Лестница в Бездну

Среди множества самых необычных воспоминаний и образов, струящихся друг за другом подобно карусели в детском парке, Крепус выделял только пару. Пару наиболее ярких, горящих, более того – будто выжигающих душу своей невозможностью и иллюзорностью. На вопрос «Что такое вкус родины?», мужчина, ухмыльнувшись, указывал на бутылку вина. На удивленные вопросы о его путешествиях тот либо не отвечал, либо рассказывал небылицы в самых пестрых тонах. Одну из таких небылиц мужчина надежно хранил в запыленной библиотеке своих страданий и юношеских лет. Слуги натирали его сюртуки травяными настоями, чтобы фамильный запах винодела сиял рядом с его бледным лицом. Его ярко-красные волосы так выделялись на фоне темных и пустующих комнат, так забавно. Так забавно, что в отражении зеркала он стоит в гордом одиночестве. Стоит, натягивая кожаные перчатки на длинные пальцы. Вуаль дороговизны витала рядом с его фигурой, но даже она не стояла ни капли моры рядом с той удивительной пустотой, что зияла в душе Мастера Рагнвиндра. Пустотой, чья глубина утопала в зыбучих песках Бездны. — В моем доме тебе всегда будут рады, дорогой друг, — голос из прошлого уже кажется размытым и несуществующим. Словно Крепус сам придумал этот звонкий баритон в своей голове. — Тебе не нужно уходить вот так, не попрощавшись. Слова, сказанные в пустоту. На самом краю Пика Буревестника. Мелькающие образы танцующих мечей меж деревьев то проплывали перед глазами, то вновь исчезали в ледяном вальсе зимней стужи. Человек, которому Крепус должен был сказать ни одну тысячу слов, давно исчез в Бездне. Исчез, провалившись своей костлявой, но такой горделивой спиной. Говорят, первых друзей забыть довольно просто —  стоит лишь на секунду обратиться ко всему, что имеешь за своими плечами и никогда не оборачиваться. Не оборачиваться невозможно. «Пускай ветер разносит славу твоего имени, Крепус Рагнвиндр!» Ветер разносит. Не с тем привкусом мимолетной свободы и песни пламенного льда, но отдушкой merlot и chardonnay. Времена меняются, люди уходят, но остается то, что им принадлежало — место в душе. Душа ведь понятие странное. Места внутри нее настолько много, что даже мимолетная встреча останется внутри книгой с лицом виновника торжества. Прощание с некоторыми персонажами оставляет после себя глубокую дыру, которую невозможно залатать иными хорошими знакомствами. Много хуже вечного прощания, пожалуй, неизвестность. Под тенью плачущей ивы места достаточно, чтобы уместить бок о бок красивые могилы. Единственная жена Крепуса скончалась при родах их сына, не оставив после себя ничего. Ее имя бережно вписано в родословную Рагнвиндров, ее портрет, все еще недописанный, накрыт черной тканью в их спальне. И все же у ее истории есть начало и есть конец. Она родилась, прожила некоторое время, встретила свой конец в раннем возрасте. Между собой и маленьким Рагнвиндром она бы не выбирала. Она бы гордо, как это принято членами рода, улыбнулась, выпрямила спину и подставила свое горло под нож. Не пришлось. Смерть забрала ее быстро, без мучений, высосав много крови и немых криков. Ее история понятна. У нее было имя, красивое лицо, тонкий стан и своя история — и у этой истории все детали известны. Стоя с букетом светяшек в летнюю ночь перед ее могилой, Крепус задается вопросом: «Почему всего одна?». Так много людей посмели ветром пролететь сквозь него, оставляя после себя глубокие раны. Их судьба неизвестна. Возможно, их кости лежат на дне Разлома, их топчут призраки Прошлого и проклятые духи. Лучше бы эти кости были здесь, под одинокой плакучей ивой. Бережно спрятанные в глубины земли и присыпанные пеплом человеческой