«День тяжёл как камень, ночь нежна как шёлк»
Вглядываясь в серое пространство вокруг, совершенно точно я сравниваю себя с мёртвыми листьями, лежащими на улице и бесцельно колеблющимися по ветру. Улицы и здания, облитые серостью и апатией, казались мне мрачным непроходимым лабиринтом. Я — пустая, лишенная вкуса и цвета, застывшая в серой реальности, бездельно плутаю по улицам безымянного посёлка, пропитанного промозглыми ветрами. Вокруг маячат постройки, укутанные в сумеречную пелену тоски и однообразия. Люди проносятся мимо меня, не обращая никакого внимания друг на друга — только бы успеть на работу или учёбу. Бесстрастные лица их погружены в океан собственных мыслей. Мне казалось, что даже время здесь отличается от времени того маленького живого оазиса, в котором я недавно гостила. Здесь оно тянется медленно, словно поток речки, застрявший в ледяной корке. Я и не помню, сколько всего миновало, пока я существовала в тени как обычная Смерть. Думаю, прошло много времени, слишком много. Обязанности сильно давили на мои костлявые, безжизненные плечи, а я была привязана тысячью цепей к этому мрачному месту и его жестокой реальности. Но после встречи с тем светлым ребёнком, что-то внутри меня загорелось таким же ярким трепетным пламенем. Я отчётливо запомнила звонкий и такой искренний смех девочки с тёмными курчавыми волосами и пустым взглядом, что теперь это не даёт мне покоя. Благодаря такой настоящей души мне казалось, что я способна жить и чувствовать. Удивительно, как одна незначительная встреча может перевернуть моё серое существование, пронзить его промозглую пелену и пробудить самые потаённые эмоции. Я, застрявшая в этом безымянном поселке, уже долго брожу по улицам с отягощённой душой и сбитыми мыслями. Неожиданно для себя самой, я поспешила обратно к дому, где проживало это загадочное крохотное существо. В его оконце показался привычный огонёк, приятно освещающий серость раннего утра. Комната всё так же наполнена теплом и уютом. Рассеянный свет пузатой лампы и шелест шторки на ветру словно хотели прогнать тяжелую тоску за порог. На полке блестели книги, подобно таинственным ключам, открывающим двери в разные миры. Я подошла ближе к кроватке, где спало дитя, и лёгким движением вновь нагло вошла в искрящую душу.***
За окном было мокро и тоскливо. Ветер уже начинал стихать, но мелкий дождь барабанил по стёклам всё с той же силой, что и прежде. Бурная погода вынудила Веру проснуться. Было подозрительно тихо, будто квартира полностью опустела и в ней осталась одна лишь девочка. Её это сильно беспокоило, ведь никто не должен был уходить. Значит точно что-то случилось. Решив не делать привычный утренний ритуал— потягушки и долгое ёрзанье под одеялом, — дитя подорвалось и босиком потопало в спальню мамы. Она уже давно запомнила, что та самая комната расположена левее её небольшой обители. В правой части коридора от комнаты с пузатой лампой и множеством книжных полок находится гостиная, которая на самом деле спальня дедушки, но Вере необходимо попасть к маме, поэтому она идёт сразу налево. Два больших шага и прямо перед кухней нужно повернуть направо. Тихонько заглянув внутрь, она первым делом учуяла запах знакомых и уже таких любимых пряных духов. Никого. Девочка звала всех, кто с ней проживает: и глуховатого дедушку, и любимую маму, и, конечно же, большого Луи. Но ответа не последовало, и сердце её стало биться сильнее. Лишь спустя минуту отозвался дедушка, к комнате которого уже подходила внучка. — Верочка, ты проснулась от этой непогоды? — заботливо спросил мужчина. — Можно сказать и так. Дедушка, а где мама и Луи? Степан Григорьевич прикусил губу и на секунду опешил от вполне ожидаемого вопроса. А потом, полностью растерявшись, какое-то время ничего не мог сообразить. Врать ему тяжело, наверное, оттого и не знал, как подобрать слова для Веры, чтобы не расстроить её. Ему пришлось выдержать нелёгкую паузу, прежде чем ответить. — Они скоро вернутся, Верочка. Луи себя плохо чувствовал утром, и твоя мама решила отвезти его к