До конца наших дней

Дмитрий, сжав губы, наклонился и приподнял накрывавший мёртвое тело кусок холщины. — Есть шанс установить свидетелей? Он уже знал ответ на свой вопрос. Если бы у жестокого убийства на краю леса случайно оказался свидетель, он вряд ли прожил бы дольше положенного. Им и одного трупа — развороченного, со вскрытым брюхом и истерзанным острыми когтями лицом, — было более чем достаточно. Староста деревни и доктор, маячившие позади, переглянулись. — Ром бáро (цыг. — обращение к главе общины), — тихо произнёс доктор, и Дмитрий поморщился от непривычного обращения, — вы не думаете, что это мог быть медведь? Шатуны часто бушуют в это время… — Часто? — Дмитрий снова прикрыл труп холщиной и встал, — То есть это не первый случай? — В прошлом месяце, до вашего прибытия, разорвали двоих, — отозвался староста, — последним был наш молодой глава… Дмитрий сжал кулаки. — Что вас смущает? — спросил доктор. Он был, как показалось Дмитрию, слишком хорош в чтении по лицам. — Посмотрите сами, — он снова наклонился, позволив доктору взглянуть под холщину, — удары нанесены широко, но неглубоко. Медведь бы пробил ребра, а у трупа они почти нетронуты. Тому, кто бил, не хватало силы и роста. Доктор посмотрел на графа с тревогой. — Если это был не медведь… Неужели вы думаете, что человек способен на такое зверство? Вокруг места происшествия уже собралась вся деревня. Люди стенали, охали, перешептывались, и как бы староста ни пытался оттеснить их от наклонившихся над трупом короля и доктора, они не могли не услышать, о чем те между собой говорили. — Это Порескоро! — завизжала какая-то женщина в толпе, — Набрел на наш лес, пережрёт всех нас, как лисица кур! Всех по одиночке! Дмитрий наморщил нос: Порескоро, демон-людоед с клювом и острыми когтями, всегда был для него чем-то, чем пугали цыгане своих детей в Лутце, чтобы те слушались, и даже там, в суеверном мире, такой демон не мог считаться чем-то реальным. Здесь же, высоко в горах, люди были настолько замкнуты в мире предрассудков, что Дмитрий еще не знал до конца, как к этому относиться. Он уже хотел было высказаться и успокоить всех тем, что несчастный погиб от лап медведя, и они с доктором еще ни в чем не уверены, но вдруг рядом с ним, очень тихо — но так, что Дмитрий расслышал всё четко, — раздалось злое бормотание. — Это всё рыжая ведьма-гаджо (цыг. — человек не цыганской крови) виновата, — шелестел озлобленный голос, — Это она накликала беду… Она разбудила Порескоро, мы все мертвяки! Дмитрий грозно обернулся и вгляделся в толпу, пытаясь понять, кто только что говорил мерзкие слова в адрес его жены (Наннель была единственной рыжей женщиной в деревне, сомнений быть не могло), и тут же нашел обидчика: мальчишка лет шестнадцати испуганно зажимал рот руками, округлившимися глазами уставившись на графа, поняв, что его обнаружили. Дмитрий, до того казавшийся совершенно спокойным, одним рывком подскочил к юноше и схватил его за шиворот, с силой отрывая от земли. — Что ты сказал? — прошипел граф ему в лицо, сузив потемневшие от ярости глаза, — скажи громко, я не расслышал! Ты сказал что-то про рыжую ведьму, так ведь? — Ром б-б-бáро, ваша с-светлость… — залепетал перепуганный мальчишка, и Дмитрий еще сильнее сжал руку у него на горле. — Ты считаешь, будто моя жена, жена короля, ведьма? — не снижал он напора. Мальчишка в его руках захрипел. — Я н-не хотел… — О, нет, ты хотел, — грозно произнёс Дмитрий и вдруг отвесил мальчишке такую пощёчину, что собравшиеся вокруг селяне ахнули в ужасе, — ты мелкий глупец, которого мать не научила держать язык за зубами и думать своей головой, поэтому я не буду убивать тебя, хотя стоило бы. Ты оскорбил жену короля. Ты посмел при всех вслух сказать, что она может быть повинна в темной магии! Проси прощения! Он швырнул разревевшегося мальчишку на землю, и тот в слезах потянулся к его руке. Дмитрия пронзило презрение — к этому маленькому наглецу, к тому, что он вынужден был при всех унижать подростка, чтобы никому было не повадно больше что-либо говорить в сторону его семьи. Он всегда считал Лутц отсталым местом в плане суеверий и традиций, но здесь, в этой дыре, уже был готов столкнуться с тем, что найдет на площади позорный столб, а в списке законов — отрубание рук за воровство. И он, — сиятельный граф, держатель придворного шифра, носитель одной из самых знатных фамилий бывшей империи, — был теперь хозяином всего этого средневекового кошмара. — Герр Дмитрий, думаю, нужно убрать тело, — очень тихо прозвучало у него над ухом, и он, забыв про стонущего извинения мальчишку, обернулся. Молодая вдова его предшественника, завернутая