно настроенных глаз смотрит на тебя из каждого тёмного угла, поджидая удобного момента для нападения.       Выпуская из окоченевшей от холода руки на скоро слепленный кривой снежок, — несмотря на окончание октября, снег так и не думал выпадать на головы жителям Казани и был тот размером с треть её ладони — Ясенкова выдыхает горячий воздух на ладонь, растирает её о выглядывающие из-под куртки джинсовые шорты и ежится от пробирающего до костей холода. Не так она представляла себе этот день, совсем не так. В её голове поход к «разъездовским» выглядел куда более презентабельно и продуктивно — тот парнишка, которого она подкупила подговорила пару месяцев назад преподать урок Суворову, заверял, что передал старшим альбинину просьбу о встрече и они весьма благосклонно отнеслись к ней.       Наебали.       Стоило ей оказаться в пределах видимости местных пацанов, как те практически сразу накинулись на абсолютно беззащитную Ясенкову. А когда та рванула куда подальше от гаражей, в спину ей неслись насмешки от авторитетов и старшаков, что «с ментовскими шлюхами они дел не водят». Из-за «шлюхи» было неприятнее всего, кстати говоря — это унизительное для каждой девушки слово не имело никаких оснований быть закрепленным над её головой.       Да, она позволяла себе выглядеть куда ярче, чем другие ученицы, но пределы разумного она никогда не переходила! Стандартное платье с воротником и кружевными передниками — чёрным и белым, очень редко менялось на плисированную юбку-трапецию длиной ниже колена. Из косметики только неизменная «Луис-Филипповская» на ресницах и «Фиджи» на закрытых участках кожи. Волосы всегда собраны в тугой высокий хвост, а если с юбкой одевалась рубашка, то обязательно застегнутая на все пуговицы до самого подбородка и повязан красный пионерский галстук. Так где в её постоянном обыденном образе они могли увидеть шлюху или того хуже, вафлершу?       Было обидно, едва ли не до горьких горячих слез на бледных щеках, но она держалась из последних сил, чтобы не зареветь прям при Марате, который все никак не может перестать пялиться на неё исподтишка.       Поджимая губы, Альбина засовывает руку в глубокий карман куртки и сжимает в ладони хлипкую поистрепавшуюся пачку «Мальборо», в которой осталось всего две сигареты. Либо для того, чтобы выкурить одну сейчас и вторую перед сном, либо для того, чтобы одной поделиться с заинтересованно вперившим в нее взгляд Суворовым. Первый вариант кажется наиболее привлекательным, но совесть шкребется в чугунную дверь и едва слышно шепчет о том, что парня нужно хоть как-то поблагодарить за то, что не кинул её на растерзание, убежав спасать собственную шкуру.       Открыв бело-красную пачку, засовывает одну сигарету себе в рот, зажимая фильтр между зубов и вытаскивает вторую. Переломанную, с высыпавшимся табаком и выглядевшую отнюдь не презентабельно.       Значит, придётся курить одну на двоих.       Альбина высовывает палочку изо рта и протягивает её вместе со спичками Марату.        — Спасибо?.. — с нескрываемой неуверенностью в голосе, больше спрашивает, чем благодарит, принимая альбинин дар. Та усмехается, опустив взгляд вниз.        — Обращайся, Маратик.       Уменьшительно-ласкательное собственного имени, слетевшее с чужих губ с силой и неясным оттенком резануло по ушам. Глубоко втягивая в лёгкие дым с мерзким привкусом, свойственны лишь красно-белым «Мальборо», парень погрузился в себя пытаясь понять: понравилась ли ему чужая бесцеремонность и наглая фамильярность. Будь на альбинином месте какой нибудь чушпан из параллельного класса или даже та же Синицына, — староста, комсомолка и та-самая-девочка-с-первой-парты — то давно бы либо лицо разукрасил по самое не балуйся, либо послал так далеко и надолго, насколько это вообще возможно. Но тут он теряется, будучи не в состоянии вымолвить из себя и слово.       Альбина — единственный и главный раздражающих фактор в его жизни, если не считать вечных доебок Кащея и чрезмерным гонором со стороны Турбо, но от них ему точно никуда не убежать. В конце концов, сам, по своей инициативе пришиваться пришёл, не дожидаясь старшего брата из Афганистана, так что грех ему теперь жаловаться. А то привыкнет осуждать или ещё чего не хватало, обижаться на действия своих старших, забудется и позволит кому нибудь узнать о своих мыслях, и тогда всему сразу настанет конец. Привет чушпанская жизнь, давно не виделись.       А такого исхода Марат не хотел больше всего на свете.       Затяжка, вторая и истончающаяся палочка скользит из руки в руку, слишком быстро теряя шанс на возможное выживание. Пепел, как и тогда в туалете, опадает на альбинину кожу, причиняет краткую вспышку боли и последующий за ней дискомфорт, но ей словно по барабану — так и продолжает выдыхать дым, кусать обветренные губы и бессмысленно смотреть в никуда.        — Тебя проводить?        — Да нахрен надо, тут мне идти меньше десяти минут.       Остаётся лишь мягкий, изрядно потрепанный фильтр, тут же находящий свое последнее пристанище в урне.       Альбина с Маратом не прощается, лишь вскидывает вверх руку с открытой выпрямленной ладонью и даже не смотрит, помхала ли он ей в ответ. Походка у неё, как у вечного пьяного дяди Толи, что по субботам за баранку на «двенадцатый» садится и крутит до тех пор, пока свои двадцать пять рублей и один талон в месяц не намотает, чтобы две бутылки хорошей водки купить: по талону и из-под полы — пружинистая и переваливающаяся из стороны в сторону. Вовка называл это «походкой пьяного моряка», а Марату больше напоминало сломанный маятник в часах.       Ему бы развернуться на сто восемьдесят градусов и спешить к остановке, чтобы домой успеть к обеду, потому что если опаздает, папаша опять начнёт на мозги капать, но Суворов замирает гипсовой статуей, глядя вслед плотнее укутавшейся в свою куртку Ясенковой и тяжело вздыхает.       Эти наблюдения его до добра не доведут. Когда нибудь так точно.       Но он подумает об этом завтра, совсем как героиня любимой маминой книжки.