Лестница в Бездну

— В нашем доме так просто не… — О Барбатос, таверна уже закрыта. — старший из Рагнвиндров закатывает глаза. Из всех возможных вариантов развития и альтернативных Вселенных только одно событие оставалось неизменным. И это событие — пьяный Господин Кэйа, что фривольно сидит за барной стойкой, подпирая голову руками. — Твои дружки уже давно улетели в Казармы, и вам, мистер Альберих, я советую сделать то же самое. Каждую пятницу после патруля Кэйа оставался в Доле Ангелов. Оставался надолго. Пил за столом в углу вместе со своими коллегами, и каждый раз задерживался. Каждый раз провожал глазами покачивающиеся спины товарищей в доспехах, и каждый раз оставался сидеть. Пересаживался за барную стойку, просил Полуденную смерть. Мой дорогой-дорогой Дилюк, вы же знаете, что этот напиток, подобно крови Барбатоса, вяжет язык лучше любого яда. Поднимал свой опьяненный взгляд и долго смотрел. В этом взгляде читалось нечто большее, чем пьяная чепуха. Даже Полуденная смерть была неспособна до конца развязать язык одинокого и вечно окруженного сплетнями Капитана кавалерии. Капитана кавалерии, который ни разу не сидел на лошадиной спине. — Дилюк-Дилюк, — Кэйа смеется себе в кулак. — Друг ты мой дисциплинированный. Дисциплина твоя в наши времена… знаешь, бесполезная. Мондштадту скоро придет конец, и у конца нет расписания. «Дорогие жители Мондштадта, смеем сообщить вам, что месса в честь погибели Путешественника состоится в Соборе Барбатоса в воскресное утро. Уточнение: с восьми утра. Всем желающим возложить почести обратиться к сестре Барборе.» Эти бумажки до сих пор валялись в каждом углу. Несколько месяцев назад златовласый Путешественник совершил свое последние плавание — и вернуться из него не удалось. Его кости и плоть были преданы огню в глубоких подземельях Ордена Бездны. Кто знает, каким Богам в той глубокой пучине молятся проклятые твари — но эти Боги к ним, несомненно, милостивы. Нелепых листовок, написанных от руки ровным, точеным почерком, было неприлично много. Настолько много, что в складских помещениях рядом с товарами они обрастали пылью. Эта месса давно прошла, и то воскресенье давно окрасилось черными красками. Листовки хранились. В Доле Ангелов их не снимали. Эти нелепые бумажки были приклеены друг на друга скотчем и иглами прямо надо барной стойкой. Порой падали на голову незадачливым гостям таверны. — Не переживайте, господин Альберих, братец, — иронично добавляет Дилюк. — Я буду крайне рад предать вашу голову первым кострам апокалипсиса, чтобы вам не пришлось страдать последним. — При всей своей аристократической натуре мразь в тебе не вывелась, — Альберих ставит бокал на барную стойку, пытается подняться. Каждый раз, когда он пытается поговорить, идет откат. Дилюк дерзит, колет в самое больное, посмеивается. Кэйа колет в ответ, пытается чуть выше, чтобы в глотке оппонента закипало от злости. — Откуда, правда, эта мразь в принципе взялась в твоей душе… — С появлением одного прекрасного голубчика в моем доме, — Рагнвиндр поднимает бровь. — Проваливай, Альберих. Мне нужно убираться. — Это было грубо! — Кэйа картинно улыбается. — На грубость принято отвеч… — Просто уходи. Открой дверь, выйди и закрой с другой стороны. — Доброй ночи, мастер Дилюк. — Спите сладко, бесполезный капитан несуществующей кавалерии. Дилюк не издевался. До недавнего времени, во всяком случае. Он провожал взглядом пьяного Капитана, натирал бокалы, делал, что угодно. Но не говорил. Не грубил, не хамил, просто сдерживался. Рагнвиндр понимал, что тучи над Мондштадтом не являются проявлением неудачной погоды. Эти серые массивы сгущаются над Городом Свободы уже пару месяцев, загораживая солнце. За ними не видно ни ясного неба ранним утром, ни горящих в ночи звезд по ночам. Бесконечные вихри и далекие молнии, мерцающие внутри ватных облаков. После не совсем героической и откровенно глупой смерти Путешественника, и так забавно, что его имя испарилось в забвении, Орден Бездны расправил крылья. По крайней мере, так