в тяжелую волчью шубу, стояла от него на почтительном расстоянии, и Дмитрий мысленно застонал с облегчением — с ним впервые заговорили по-немецки за всё то время, что он был в деревне. — Да, вы правы, его нужно убрать, — согласился он, подходя ближе к участливой женщине, — где хранят тела до следствия? — Следствия? — удивилась вдова, — вы думаете, что… — Сейчас не спрашивайте меня об этом, — сказал строго Дмитрий, кивком указывая на беспокойную толпу. Вдова кивнула и что-то тихо сказала доктору. Тот жестом подозвал своих помощников с носилками. — Мы отнесем его на ледник, — сказал доктор, — пока зима, тот у нас устроен в каменном хранилище под скалой. Приходите вечером, и я смогу точнее сказать, что случилось с беднягой. Дмитрий кивнул, плотнее закутываясь в свое тоненькое по местным меркам каракулевое пальто. — Вам стоит обзавестись одёжкой посолиднее, — с учтивой улыбкой заметила вдова, когда Дмитрий наконец властно призвал жителей к порядку, и те стали расходиться, позволив своему королю и вдове его предшественника спокойно пойти прочь от места преступления. Дмитрий поёжился, натягивая воротник на шею. — У вас холоднее, чем в Лутце. — Не мудрено, — вдова сунула руки в карманы почти до локтей, — мы расположены намного выше в горах. Они несколько минут шли молча, искоса поглядывая друг на друга. — Как вас зовут? — вдруг спросил Дмитрий, — Простите, стоило спросить раньше, но всё повода не было. — Всё в порядке, — кивнула ему вдова, — меня зовут Милица, но для близких просто Милли. — Хорошо, — кивнул Дмитрий и добавил, чтобы не показаться фривольным, — Милица. Женщина понятливо улыбнулась. — Так вот, Милица, — продолжил граф, — я не хотел говорить там, где нас могли услышать, но имейте в виду: это не медведь. — Вы же не думаете, что такие раны мог нанести человек? — тихо ахнула Милица, подступив к Дмитрию чуть ближе. — Именно это я и думаю, — проговорил Дмитрий, — не хотелось бы сеять панику, но я уже видел такие раны. Он не стал говорить, что наносил эти раны сам — железными граблями, когда пытался скрыть следы убийства преследователя своей жены. — И что нам делать? — обреченно спросила Милица. Дмитрий безуспешно попытался пригладить растерзанные ветром волосы. — Вы кажетесь мне наиболее здравомыслящим человеком во всем этом бедламе, — сказал он, — думаю, мне понадобится ваше содействие. — Я помогу вам, чем смогу, — искренне сказала Милица. Она нравилась Дмитрию: тихая и рассудительная, осторожная в каждом жесте. Дмитрий не вполне понимал, как эта загадочная молодая цыганка с деревенскими замашками и смешным говором сошлась с его пышущей столичным шиком женой, но что-то в этой красивой молодой даме невероятно напоминало ему саму Наннель. — Я хочу привезти из Берна уполномоченного инспектора, — тихо заговорил Дмитрий, — мне нужно, чтобы вы оправдали его присутствие перед селянами. Как его можно представить, чтобы не было вопросов? Паника нам ни к чему. Милица нахмурила брови. — Мы можем попробовать представить его вашим личным гостем, — предложила она, — вряд ли кто-то этому удивится, в деревне знают, что у вас есть титул и положение в обществе. — Были, — поправил Дмитрий. — Будут, — поправила его в ответ Милица и ободрительно улыбнулась. — А не будет ли вызывать вопросы, если гость будет рыскать по городу в одиночестве днями на пролет? — нахмурился Дмитрий, игнорируя дружеский выпад молодой вдовы. Та задумалась. — Я могу его сопровождать, — оживилась она, — в конечном счете, я же теперь что-то вроде вашего советника, разве нет? По крайней мере, в глазах жителей. Вы могли поручить мне развлекать своего гостя, пока вы заняты. Дмитрий погрузился в раздумья. — Да, это может сработать. Они почти дошли до вдовьего дома Милицы, как Дмитрий вдруг спросил: — Почему мою жену, черт возьми, считают ведьмой? Милица грустно улыбнулась. — Думаю, они просто обижаются на вас за меня, — она оглянулась по сторонам и заговорила тише, — по их мнению, вы не могли отказаться от того, чтобы взять меня в жены. Брак с женщиной-гаджо для них нонсенс, фрау Наннель для них как пришельца с другой планеты. В городе думали, что мы с вами хотя бы станем любовниками. Тогда они могли бы себе объяснить, что вы женаты на надменной и, простите, очень некрасивой по их меркам красноголовой женщине просто из какой-то выгоды. А раз вы всё еще с ней, а не в постели в моем доме, они думают, что фрау Наннель вас заколдовала. Ну, или что она урма. — Кто? — не сразу понял Дмитрий. — Мы так называем лесных фей, — улыбнулась Милица, — они воруют сердца у молодых цыган, пока те спят. У них тоже рыжие волосы и чарующие