До конца наших дней

Поезд «Монтре-Цюрих-Небельсбад» мерно стучал колесами по рельсам, преодолевая очередной виадук. Альпы, начинавшие постепенно покрываться цветочными коврами, смешивались с лесами, укутанными снежными шапками, и весь пейзаж, то и дело перемежавшийся видами широких долин из окна купе, казался совершенно ирреальным — будто мир вокруг обращался с каждым новым гудком паровоза в сказку. Дмитрий, пряча за газетой улыбку, взглянул на Наннель: в своем ярком платье с широкими рукавами, с шляпкой-таблеткой на рыжих «волнах» и с восторженным взглядом, упершимся в окошко, она казалась совсем юной — словно не было у нее за спиной суровых лет, словно еще вчера у нее под глазами не залегали глубокие морщины от пролитых по его, Дмитрия, вине слез. Статная женщина, прильнувшая носом к окну вагона, за которым проносились горы, выглядела восторженным ребенком. — Я очень люблю поезда, — призналась она, развеивая сомнения Дмитрия, — это так завораживающе: оставаться недвижимым, а между тем мимо тебя проносятся тысячи жизней, и у каждой — своя, отдельная судьба, не похожая ни на что… — Тебе стоит податься в философы, — усмехнулся Дмитрий, складывая газету, — лично я никогда не любил поездки на поезде. Трясет, качает целыми сутками, и никуда ты не денешься из этой консервной банки… — Что же, это объясняет, почему из Небельсбада в Монтре мы ехали в автомобиле, — Наннель театрально поморщилась и посмотрела на Дмитрия, подперев ладонью щеку, — лучше расскажи мне про этот твой Лутц, раз мы скоро там будем. На что он похож? — На все маленькие горные городишки, — Дмитрий пожал плечами, — домики с темными балками, жуткая церковь и огромный замок, над всем этим возвышающийся. Наннель рассмеялась. — Я уверена, ты что-то преуменьшаешь и недоговариваешь, — она подсела к нему на диван, откидываясь в предложенное объятие, — в «Гранд Будапеште» я только и слышала, что это мрачное и морозное место, почти с мистическим флёром и кровавыми легендами! — Не думаю, что они сильно соврали, — фыркнул ехидно Дмитрий, — оно действительно мрачное, морозное, а еще отрезанное от мира и лишенное всяких развлечений! Будем читать Шопенгауэра и сидеть у камина целыми днями. Еще можно выйти прогуляться в город, но это слишком роскошный и затейливый досуг. Так что только по праздникам! Наннель саркастично изогнула бровь и рассмеялась снова. — И в такое место ты собираешься привести молодую жену? Стоило поинтересоваться прежде, чем я сказала «да» у алтаря! — Ты в любом случае собиралась расквасить мне физиономию после свадьбы, так что запиши эту провинность на счет той пары ударов, которые все-таки прилетели в мой нос, — усмехнулся Дмитрий, небрежно поглаживая трясущиеся от смеха хрупкие женские плечи. Наннель обернулась в его руках, широко улыбаясь. — Я рада, что ограничилась носом. Успей я двинуть тебе по губам, у нас сейчас был бы гораздо меньший спектр дорожных развлечений… Она потянулась к его губам, и Дмитрий уже прикрыл глаза, ожидая, как терпкий вкус помады привычно коснется его языка, но вдруг запертая дверь купе ощутимо затряслась от наносимых в нее ударов. Кто-то явно хотел войти и не собирался терпеть отказа. Нервно передернувшись от мыслей о том, что это могла быть полиция, Дмитрий встал, поправил пиджак, прислушался к доносившемуся стуку и понял, что агрессии в нём не было — удары наносились мягкой, ленной рукой. — Войдите, — наконец сказал он и поднял сдерживающую дверь щеколду. За ней, молодцевато подкручивая пшеничный ус, стоял импозантный, чуть упитанный мужчина с веселыми глазами и маленьким, сжатым в узкую полоску улыбки ртом. — Дмитрий Дегофф-Унд-Таксис! — задорно воскликнул мужчина, — Я увидел тебя на перроне и страшно боялся, что обознался! Безмерно рад тебя видеть! Дмитрий