ментовская

      Вся жизнь — театр, а люди в ней — актёры.       Альбина — ебаный клоун в шапито, который настолько заебался прыгать из города в город с гастролями и вбивать в кожу белый грим, что идея во время одного из выступлений вынести себе мозги из отцовской пушки уже не кажется такой уже и плохой. Жалко, правда, потом будет зазванных на представление гостей, зато какой номер! Какая импровизация! Она руку на отсечение дать готова, что они нигде и никогда такого больше увидеть не смогут.       Альбина — сбежавший уродец из фрик-шоу, разбивший ступни в кровь и душу на тысячи осколков, когда разорвал все связи с местом, — единственным местом — которое правда домом назвать можно было. Принятая из жалости, прикипевшая к матрасу на жутко скрипящей кровати и дырке в стене перед лицом, даже зарплату за свои как внутренние, так и внешние уродства не получающая. Не только с физическими отклонениями, видимо, родившаяся, а ещё и с умственными, раз позволяла всяким ездить на себе, словно на лошади прирученной.       Альбина — нихера не Регина Збарская, «Королевой» ей никогда не быть, а вот «Красной», когда Марат ей в порыве неконтролируемой агрессии лицо все разобьёт, вполне вероятно. Да даже не вероятно — это наверняка все случится, нужно лишь подождать пару лишних неделек, активнее доводить мальчишку до ручки на уроках своими взглядами наглыми и нарочито громко смеяться в тонкую спину. «Красная», это единственное сходство между ней и «советской Софи Лорен», ну и ещё то, что рано или поздно, Ясенкова от такой жизни совсем крышей поедет и одного выхода искать будет — суицида.       Альбина откидывает голову назад, больно ударяясь затылком о холодный кафель, выдыхает терпкий густой дым изо рта.       Потраченные с утра полтора рубля на новую пачку «Мальборо» своим отсутствием не печалили Ясенкову: любой другой на её месте, уже наверняка бы бежал обратно в этот ларёк перед остановкой на Киевской, даже не раскрывая красно-белую пачку, со скандалом свои деньги обратно забрал и ушёл довольный в столовую, нормально покушать между уроками. Она никогда большой ценности в деньгах не видела — то-ли от того, что их в доме всегда водилось достаточно и её ни в чем не обделяли, то-ли просто глупая и не знает им цену. Пока отец жив, может себе позволить копейки не глядя на ерунду всякую спускать и по десять рублей каждую неделю тратить: два рубля на сигареты и спички, ещё два рубля на постоянное мороженное, три на развлечения с новыми подружками, с которыми кроме как покурить в кабинке школьного туалета, ничего больше сделать нельзя было и ещё три рубля откладывала на стремительно подлетающие чёрные дни.       Откровенно наглея, даже не шкерясь за углом, она стоит около настежь распахнутого окна и стряхивает пепел в горшок стоящего на подоконнике цветка. Флюра Габдулловна, эта старая тупая сука, на которую Альбина все ещё довольно зла, на второй этаж в любой момент может спуститься. А если застукает её, можно сказать, на горячем, то очередного отцовского наказания за несоблюдение такого идеального плана нужно будет ждать, а у Альбины ещё прошлые синяки не сошли.       Арсений Павлович очень разозлился тогда, что нерадивая дочка в первую же секунду настроила против себя одну из таких интересных личностей, как Марат Суворов.       Имени несчастного альбининого нового оппонента он не узнал, как впрочем и тот факт, что мальчик ей в целом одноклассником приходится. Почему не сказала — не знает. Следовало бы, чтобы себя хоть немного обезопасить, а то маратов взгляд прожигающий, постоянно между лопаток упирающийся, в край уже достал. Борется с желанием подлететь к нему на всех порах, да как двинуть по глупой полу-лысой голове, чтоб не повадно было больше на девок, добрых и хороших, пялить, и правильно делает. Потому что кто ей позволит так с группировщиком, пусть и скорлупой позорной, обращаться? Его братаны ей такое устроят, если она его хоть пальцем тронет, что мама не горюй. А девчонки эти, курицы общипанные, трусливые, словно зайцы перед волком — только и умеют, что за спиной стоять и молчать в тряпочку, когда их вякание больше всего нужно. С такими на дело не пойдёшь, а одной Альбина ссыкотно.       