голоса. Так что фрау Наннель подходит по всем критериям. Дмитрий мучительно прикрыл глаза, сжав пальцами переносицу. — Что мне сделать, чтобы избавить ее от всего этого? — Я не знаю, — честно ответила вдова, — я пытаюсь вдалбливать в головы селянам то, что фрау Наннель чудесная «королева». Мы с ней вместе пытаемся найти решение. — А вы с ней хорошо «спелись», — ухмыльнулся невесело Дмитрий, — обычно она не заводит друзей так быстро. — У нас гораздо больше общего, чем вы думаете, — загадочно улыбнулась Милица, оборачиваясь к двери, — зайдете? Дмитрий сощурился. — Зачем? — Вы замёрзли, — спокойно сказала Милица, — я напою вас чаем с травами. А еще на нас смотрит пекарь из своего окна. Если вы зайдете ко мне ненадолго, он подумает, что вы отымели меня, как полагается, где-нибудь на кухонном столе, а потом пошли домой к жёнушке. И явно успокоится. Дмитрий скривился. — Вы говорите ужасно пошлые вещи, Милица. Она пожала плечами. — Может быть. Но от этого мой чай не перестает быть менее вкусным. Заходите, я вас не съем. Дмитрий провел у Милицы не больше получаса и с большим удивлением отметил, что мог при ней расслабиться — эта тихая женщина была в нём совершенно никак не заинтересована. За всё то время, что он пил ее, действительно, очень вкусный чай из лесных трав, она спокойно сидела по другую сторону стола, не проявляя ни единого признака кокетства. Это было странно — красивые женщины, по общему впечатлению Дмитрия, никогда не переставали пытаться понравиться всему свету. Но Милица будто не была женщиной — она вела себя так, будто наслаждалась отсутствием к ней мужского внимания. — Кстати, передайте это фрау Наннель, — сказала она, когда Дмитрий прощался с ней на пороге, протягивая графу холщовый мешочек, — это сбор крапивы, я обещала ей его вчера. Поможет от ее недуга. Дмитрий кивнул. Недуг, о котором говорила Милица, был не столько страшным, сколько надоедливым и утомляющим — от непривычно большой высоты и разряженного воздуха у Наннель всё время шла кровь носом. Даже теперь, когда Дмитрий вернулся в замок, первым, что он заметил, были разбросанные, будто крошки за Гензелем и Гретель, окровавленные носовые платочки, ведущие от гостиной на второй этаж. — Наннель, это я, — позвал он, но тут же нарвался на раздающееся из детской шипение. — Тише, — графиня высунула голову из полузакрытой двери, удерживая у носа очередной платок, — я только ее уложила! Фрида простыла, и, капризничая, совершенно не хотела принимать лечение. Наннель с трудом укладывала ее вечерами в кровать, поила чаем с медом, кутала ее ноги в с трудом найденные шерстяные носки, а непоседливый ребенок, переполненный нерастраченной энергией, норовил стянуть с себя все путы заботы и отправиться искать приключения, сил на которые у него уже не было. А когда Фрида уставала, капризов у ее становилось еще больше, и уложить ее спать, чтобы та набралась хоть каких-то сил победить противную болезнь, было почти невозможно. Дмитрий извинительно прижал руки к груди, заглянул в комнату и, убедившись, что Фрида никак не была потревожена его криком, поманил Наннель выйти из детской к нему в коридор. — Пойдем поговорим, — шепнул он ей, с сочувствием глядя на распухший от постоянных вытираний нос. Наннель, усевшаяся у камина в кресло с ногами и пившая маленькими глотками разболтанный в чашке крапивовый сбор, выслушала Дмитрия с большой серьезностью. — Ты хочешь сказать, что это маньяк? — спросила она у Дмитрия, ходившего от нервов взад-вперед по медвежьей шкуре, зажав сигарету меж зубов. — Не думаю, тогда у жертв бы было что-то общее, — заметил он, — И вряд ли бы маньяк орудовал в лесу, он бы скорее взялся за саму деревню. Нет, я думаю, это кто-то беглый. Каторжанин или конвоируемый, кто прячется в горах. — Но тогда зачем ему такие сложности с уродованием людей? — спросила Наннель, — Не проще ли просто зарезать человека и бросить в лесу? — В лесу ходят охотники, — возразил Дмитрий, — по несколько групп каждую неделю. Они и находят трупы. Если бы они находили людей заколотых или застреленных, сразу бы появились вопросы. Местные вообще думают, что это Порескоро… — Что? — не поняла Наннель. — Это такой демон с рогами, клювом, ходящий на двух ногах и с когтями, острыми, как бритва, — небрежно бросил Дмитрий, — не самое приятное существо из цыганских преданий. Мне в Лутце нянька говорила, что если я буду плохо себя вести, оно меня утащит. Вот, как видишь, до сих пор ждал его прихода — вел я себя все эти годы, надо сказать, отвратительно, — и дождался, черт возьми. Наннель с болезненным вздохом откинула голову — кровь никак не останавливалась, и