скорби, чем песком неизвестности и пустоты. — Среди множества покойников, дорогой друг, твоего лица отчего-то не видно, — Крепус шепчет губами, смотря на свое отражение в зеркале. Вот он – король безмерного одиночества и властелин безмолвной пустоты в утробе своего детства. В голове это место, семейная винокурня, должно быть наполнено радостью и смехом, и все же ни того, ни другого мужчина не слышал. По ночам раздавался плач его маленького сына из соседней комнаты. Служанки ворковали над ним, словно ангелочки над Иисусом в картинах. Пустота оставалась. Парадный ужин всегда накрыт на одного человека, огонь в камине пляшет только перед одним единственным креслом. Даже среди такого душного бардака оставалась надежда. — Как видишь, я уже совсем обезумел. Разговариваю сам с собой, смотря на свое же отражение, — усмехнувшись, мастер Крепус поправляет манжеты на сюртуке. — В наших путешествиях такое… было бы непозволительно. Мы не могли позволить друг другу заскучать, пытаясь найти твою Родину. Старый друг… такое ощущение, что имя его говорить уже постыдно. Или даже опасно. Может, вольный ветер Мондштадта унесет этот шепот далеко за моря, где позорные маги Ордена Бездны вздрогнут в своих саркофагах? Крепус познал многие истины. Некоторые из них настолько странные и нереалистичные, что и истинами их назвать не выходит. Окутаны черной магией и забытыми практиками, надежно спрятанные в горах Драконьего Хребета. В холле его поместья нередко встречались лица, которым Мондштадт будет не рад. Мондштадт, но не Крепус Рагнвиндр. Он часто приветствовал гостей из Снежной, приглашая их за свой большой и такой пустующий стол. Позже он будет вспоминать, как маленький Дилюк, только-только научившийся ползать и бормотать нечленораздельные фразы, сидел на его, Крепуса, коленях. Хладнокровные дипломаты таяли, стоило младшего члену семьи выползти из своей комнаты. — Ваши планы мне понятны. И как многие поколения моей семьи, препятствовать вам я не собираюсь, — Крепус подливает вина в бокал девушки, смирно сидящей напротив. — О существовании Барбатоса я ничего не знаю, мсье. Такова глупая истина нашего края. Может, он давно превратился в духа и витает над нашими с вашими головами, подслушивая разговоры. Девушка смеется. — Мне вспоминается, как на такие распри реагировал Ильзан Альберих. Чуть ли не с гневом. Утверждал, что глупым архонтам стоит скрываться в их же землях. — Глупым архонтам, но не Барбатосу. — Крепус отводит взгляд. Каждый раз, когда дело касается старой раны, она кровоточит. Имя Ильзана в его сердце кровоточило. — Из всех божков и полубожеств Ильзан защищал только Барбатоса. — Не нам с вами знать, Мастер Крепус, не нам с вами знать. — девушка делает еще глоток вина. — Что творится в головах всех, кто помешан на этой старой истории. Нам же остается только смиренно ждать часа. Благо, сторону мы выбрали правильную. Крепус не выбирал. Он смиренно соглашался, выполняя свои части контракта. На этой ноте книга разборов и предложений вальяжно закрывалась, оставляя место ожиданию. Ильзан испарился, не оставив после себя ничего. Для всех. Юноша перевернул своим существованием жизнь простых смертных, направляя их меч в сторону Небесного порядка. Правда, только повернуть и успел. Его след остался забытым. Никто не знал его настоящего имени, никто не видел его семью, никто не слышал, какие замечательные истории он рассказывает под покрывалом звездного неба. Дорогой друг, как же так вышло, что твои вечно распростертые руки исчезли с горизонта Тейвата?... Счастлив ли ты там, где сейчас ступает твоя нога? Любые воспоминания имеют привычку леденеть. Застывать, как им и положено