хотелось думать. Никто точно не знал дат, цифр, имен и ответов — но любое существо в Мондштадте чувствовало приближающийся крах. — Глупый, глупый, глупый Дилюк, — Кэйа выдыхает, сползая вниз по стене. Стоит только закрыть за собой дверь — уверенность улетучивается. Неужели, так все и закончится? Баран и Павлин, что выросли в одном вальере. Их объедняют воспоминания, воспитание, большая любовь к жизни и ценностям. Но оба — такие разные и такие одинаковые внутри своей сути — стараются закрыть глаза черной тканью и никогда не пересекаться взглядом. — Спасибо за хорошее детство и убитую психику. Альберих поднимает глаза в небо. Все так же, как и обычно — быстро плывущие тучи. Моросит дождь, капает прямо на лицо. Из этих небесных массивов дождь идет ледяной. Не летний, но по-настоящему промозглый. Чувство быстро приближающейся смерти можно описать прилагательным «странное». Оно не вызывает жути и не заставляет кровь застывать в венах, оно подобно деревьям, что научились разговаривать и теперь постоянно шепчут тебе на ухо. Идешь по городу, ощупываешь меч за пазухой, оглядываешься — и в какой-то момент слышишь этот старческий шепот за спиной. Оно близко. Настольо близко, что обернуться нет времени. Альберих не был уверен, что все жители Мондштадта воспринимали надвигающуюся аномалию так же. — Ты еще здесь, — дверь Таверны открывается. Рагнвиндр смотрит на Кэйю сверху, перебирает пальцами ключи. — Кэйа... черт бы тебя побрал. Времена не самые лучшие, чтобы по ночам разгуливать. Иди домой. — Боюсь, мастер Дилюк, вплавь долго, — Альберих усмехается. — А здесь у меня дома нет. — Если твою промороженную голову настигли философские мысли, поразмышляй об этом в казармах. — Дилюк захлопывает дверь, закрывает на ключ. — Мне бы не хотелось наутро найти твою грустную задницу в сточном канале. — Будто бы тебя это вообще волнует, — бурчит себе под нос. — Кэйа, волнует. — Дилюк садится на карточки рядом. Рукой гладит юношу по волосам. Свои кожаные перчатки тот никогда не снимает, на лице — вечное безразличие. И все же в нем-то что изменилось. Растопилось. — Мне не хочется терять своего постоянного клиента. Альберих смеется. Забавно. Из всех слов, которые тот мог сказать — брата, друга, важного человека — он выбрал самое обидное и нейтральное. Дилюк не славился своей эмоциональностью, его словарный запас варьировался от «официального» до «официально-повседневного». Что-то щелкнуло. Щелкнуло после неожиданной смерти Крепуса и до сих пор не дошло до привычной дороги. Будь это глупая романтическая повестка в газете, Дилюк бы сел рядом, возможно, закурил, начал бы препинаться, как он все эти годы скучал и жалел о своем поступке. Однако ничего общего младший Рагнвиндр с настроениями из романов не имел. Он одаривает Кэйю мимолетным взглядом, что-то бормочет себе под нос и уходит. Кэйа медленно встает, опираясь на стену. Мелкими каплями дождь все еще капает на его лицо. Забавная ситуация. Дилюк всегда считал Кэйю своего рода незримым проводником между Бездной и Мондштадтом, винил юношу во всех набегах и конфликтах. Я всего лишь знаю язык. Это не просто язык, это единственный остаток от моей семьи. На его исковерканной и первобытной версии перешептываются Маги Бездны. Все. Других секретов я не знаю. Я не знаком с их управленчеством, не пожимаю руки самопровозглашенным принцессам и рыцарям. Я — всего лишь осколок льда от большого айсберга. Кэйа не оправдывался. Не рассказывал о себе лишнего, не любил слушать сплетни. Лучше хранить маленькую загадку, которую многие пытаются превратить в большую теорию заговора. Кэйа успевает дойти до Казарм прямо перед началом проливного дождя. Капли стучат по крышам и окнам. Громко стучат. Когда ветер еще был несменной душой Мондштадта, такие дожди называли гремучими. Словно тысячи труб в оркесте падают на пол. Хорошая ассоциация, подходит. — Капитан, — один из стражей отдает знак «чести» при виде Альбериха. — Вольно-вольно, не поднимай шум. — Кэйа проходит мимо. От него пахнет перегаром