ветеринару, — мужчина произнес это с напряжением в голосе, но всеми силами старался звучать убедительно. Маленькое сердце забилось громче обычного. Вера почувствовала, как тонкие нити тревоги начали запутываться внутри неё. Болезнь Луи не могла быть серьёзной, ведь буквально вчера он резвился так, словно он всегда был полон энергии. В её голове промелькнула мысль: ей явно что-то не досказывают, что-то прячут от неё. Жилистая рука дедушки коснулась тощего плеча. Степан Григорьевич взял девочку и мягко усадил её на краешек своей кровати, а потом глубоко вздохнул. — Верочка, дорогая, — начал дедушка, — Луи действительно чувствует себя не очень хорошо, поэтому твоя мама посчитала нужным показать его специалисту, чтобы удостовериться, что у нашего маленького друга всё будет в порядке. Вера знала, если дедушка обращается к ней так ласково, значит он просто старается успокоить её и почти всё, что он говорить — вынужденная ложь. Она внимательно слушала слова пожилого мужчины, но в её душе продолжала расти тревога, словно тёмные облака затмевают радужные просторы. Девочка прислушивалась к интонации его голоса и к дыханию, пытаясь понять то, что скрывает от неё Степан Григорьевич. — Дедушка, ты не врёшь мне? — спросила Вера, касаясь маленькой ладошкой его иссохшей руки. Казалось, этим утром он исчерпал свои последние силы. Вера точно задалась вопросом: «Что же произошло этим утром?» Степан Григорьевич снова глубоко вздохнул, чувствуя тяжесть ответственности за каждое произнесённое слово. Покачал головой, стараясь улыбнуться, дабы успокоить внучку. — Всё будет хорошо. Твоя мама и Луи скоро вернутся, и ты сможешь погладить его прекрасный мех, — сказал он, стремясь придать голосу уверенность, которую он явно не ощущал в своей душе. Девочка продолжала молча поглаживать руку пожилого мужчины, будто теперь она хотела поддержать его, чтобы дедушка больше не переживал. Вера чувствовала каждую морщинку на его руке, каждую изломанную жизнью линию. Но в его сердце никакие прикосновения не могли разогнать тень беспокойства, налипшую там, как тяжёлый снег и лёд, что примерзали в течении многолетней мерзлоты. И внучка тонко чувствовала нервозность и страх мужчины, которые пронизывали воздух, словно мороз во время холодной зимы. И это было крайне странно: дедушка никогда не был таким беспокойным, никогда не показывал свои слабые стороны. Но Степан Григорьевич склонил голову, ощущая тяжесть мира на своём ослабшем теле, которая становилась нестерпимее. — Дедушка, давай позавтракаем и посмотрим тот старый фильм, где главный герой кричал о том, что жизнь прекрасна, — предложила Вера. Она явно желала отвлечь дедушку и себя от неспокойных мыслей. Степан Григорьевич слабо улыбнулся, ощущая, как его сердце немного смягчается под ласковыми словами внучки. Он внимательно посмотрел на незрячую девочку и не сразу ответил. — Почему бы и нет, — с осторожностью и заботой мужчина повёл внучку на кухню, — Вера, ты как лучик света в темноте. Без тебя было бы гораздо труднее, — признался он, чувствуя тепло, что проникает в его душу, будто солнечные лучи пронизывают густые тучи. Вера тихо посмеялась. — Только давай вместе приготовим пшённую кашу с дольками груши? У нас же осталось пшено? — восторженно заговорила она. — Конечно, в нашем доме всегда есть почти любая крупа для каш, ведь ты просто обожаешь ими лакомиться по утрам, — ответил дедушка с уже приподнятым настроением. — Чудесно! Девочка с лёгкостью нащупала в столешнице необходимые предметы: гладкий керамический сосуд для пшённого зерна, изящную деревянную ложку и сочную грушу. Она осторожно нарезала фрукт, ощущая нежный и одновременной насыщенный аромат сладости, а дедушка в это время несколько раз промывал пшено водой. После этого мужчина обдал крупу кипятком, а девочка медленно и очень аккуратно измеряла необходимый объём молока. Для неё это дело не из лёгких, однако ей не впервой помогать в процессе готовки. Когда её мама не так часто пропадала на работе, и когда ещё папа таинственно не исчез, Вера почти каждый день