До конца наших дней

— Я сказал нет! — рявкнул Дмитрий, вскакивая с кресла. Фрида, истерично взвизгнув, топнула ногой и вытянула напряженную шею так, будто готовилась к прыжку. — Ты меня не удержишь! — кричала она, сотрясая схваченной с каминной полки вазой, — Я уже отправила документы и получила ответ, что поступила! Я буду учиться во Флоренции, папа! Это решено! — Ничего не решено! — Дмитрий двинулся к дочери, — Ты должна сейчас быть здесь, вникать в дела Лутца, как мы того и планировали! — Да, а меня вы часом не забыли посвятить в свои планы?! — обиженно воскликнула Фрида, — Не нужен мне ваш чертов Лутц, и графиней я никогда не стану! — Хватит! — отрезал Дмитрий, — Если ты сейчас же не уймешься, я, ей богу, запру тебя в башне! Ты никуда не поедешь! Фрида истошно закричала, и Дмитрий едва успел увернуться — ваза, некогда стоявшая на камине, разлетелась на куски в паре сантиметров от его головы. — Ненавижу тебя! — в сердцах выплюнула Фрида, бросившись на второй этаж в свою комнату. Дмитрий хотел было ринуться за ней, но тут плеч его коснулись теплые ладони, и Наннель, встревоженная, тяжело дышащая от увиденной ссоры, встала у него на пути. — Дай ей время, — строго сказала она. Дмитрий опешил. — Она в меня только что вазой бросила! — Я повторяю, — голос Наннель звучал серьезно, — Не ходи за ней. Если ты сейчас в сердцах скажешь ей что-нибудь жестокое, то потеряешь ее навсегда. Дмитрий устало рухнул в стоящее у камина кресло. Фриде шел семнадцатый год, и то, чего Дмитрий всегда боялся — жестокая глупость подросткового бунтарства — взыграла в ней внезапно и, казалось, с двойной силой. Граф всё никак не мог сообразить, как его очаровательная дочь с острым язычком и повадками маленького бесёнка, которая обнимала его за шею и засыпала в его руках, стоило ему начать рассказывать какую-нибудь легенду, превратилась вдруг в язвительного, гадкого подростка, который был всегда чем-то недоволен, чем-то взбешен и принимал решения, казалось, исключительно на зло родителям. Самым опасным было то, что Фрида при всём своем буйном своевольстве обладала мощным интеллектом и тягой к знаниям, а потому, решив однажды, что ее призванием на всю жизнь будет занятие историей искусств, она, не говоря никому, направила документы во Флорентийскую академию художеств — именно в тот год, когда Зеро наконец привез из Лутца документы о возможности передачи замка законной наследнице. Дмитрий пытался готовить дочь к роли будущей графини, говорил ей о важности того, кем ей суждено быть, терпеливо вкладывал в ее светлую голову все необходимые будущей землевладелице знания. Фрида же не воспринимала его всерьез: она читала романы Керуака, хотела быть битником, носила черные водолазки, ненавидела разговоры о Зубровке и мечтала убежать в Италию — казавшуюся ей сказочной страну, где всегда тепло, где родилась ее мать, а также все самые великие деятели искусств всех времен и народов. Кто же мог представить, что бунтарская мечта о бегстве воплотится в самом деле, и однажды вечером Фрида спустится к ужину, держа в руках демонстративно письмо о том, что она была зачислена во Флорентийскую академию искусств по результатам конкурса эссе, а также приложенный к письму билет на поезд до Флоренции. — Она же разрушит себе жизнь! — простонал Дмитрий, стиснув зубы, — Она должна стать графиней, лэндледи, а станет кем? Искусствоведом?! — Между прочим, это не самая плохая специальность… —попыталась было утешить его Наннель, но Дмитрий посмотрел на нее так свирепо, что женщина благоразумно не стала продолжать свою мысль. — Она будет совершенно одна, в чужом городе, среди немытых бедняков, учиться не пойми на кого… Наннель, почувствовав нарастающую панику, запустила пальцы в волосы мужа. — Я поговорю с ней, — шепнула она, ткнувшись носом в его затылок, — но