странные новости не добавляли картине оптимизма. — Не запрокидывай, — тут же сказал Дмитрий у нее прямо над ухом, положив ладонь ей на затылок и придерживая второй ладонью под подбородком, — кровь забьется в горло, и ты начнёт кашлять. Наннель что-то жалобно простонала, наблюдая, как две крупные капли падают с брызгами прямо ей в чашку с кровоостанавливающим раствором. — Думаю, стоит все-таки показаться врачу, —проговорил обреченно Дмитрий, подавая жене свежий платочек. — Ничего не стоит, это просто мои слабые сосуды, — отмахнулись Наннель, — у нас есть дела поважнее. Что ты думаешь делать со всем этим? Дмитрий, неожиданно тронутый сочетанием «у нас» в вопросах такого кровавого дела, с трудом подавил улыбку. — Думаю съездить в Берн, привести ищейку, — сказал он, присев перед креслом Наннель на корточки, чтобы той не пришлось больше задирать голову. — Тебе придется раскрыть свое инкогнито, — с сомнением проговорила Наннель, — это не поставит нас под угрозу? — Дегофф-Унд-Таксисы — многочисленный род, — продолжил Дмитрий, — я думаю, в полиции Берна не будут заострять внимание на том, что какой-то один его представитель пришел за помощью. — Да, но только один его представитель женат на венской оперной диве, о смерти которой наверняка уже растрезвонили все газеты Европы, — буркнула Наннель, сморкаясь, — Даже если не будут вчитываться в твою фамилию, тебя узнают внешне, наши фото наверняка во всех газетах. Дмитрий украдкой взглянул в свое отражение в запорошенном снегом окне. — Могу сбрить усы. Как показал опыт, это не так страшно. Наннель вспомнила, какую истерику закатил ей муж при подобном предложении почти семь лет назад, и прыснула в чашку. — А что? — развеселился Дмитрий, — отращу эспаньолку, как носят местные, отпущу волосы… — И будешь спать в гостиной, — нервно рассмеялась Наннель, — ты представляешь, каким ты тогда будешь колючим?! Обоюдный смех разрядил накалившуюся атмосферу — проблемы снова не казались такими страшными, пока они могли говорить о них вместе. — Я со всем разберусь, — уверенно сказал Дмитрий, — но пока что, Наннель, пожалуйста, не выходи из дома без оружия. С этими словами он потянулся к оставленному на соседнем кресле пальто и вытащил на свет изящный черный Вальтер. — Еще помнишь, как им пользоваться? — спросил Дмитрий не столько с усмешкой, сколько с беспокойством. Наннель аккуратно взяла пистолет, отворачивая дуло к окну. — Мушка посередине, рука вытянута, на людей не направлять, держать на предохранителе, — выпалила она, театрально прижав руку к сердцу. — Умница, — Дмитрий поцеловал ее в испачканную кровью щеку, — и всё-таки нужно обратиться к врачу, мне не нравится, что у тебя с утра не останавливается кровь. — Вот еще, — фыркнула Наннель, и Дмитрий вздрогнул, услышав такую же интонацию с лестницы позади себя. — Папа! — возмущенно говорила с заложенным носом Фрида, — я умру, если еще хоть день пролежу в постели! Доктор меня замучил! Мама тоже! Скажи им! Всклокоченное, серьезное донельзя существо в ночной рубашке и комично-пышных шерстяных носках смотрело на Дмитрия с таким укором, что тот едва сдержался, чтобы не засмеяться в голос. Фрида была слишком похожа на мать в моменты, когда злилась. — А ну-ка иди сюда, маленький требователь, — поманил он девочку к себе и, дождавшись, пока Фрида прошлепает своими несоразмерно большими в этих носках ногами по медвежьей шкуре, схватил ее в охапку, — ну и что мы разбушевались, а? Что тебе сказал доктор! — Лежать в постели пока насморк не кончится, — прогнусавила Фрида, надув губки, — но у меня уже нет насморка! Я совсем-совсем здорова! — Да ну? — фыркнул Дмитрий, прикасаясь, как Наннель его научила, губами ко лбу Фриды. Тот и вправду был холодным, — Температуры у тебя нет, но это не значит, что можно устраивать демарши, когда мама попросила тебя полежать спокойно в кровати! Ей тоже нужен отдых! — Папа прав, — точно так же прогнусавила со своего кресла Наннель, утирая нос, — иди пожалуйста в постель! — Не пойду! — упёрлась девочка, — Мне скучно весь день лежать! Дмитрий закатил глаза. — Если я посижу с тобой, ты пойдешь в кровать? Фрида наморщила нос, соображая, соглашаться ли на сделку. — А мама? — наконец, спросила она. — Детка, мы не поместимся все в твоей постели, — напомнила Наннель, допивая остатки отвара и с ненавистью отставлять чашку на пол. Фрида недовольно отвернулась. — Тогда я буду плакать! И уже набрала было воздуха, чтобы закричать во все горло, как Дмитрий — ожидаемо — сдался. — Хорошо, пойдем все вместе, — выдохнул он, отпуская девочку на землю, и та радостно побежала к лестнице, оглядываясь на отставших