сощурился. — Напье? Самюэль, ты? — на всякий случай уточнил он, и мужчина активно, почти подобострастно закивал головой. Самюэль Напье, наследник (а ныне, вероятно, владелец) огромного состояния и типографического концерна, принадлежащих семье выходцев из Варшавы, был для Дмитрия кем-то вроде университетского товарища. Они долго притирались друг к другу, пытаясь не обращать внимание на явные социальные различия в пользу Дмитрия и явные финансовые — в пользу Самюэля, и в конечном итоге составили неплохой тандем, периодически разбавлявшийся влиянием Карла фон Хеемстра. Как и прочие университетские знакомые, Самюэль Напье пропал из поля зрения Дмитрия после войны — единственным, что он точно знал, было то, что его неродовитого, зато очень богатого друга за баснословную сумму «уберегли» от фронта и отправили на какой-то из нейтральных курортов с мнимым диагнозом о болезни легких. Напье выглядел теперь, как призрак из прошлого, и Дмитрий совершенно не был уверен, что жаждал его общества. Впрочем, правила приличия обязывали пожать руки — и едва Дмитрий протянул свою, как Самаюль наклонился, всматриваясь глубь купе, и явно с большим удивлением уперся взглядом в сидевшую у окна Наннель. — О, прости, я помешал? — многозначительно хмыкнул он, кивая головой, — фрау фон Тешем, моё почтение! Дмитрий удивился этому неожиданному знакомству и обернулся, не услышав от своей всегда очаровательно-любезной жены никакого ответа, и вдруг застыл, пораженный: Наннель сидела, вся напряженная, с такой натянутой улыбкой, будто кожа на ее лице готова была вот-вот треснуть. — С некоторого времени — фрау Дегофф-Унд-Таксис, — решил продолжить Дмитрий, — познакомься с моей женой, Самюэль. Тут странная перемена произошла уже с самим Напье: круглое лицо его как будто вытянулось, глаза расширились, едва не вылезли из орбит, а голос его зазвучал так, словно он сдерживал самое неприличное в своей жизни ругательство. — Жена? — спросил он хриплым, срывающимся на мерзкое хихиканье тоном, — Пожалуй, это лучшая шутка сегодняшнего дня! — Что тут смешного? — стальным тоном спросил Дмитрий, но Напье, очевидно, взяв себя в руки, уже смотрел на его с прежним благожелательным весельем. — Совершенно ничего, мой друг! Прости мой смех, я просто безмерно счастлив встретить тебя! Поезд делает остановку в Цюрихе на несколько часов, позволь пригласить тебя с твоей супругой, — он бросил на Наннель странный, хищный взгляд, — на ужин в Савой? Мне страсть как хочется расспросить тебя о жизни! Дмитрий взглянул на часы. — Полагаю, у нас будет на это время. — Вот и славненько! — Напье панибратски толкнул Дмитрия в плечо, — Я буду вас очень ждать, очень! — Вот так встреча, — фыркнул Дмитрий, когда за веселым полным человеком закрылась дверь. — Да, действительно, — произнесла Наннель, и Дмитрий вздрогнул, тут же обернувшись к ней — так забито и затравленно звучал ее голос. С Наннель произошла странная метаморфоза: очаровательно игривая с самого утра, вдохновенная поездкой, свежая и сияющая, она теперь сидела, сгорбившись, на диване, обхватив себя руками, и будто постарела на десять лет. — Наннель, не молчи, — попросил Дмитрий, присев перед ней на одно колено и взяв ее руки в свои, — что вдруг случилось? Ты так побледнела… — Ничего, — прошептала она, отворачиваясь, — просто этот человек, Напье, он… Он был моим клиентом. Дмитрий замер, потрясенный ее словами. В памяти мгновенно всколыхнулись отвратительные интерьеры Левенгассе, затравленный вид Наннель, оказавшейся в этом месте в свой последний раз и, неожиданно ярко, пьяные рассказы самого Напье двадцать лет назад в университетских компаниях — о том, что женщину можно «сношать» только тогда, когда она «хорошенько отодрана розгами и растянута во все щели». — Он был самым богатым из тех, кто мне