пропадала на кухне с матушкой. С неисчерпаемым удовольствием и энтузиазмом она помогала во всём. Благодаря чудесному наставнику девочка училась самостоятельности в мире тьмы. Правда, к плите ребёнка почти не подпускали — для неё ещё рано или, быть может, все чрезмерно переживали из-за её неуклюжести. Поэтому плитой занялся дедушка, который уже поставил кастрюльку с молоком кипятиться. — Пока оно варится, внуча, сбегай за моей шарманкой, пожалуйста, а я пока сырниками займусь. Безделушка эта на комоде в гостиной должна лежать. Девочка неспешно направилась прямо по коридору, где напротив кухни находится спальня дедушки. Для неё всегда было забавно то, как Степан Григорьевич называет любые гаджеты — будь то телевизор, телефон, компьютер или приставка. Руки девочки блуждали по стенам, пытаясь отыскать какой-нибудь выдвижной ящик, спрятанную полку или даже целую потайную комнату. Но на комоде шарманки не оказалось. Вера ощупала все окружающие поверхности мебели, все их внутренние составляющие и даже пришлось поползать вокруг шкафа. Увы, ничего не обнаружилось. — Деда-а! Его нет на комоде! — Тогда поищи на столике у дивана! — донеслось с другого конца квартиры. Обречённо вздохнув, дитя продолжила искать затерявшуюся шарманку. В это время тихо щёлкнул замок двери, на который переключился чуткий слух Веры, и она мигом выглянула в коридор. Ребёнок поёжился от холодного ветра, вдруг пронёсшегося по коридору. Несколько секунд тишины и дверь так же тихо прикрылась. Кто-то аккуратно, почти беззвучно, поставил сумку и начал разуваться. Вера прислушивалась к шорохам, пытаясь понять, что происходит. Совсем рядом раздались лёгкие шаркающие звуки мягких домашних тапочек, в которых очень любила ходить мама девочки. — Привет, моя дорогая. Как себя чувствуешь? — томным голосом произнесла Елена и подошла к дочери. Женщина прижала девочку к груди крепко-крепко, точно боялась, что она развеется, подобно туману. Вера с нетерпением вдохнула полной грудью, и сладковатый, душистый аромат духов окутал её полностью. Она прижалась к маме сильнее, проигнорировав вопрос. — Мы с дедушкой кашу на завтрак решили приготовить. Деда сейчас ещё и сырники делает. Ты сегодня успела позавтракать? — её голос прозвучал глухо из-под объятий. Женщина ответила не сразу. Они какое-то время стояли в полной тишине, и лишь где-то в далёкой комнате журчало масло и засвистел чайник. Сколько в действительности прошло времени — неясно. Казалось, их двоих поглотили трепетные и тёплые объятия. А сердце девочки билось так быстро, словно оно было готово выскочить и унестись куда-то восвояси. — К сожалению, я пока не завтракала, — наконец разрушила молчание Елена, — но не против присоединиться к вашей трапезе. Мама расслабила хватку и отпустила дочь. — Батюшки мои, Елена! — мужской громкий голос прозвучал неожиданно для всех, — Ты чего так тихо зашла? — Я только успела разуться, гляжу, а в дверях стоит Вера. С утра ведь так и не успела с ней встретиться. — Вот оно что… А я вот сырники уже почти приготовил, — Степан сделал пригласительный жест рукой для Елены, а затем медленно повёл Веру на кухню, — Звал внучку, звал, а в ответ непривычная тишина. Подумал, куда хоть так долго запропастилась? — В самом деле? — девочка удивленно спросила, не скрывая своего недоумения, — Мама, ты слышала дедушку? — Самое поразительное, что и я ничего не заметила, — задумчиво ответила Елена. — Вот проказницы, сговорились небось. Мама с Верой искренне посмеялись. Оказавшись на кухне, первым делом всех окатило жаром от плиты и насыщенным запахом творога с лёгкими нотами горелого. — Ёшки-кошки! На секундочку ведь только отошёл! — воскликнул Степан Григорьевич, подбегая к своим подгорелым сырникам. Вера залилась визгливым смехом, почуяв более яркий аромат горелого, будто запахло обожжённым деревом. И хоть Елена Михайловна была очень уставшей, она ловко поддержала весёлый настрой дочери. — Ох, ну ничего не поделаешь, — мужчина обречённо вздохнул, смахивая с несчастных сырников жёсткий слой, — Не любят меня эти ваши