родителей. — Мы воспитали чудовище, — хохотнула Наннель, беря мужа за руку. Тот лишь согласно пожал плечами. Он слишком цеплялся душой за этот островок счастья, оставшийся в его жизни на фоне страшных проблем, чтобы дать себе слабость выпустить хоть слово из хранившегося в груди тепла. На следующий день Фрида, очевидно, еще не совсем здоровая, всё равно вырвалась на улицу — по ее мнению, за те пять дней, что она лежала в кровати, все деревенские дети умерли от отсутствия ее в своей жизни. — Не беспокойтесь, они будут играть у нас рядом с домом, ничего не случится, — успокаивала хозяйка гостиницы встревоженную Наннель, когда Фрида, небрежно крикнув матери, что будет к обеду, побежала вместе с дочерьми хозяйки мутузить палками толпу зазевавшихся мальчишек, — выпьем чаю? — Знаете, — протянула устало Наннель, потратившая всё утро на препирательства с дочерью и заметно уставшая к середине дня, — давайте лучше выпьем чего-нибудь покрепче. Дмитрия не было с раннего утра — он, разбудив жену, сообщил, что едет в Берн и будет только к вечеру. — Оденься теплее, — пробормотала Наннель, спросонья ластясь к гладившей ее по щеке руке, — и сокруши всех врагов. Крушить врагов Дмитрий не собирался — по крайней мере, в этот день. Вместо этого он потратил четыре часа, чтобы доехать до столицы, а затем битый час, чтобы донести до полиции в Берне всю важность своего прошения и уговорить одного из следователей, серьезного рыжего мужчину в очках, поехать с ним немедленно. Рыжий следователь смерил грозного мужчину в каракулевом пальто перед собой странным взглядом, покосился на забросанный бумагами стол и очень медленно кивнул. Дмитрий, перегнувшись через его плечо, заметил прикрытую документами газету недельной давности, явно использовавшуюся как оберточную бумагу. На первой полосе были их с Наннель крупно напечатанные фотографии и подпись: «Звезда Венской оперы и ее муж, граф Зубровский, бесследно исчезли» «Значит, все-таки не погибли» — усмехнулся про себя Дмитрий, пытаясь на ходу представить, чем может обернуться это неожиданное «воскрешение». Все те четыре часа, что Дмитрий со следователем ехали в деревню, граф вводил того в суть дела. Следователь молча слушал, задавал короткие вопросы и надолго погружался в свои мысли, без остановки куря тонкие женские сигареты. На подъездах к деревне Дмитрий уже почти созрел для того, чтобы пошутить об этом и предложить следователю нормальный мужской табак, но выбежавшая навстречу автомобилю Милица со встревоженным лицом выбила из графа все мысли. — Что случилось? — крикнул он, выпрыгивая из автомобиля. Милица схватила его за руки, потянув куда-то. — Скорее, герр Дмитрий, — взволнованно бормотала она, — там беда! — Новый труп? — подал наконец голос следователь, быстро идущий следом. Милица задыхалась, с трудом выговаривая слова. — Нет, там… Фрида и… лес… И фрау Наннель…. Быстрее!.. Дмитрий сильно дернул женщину за руку — так, что она вскрикнула от боли. — Стоять! — рявкнул он, чувствуя, как под кожей проступает холодный пот, — Медленно, четко! Что с Фридой? Что с моей женой?! И Милица, с трудом переводя дыхание, начала сбивчивый рассказ. — Фрида подбила ребят пойти в лес, искать подснежники… Прочитала в какой-то книжке, что они растут у дубов под корнями… Один мальчишка, самый младший, струсил и не пошел с ней, а прибежал к хозяйке гостиницы жаловаться, а у той как раз сидела фрау Наннель. Она, естественно, испугалась, подняла тревогу, побежала в деревню, а там… — Милица запнулась, переводя дыхание, — …Никто не хотел помогать ей. Делали вид, что не понимают языка, хотя я стояла рядом и все переводила. Все думали, девочки играют и скоро найдутся. Но она так кричала… Черт, я не знала, что женщина может так жутко и страшно кричать!.. Над ней в результате сжалились, все-таки, потерялся ребенок, и не один… Женщина, потерявшая ребенка, страшное зрелище… И теперь они все в лесу! Дмитрий сжал кулаки, пытаясь совладать с собой. Его единственное спасение — тот мир, который спасал его от всех обрушившихся невзгод — мог быть разрушен в один миг. Обе его женщины бродили по чертову лесу, над которым сгущались сумерки, который был полон снега, оврагов, острых камней, хищников и чертовых уродов, убивающих людей железными вилами. Когда троица достигла края леса, рядом уже собралась толпа. Дмитрий не сразу понял, что именно происходило, но, подойдя ближе, с замершим сердцем обнаружил, что в центре причитающих людей стояла Фрида — испуганная, замерзшая, в порванном пальто, но совершенно точно живая и невредимая. — Еле нашли, — донеслось до него объяснение кого-то из охотников, — просто