по инструкции. Раны затягиваются, образуя вокруг себя наросты и шрамы. В свои годы, пускай не такие и преклонные, Крепус чувствовал себя гораздо старше. Единственное, чему он научился - как следует отпускать. Красиво, с прелюдиями, склонив свою смиренную голову над трупом промерзшего покойника. Он рано лишился своих родителей, рано лишился возлюбленной, рано лишился единственного друга. На стороне его шахматной доски оказались только пешки и фигурки конкурентов. Смотрю, как этот замечательный огонек бегает по моему пепелищу. В его смехе нет скорби, в его слезах нет утрат. Его эмоции не осквернены зовом предков. Он не любит служанок, убегает от них. Ищет приключения. Его потерять... нельзя. Иначе тонкая душевная грань улетучится напрочь. — Мастер Крепус! — совсем юный Эльзер, еще скромный в своих словах и действиях, отчего-то сильно дергает входную дверь. Впускает за собой ветер и дождь, пробирающие кожу насквозь. Маленький Дилюк пугается, карабкается на колени к отцу. — У нас маленькая проблема. — В такую погоду грешно решать проблемы, дорогой друг. — Крепус накрывает сына своим сюртуком, загораживает от ветра. — Не могли бы вы закрыть дверь? — Нет-нет, послушайте, Мастер Крепус! — юноша, видимо, бежал. Пытался отдышаться. Он чуть ближе подходит к камину своего господина. — Там, на улице... — Дождь, гром и ледяной ветер. — Там мальчик. — наконец выдает тот. — Не из Мондштадта. Мы его никогда не видели, он утверждает, что его отец привел его именно к вашей двери. — Чудеса какие... — Рагнвиндр старший задумывается. — Аделинда, не мог бы я попросить тебя немного присмотреть за Дилюком? За последнее время Маги Бездны находили все новые и новые способы покорять границы Мондштадта. В его детские годы Пик Буревестника струился смехом и играми, там не было монстров. Сейчас же многие части Утеса Звездолова стали превращаться в рассадники бесконечных проблем. Кто знает. Вероятно, лица Крепуса Орден Бездны не помнит. Такие мелочи запомнить тяжело, нужно постараться. Вряд ли бы они открыли охоту на него. Тогда, кто же это мог быть? Когда верная гувернантка относит младшего Рагнвиндра в свою комнату, Крепус вновь обращается к Эльзеру: — Дорогой друг, что же вы стоите! Прошу вас, приведите маленького гостя. Что-то мне подсказывает, что снаружи ему стоять чертовски холодно. В небесах не было правды, как и в том маленьком и неприлично мимолетном моменте. Стоит Эльзеру занести на руках худощавее "нечто", промокшее насквозь и подстрекающее к тому, чтобы зваться ребенком. Мой отец оставил меня... здесь. В глубоком лихорадочном кошмаре мальчишка бормотал неразборчивые фразы, сжимаясь в руках юноши. Крепус узнал. Узнал эти синие волосы, что время от времени мелькали в его безумных откровениях с зеркалом. "Мой отец оставил меня" — фраза, которую запомнил весь Мондштадт. Но это тихое и шепчущее "здесь" помнил лишь Крепус. Однажды исчезнувший в Бездне восстал. Восстал в воплощении робкого существа, мечущегося в ночных кошмарах. Из всех мест, лиц и воплощений ледяная рука Альберихов снова потянулась к рокочущему огню Рагнвиндров. Мой дорогой друг. Мой дорогой, замечательный, живой ли... наверняка. Наверняка живой, раз у вас вышло не просто выбраться из пропасти, но и вынести из нее частицу себя. Откровенно жаль, что в свои глупые и отчаянные годы мне не хватило смелости протянуть вам достаточно сильную руку помощи. Настолько сильную, что она могла бы вытащить вас из сердца чистейшей тьмы. Я был молод и был глуп. Мне не удалось спасти свою замечательную жену, мне не удалось посмотреть своему отцу в глаза перед его последним уходом, но вы... вы всегда отличались от нас, мирных и