кулинарные изыски. Вот как-то на даче забыл про пирог в печи, так он там и превратился в угли. Так что, Вера, учись на ошибках дедушки, как оказывается, я в этом толк знаю. Степан отчаянно махнул рукой, а затем звонко положил столовый прибор на столешницу — прилагаемые усилия исправить оплошность не увенчались успехом. Мама оживилась: помогла накрыть на стол, достала коробку с чаем и заварила его на небольшую семью. Пытаясь собрать воедино картину происходящего, Вера сосредоточила все свои чувства на окружавшей суете: слабое бряцанье посуды, рваный звук обёрточной бумаги, ритмичное бултыхание воды, дурманящий аромат медового чая. И мимолётно показалось, что повеяло тёплым отваренным картофелем. — Мне почудилось или в самом деле картошкой запахло? — крайне удивлённо спросила она. — Не показалось, — усмехнулась мама, — Моя душа ещё с самого утра требует отведать это великолепие. Девочка скривила лицо, нахмурилась и стала жадно принюхиваться, надеясь, что мама всего лишь пошутила. Но стоило ей придвинуться ближе к столу, как тёплый пар отдал её лицо и в самом деле в воздухе отчётливее запахло картофелем. — Мама, ты серьёзно на завтрак будешь есть это? — воскликнул ребёнок, интонацией выделяя последнее слово. Дедушка уселся между девчонок, с досадо отмахнувшись от подгоревших сырников. — Ну, конечно, — гордо подтвердила Елена, — Разве это плохо? — Нет… Просто я не очень могу понять, как картошку возможно есть на завтрак. — Верочка, в мире же нет жёстких правил, которые говорили бы, что конкретная пища должна употребляться только в определённое время суток, — Елену явно забавила реакция дочери, — И я считаю, что если организм желает на завтрак картошку, значит нужно её съесть. Главное не переедать, чтобы плохо потом не стало. Вера сделала глубокий вдох носом и медленно выдохнула через рот, почувствовав, как её грудь поднимается и опускается, — это позволяло ей лучше обдумать услышанное. Не сразу, но девочка поняла, что решение мамы остаётся неизменным и верным, хоть его и нельзя было назвать обычным или вполне предсказуемым. — Сырники от дедушки, мама? — неожиданно поинтересовалась она. — С удовольствием, — протянула женщина и стала активно накладывать подгорелое творение. — Ох… не заставляйте себя есть эту гадость, — огорчённо произнёс дедушка. — Дедуля, ты не переживай! — встревоженно заговорила внучка, — Это всего лишь маленькое недоразумение, в следующий раз обязательно всё получится, — Вера на миг замолчала, осознавая, что сказала не совсем то, что задумывала, — Точнее… Я уверенна, что и подгоревшие сырники вкусные, ведь ты всегда готовишь с душой. Увлечённая процессом, женщина уже съела пару кусочков и совершенно не обращала внимание на подгорелый привкус. Или не подавала виду. — Надо же, эти сырники не так уж и плохи. Попробуй, — женщина пододвинула тарелку к дочери, — Очень даже ничего вышло. Вера вытянула руку и пальчиками начала аккуратно искать необходимую тарелку. Дотронувшись до шершавой поверхности, дитя стало перекладывать несколько штучек к себе на блюдце. Прежде чем съесть, она внимательно ощупывала несовершенные сырники: где-то недоставало верхнего слоя, который дедушка так старался удалить, где-то сохранилась излишне румяная корочка, а в одном сырнике даже образовалась небольшая трещина. И только после того, как всё было внимательно изучено и оценено, Вера сделала первый укус. Горьковатый привкус сгоревшего краешка и нежная текстура творога сразу же вступили в противоборство. Девочка погрузилась в игру конкурирующих вкусов, которые бушевали у неё во рту. Она не могла определить, что же в итоге победит — неприятная терпкая горечь или вкус мягкого сладкого творога. Дедушка напрягся всем телом и душой, настороженно следя за происходящим и с волнением ожидая реакции внучки. Казалось, что именно её вердикт для мужчины являлся самым важным. И, несмотря на явные недостатки, кусочек сырника подарил Вере немалое удовольствие, отчего она невольно широко улыбнулась и уже не в первый раз подумала о том, как же на самом деле