чудо, что дети не ушли далеко! Упали в овраг, испугались и стали звать на помощь! — Фредерика! — заорал Дмитрий не своим голосом, упав перед девочкой на колени и с силой тряхнув ее за плечи, — Что ты наделала?! На кой черт ты потащилась в этот лес и втянула туда других?! О чем ты только думала?! Девочка гордо поджала губы, пытаясь не заплакать. — Я хотела собрать подснежники… Для мамы… Я прочитала, что они волшебные и заживляют раны… А у мамы всё время кровь… И я подумала… Я… Фрида не выдержала и разразилась наконец страшным плачем, не успокаиваясь даже тогда, когда Дмитрий, едва сам не прослезившись, притянул испуганную девочку к себе в объятия. — Маленькая хулиганка, — бережно шептал он, поглаживая девочку по спутавшимся от налипшего снега волосам, — как же ты меня напугала… Никогда больше так не делай! Если захочешь что-то, просто скажи мне! Не убегай больше! Мы с мамой не переживем, если с тобой что-то случится! Фрида что-то невнятно угукнула ему в шею и снова залилась слезами, сжимая своими крохотными ручками воротник отцовского пальто. При упоминании о Наннель Дмитрий вдруг напрягся. — Где моя жена? — грозно спросил он у приведших детей из леса охотников. — Она пошла со второй группой, — отозвался один из них, — мы подавали им сигнал, что нашли детей, они должны были уже вернуться… Дмитрий, не слушая дальнейших объяснений, отпустил дочь на землю и, не говоря ни слова, с силой вырвал у одного из охотников их рук ружье. — Вы что, пойдете в лес?! — недоуменно спросил кто-то их них, — сейчас наступит вечер, в лесу ни черта не видно! Дождемся, пока они придут, они наверняка слышали нас… — Там моя жена, — прошипел Дмитрий, нависнув над охотниками, — она наверняка плохо одета, она в панике, и я не собираюсь сидеть здесь, пока она бродит по этому чертову лесу! Фрида, вырвавшись из объятий пытавшей успокоить ее старой цыганки, прижалась к Дмитрию, обхватив его за ноги. — Папа, не уходи! — захныкала она, — Не бросай меня! Я больше не буду себя плохо вести, обещаю, только не бросай меня! Дмитрий опустился перед ней на одно колено, положив ладонь девочке на щеку. — Я никогда тебя не брошу, — серьезно сказал он, — но сейчас тебе нужно послушать этих женщин и пойти с ними. А я пойду искать маму. Фрида сжала сильнее свои маленькие ладошки. — Пообещай, что вернёшься! — Клянусь, — честно сказал Дмитрий, прикасаясь лбом ко лбу маленькой девочки. Та нехотя разжала ладони и тут же была утащена в круг кудахтающих старых дам, попеременно пытавшихся укутать ее в несколько одеял разом. Вдруг кто-то потянул Дмитрия за руку, и он почувствовал через секунду, как на его плечи опускается тяжёлая медведя шуба. — Вы сгинете там в этом своем плащике, — сказала Милица, застегивая у него на груди огромные пуговицы, — фрау Наннель мне потом этого не простит. Дмитрий с благодарностью посмотрел на крохотную женщину, серьезно смотревшую ему в глаза, и медленно кивнул. Он почему-то знал, что она не просила бы у него большего. Собрав группу из трех охотников и следователя (тот сам вызвался, сказав, что спасать людей — его работа) и объяснив им план прочесывания леса, Дмитрий уже собрался было ступить вглубь его, как услышал из глубины горной чащи странный шум, будто скрежет камня перед тем, как свалиться в пропасть. Это был жуткий, пронизанный отчаянием женский крик. И за ним — выстрел. *** Наннель поняла, что не чувствует ног, когда, провалившись в очередной сугроб, не захотела даже отряхнуться. Ее низкие городские ботиночки с кроличьим мехом совершенно не были приспособлены к тому, чтобы бороздить не хоженый густой лес, где снегу было почти по пояс. Она не сразу осознала, что потерялась — ветер так свистел в ушах, что ей еще долго казалось, будто она слышала перекличку идущих с ней охотников. Теперь же она была одна в этом чертовом лесу, в легком пальто, без шапки, с постепенно утрачивающим силы адреналином, подстегнувшем ее бежать в чащу, не позаботившись ни об одежде, ни об обуви, и с постепенно мутнеющим от холода сознанием. — Фрида! — крикнула на пробу в сотый раз Наннель, но тут же закашлялась, и крик получился слабый, сиплый. Наннель окончательно сорвала голос, и с каким-то странным смехом внутри себя осознала, что даже не сможет теперь позвать на помощь. «Дура» — обозвала она саму себя, пытаясь вытащить ноги из очередного сугроба. Очень хотелось лечь в снег, закопаться в нём и съежиться изо всех сил — чтобы уши больше не прошибал ветер, и чтобы кровь от постоянного резкого шевеления перестала капать ей на и так замерзшую нижнюю губу. Но Наннель тут же мысленно надавала себе пощечин. Сдаваться было