и виноградом, в последние дни перед выходными Альберих спивался до покраснения. Были дни, когда собутыльники лично притаскивали Капитана домой. Доносили до кровати, били по щекам, пытались привести в чувство. Глупая пятничная рутина. Легкое опьянение не заставляет уходить в забвение, в которое так хочется окунуться с головой. — Как дождь ливанет, внутрь зайди хотя бы. — Пост не позволяет, капитан! — Пост не позволяет, а я позволяю. — тот еле-еле различает очертания ручки двери перед глазами. — Заболеешь еще, сляжешь, кто будет в дожди дежурить... Коридор, лестница, еще один коридор, еще одна лестница, еще один коридор — и заветная дверь. Это здание действительно называли Казармами, однако у чинов повыше были свои привилегии — и Кэйа, определенно, одна из них. Свои долгие вечера Альберих проводил в небольшой комнате. Ничего лишнего, армейские условия. Кровать, умывальник, гардероб, стол. От прелестей аристократической буржуазии пришлось отказаться, однако, не стоит таить греха — юноша все еще искренне мечтал о собственной коллекции картин и керамики. Не здесь. В лучшей жизни — возможно. Если солнце вновь встанет над Мондштадтом — именно тогда. Но не сейчас. Кэйа находит кровать на ощупь, заваливается, закрывает глаза. В голове все гудит. Мои предки могли исправить эту ситуацию. Мои предки могли разверзнуть небеса, чтобы монстры провалились в свою пучину. Как же так вышло, что внутри этой комнаты два на два я остался ни с чем? Как так вышло, что моя рука, рожденная спасать души, поднимает лишь бокал вина? Он пытается заснуть. — Пора возвращаться домой, мой Принц. — голос из ниоткуда. Он просто появляется в голове, отдается эхом в черепной коробке. Кэйа испуганно вскакивает с кровати, осматривается. В кромешной тьме никого нет, лишь капли дождя друг за другом стучат по подоконнику. Почудилось, надо меньше пить. Юноша делает глубокий вдох, снова ложится на подушку. — Нельзя медлить, они уже близко. — голос становится громче. Альберих пытается его игнорировать. — Они следят за вами, чтобы избавиться. Бегите, мой Принц, бегите со всех ног. Юноша не выдерживает. Он зажигает лампу на столе, осматривается. Никого. Берет меч, машет им во все стороны. Никого нет. Из теней двигается лишь его собственная. — Кто бы ты ни был, мне твои шутки не нравятся, — Альберих оскаливается. — Выходи сейчас же. В ответ — тишина. — Валите спать, идиоты. Завтра на дозор отправлю. — кричит за дверь. Его коллеги никогда не шутили над ним. По крайней мере, не так. Могли подсыпать веселящий порошок в вино, защекотать во время службы, вырезать картонных хиличурлов. Но так... в последний раз Принцем Кэйю называл далекий голос из прошлого. Настолько далекий, что даже сам Кэйа не в состоянии вспомнить, кто это был. Мать ли? Отец? — Мне ваши уловки неинтересны. Сейчас же. Идите. Спать. Снова тушит свет, снова ложится на кровать. Не спится. Голос продолжал его игнорировать, но это ощущение присутствия не покидало. Казалось, кто-то бесформенный, будто состоящий из нитей самого воздуха, стоит в углу. Стоит, скалится и выжидает, пока Альберих уснет. Выжидает, чтобы впиться в его шею и не отпускать из объятий тьмы. Сон никак не шел. Сердце отбивало чечетку. — Мой принц, прячьтесь. — Кэйе хочется заплакать. Он устал от этого головокружения, необъяснимого страха, но еще больше — от этого голоса в голове. Голоса, который кажется родным и чужим одновременно. В какой-то момент сознание не выдерживает напряжения и просто вырубается. Свет погас. Мой глупый, замечательный и таинственный Принц, бегите как можно скорее. Где бы вы ни были, мне придется вас найти. На следующее утро Кэйю будят шаги. Громкие шаги, отдающиеся эхом от тонких стен. В голове полный беспорядок. То ли от выпитого алкоголя, то ли от магнитных бурь, принесенных дождем, то ли от этого странного наваждения, что накинулось на капитана перед сном. Юноша открывает глаза, смотрит в потолок. В этой части здания редко можно услышать возню рот. «Выноси!» — с другой стороны двери