вкусно. Дедушка по-прежнему с некоторой опаской и недоверчивостью наблюдал за реакцией внучки. Внимательно и тихо смотрела и Елена, улыбаясь происходящему. — Вкуснотища, — удовлетворённо растянула Вера, — Не переживайте, тестирование прошло успешно. Можно просто отделить слишком подгорелые части и спокойно кушать, ведь внутри творог изумителен! — произнеся это, девочка укусила ещё раз и смачно зачавкала, продолжая искренне улыбаться. — Раз уж Вера оценила по достоинству, значит в самом деле вышло неплохо, — убедился Степан, ощущая облегчение в душе, но стоило ему опробовать сырник, как выражение лица его бессознательно скривилось, он начал невнятно мычать и кряхтеть, желая выплюнуть это недоразумение как можно скорее. — Или кто-то чудесно врёт во благо, — засмеялась мама. Очевидно, что семейный ритуал завтрака в этот раз повеселил всех троих. И, несмотря на свою неудачу, Степан Григорьевич присоединился к безудержному смеху. Вера потянула руку вперёд. Она нащупала тарелку с горячей кашей, кружки с ароматным чаем, мягкие ломтики груши, и ту самую картошку, прежде вызвавшую в девочке много вопросов. — Вот теперь я опробую это, — женщина взялась на картошку. — И всё же, я никогда не смогу этого понять… — тихо произнесла Вера. — Просто ты француз, который привык с детства по утрам питаться кашами, а я бульбаш. Бульбаш, бульбаш, бульбаш, — Лена подпевала себе под нос и сочно чавкала. — Я — француз, но ты лишь на половину белорусская женщина, — ухмыляясь проговорил Степан Григорьевич, зачерпывая ложку с кашей, — Оставшаяся часть принадлежит итальянским корням, — он положил ложку в рот, демонстративно изображая то, какая она вкусная. — Мне хоть кавдый день кавтовку подавай, — намеренно искажая произношение слов и игнорируя дедушку, мама всех потешила. Так они и продолжали ещё долго завтракать, вызывая как смех, так и спорные чувства друг у друга. Мне довелось наблюдать за их семейной трапезой, и я ощутила, как нечто неприятное с каждой минутой начало усиливаться внутри меня, оставляя жгучий осадок. Оно терзало меня изнутри, чего никогда прежде не происходило. Мне так захотелось присоединиться к ним и стать частичкой этой милой компании, что тоска, особенная пустота, проникали вглубь моего сознания. Я нелепо стремилась изучить эти непонятные бесконечные чувства, затмевавшие и притуплявшие мой разум. Всё это так иронично — Смерть, погружённая в плоть живого создания, ощущает неукротимое желание принадлежать кругу живых людей и также испытывать радость от простых, но доставляющих истинное наслаждение моментов. Где хоть такое видано?***
Впервые остаток дня тянулся унылой и томительной чередой, и Вера думала, что он никогда не закончится. Будто этот долгий день — тугая резина. Она лишь вытягивается в разные стороны, но не даёт и единого шанса на облегчение. Сидя в своей тихой комнате, Вера ощущала каждую тягостную минуту, каждое едва различимое движение времени. И единственным упоением её души было чтение. Маленькие ручки ласкали брайлевские книжки, словно они были единственной связью с прекрасным миром, таившемся за гранью непростой земной жизни. Девочка впивалась в каждое слово, обитающее на страницах в виде разбросанных точек, и переносила себя в мир описанных событий. Вера представляла себя в громадном дворце, окружённом загадочными садами, где манящие ароматы цветов и мерный шелест листьев были дурманили разум ребёнка. В замке стены гудели от шороха настенных часов, а ночью за каждым поворотом пряталось нечто холодное, притягательное и неуловимое, точно гулял сквозняк какой-то. Через символы книги девочка могла услышать стук мечей и отдалённые тяжёлые шаги по каменному полу. А потом Вере чудилось, что её пальцы ласкают нежные валуны скользящей реки, что она узнаёт проросшие пучки травы, что её слух наслаждается дивным пением птиц, спрятавшихся в ветвях деревьев, и что ощущает жгучее прикосновение лучей солнца на своём веснушчатом лице. Девочка была уверена: она может прочувствовать каждый миг, даже если в реальности беспомощно барахталась в