нельзя — не теперь, когда она потеряла дочь. Наннель попыталась снова крикнуть, но из горла вырвался лишь сиплый скрежет. Перед глазами, залепленными от ветра снегом, всё плыло — не разобрать было, где небо, где земля в этой метели. Пытаясь перевести дыхание, Наннель прислонилась к ближайшему стволу какого-то дерева, чувствуя, как облепившая его кору ледяная корка неприятно впивается в спину через пальто. Безумно хотелось закрыть глаза, но Наннель одернула себя, ударив себя в и без того кровоточащий нос почти не чувствующим ничего кулаком. «Не спать» — приказала она себе, — «не смей спать, ты не имеешь права так глупо погибнуть!» И именно в тот момент, когда Наннель наконец заставила себя открыть глаза, она вдруг увидела нечто странное: Жуткое черное пятно отделилось от соседнего дерева и медленно, борясь с ветром, поползло в ее сторону. У пятна была темная мохнатая спина, рога на голове и нечто трехпалое, острое, облепленное снегом и занесенное высоко над головой. «Порескоро» — пронеслось в воспоминаниях Наннель пугающее название, и рука ее, едва сгибающаяся, продрогшая, потянулась к пистолету за пазухой. Существо приближалось — ноги его утопали в снегу так же, как у Наннель, и она на секунду подумала о том, что лесной демон вряд ли бы так страдал от метели, но в тот момент, когда существо занесло над ней свою когтистую лапу, Наннель не думала ни о чем: собрав все силы, какие у нее еще остались, подпитанные животным страхом, она гулко закричала, чувствуя, как рвутся напрочь все ее голосовые связки и нажала негнущимся пальцем на курок. Существо замерло на секунду, а затем молча повалилось на спину, взметнув ногами горку мелкого слега. *** Дмитрий ощущал, как кровь закипает в его висках, мешая мыслить трезво. С трудом переставляя ноги в сугробах, он пытался вспомнить, с какой стороны слышал выстрел, и с огромным трудом — сжимая руки до синяков, — пытался заставить себя не погружаться в панику. Убийца, живущий в лесу, не орудовал пистолетом. Он убивал железом. Кричать могла не Наннель, в конце концов, по лесу бродили другие охотники. Но раз за разом перед глазами всплывал образ его жены, отвратительно субтильной в своем бордовом пальтишке, испуганной и кричащей под напором неизвестной силы, и мысли его застилала белая пелена отчаяния. Он снова потерял свою жену, и снова никак не мог помочь ей, хотя клялся никогда не бросать. На глаза ему вдруг попалось пятно — странное в голубеющем от сумерек лесу красное пятно, размазанное по корке снега на коре дерева. «У нее шла кровь носом» — понял Дмитрий, съежившись, — «она пыталась вытереть испачканные пальцы». Лицо трогательной Фриды, которая так хотела помочь материнскому недугу, что готова была рискнуть жизнью в зимнем лесу, снова промелькнуло в воспоминаниях Дмитрия, и он, отчаянно зарычав, ударил ладонью по испачканному кровью стволу. Он не мог допустить, чтобы его женщины рисковали собой. Не мог потерять их. Не вполне осознавая себя, Дмитрий еще несколько раз ударил ладонью по замерзшему стволу, пока не зашипел от боли — на саднящей от удара кисти выступили капли крови, мешаясь с остатками крови его жены. Это был отчаянный, странный шаг, в который он сам не верил до конца — древняя магия кровной связи, о которой он слышал от своей бабушки, и которую надеялся никогда в жизни не применять. Ему рассказывали когда-то, будто, соединив свою кровь с кровью того, кто тебе дорог, можно было услышать его дыхание. — Наннель, где ты, ради бога?! — взмолился Дмитрий так громко, что стая птиц, вылезая на ветку ели как символ успокаивающейся метели, взвелась в воздух, громко закричав. И вдруг — то ли подсознание наконец перестало шутить с ним, подсказав дорогу, то ли провидение наконец над ним сжалилось, — но едва утих шорох крыльев, Дмитрий очень отчетливо сквозь затихающий снег услышал тихий, жалобный хрип. Он рванулся сквозь растущие перед ним заросли заснеженного кустарника и вдруг, чуть не теряя сознания, увидел неподалёку запорошенное снегом знакомое бордовое пальто. Наннель сидела, прислонившись спиной к дереву. Ноги ее были согнуты в коленях, а руки, уже припорошенные снегом, безвольно лежали по обе стороны от недвижимого тела. Не чувствуя, как утопает в снегу, Дмитрий бросился к жене, упав перед ней на колени и с полным облегчения, странным, сиплым воскликом ответил на то, как вдруг она застонала, когда он коснулся ладонями ее заледеневшего лица. — Господи, живая, — бормотал Дмитрий, оторвал жену от земли и, сорвав с себя шубу, укутал Наннель в нее, покрывая поцелуями синее, обветренное личико. Вальтер, зажатый в ее руке, упал в снег, но Дмитрий