что-то глухо падает. Альберих резко встает с кровати. Наощупь находит раскиданную по полу одежду, подходит к зеркалу, всматривается в отражение. Такой же, как всегда — немного помятый, сонный и разочарованный. Открывает дверь. — Капитан Альберих, слава Барбатосу! — один из стражников подбегает к юноше, трясет его за плечи. — Мы уже думали, что вас это, того… — С какой стати? — недовольно бурчит под нос. Кэйа отводит взгляд от испуганного парня, глаза фокусируются на стене. Красная. Красиво. Но в этой части здания стены совершенно другого цвета… Юноша пытается проморгаться, красные стены все еще его окружают. — Что здесь произошло, черт его побери… Кэйа направляется к главному входу. Повсюду — красные пятна, красные пятна, красные пятна. Будто неудачливый негодник ночью пробрался в Штаб Ордо Фавиниус, заблудился, набрел на жилое крыло и решил раскрасить стены краской. На пороге перед коридором лежит помятая лилия Калла. Грязная, затоптанная сапогами. Вокруг витал элементальный след. Еле ощутимый, как от низших существ. Альберих пытается присмотреться к остаткам частиц, но лишь чувствует слабо уловимый привкус костра. Осмотревшись, тот закусывает губу и направляется вниз. — Капитан! — юношу окликивает один из сменщиков на входе. — Капитан Альберих, слава Барбатосу, вы живы! — Кто-нибудь объяснит, что произошло? Резня. Такое короткое и емкое слово, неуловимое по смыслу в пределах Мондштадта. Мирное существование всех жителей, знающих друг друга не только по лицам, но и именам, приносило свои плоды. Люди не знали насилия в свою сторону. Каждое тяжелое нападение заканчивалось ранами и небольшими помутнениями рассудка. Кровь имела лишь имя. Она появлялась из небольших ран и нелепых уколов, от стертых мозолей и расшибленных коленей. Но никогда — так. Никогда не показывала своего истинного лица на стенах ордена, окрашивая собой белизну в насыщенную краску. — Мы не можем сказать точно, но… — Постойте. — Кэйа отодвигает рукой плечо стражника. За ним — бесформенное нечто, облаченное в окровавленные простыни. Капитан подходит к этой куче, медленно отодвигает край ткани. И сразу же закрывает обратно. Остекленевшие в ужасе глаза встретили Альбериха за белым саваном. Бедный мальчик. Только недавно пришел на службу в Ордо Фавониус, его не брали даже на рейды хиличурлов за городом. Приветливый юноша, чье лицо обрамляли белесые волосы. Правильные черты лица, веснушки. Длинные пальцы. Еще немного — и Альберих был готов засмеяться в голос. — Мы нашли его сегодня утром, — Отто подходит со спины. — Бедняга был проткнут несколькими мечами насквозь. Вам крайне повезло, Капитан, еще немного… и. — Это был Орден Бездны? — Альберих не может отвести взгляд от мертвого тела. Обмотанного, так неуклюже и неправильно — и лишь от незнания того, что такое смерть на самом деле. От того, что еще вчера называлось человеком, осталось немного. Но его раны не только кровоточили, они пахли огнем. Кострищем. Прямо как Дилюк в ту звездную ночь. — Мы не уверены, — мужчина отвечает на удивление спокойно. — Как показывают следы, это могли быть Маги. Но маги не владеют холодным оружием. — Еще пострадавшие есть? — Умершие, Капитан. — отвечает. — Рыцарей правого крыла бесчеловечно разодрали, у многих изуродовано лицо или отсутствуют части тела. — Мерзость, — Альберих кривится. — Ты не знаешь, что они искали? Или… кого? — Вероятнее всего, его. — Отто кивает в сторону накрытого парнишки. — Он единственный не изуродован. На нем отсутствуют следы элементального вмешательства, кроме как небольшие отпечатки. Что же он успел сделать за свою короткую жизнь, чтобы так навредить Бездне… Ничего. Кэйа знает правильный ответ. Бездна ищет не кого-то, но именно его. Укрытого от миллиона ненужных глаз каэнрианца, который бессовестно спал в соседней комнате. Этот неизвестный голос вчера в голове — выдумка ли или проделка шпионов? Может, напротив, не шпионов, но соратников? Все же Альберих смеется. Смеется громко и истерично, Отто удивленно смотрит на Капитана. Юный