бездне темноты. Дитя не просто читала, она переживала каждую строчку, словно была неотъемлемой частичкой своих книг. Теперь её пальцы становились проводниками между мирами, где звуки, запахи и текстуры оживали в её воображении. Она была путешественником во времени и пространстве, несмотря на тёмную пелену, покрывающую её глаза. Именно вера в сказочный мир спасала ребёнка от гнетущего ожидания. Вечер подступал к своему концу, но для девочки не было разницы между светом и тьмой. Среди ночных звуков — гул проезжающих машин, далёкий лай собак, недовольная ругань прохожих и молодёжная музыка — она ощущала вокруг пульсирующий ритм сказочной жизни, не обращая своё внимание на окружающий шум. Её душа плавала в безбрежных океанах воображения, освещаемая тактильными ощущениями. Отречение от действительности всегда спасало Веру от бесконечного и мучительного потока мыслей. Особенно сейчас, когда её душа тревожится за единственного близкого друга, для неё было важно отвлечься. С увлечением читая очередную таинственную историю, Вера услышала какой-то шум. Тяжёлый шаркающий звук тапочек, доносившийся с коридора, приближался к двери в её спальню. Дверца тихо проскрипела — её петли пора бы смазать — и она почувствовала, как мимо неё скользнул странный порыв сквозняка. Он не был пронизывающим до костей, лишь легонько щекотал её спину покрывая тело мурашками. — Мама, это ты? — наконец произнесла Вера. В ответ молчание. Тапочки затихли, остановившись подле детской кровати. Женщина присела рядом с дочерью. Ручки девочки стали нелепо блуждать в воздухе, стремясь дотронуться до матери, дабы убедиться, что это точно она, а не чудовище из сказочного замка. — Да, это я, дорогая, — прозвучал мягкий голос Елены. Женщина взяла тёплые маленькие ручки дочери и притянула к себе. Дитя положила голову на небольшое женское плечо, словно ей необходимо было незамедлительно отдохнуть, зарывшись в мех. — Солнышко, мне нужно с тобой поговорить… — слабый голос мамы дрожал, последние звуки она непроизвольно проглатывала. Вечно стойкий и холодный голос женщины сейчас сломался. Девочка молчала, но в глубине души она ещё с утра ощутила — с Луи, как и с оставшимися членами семьи, что-то не так. — Наш большой пушистик очень сильно заболел… — каждое слово Лена произносила с трудом, — Так неожиданно, что я до сих не успела осознавать происходящее. Пока возила его по разным докторам, я каждый раз желала услышать что-то иное. Мне казалось, что всё это ужасный сон и совсем скоро я проснусь. Но… — ей прихватило дыхание, и она замолкла. Елена стала ласково гладить по волосам Веры, чувствуя слабую дрожь детского тела. Гнетущая тревога витала в воздухе, но материнская нежность должна быть лучом света в этом мрачном мире тьмы. Женщина не могла позволить себе проявить слабость и заставить беспокоиться свою единственную дочь. Однако внутри девочки что-то сжалось, словно ещё немного и её чуткое сердце остановится. Семья всегда была источником счастья и заботы для Вера, но сейчас она почувствовала напряжение, которое окутывало в облако недосказанных слов и беспокойства. — Мама, я уверена, что с Луи всё будет в порядке. Ему просто нужно пройти небольшое лечение, и вскоре он вернётся домой, — успокаивала сама себя Вера, надеясь предать уверенность и маме, хотя сама в этот момент таковым не обладала. Как бы девочка ни старалась поверить себе, как бы внимательно не прислушивалась к своим чувствам, но в детской душе затаилось смятение, и даже самые искренние слова сейчас казались туманными и недоступными. Теперь тяжёлый запах духов стоял в воздухе и, словно осенняя хмарь, неторопливо оседал на душе ребёнка. Она ощущала мамину тревогу, которая гулким эхом разносилась по девичьей голове. — Вера, завтра с утра я вновь поеду к Луи, чтобы проверить как он поживает, — тихонько заговорила женщина. — Чем… чем он заболел? — обречённо спросила Вера. — Как сказали врачи, у него ангиосаркома. Ах, как же это проще объяснить… — задумалась женщина, — Это злая опухоль, которая настойчиво решила поселиться среди