ты не ходи за мной. Лучше налей нам обоим выпить. Она осторожно постучала в двери детской, и, не дождавшись слов запрета, вошла внутрь. Это была всё еще комната той маленькой девочки, которая взялась разрисовывать стены невесть откуда взявшимися мелками: горы игрушек, кукольный домик, резные фигурки лошадей и обитая ярким плюшем спинка кровати. То, что девочка выросла, можно было понять лишь по обилию серьёзная книг, разбросанных по комнате тут и там, а также по висевшим у стены портретам каких-то американских актеров со следами губной помады на сияющих глянцем черно-белых лицах. Наннель прошла к кровати: Фрида лежала, уткнувшись носом в подаренного ей данным-давно Густавом огромного черного медведя. Тот был уже потертый, порванный за ухом и явно пропитанный таким количеством слез за шестнадцать лет, что и представить было сложно. — Милая, посмотри на меня, — осторожно попросила Наннель, присаживаясь рядом и поглаживая дочь по трясущейся от рыданий головы. — Уходи, — прогнусавила Фрида, — оставьте меня все в покое! — Но я хочу тебе помочь, — терпеливо продолжила Наннель, — и потом, я хочу тебя поздравить с поступлением! Ты невероятная умница, и я горжусь тобой! Фрида повернулась и недоверчиво посмотрела на мать. — Ты правда так считаешь? — Конечно, — Наннель с улыбкой заправила ей за ухо прядь волос, — ты очень умная, старательная девочка, и я очень рада, что тебе удалось то, к чему ты так долго шла. Но, милая, зачем ты так расстроила папу? Он очень переживает… — Да ему плевать на меня! — зло воскликнула Фрида, — Я ему нужна только как чертова графиня! Он готов любить меня, только если я соответствую его требованиям! — Это неправда, — покачала головой Наннель, — папа тебя очень любит. Возможно, если бы ты сказала ему о своем отъезде чуть мягче, он бы был куда менее категоричен… — Да ну? Мама, очнись! Он бы всё равно меня никуда не отпустил! Наннель вздохнула. — Ну, в любом случае, теперь он точно ни за что тебя никуда не отпустит. Фрида фыркнула. — Мне плевать! Я сбегу! — она указала пальцем в сторону наспех собранного чемодана, — И если ты попытаешься меня сейчас отговорить или помешать, мама, то у тебя ничего не получится! Я решила, и точка! Я поеду во Флоренцию, и я буду заниматься искусством! К черту Лутц! Вы меня не удержите! Наннель смотрела, как ее дочь отчаянно била себя кулаком в грудь, как разметались по раскрасневшимся щекам ее длинные волосы, как нервно билась ниточка пульса на шее, и не могла отделаться от ощущения, что разговаривала с собственным мужем. Фрида и Дмитрий всегда были похожи, но с возрастом эта почти мистическая схожесть стала еще очевиднее. У них были одинаковые интонации в голосе, одинаковый градус гнева, одинаковые логические умозаключения и абсолютно идентичное, непробиваемое упрямство. Наннель делила кров с двумя представителями цыганской королевской семьи, и то, что они не начали биться «рогами» еще раньше, было куда более удивительным, чем споры Фриды и Дмитрия о будущем теперь, когда взыграл подростковый возраст. — Я не буду тебя останавливать, — вздохнула наконец Наннель, — я даже отвезу тебя на вокзал. Я не хочу, чтобы ты уезжала, думая, что тебе не рады дома. Это не так. Что бы ни случилось, мы с отцом всегда будем на твоей стороне. — Ты, может, и да, — пробурчала Фрида, садясь на постели, — а папа никогда меня не поймёт. — Дай ему время, — Наннель взяла дочь за руку, — ему тоже тяжело от того, что ты не понимаешь его. Вы ведь даже не осознаете, как сильно похожи… — Мы не похожи! — прошипела Фрида, и Наннель не стала продолжать свои убеждения. — Когда твой поезд? — решила она сменить тему. — Завтра днем. — Можно мне проводить тебя? Фрида вдруг удивлённо округлила глаза. — Тебе правда этого хочется? — Конечно, — кивнула Наннель, — милая, я буду очень по тебе