рыцарь — блондин. Обладает бледной кожей, острым носом, длинными пальцами. Это описание — внешность последней Принцессы из Династии Черного солнца. Последней принцессы Каэнриах, что была проклята вместе со своим народом и поглощена тьмой. Они искали Альбериха, но так и не узнали, как тот выглядит. Они искали Принца Каэнриах — но не знали, что Принц исходит из крови регентов и не имеет ничего общего с истинной династией. Невинные жизни пострадали по вине нелепых следов. Бездне удалось разузнать, где прячется их цель — но так и не посчастливилось понять, кого в действительности они ищут. — Их всех повезут в Собор Барбатоса, — Отто отходит в сторону. Видно, как он постоянно мельтешит глазами, то смотрит на стены, то на пол. Ему не хочется видеть неприятных результатов этой ночи. — Капитан, вы должны присутствовать. Как минимум, чтобы выразить знак уважения. Кэйа кивает. Его все не покидало это странное чувство — чувство абсурда и неправдоподобности ситуации. Он знал, что кровь красного цвета и имеет привкус железа. Знал, что человеческую душу возможно бесчеловечно изуродовать и выгнать из тела. Знал, что люди состоят не из прочного железа. И все же до этого момента все было иначе. Проще. Ярче. Напоминало сказку о храбрых рыцарях и жутких драконах, где рыцари вместо обезглавливания ящера прогоняли его, а единственной жертвой выступало исключительно психическое здоровье. Реальность, наполненная магией и проклятиями, окрапилась красным. Цветом, который встречается в их рутине лишь на флагах Ордо Фавониус. — Отто, пожалуйста, — на мгновенье капитан задумывается. — Пообещай, что Орден похоронит их со всеми возможными почестями. — Сэр-с, из почестей только мечи и доспехи, иного не положено. Альберих не знал, что нужно говорить в такие моменты. От коренных мондштадтцев его отделяла смерть, следующая за ним с самого рождения. Но ее лицо — это жуткое, окровавленное лицо — Кэйа не встречал ни разу. Он видел смерти, видел похороны, видел всю поднаготную мира, в котором принято не говорить вслух об этой самой смерти. Вероятно, Дилюк перестал быть частью замечательного мира красок после скоропостижной кончины Мастера Крепуса. Не каждому под силу выдержать крепкую хватку мора вокруг собственной шеи, но еще сложнее — вокруг шеи единственного любимого человека. Дилюк сильный, но Дилюк — не тот самый мондштадтец, что по утрам улыбается солнцу и ветрам, просто потому что они есть. Остальные — да. Даже Бродяжка Венти с его глубокими печальными глазами может быть частью этого безопасного мира. Отто удаляется. Вокруг не остается ни души. Где-то сверху слышатся размеренные шаги гвардейцев, голоса за стенами, но здесь, в коридоре — никого. Альберих вновь подходит к убитому юноше, вновь поднимает саван. Его красивое бледное лицо заклеймили кровавые следы из собственных ран. Глаза — широко распахнутые — смотрели вникуда. Обычно шелковистые волосы превратились в неразборчивые спутанные нити. Из бьющего жизнью источника тот превратился в высушенное яблоко. Мог бы поспорить, маска смерти мне бы подошла. Подарила бы безобразным глазам успокоение. Если все, кто был моей поддержкой и любовью, оставили меня — почему бы самой жизни не последовать их совету? Кэйа склоняется над лицом умершего, прикасается губами ко лбу. — Самых сладких снов, малыш. — шепчет. Скорее себе, нежели мертвецу. — Ты был хорошим солдатом. К удивлению, кабинет Джинн оказался зарыт. Так же, как и библиотека. Последние месяцы магистр приходила рано. Настолько рано, что стрелки часов еле пробивали шесть утра. Негодование усиливалось с каждым днем, тучи сгущались. Посеревшие дома перестали казаться чем-то из ряда вон выходящим. Некогда голубое небо над головой воспринималось даже не воспоминанием, а далекой легендой. Люди лениво собирались на городской площади, склоняя головы над вереницей проплывающих деревянных ящиков. Не слышно плача, стонов, перешептываний — лишь тихие молитвы Барбатосу еле доносились до слуха. Да примет твою душу посланник Ветров. И