Вот если бы за её спиной стоял кто-то, если не шибко физическими данными отличающийся, так хотя-бы группировщик какой, тогда она бы удачу попытала.       Тряслась как лист осиновый осенью на ветру холодном, конечно, но хотя-бы смелости бы набралась просто чтобы к Мартику подойти и в глаза его бездонно-карие взглянуть, чтобы не как обычно: бараном в зрачки напротив упереться и мучить друг друга до китайской Пасхи, а чтобы взглядом одним показать, что ещё пара мгновений, и ему если не настоящее «с добрым утром», так хотя-бы что-то отдалённо приближенное прилетит.       Пощечина, например.       Не особо энергозатратно, вполне по-бабски и довольно унизительно.       Не самый плохой стандартный набор, но зато к ней точно с разговорами о том, как со стороны понятий неправильно, не пристанут.       Она девочка? Девочка.       Все.       К ней вопросов и претензий быть больше, в общем и целом, не должно.       Если девочка, хоть ногами, хоть руками бей — сможешь от натренированного пацана отделаться и отпор дать, тогда респект тебе вечный от старшаков. Главное зубы в ход не пускать и не потому что, как-то со стороны нечестно, а потому что выбить в серьёзной потасовке могут.       «Раньше они пахли куда лучше…» рассеяно думает Альбина, сквозь густой дым глядя в след уплывающему облаку в виде жар-птицы, совсем такой же, как на картинках в её сборнике сказок, который она до сих пор с собой с места на место таскала и перед сном перечитывать любила. «Да и вкус заметно отличается. Что же вы с единственной радостью в жизни моей так не по-пацански поступили, пидорасы.»       Перестать ругаться на ублюдков, работающих на заводах по производству табачных изделий Альбина никак не могла — это словно странного рода ритуал, без которого день пройдёт совсем не так, как задумывался изначально. Да вот только сил он много отнимает, и время за дискуссиями с самой собой быстро пролетает — биология уже пятнадцать минут как во всю идёт, и Ясенковой стоит поспешить придти хотя-бы к середине урока. Пока что, Катя должна забалтывать старенького и подслеповато-глуховатого преподавателя, чтобы у такого переменчивого семидесяти девятилетнего старика даже вопроса не возникло о том, куда запропастилась лучшая ученица в девятых параллелях. Но как только Синицына растеряет все темы для разговора с занудным биологом, тогда обязательно обратят внимание на пустующее справа место за последней партой и тогда Маратка, не скрывая ехидно ухмылка, заложит не любимую соседку.       Мелкий гаденыш.       Стычка с подосланным Ясенковой Разъездовским, — ох и как она тогда с этим чертом несговорчивым парилась, пока договориться пыталась и на дело подбить, хотя казалось бы, таких как он и упрашивать не надо, чтобы пацана вражеского отмутузить — Суворова ничему не научила, зато внимания к своей персоне стала замечать чуть меньше. В туалет хоть зайти может спокойно, не рискуя нарваться на курящего группировщика, который в своей особенной манере непременно у ментовской поинтересуется, а с какого это хрена домашние девочки начали ныкаться во всех самых зашарпанных местах, чтобы сделать несколько расслабляющих затягов никотина. Альбина, конечно же, уже по укоренившейся традиции, слова Марата мимо ушей бы пропустила, намеренно плечом толкнула и на соседний подоконник бы уселась, ожидая порхающую стайку с лёгкостью собранных подружек.       Даже удивительно, как такой антисоциальный человек, как Альбина, смог собрать вокруг себя столько народу. Даже если это и было сделано для того, чтобы получить выгоду.       Ясенкова шипит от боли, когда не стряхнутый вовремя пепел с сигареты упал на нежную кожу тыльной стороны ладони и с недовольство смотрит на окончательно, до фильтра дотлевшую «Мальборо». Одной никотиновой палочки определённо было мало — ещё не все вопросы были решены, не все стратегические ходы рассмотрены и одобрены, да и в целом она не готова отправляться на занятия. Четверг — день бесполезный, и набор выставленных в ряд предметов это только подтверждает, раз уж после биологии сразу идёт сдвоенная геометрия, а дальше ещё и физика. Хуже дня не придумаешь и поэтому она смысла своего нахождения в здании не видит. Ей стоит попасться на глаза завуча, поохать и поахать театрально, изображая из себя чуть-ли не смертельно больную, и тогда Флюра Габдулловна сто процентов отпустит любимую ученицу домой, пару дней отлежаться.       