платил… — продолжала Наннель сиплым голосом, пряча глаза, — я не могла ему отказывать, никогда… О, черт, он однажды порвал мне… там всё… кулаком… А потом выкупил для меня место в «Кармен», чтобы извиниться…. О, какой позор… — Хватит, — жестко сказал Дмитрий, схватив Наннель за плечи и хорошенько встряхнув, приводя ее в чувства, — Всё кончилось, Наннель. Он больше ничего не сделает с тобой! — Он уже сделал, — отрешенным голосом сказала она, пытаячь вывернуться, но Дмитрий крепко держал ее, заставляя смотреть в свое лицо, — он посмел насмехаться над тобой. Над тем, что ты сказал, что мы женаты. Что твоя жена шлюха… — Это не так, — грозно сказал Дмитрий, но прикосновение ладони, которым он убрал вылившийся из причёски рыжий локон, было самым нежным из всех, — Я не испытываю иллюзий по поводу того, на ком женился, Наннель, но моя жена — кто угодно, но не шлюха. Всё в прошлом, szerelemem (венг. «Любовь моя»). И я сейчас пойду и откажусь от этого чертового ужина в Савое. Не нужно нам туда идти, я не хочу, чтобы ты снова так страшно бледнела… — Нет, — вдруг сказала Наннель, удерживая уже собиравшегося вставать мужа за руку, — это будет неприлично. Мы пойдем. Пусть этот… Этот человек видит, что он больше не имеет надо мной власти. Дмитрий ласково поцеловал ее ладонь. — Пусть лучше видит, что я женат на самой роскошной светской львице Вены. Прошлое будет в прошлом. Надеюсь, у него хватит такта думать также. В Савой они пришли с небольшим опозданием, и Напье уже ждал их, салютуя пришедшим полным бокалом шампанского. — А вот и новоиспеченная графская чета! — прогремел он, помогая гостям сесть, — Если честно, все еще не могу в это поверить! — Что тебя так смущает? — бесстрастно спросил Дмитрий, переплетая под столом их с Наннель пальцы. Женщина немного дрожала, и Дмитрий искренне пытался убедить ее хотя бы прикосновениями, что бояться нечего. — О, совершенно ничего, — самодовольно произнёс Напье, — я просто никогда не подозревал, что ты полон таких неожиданностей! — Брак в моем возрасте это не неожиданность, а вполне закономерное решение состоявшегося человека, — спокойно сказал Дмитрий. Пальцы Наннель в его руках были холодными, как лед. — Я тут скорее удивлен решением фрау фон Тешем, — Напье елейно улыбнулся даме, — вы оставили прошлую жизнь, выходит? Прискорбно, считаю, у вас большой талант! — Я не оставила сцену, если вы это имеете в виду, — как можно более дружелюбно отозвалась Наннель, хотя сталь в ее голосе почти вылезала из горла калёными копьями. Напье вдруг недобро улыбнулся. — О, так мы говорим про сцену? — он многозначительно хмыкнул, — Дмитрий, ты знаешь только об этих талантах своей избранницы? — А еще она замечательно ведет хозяйство, — все так же невозмутимо сказал Дмитрий, — полагаю, талантов у нее еще много, но мы женаты недавно, я планирую изучить их все со временем. — О, да, — откровенно веселился Напье, — у нее море талантов! И у этого моря невероятная глубина, что только в него не помещается… Раздался треск — бокал, удерживаемый Наннель в левой руке, разлетелся на мелкие кусочки. По большому пальцу, мешаясь с шампанским, потекла струйка крови, но Наннель даже не заметила этого. В ее глазах снова засквозил холод — тот самый, какой видел в них Дмитрий на Левенгассе, и который еще утром увидел снова в надежде забыть навсегда. — Полагаю, вы познакомились в опере? — спросил Напье, когда Наннель принесли новый бокал, а ее рука была заботливо замотана шелковым платком Дмитрия. — Нет, мы познакомились на курорте, — ответил Дмитрий, — отдыхали неожиданно в одном отеле в Зубровских Альпах. Напье засмеялся. — Вот как? Я-то думал, фрау фон Тешем в отелях в основном работает, а не отдыхает… — Хватит! — вдруг рявкнула Наннель так громко, что несколько соседних столиков обернулось. Вены на