сосудиков Луи. Выглядит она ааа очень маленький шарик или кусочек мяса, который врастает в ткань органов, растёт и после разрастается внутри тела, затрагивая всё вокруг. Бывает эта гадость разных размеров и форм, но обычно кажется чем-то неправильным и точно лишним на органах. При своём активном развитии она очень ленивая и очень наглая. Способна только стремительно увеличиваться в размерах, в случае с Луи, перекрывая путь крови и отнимая у неё возможность добраться до сердца и других органов… Вера так и не поняла точное значение этой болезни. Однако это слово навсегда отпечаталось в её памяти горьким привкусом пепла от погибших бабочек, когда-то несущих надежду на лучшее. — А её нельзя выселить из сосудиков Луи? Женщина глубоко вздохнула, набираясь сил. — К сожалению, опухоль слишком сильно распространилась в организме… — Елене было трудно говорить, словно в организме не хватало кислорода, — Если бы наш Луи не терпел и сразу показал нам, что его самочувствие плохое, но не критическое, врачи смогли бы провести операцию по выселению этого вредного образования. Однако опухоль достигла достаточно опасных размеров… — голос женщины предательски содрогался. В душе Веры разгорался тайфун неприятных чувств. Безжалостная правда резала по сердцу без ножа, причиняя всё больше и больше боли. Внутренности сжались с тошнотворным ощущением беспомощности — сейчас девочка совершенно точно ничего не могла сделать для Луи. Слёзы непроизвольно текли, оставляя на веснушчатых щеках мокрые тропинки, которые ветер стал обдавать холодом. Из щели между оконными створками потянуло уже ледяным сквозняком, но, несмотря на это, у Веры вспотели ладони. Дверь мерзко проскрипела, сдавливая слух. — Дамы, не помешаю? — шёпотом донеслось со стороны коридора. — Нет, проходите, папа, — ответила Елена. Тяжёлые шаги Степана Григорьевича раздались эхом в комнате или, быть может, в голове Веры, и тут же в воздухе появился запах леденцов, которыми так любит полакомиться мужчина. Девочка только и успела откинуть все тревожные мысли в сторону, и немного улеглось мамино беспокойство, усыплённое мирным присутствием Степана. Когда рядом находится дедушка, им не хочется грустить, не хочется думать о плохом и особенно показывать себя слабыми. Иногда Вере казалось, что её дедушка всегда несёт в себе солнечный свет, согревающий её юное сердце. Степан Григорьевич был как старый дуб, прочный и надёжный, а его присутствие пронизывало всё вокруг исцеляющим чувством успокоения. — Девочки, вы уже всю квартиру переполнили своим переживанием, — слова дедушки прозвучали как звон серебренного колокольчика, приводя всех в чувства, — Даже мне в соседней комнате стало неуютно, ведь вы одни тут переживаете. Дайте-ка и я присоединюсь к вашему печальному обществу. Слева от Веры кровать немного прогнулась под весом дедушки. Тонкий аромат женских пряных духов переплетался с приторным запахом леденцов — воздух перенасытился сладостью. Она нежно дурманила голову девочки, успокаивая душевные переживания, напоминавшие морскую бурю. Когда Степан Григорьевич нежно обнял внучку, девочка ощутила пульсирующую теплоту больших рук, словно они были последними островками в бушующим океане страха перед неизвестностью. Разум дал сбой и никакие логические мысли не посещали мою голову, которая была почти полностью опустошена. Я была лишена способности трезво мыслить, и всё, что оставалось внутри меня — это гнетущие ощущения, подобно тем душевным переживаниям, что испытывали Панфиловы. Поэтому конечности трясло, в груди что-то сильно давило и моей плоти не хватало воздуха, хотя неживая оболочка никогда прежде не нуждалась в этом. Возможно, пребывание в душе Веры привело к тому, что моё нутро стало пытаться пробудить человеческие чувства, что якобы когда-то принадлежали мне. Я уверена, ложные ощущения чувств и эмоций — банальное самовнушение, не более. И в голове мелькала лишь одна мысль: моё бытие — это непонятный парадокс, не имеющий никакого объяснения. — Папа, вот вы пришли и сразу спокойнее на душе стало, — сказала