прикованных к земле жителей Мондштадта. Вуаль опасности развевается за вашей спиной. Вы сделали храбрый шаг, оставив этого мальчика здесь. Не просто здесь, но мне. Следили ли вы за мной или бежали по наитию, как умеете это делать? — Дорогой Эльзер, что же вы сразу не сказали, что мой замечательный блудный сын решил вернуться домой. — Крепус медленно гладит мальчишку по волосам. Тот не просыпается. Лишь дергается внутри своих жутких видений, промокший насквозь. — Долго же мне пришлось ждать этого момента. — Ваш... сын? — Считайте, что так. Отныне и с этого момента. — он осматривает ребенка с ног до головы. Вылитый, как две капли воды. Те же длинные пальцы, костлявая спина, точеный нос. — Попросите служанок приготовить ему ванну. Его нужно отогреть. И в срочном порядке. Помнится мне, как однажды ты бродил среди цветущих деревьев. Вальсировал в своем неуловимом танце с мечом. Нам казалось, что звезды так далеки, а небо бесконечно. Я сидел неподалеку со своей глупой кашей в голове. Смотрел на тебя, такого легкого, но несущего тяжелое бремя — и отчего-то сравнивал с собой. Будущим магнатом и виноделом без покровительства проклятий на плечах. Я думал о ерунде. О самой безумной и юношеской ерунде, которую можно себе представить. Почему у меня нет силы получить глаз Бога? Почему у меня есть руки, ноги, голова на плечах, но все оно ощущается тяжелой ношей? «Крепус Рагнвиндр, сын огня, человек пламени и приключений, я завидую тебе самой настоящей белой завистью!». Срывает с дикой яблони пару плодов, предлагает мне — я отказываю. Садится рядом, подпирая руками землю. — Твое предназначение, Крепус, знаешь, такое замечательное. Я ему завидовал с самого первого дня, как с тобой познакомился. — Ильзан… так странно даже проговаривать его имя в голове, чуть ухмыляется. — Тебе дарована уникальная возможность насладиться жизнью. — Что ты имеешь ввиду? — Смотри… — юноша откусывает яблоко. — У тебя есть винокурня, любящая семья, уже готовая невеста, которая, между прочим, замечательная! Крепус хмыкает в ответ. — После всех этих кроличьих нор ты вернешься к себе домой, женишься, научишься вести бизнес. — пожав плечами, тот добавляет. — Станешь отцом. И я уверен, самым невероятным отцом. Я бы хотел, чтобы у моих детей был такой отец, как ты, но увы… — Увы? — Увы у меня никогда не будет детей, Мастер Крепус. — юноша бросает огрызок вдаль. — Я проклят, как и весь мой род. И пускай маленькая глупая недосмотренность архонтов в своих проклятиях позволила моим родителям встретиться, у меня, к сожалению, такой возможности нет. — С чего ты взял? — Лекарство от моего проклятия кроется в крови нашей Королевы. А наша королева мертва уже долгие столетия. О своей родине Ильзан знал немногое. Все, что узнавал — по крупицам и случайным текстам — хранил в самых потаенных местах и пытался соединить между собой. Не получалось. Ильзан не имел почти никакого понятия о своей семье, не знал имен своих Предков, но знал только «золотую кровь» Черного солнца. Сказка, сохранившаяся сквозь проклятые поколения Альберихов. Когда эхо внутри пещер становилось невыносимым, тихий голос Ильзана убаюкивал их обоих сказаниями о Черном Солнце. «По этой земле, ныне безжизненной, струилась кровь человеческого оплота. Настоящая кровь золотистого цвета. И дети ее, потомки самой Жизни, светились золотом. В их жилах текла золотая кровь, а из глаз струился яркий янтарный свет.» Стоя напротив зеркала в эту дождливую, крайне неприглядную ночь, Крепус перестал видеть беспросветную тьму вокруг себя. Где-то там, наверху, в крепких объятиях Аделинды засыпает его безумно любимый сын. С другой стороны особняка слуги приводят в себя