ее шее вздулись, а затравленный взгляд искрился тысячью молний, — Хватит ходить вокруг да около! Давайте, скажите уже то, что хотите сказать! Без этих ваших усмешек! Напье, казалось, был доволен произведенным эффектом. — Я просто жду, когда вы сами начнете всё рассказывать, моя дорогая. Вы думаете, что смогли обдурить родовитого аристократа, женить его на себе, и все мгновенно забыли о вашем прошлом? О нет, так не пойдёт. Я человек чести, я друг Дмитрия в конце концов, и я не позволю, чтобы куртизанка, даже такая искусная как вы, фрау, портили ему жизнь! Что вы солгали ему? Что вы честная певица? Голос-то у вас, конечно, отменный, но знает ли Дмитрий о том, чем именно вы заслужили свое место в лучших постановках? Куртизанки хороши, когда не лезут, куда им не следует. В противном случае их нужно ставить на место. Таков закон высшего света, куда вам, деточка, не пролезть! Дальнейшие события, произошедшие в ресторане отеля Савой, остались в памяти спокойного Цюриха, как нечто, имеющее эпохальное значение. Сидевший до того спокойно Дмитрий вдруг вскочил, не говоря ни слова, схватил Напье за шиворот и так крепко приложил его лбом о стол, что лежащая под ним тарелка раскололась надвое. — Я мог бы вызвать тебя на дуэль сейчас, ублюдок, — зашипел он ему в ухо, — но ты всего лишь жалкий коммерсантишко, и ты не имеешь никакого представления о дворянской чести. Решил поиграть в проповедника? Так это тебе не сюда, а в ризницу, только вряд ли ты натянешь ризу на свое огромное пузо! Как смеешь ты, позорная свинья, оскорблять мою жену? Как смеешь ты оскорблять меня?! — Дмитрий, окстись! — хрипел Напье, — Я же твой друг, я хочу как лучше! Не будь глупьцом, который предает товарища ради шлюхи! Я никогда не предавал тебя, а она? Она даже не сможет сосчитать всех мужчин, через которых проходила! — Ты оставил меня одного перед войной, сбежав, как трус, под крыло к мамочке, ты не имеешь право вообще говорить мне что-либо о предательстве, — зашипел Дмитрий, надавливая сильнее на жирную шею, — а эта женщина оставила всё, чтобы быть со мной, когда мне это было нужно. Я буду благодарен ей всю свою жизнь. А тебя я презираю. Ты жалкий урод, который решил, что может напасть на женщину с пошлыми обвинениями только потому что посчитал свою мораль белее ее. Ты грязь у нее под ногами, Напье, и не больше. — Да она же обманывает тебя! — не унимался он, — Она врет тебе, чтобы заполучить теплое местечко в обществе! — О нет, — проговорил четко Дмитрий, — только она и не обманывала меня никогда. Он отпустил начавшего задыхаться «друга» и, вытерев ладони о скатерть, подал руку сидевшей безмолвно Наннель. — Мы уходим, дорогая. Поблагодари за нас персонал. Они вышли на улицу, когда солнце уже давно спряталось за горизонт, и лицо Наннель, мгновенное отпрянувшей от Дмитрия, в свете ночных фонарей казалось болезненно-желтым. — Не беспокойся, — вдруг сказала она, обернувшись, и голос ее звучал слабо, будто после долгого плача, — я сама возьму себе билет… — Какой билет? — не понял Дмитрий. — На поезд до Вены. Наннель остановилась, все еще не смея повернуться к нему. — Почему до Вены? — Всё еще недоумевал Дмитрий, — мы же едем до Небельсбада, нужно только успеть в наш вагон… Наннель подошла к нему с искренним непониманием во взгляде. — Разве мы не расстаемся? К Дмитрия едва не остановилось сердце. — Почему ты так решила?! Он схватил ее за руки, и те показались ему ледяными, как будто фарфоровыми, неживыми. — Так будет теперь всегда, ты не понимаешь? — горько сказала Наннель, — Над тобой будут смеяться в приличном обществе. Все будут пытаться намекнуть тебе, что ты женат на тухлом куске пользованного мяса… Все друзья отвернутся от тебя, а те, кто останется, будут смотреть снисходительно. Разве ты не видишь? У нас нет