Одна загвоздка — старая сука сообщит о её спектакле Арсению, и тогда дома ей лучше не появляться уже никогда.       Этот ублюдок никогда ничего, увы, не забывает.       Дверь туалета с шумом открывается, пропуская в помещение кого-то нового.       Не дай бог, Флюру.       Хлоп.       Дверь закрывается, а перед затуманенным альбининым взором предстаёт Маратка, по обыкновенному согнувший руки в локтях и опустивший вниз кисти. Эта его походка всегда её смешила — больно уж Лешку «Деверя» он ей в этот момент напоминал, тот также в свое время среди «измайловских» ходил и чего скрывать, за клоунаду эту частенько получал по полу-лысой макушке. Уже растворившаяся в тени, она едва разрешала себе приподнять уголки губ в доброй насмешке, а большего себе позволить не могла — легко бы выбилась из общей массы, обидела бы тень своим пренебрежением и тогда Женьку бы просто на месте убили, за постороннего в коробке.       Альбина в неозвученном вопросе поднимает правую бровь.       Ей не интересно, что он может от неё попросить за сохранение информации о альбининых прогулах.       Ей не интересно, как долго он её искал по всем школьным туалетам, по всем открытым в это время каморкам.       Ей не интересно, почему он не начал плеваться в её сторону ядом, как обычно, чтобы она подхватила и жить веселее стало после очередной их грызни.       Ей не интересно, почему он в точности скопировал её позу и теперь из-под прикрытых век наблюдал за альбининой реакцией.       Альбине в принципе, сам по себе, Марат ни капли не интересен.       Это месяц назад она на него смотрела так, будто за ядовитыми карими глазами могут скрываться все ответы на её вопросы и лежит путь к альбининой голубой мечте. Сейчас понимает, что ничего из себя мальчишка-группировщик не представляет, так, шестёрка на побегушках. Только и может, что попеременно со своими товарищами по возрасту каждую неделю тачку своего старшего до блеска наяривать, да сквозь зубы жаловаться на несправедливость судьбы. Это красное ужасное нечто Альбина видит постоянно, когда подольше домой не хочет возвращаться и сообщает отцу, что сегодня она прогуляется пешком, — авось, заметит что — и каждый раз, словно в первый, удивляется, когда застает её грязной. Казалось бы, только вчера скорлупа руки в ледяной воде морозила, после едва ли кожу с ладоней не снимая, чтобы хоть как-то согреться, а она уже в таком неприглядном виде.       И это суток ещё не прошло!       И что за гад такой у «Универсама» в старших ходит, не понятно.        — У тебя есть в карманах что-то ещё, помимо этих твоих пафосно-блядских «Мальборо»?       Не то объяснение сложившейся ситуации, которое Альбина ждала.       У неё в голове по шестеренкам в первозданный вид собирается лопнувший мозг, процесс идёт, но очень уж медленно. Глупо хлопая густо накрашенными ресницами, она чуть приоткрывает рот в попытке ответить, но закрывает, понимая, что сказать-то ей ему нечего.       «Нет, я не курю ничего кроме них»?       «Если сходишь стрельнешь что нибудь у своих чушпанов, то появится»?       «Какого хуя ты вообще об этом интересуешься, ещё и так, будто просить у меня сигарету решил»?       Последний вариант Альбина нравится больше всего: наиболее правдоподобный, как никогда ярко отражающий всю палитру эмоций, испытываем до сих пор ошарашенной Ясенковой, да и содержащий в себе столько слов, сколько за все прошедшее время ещё ни разу Марату не говорила. Будь у неё чуть меньше мозгов, она бы уже озвучила вслух свои тупые мысли и наверняка валялась на кафельном полу из-за «пробитой фанеры», с хрустнувшим где-то ближе к переносице носом. Но она не глупая — безбашенная, скорая на всякую хрень и на голову отбитая в целом, но не дура. Дура, с таким человеком как Арсений Павлович, не смогла бы прожить.       