Елена Михайловна. — Ну и хорошо, — довольно ответил Степан, — Нужно же хоть кому-то в семье нести душевный покой и передавать его близким, иначе совсем раскисли бы здесь. Как однажды Лидочка суп из остатков очень жирной рыбёхи решила сварить. Бульон-то наваристый вышел, ароматный, — мужчина растягивал слова, вспоминая когда-то пережитое удовольствие, — Да только постоял он какое-то время и забродил. А мы ж не знали, что такие жирные супы быстро портятся, зато потом наши животы целые сутки крутило… История из жизни дедушки вызвала у всех искреннюю улыбку. Елена присоединилась к мужчине и начала вспоминать своё детство. — Я росла в маленькой почти глухой деревне, которую окружали обширные поля, пологие холмы и нескончаемый поток одной длинной шумной речки, — с особой интонацией начала рассказывать Елена Михайловна, — Помню, как каждое утро я просыпалась под пение горихвосток и распахивала окно, чтобы позволить первым лучам утреннего солнца посетить и мою скромную комнату. Они окутывали тело своим лёгким тёплым объятием, пробуждая из глубин сна и наполняя сердце трепетной радостью. Друзей у меня особо не было, но, если честно, я никогда в них сильно не нуждалась. Мне было вполне комфортно жить наедине с большой семьёй и тихой природой. Да, тишина однозначно мне иногда очень требовалась, — женщина говорила размеренно и с явным удовольствием, — Когда в доме живёт семь человек, пятеро из которых дети, в общении точно никто не окажется обделён. Да и повезло, что очень дружными мы были. Хотя порой на моей половине оказывалось слишком многолюдно, что мешало в те минуты жизни, когда очень хотелось уединиться со своими мыслями, оттого я не знала, кто я такая, чего я хочу и о чём мечтаю. Будто моя семья это чашка чая, а я —мёд, что перемешивается в бесконечном водовороте и тает, сначала медленно оседая на дно, а затем полностью растворяясь. Тогда мне не хватало тишины, ведь наш дом постоянно был переполнен множеством звуков: топот и визги Сёмы, который носился из комнаты в комнату; пение и буханье стереосистемы Анисьи, давно мечтающей стать артисткой; вечные споры Варвары и Василисы, ведь девочки никогда не могли поделить между собой тот же карандаш или, например, Васю раздражало дребезжание настенного телефона, по которому вечно трепалась Варя. Поэтому я частенько пропадала у бабушки, которая жила в другой половине нашего дома. Большую часть времени там было тихо, как в склепе. И хотя мою бабушку остальные родственники особо не воспринимали, она очень любила меня и нам этого было вполне достаточно, — дедушка и Вера затихли так, что было слышно дуновение ветра в секундные паузы Елены. — Она была худая, как шесть часов, и, как говорил мой папа, оттого строгой и требовательной, особенно к моим братьям, которые непроизвольно разбивали всё самое хрупкое в её доме. И если они оказывались на её пути, она раскатывала их в лепёшку, — мама хмыкнула и замолчала. — Это прабабушка Валя? — полусонным голосом спросила Варя. — Эх, да-а… — женщина слабо улыбнулась и немного погрустнела, — Как сейчас помню вечера, когда у нашей деревни выключался свет от любого дуновение ветра или небольшого дождика, тогда я отпрашивалась к бабуле под странным предлогом, что мне очень страшно. И если честно, я каждый день надеялась, что сегодня обязательно выключится свет. Валентина всегда очень ждала меня, особенно в непогоду: расправляла диван перед моим приходом, поджигала несколько свечей и садилась на кровать в ожидании своей дорогой внучки. А потом мы долго и с особым интересом беседовали на самые разные темы, и почти всегда я засыпала первой. Это были самые прекрасные и тёплые воспоминания моего детства, — Елена замолкла на минуту, а после задумчиво продолжила, — А ведь тогда я искренне верила, что все взрослые такие же счастливые и простодушные, как моя бабушка… Вера задремала под рассказ мамы. Дедушка аккуратно положил девочку на кровать, а женщина укутала крохотное тело в пуховое одеяло. Она прикрыла окно и поцеловала дочку в лоб. Взрослые тихонько вышли прочь.