вознесется она в Селестию, подобно Ванессе. И будет убийца твой повержен под гнетом скверны. Альбериху не нравились прелюдии. Альбериху не нравились церемонии и нескончаемые молитвы нараспев. Он медленно направляется в уже до боли знакомое место — туда, где его ждут в самую последнюю очередь. — Барбатос меня услышал, — Кэйа медленно открывает дверь «Доли Ангелов», садится за барную стойку. — Чарльз, дружище, я так счастлив, что именно твоя смена выпала на этот унизительный день! — Господин Альберих, я бы воздержался от таких малодушных вскриков. — Чарльз без особо интереса продолжает разговор. — Вам как обычно? — Вы угадали! Бокал Полуденной смерти. — Полуночной смерти, скорее. — Чарльз ставит бокал на стойку, открывает одну из бутылок. Медленно наливает в бокал. — Мастер Крепус взял название для этого удивительного вина, вдохновившись одним напитком в подпольном баре Фонтейна. Оригинальная рецептура включала в себя смесь игристого белого вина и абсента. После данного коктейля разум пьяницы выключался на некоторое время. Кэйа закусывает губу. — Интересный факт. На что вы намекаете, дорогой Чарльз? — Я бы с большим удовольствием намешал вам оригинальную рецептуру Смерти после Полудня. — мужчина пододвигает бокал с вином ближе к капитану. — Может, в вашем случае эффект будет обратный, и мозг внутри вашей черепной коробки начнет работать. Альберих не знал, чем вызвал столь непредсказуемый резонанс в душе бармена. Обычно Чарльз выступал хорошим собеседником, рассказывал нехитрые истории своей семьи из Спрингвейла и не стеснялся наливать за свой счет. Всегда дружелюбный, в это утро бармен показался угрюмым и даже грубым. Кэйа мог предположить почему. Перед глазами Альбериха все еще стояло застывшее в ужасе лицо юного рыцаря, что не смог пережить эту ночь — новость о резне в Ордо Фавониус облетело город за считанные минуты. Чарльз мог чрезмерно преисполниться данным событием. Кэйа же не выдавал своих эмоций. Он не знал дефиницию боли и пустоты внутри себя. Не знал, что они из себя представляют и может ли это являться скорбью. Поведение Чарльза усугубляло ситуацию еще больше. Не хотелось напиваться под пристальным взглядом. Кэйа берет бокал, ищет, куда бы присесть — и по возможности найти собеседника. Взгляд цепляется за почти знакомую фигуру в углу. Странник. Неизвестный в маске, что время от времени появляется в землях Мондштадта. В свой прошлый визит он сидел с Итером, высоко поднимая бокалы после победы над Ужасом Бури. Его лица Кэйа не смог бы разобрать в толпе, но по общему виду — возможно. — Так забавно видеть вас снова, — Капитан подходит к столу, мужчина, казалось бы, не обращает на него никакого внимания. — Вы не против, если я присяду? — Против. — неизвестный продолжает пить свое белое вино. Спиртовая безвкусица, новый сбор. — В Мондштадте не принято так грубо разговаривать с людьми. — Кэйа все же садится напротив. — Вы прибыли в Город Барбатоса, так будьте добры следовать его правилам. — Любой город под Архонтом — это тюрьма. — Любой город, но не город Барбатоса. — незнакомец все же поднимает глаза. Кажется, он удивлен. Такую фразу мог сказать любой патриот, любой националист и нелепый рыцарь. Самая обычная, без спрятанных в ней ключей и паролей. Все же из уст Кэйи она звучит точно так же, как звучала из уст забытого героя. — Альберих, черт бы вас побрал... — Капитан встречается со взглядом неприлично знакомых глаз. Тех самых, которые были у его отца. Тех самых, внутри которых сияют звезды далекой Родины. — Честное слово, как тараканы. Все умрут, а вы останетесь. Голос мужчины кажется знакомым. Кэйа не мог вспомнить, где его слышал. Низкий, с определенной манерой говорить все очень быстро и четко. Такой риторике обучали Королевскую гвардию в Каэнриах. Проклятые рыцари из далекого детства обладали подобной манерой говорить, единственное различие — их голос, казалось, звучал из громкоговорителей, спрятанных далеко внутри доспехов. Механизированный, с шумами. Но именно этот самый голос кажется