тень забытого, но такого тянущего за собой прошлого. «Может, именно к этому моменту мне и нужно было… прийти?». Мужчина снимает свой красный пиджак, вешает на спинку стула. За окном — все еще разрывающий в клочья ураган. Дождь бьет по стеклам, чуть ли не разбивая их. Внутри этого бесконечного дождя Крепус видит свет — и это свет из чистого пламени, который всегда был его товарищем и главным другом по оружию. — Папа… ты не спишь? — за дверью эхом отдается голос Дилюка. — Не сплю, заходи. — Крепус садится на край кровати. — Что-то случилось? — Мне снова снятся кошмары… — мальчик забирается на отцовскую постель. Крепко обнимает его за шею. Своим нежным полусонным голосом продолжает. — Ко мне будто бы в постель залезли… какие-то демоны. Монстры. Не знаю, маги Бездны! — Но ты ведь даже никогда не видел Магов Бездны, — мужчина тихонько посмеивается, гладит сына по голове. — Ты защищался во сне? — Я обычно защищаюсь, я сильный! — Дилюк поудобнее устраивается в объятиях своего отца. — Только на этот раз они были какие-то не такие. С ними был еще кто-то. — Кто же? — Какой-то другой демон. Страшный. Сильный. С разными глазами. Один синий, а второй — желтый какой-то. Настолько яркий, как фонарь. Я даже во сне так сильно испугался, что сразу к тебе побежал… — Мастер Крепус, — в комнату снова стучат. Предвидится бессонная ночь, полная постоянных перемен и непринятий. И внутри этих перемен Крепус чувствовал себя наконец живым. Стоящим. Человеком, который способен сохранить тех, кто действительно заслуживает этого. — Мальчик очнулся. — Меня зовут Дилюк… — недовольно бурчит почти спящий комочек в ответ. — Малыш, тебе действительно надо поспать. Завтра… завтра будет тяжелый день. И я тебя кое с кем познакомлю. «Говорят, мои предки потратили все свои годы на поиски останков Королевы. Мы, Альберихи, стареем очень медленно. И стареем не так, как иные другие — мы рассыпаемся в объятиях скверны, что пожирает наши тела. Сливаемся с ветром, чтобы этот прах был унесен на могилу нашей крови. И, знаешь, Крепус… я ведь верю в сказки. Пускай Королева давно мертва, но даже мы в этих книгах давно мертвы. Какова вероятность, что и у нее есть свои ростки? Она же — чистое благоговение Жизни. Льющаяся жизненная сила, заставляющее солнце Каэнриах сиять. Может, на руинах моего истинного дома есть то самое нечто, заставляющее наши проклятые тела двигаться? Может, именно благодаря ее поддержке мы продолжаем это подобие существования?». Крепусу нравились сказки Ильзана. А ведь до этой встречи юный Рагнвиндр сказки не любил. Никто не умел их рассказывать, но что более важно — никто не являлся самым настоящим героем этой сказки. А Ильзан являлся. Был не просто проводником в мир умерших цивилизаций, но самым настоящим духом со страниц фольклорных рукописей. «Крепус Рагнвиндр, если наши пути разойдутся… а я могу быть в этом уверенным, можешь ли ты пообещать, что в момент апокалипсиса твоя душа будет стоять рядом с моей? Когда это случится, мы оба будем мертвы. Я буду личным фамильяром твоих потомков, что будет нашептывать им на ночь самые ласковые и нежные сказки. Ни один кошмар не сможет тронуть твоих детей. И все же мне приходится идти. И я обязательно пойду. Пойду в те дали, куда руки Селестии не смогут протянуть свои сгнившие руки. Я не люблю говорить прощай, но однажды мне придется это сказать. Только прощание это не настоящее. Оно фиктивное. Мы с тобой обязательно встретимся в других мирах, других формах, других сущностях и масках, но встретимся. Раз ты однажды уже позволил мне вытащить тебя за руку с протоптанной тропы — позволишь еще много-много раз. А я, обещаю, буду воспользоваться этим.»