будущего. Ты будешь со мной очень несчастен, милый. Пожалуйста, давай разойдемся мирно? Я слишком люблю тебя, чтобы теперь ссориться… Она не договорила: Дмитрий, отчаянно застонав, протянул к ней руки и сжал в таких крепких объятиях, что Наннель едва не вскрикнула от боли — так резко сдавили ее сильные, чуть подрагивающие пальцы. — Как такая умная женщина, как ты, может приходить к таким идиотским выводам?! — прохрипел он, судорожно сминая женскую талию, — Что это были бы за друзья, если бы они решили смеяться надо мной? Этот кретин Напье не в счет, я не видел его двадцать лет, и формально он никакой не друг мне!.. Наннель, я владелец большой земли, солидного капитала и достаточного уважения в обществе, чтобы не бояться сплетен и каких-то глупых насмешек. Да будь ты хоть главной проституткой Вены когда-то, это все не имеет значения! Я узнал тебя, как человека, который единственный из всех стал по-настоящему близок мне. Я не расстанусь с тобой, больше — никогда! Я попробовал прожить без тебя пару часов своей жизни, там, в Монтре, когда чуть не потерял тебя, и понял, что это уже, кажется, невозможно. Будь добра, перестань думать, что ты значишь так мало в моей жизни, что я готов отказаться от тебя, только чтобы прекратить пересуды! Наннель посмотрела на него полными слез глазами, и в их глубоких, расширившийся зрачках, казалось, вместе с огнями города начали отражаться звезды. — Нам будет очень трудно. Мне, Дмитрий, будет трудно вдвойне, потому что каждый раз, когда рядом будет оказываться кто-то из моей прошлой жизни, я не смогу противостоять ему. Потому что я всю жизнь буду считать себя оскверненной и поруганной. Дмитрий провел ладонью по ее щеке, стирая влажную дорожку. — Это прошлая жизнь, Наннель. Ты теперь свободна. И над тобой нет больше ничьей власти. — Есть, — она закусила губу, — моё прошлое всегда будет жить во мне и попрекать меня мной же. Дмитрий равно выдохнул и вдруг, подняв ладонь к ее лбу, ощутимо ткнул кончиком пальца Наннель промеж бровей. — Этот страх только в твоей голове. Я смогу защитить тебя всегда, кто бы что ни говорил. Но я не смогу помочь тебе, пока ты живешь исключительно из силы страха. Ты сильная женщина, Наннель. Я знаю, что ты можешь с ним справиться. Но не дай страху сожрать себя. Они замолчали, загнанно дыша и вслушиваясь в неровное дыхание друг друга. Наннель вдруг прикрыла глаза, прижимаясь к мужу теснее в объятиях. Дмитрий почувствовал, как тонкие пальцы впились в лацканы его пиджака, и перехватил их, осторожно целуя кровавый след на женской ладони. Наннель зашипела, но отчего-то даже не попыталась вырваться. — Я справлюсь с ним, только если ты сможешь каждый раз выслушивать мои стенания и слезы, — сказала она, глядя ему в глаза, — Если сможешь видеть мои обнаженные чувства, помогать мне освободиться от них. Как доктор, который раздевает больного и снимает струпья с его тела. Мне будет больно, я буду кричать. Я буду пытаться вырваться и прекратить эту пытку, но ее нельзя будет прекращать. Ты готов удерживать меня и вылечивать, Дмитрий? Тебе нужно хорошенько подумать, если ты не думаешь расставаться со мной сейчас. На это потребуется много времени и сил. Если ты не готов, то, пожалуйста, отпусти меня. Я не могу позволить тебе рушить из-за меня свою жизнь… Дмитрий сомкнул руки на нее талии, заставляя прильнуть к своей груди. Взгляд его упал на сияющий циферблат часов на площади. — До Небельсбада ехать еще суток трое, не меньше. У нас будет достаточно времени. И почувствовал тут же, как горячие слезы заливают воротник его накрахмаленной рубашки. Но чувствовал он и другое — как под этими слезами поступала робкая, благодарная улыбка. Так улыбаются боли — той, что бередит кровоточащие, чистые, омытые раны, прежде чем дать им зарубцеваться навсегда.