знакомым. Более знакомым, чем случайные воспоминание из отрочества и мимолетно услышанные переговоры за соседним столом. — Не стоит начинать с оскорблений такое приятное знакомство, дорогой соплеменник. — Кэйа протягивает мужчине собственный бокал. — Вот, попробуйте, это много лучше и ароматнее сезонного вина на разлив. К слову... как я могу судить, вы — член Королевской гвардии. Разумеется, со своим проклятием. К тому же чистокровный. Видите, как много я могу рассказать о вас, даже не зная вашего имени! А хотелось бы исправить. — Не хочется, чтобы мое имя звучало из уст вашей семейки. — Я не являюсь членом моей семейки, как вы выразились. — голова начинает закипать. — Вполне себе являетесь, — Рыцарь усмехается в ответ. — Подобно Черному Лебедю, напялили повязку на глаз. Донашиваете проклятый глаз Бога за Ильзаном. Не иначе, как самые настоящие тараканы... — За такие слова вас бы казнили. — Кэйа подпирает подбородок рукой. — Я присягал истинной династии. Династии Черного солнца. — уточняет мужчина напротив. — Не вашим отребьям, развалившим мой дом. — По меркам проклятия, вам должно быть более пятиста лет. — Капитан задумывается. Переводит тему. Он не помнит даже имени собственного отца, чтобы вести подобные распри. — За такое-то время мудрость обычно приходит как заводская настройка. — Столько лет прошло, а Альберихи все остаются при своем уме. — мужчина встает из-за стола. — Надменные, мерзкие проходимцы. Подобно крысам в стенах, ползаете по закоулкам и теням. Знаете, только в вашей родословной есть один человек, чье имя вы не имеете права носить. И его наследие тоже. Незнакомец перегибается через стол, хватает Кэйю за подбородок. Долго всматривается в его лицо. Знакомое и незнакомое одновременно. Крепко держит за челюсть, не дает вырваться. Пальцем поддевает повязку, срывает. Капитан чуть ли не вскрикивает. Даже Дилюк не позволял себе таких наглостей в детстве, а этот... незнакомец теряет дар речи. Его взгляд, ранее злобный и неприятный, резко меняется на удивленный. Он встает на колено, преклоняет голову. Мой принц, примите мои искренние извинения, мне казалось, вы были убиты вчера вечером. Альберих понимает, где слышал этот голос. А именно — в своей голове. — Повязку отдай. — Альберих закрывает второй глаз рукой. — Хранитель Ветви еще нашелся... — Ваше высочество, я должен сопроводить вас до ворот Каэнриах. — Да мне плевать, что ты должен. Мать свою сопроводи, раз нечем заняться. — капитан вырывает свою вещь из руки Рыцаря, завязывает. Глаза ее сияли чистым золотом. Внутри темной ночи Королева озаряла своим подданым путь, ведь в венах ее горела сама жизнь. Эта жизнь, чистая и нетронутая технологиями, затмевала своей невинностью невежественных архонтов. Она была храбрее и мудрее любой девушки, бегающей босиком по полям Интейвата. Жизнью внутри своего сердца она питала ядра алхимии, вселяя в любое неживое все живое. — Принц, постойте. — Меня зовут Кэйа. — Капитан скрещивает руки на груди. — Кэйа Альберих, и никак иначе. — Мондштадт скоро падет от рук Бездны, — Рыцарь встает с колен. Все еще смотрит в пол. — Мне нужно увести вас отсюда, как можно скорее. — Никуда я не пойду. — Альберих вновь садится напротив, лениво потягивает вино из бокала. — В соборе хоронят тех самых, что пали вместо меня. Лучше бы не промахнулись и нашли. — Они не знают, как вы выглядите. — Рыцарь допивает свое вино. — Так же, как и я не знал. — Так и валите в свою Бездну, товарищ Хранитель. Дайнслейв, верно же? — Кэйа оставляет недопитое вино на столе. — Можете рассказать своим друзьям, кто я, что я, какого цвета у меня волосы и кожа, чтобы в следующий раз уж точно попали в точку. — Мой принц, кажется, вы еще не поняли. — голос Дайнслейва звучит тихо. Тише, чем доносившееся возгласы с улицы. — Мне придется вас забрать. Даже если вы не согласны. О Великий Барбатос, да вознесутся к тебе на небеса души павших. Павших не в бою, но в каре небесной. И наказаны будут все согрешившие. И прольется свет на землю твою обетованную.