скучать. Губы Фриды предательски задрожали, и она, всхлипнув, прижалась к Наннель в объятии, как маленькая, свернувшись калачиком у нее на груди. — Я тоже буду очень скучать, мама, — прохныкала Фрида, — но я чувствую, что там, в Италии, моё место, понимаешь?! — Понимаю, — грустно улыбнулась Наннель, — может, помиришься с отцом перед отъездом? Он тоже будет по тебе скучать. — Нет, — буркнула Фрида, — пока он не извинится передо мной, что хотел запереть меня в чулане, я не буду с ним разговаривать! — Милая, ты запустила в него вазой! — напомнила Наннель. Фрида крепче прижалась к ней. — Потому что иначе он не желал слышать меня! Наннель безнадежно погладила дочь по волосам. Переспорить ее всегда было большой проблемой — что теперь, что в самом юном возрасте. Наннель вышла из детской только через полчаса, заверив Фриду, что она может засыпать спокойно — никто не будет запирать ее, чтобы не пустить на поезд. Дмитрий нашелся в гостиной — совершенно разбитый, съежившийся в кресле, будто в ознобе, держа в руках стакан с виски. — Вразумила эту чертовку? — сухо спросил он, заметив приближение жены. Наннель присела на подлокотник его кресла. — Эта чертовка твоя дочь, и ты не хуже меня должен понимать, что вразумить ее без ее на то воли невозможно. — И что нам делать?! Наннель вытащила у него из рук стакан и сделала большой глоток. — Отпустить ее во Флоренцию, Дмитрий. — Но это невозможно! — воскликнул хрипло он, — Она не может уехать сейчас, сорваться с места! Она… — Успокойся, — строго сказала Наннель, взяв его лицо в свои ладони, — Тебе нужно принять то, что она может сама принимать решения. Да, сейчас оно не в нашу пользу, и, возможно, не в пользу Лутца. Да, это принесёт нам всем некоторые проблемы. Но ничто из этих проблем не сравнится с тем, что будет, если ты заставишь ее остаться. Ты потеряешь ее навсегда, Дмитрий. Мы потеряем. Стоит ли это того, чтобы дать ей шанс попробовать то, к чему она расположена? Дмитрий замолчал, понуро опустив голову. — Я скучаю по нашей маленькой девочке, Наннель… По той малышке, которая каталась на моих плечах и не стеснялась сказать, что любит нас обоих. Она погладила пальцами его разрумянившиеся от виски щеки. — Я тоже по ней скучаю, дорогой. Но нам пора научиться жить с мыслью, что у этой девочки есть теперь свои мечты, свои мысли и свое будущее. Она не наша собственность, как бы нам того ни хотелось. — Но я так боюсь за нее, — выдохнул сквозь зубы Дмитрий, прижимаясь лбом к теплой груди своей жены, — она еще такая маленькая, такая несмышленая… Она так наивно рассуждает о жизни! А вдруг с ней что-то случится в этой Флоренции? Если ее кто-нибудь обманет?! А если ее, не дай бог, обидит мужчина?! Наннель прижала ладонь к его губам, призывая закончить нагнетение. — Вот именно поэтому тебе нужно помирится с ней, — шепнула она, — чтобы Фрида знала, что она сможет в первую очередь обратиться к тебе за помощью, если понадобится. Дмитрий фыркнул. — Ни за что, — он серьезно посмотрел на жену, — пока она не извинится передо мной за то, что запустила в меня вазой, я не буду с ней разговаривать! Наннель закатила глаза. — Ты грозился запереть ее в чулане! — Потому что иначе она вообще не слушала меня! — отчеканил Дмитрий, и Наннель искривила губы в горькой усмешке: ее муж и ее дочь совершенно не осознавали, насколько похожими они были. Фрида уехала утром — тихо, порывисто обняв Наннель и отказавшись от того, чтобы хоть кто-то, кроме шофера, сопровождал ее на вокзал. С отцом она так и не поговорила, и Наннель в какой-то момент показалось, что так было правильно. Они оба были слишком горды — два этих упрямца с железной волей, и каждый из них сам должен был прийти к тому, чтобы попросить друг у друга прощения. На это могли уйти годы. Наннель лишь смела надеяться, что доживет до этого момента.