А Альбина смогла и живёт до сих пор и не теряет надежды на то, что это их последние с отцом месяцы вместе.        — Смотря с какой целью интересуешься. — пожимая плечами, отвечает она, отворачиваясь к распахнутому настежь окну.        — Если интересуюсь, значит цель есть, а какая, тебя ебать не должно, ментовская. — мгновенно загораясь, сквозь зубы цедит Суворов.       Альбина растягивает губы в ухмылке, резко поворачивает голову к парню и делает шаг к нему, значительно сокращая расстояние. Марат непроизвольно напрягается: то-ли от мгновенно сменившейся обстановки, в которой ненавистная ему девчонка явно настроена его побесить, то-ли от близости её тела. Белая рубашка, в бунтарском жесте расстегнутая на пару верхних пуговиц, задравшая юбка, обнажающая острые девичьи колени и высоко собранный хвост. Он старался не смотреть в удачно открывшийся альбинин вырез, и у него это получалось, вот только Марат все равно теперь знал, что на ней сегодня простой белый лифчик, а грудь у неё довольно маленькая, со всей возможной аккуратностью в ладошку умещающаяся.       Он был чертовски растерян, ладони слишком резко сложились в замок и расположились не как у всех обычных пацанов — сзади, а спереди и довольно низко.        — Маратик, если тебе так сильно хочется покурить, то тебе нужно лишь попросить. — буквально мурлычет Альбина, пытливо глядя в карие круглые глаза. Ей все ещё не понятно его странное поведение, но сейчас времени с этим разбираться нету — куда важнее выцепить из парня это самое «пожалуйста». Выцепить и потом ближайшее время ходить и напоминать постоянно, что он что-то просил у своего, как-бы, идейного врага. — Да и ты же знаешь, что в моих карманах ничего, кроме красно-белой не водится.       Марат тяжело сглатывает, изо всех сил стараясь удерживать на лице маску безмятежности и глубокого к Альбине равнодушия, но глядя в искрящиеся от веселья девичьи глаза понимает, что плохой из него актер.        — Одолжишь сигарету? — хрипло спрашивает он, прислонясь спиной к стене, едва заметно облегченно вздыхая, когда разгорячившаяся кожа соприкасается с холодом.        — Нет.       Ясенкова еще для верности головой в отрицательном жесте машет, чтобы уж точно лишних вопросов не возникло и Суворов до нее не докапывался с расспросами. А у него на лице желваки играть начинают от едва сдерживаемой злости: на себя, за то что у него встал на ненавистную ему девчонку, на саму Альбину, за то что она такая сука — сначала выбила из него эту просьбу, а теперь стоит и выебывается, и даже на тупую Синицыну, сильно обеспокоенную долгим отсутствием подружки.       Если бы не староста, хрен бы он сюда пришел и теперь смотрел на блядскую суку-ментовскую.        — Но могу предложить выкурить одну на двоих.       Это звучало еще хуже, чем Марат себе мог представить.       Он еще никогда и ни с кем так не делал — разумеется, не из брезгливости, а просто потому что смысла не видел одну папиросу на несколько человек растягивать. Какой тогда от неё эффект, если на один организм никотина буквально пшик уходит? Да и делить дым с Альбиной, той самой Альбиной, казалось чем-то не то чтобы неправильным, а просто крышу сносящим. Он её терпеть не может, всячески это демонстрирует и только разве что еще деньги с полковниковой дочки трясти не начал, как с других школьных чушпанов.       А она ждала от него ответа, наматывая острый кончик своего хвоста на указательный палец, руша идеальность своей прически.       Теперь она еще больше перестала походить на отличницу-пионерку, которая из кожи вон лезет во имя партии и всего с нею связанного.       Теперь Альбина выглядит как человек, как девочка в пубертате, а не сука, закованная в застывшую глину.       «Не согласится», думает Ясенкова, даже не глядя на Суворова. Того, что она увидела в предыдущие минуты вполне достаточно, чтобы предугадать его дальнейшие действия. Марат ведь такой предсказуемый и в чем-то как щенок наивный, что хочется потрепать по глупой мохнатой голове.       Вот только он не щенок, и не мохнатый — лишь короткий ежик недавно подстриженных волос торчит.        — Давай.       Альбина начинает недоуменно хлопать глазами уже второй раз за эти десять минут и ей это ой как не нравится. Маратка этот больно часто и практически без усилий начал ее время от времени в состояние шока вводить своими внезапными просьбами и согласиями на ее инициативы. Она хмурится, отчего на лбу пролегают глубокие складки и пытается найти в парне хоть что-то отдаленно напоминающее насмешку, потому что не верит и никогда не поверит в то, что Суворов, группировщик-отморозок, вот так просто согласился на идиотское и импульсивное, — выкинутое просто для того, чтобы позлить — предложение.       К альбининому несчастью, глаза маратова выражают лишь ожидание, а длинные разбитые пальцы уже тянутся схватить «пафосно-блядскую Мальборо».       Тихо вздыхая, она вытаскивает спрятанную под выпущенной рубашкой красно-белую упаковку и достает одну сигарету, тут же зажимая ее между губ. Не хватало еще, чтобы всякие группировщики вперед неё первые затяги делали. Тонкие руки отчего-то начинают дрожать, выдавая не совсем стабильное состояние Ясенковой и вина за это целиком и полностью лежит на Марате, выхватившего из её ладоней спичечный коробок и самостоятельно поджигая никотиновую палочку.       Затяг, устремившаяся вверх дымовая спиралька и Альбина выдыхает густую струю никотина.       Удовлетворенно прикрыв глаза, протягивает ладонь вперед, безропотно отдавая сигарету во власть маратовым губам и пальцам.       В абсолютной тишине туалета она слышит, как медленно горит бумага, как парень переминается с ноги на ногу и тяжело выдыхает перед новой затяжкой и это почему-то её смешит. Не сильно — кататься в беспричинном, на взгляд Суворова, смехе она не спешит, но губы в идиотской ухмылке растягивает. Продолжая наблюдать за расплывающейся в дыме фигурой Марата, забирает протянутую, практически уже на половину истлевшую сигарету и обхватывает фильтр, глубоко втягивая в себя никотин.       Они накуриваются, словно взрослые и повидавшие жизнь люди, которых уже ничего успокоить не может.       Но они нихера не взрослые.       Дети, со своими глупыми хотелками и ветром в голове, время от времени разбрасывающим в голове тараканов, из-за чего тупые мысли и идеи появляются.       И пока Альбина травит себя изнутри, Марат чувствует, как его гордость начинает втаптываться в грязь.       С ментовскими одну «Мальборо» курить — себя не уважать.       Это что-то вроде закона, в котором слово «мент» и все производные от него прилагательные, глаголы и так далее, являются ключевыми. Это закон, пацанский закон, который запрещает иметь любые дела со всеми, кто имеет даже отдаленное отношение к милиции. А он теперь его так грубо нарушает, хотя и является одним из тех, кто яро выступает за улицу и их понятия, которые в свое время вдолбил в его дурную дырявую голову Вован.       Исходов у всей этой ситуации бесконечное множество, но в большинстве из них он все равно получает пиздюлей от всех возрастов и, словно в самом страшном Маратовом сне, его с позором отшивают, называя чушпаном. А ещё непременно гасят, всем составом опплевывая.       Но пока Марату можно не париться ни о пацанах, ни о понятиях, ни даже о школьной администрации, которая может вломиться сюда в любую минуту и строго наказать двух нарушающих устав школьников. За прогуливание уроков, и за курение на территории школы.       Вот потом их обоих будет ждать веселуха дома от родителей, хоть он и сомневается, что ментовской так уж и сильно от папаши-полковника перепадет. Девчонка же, а их стараются даже за серьезные косяки сильно не наказывать.       Так и передавая друг другу уже практически жалкий окурок, ни Альбина, ни Марат друг от друга взгляда так и не отвели — сверлили своими до дрожи похожими глазами и кидали острые, словно ножи, ухмылочки.       А Суворову начали нравиться пафосно-блядские красно-белые «Мальборо», которыми волосы и одежда Ясенковой давно провоняли насквозь, но аромат «Фиджи» перекрыть так и не смогли.