даже не подумал о нём — таким отчаянной тревогой наполнилась его сердце при виде еле живой женщины. Она вдруг снова захрипела, пытаясь поднять руку, и Дмитрий подумал было, что она хотела обнять его за шею, но вдруг обернулся, и улыбка сошла с его лица. В метре от Наннель, опрокинувшись навзничь, лежало тело, укрытое лосиной шкурой с неотделенными рогами — видно, шкуру снимали в спешке. В руках тело зажимало трёхпалую железную мотыгу, бурую от крови. Тело было без всяких сомнений человеческим. — А вот и ваш Порескоро, — плюнул Дмитрий, окликнув побежавших на крик охотников, — больше он никого не убьет. Следователь и охотники молча наклонились над телом, пытаясь снять с него шкуру. — Это что же выходит, — недоуменно спросил один из охотников, — гаджо убила Порескоро? — Точно, убила, — ответил второй, — прямо в горло ему пальнула… — Идите, герр — сказал следователь, сочувственно глядя на то, каким забитым и надорванным выглядел цыганский король с посиневшей от холода женщиной в руках, — мы здесь разберёмся. Скорее несите ее в тепло, не теряйте времени. Наннель снова застонала в руках Дмитрия, привлекая его внимание. — Фрида? — одними губами спросила Наннель, и Дмитрий с трудом, но улыбнулся ей, стараясь дышать близко к лицу, чтобы хоть как-то согреть. — Не беспокойся, она в порядке. Ее нашли. — Хорошо, — с трудом прошипела Наннель и прикрыла глаза. Он нес ее, как мог быстро, сквозь проклятый снег туда, где ей могли помочь — он ощущал, каким ледяным было тело в его руках и боялся самого худшего — что Наннель не сможет дальше бороться и умрет прежде, чем они доберутся до тепла. Она провела на морозе несколько часов, по колено в снегу, в тонкой одежде — чудо, что она вообще была жива. — Милая, говори со мной, — шептал Дмитрий, прижимая ее к себе так близко, как только мог, — не засыпай. Что угодно, хрипи, сипи, но не замолкай. Я должен слышать тебя! — Я устала… — едва слышно прохрипела она на границе сознания. — Я знаю, милая, — он судорожно поцеловал ее в лоб, не сбавляя шага, — ты отлично держишься. Осталось потерпеть совсем чуть-чуть. Мы сейчас будем дома, где горячая ванная, и кухарку попросим приготовить тебе что-нибудь самое вкусное на ужин. Что бы тебе хотелось? — Ничего… — шепнула Наннель, снова прикрыв глаза, но Дмитрий потряс ее, заставив вздрогнуть. — Не смей засыпать! — вдруг грубо крикнул он, борясь с собственной паникой, — Не смей оставлять меня теперь! Слышишь?! Я полз через весь этот блядский лес не для того, чтобы ты так глупо погибла, когда я тебя уже нашел! Это не честно, Наннель! Ты не имеешь права бросать меня! Не теперь! Никогда! Она разлепила веки, слабо дернув растрескавшимися и покрытыми кровавой коркой губами. — Никогда, — шепнула она, завидев маячившие вдалеке огни деревни и из последних сил надеясь, что тьма, вдруг поплывшая у нее перед глазами, была не ее последним мигом. *** Наннель очнулась, когда за окном снова светило солнце. Безумно хотелось пить — это и выдернуло графиню из забытия, заставив вздрогнуть после долгого сна и тут же поежиться: все тело саднило, и кожа, явно обернутая чем-то, горела от каждого движения, как от огня. Рядом что-то резко дернулось, возвышаясь над ней и заслоняя солнце. — Милая, что такое? — спросила тень голосом Дмитрия, севшим и больным, — что ты хочешь? Что болит? — Пить, — попробовала попросить Наннель, но из груди вырвался только хриплый, едва слышный стон. Но Дмитрию этого было достаточно. Подорвавшись с места, он дотянулся до тумбочки, трясущейся рукой налил воду в стакан и мягко поднес к губам Наннель, придерживая ее голову руками. — Пей очень медленно, маленькими глотками, — наставлял он, — это вода с прополисом, теплая, должна ослабить боль… Наннель поморщилась — горло адски саднило от каждого глотка. — Не разговаривай, — выдохнул Дмитрий, наклонившись к Наннель и мягко погладил ее по лицу, — мне нужно обработать твою кожу. Он взял с тумбочки какую-то баночку, и в ту же секунду Наннель протестно застонала, пытаясь увернуться — содержимое баночки пахло отвратительно. — Не капризничай, пожалуйста, — взмолился Дмитрий, взяв ее за подбородок, — хотя, если у тебя есть на это силы, капризничай сколько влезет! — Что это? — прохрипела с трудом Наннель, снова закашлявшись. — Отвар из тыквенных семян и редьки, так мне объяснили, — сказал Дмитрий, втирая осторожными движениями странную субстанцию в потрескавшуюся женскую кожу, — помогает при обморожении. Тем же отваром тебе обработали руки и ноги, повязки можно будет снять вечером. Не вертись, пожалуйста, не хочу попасть тебе в глаз. Наннель обреченно прикрыла глаза. — Как мумия, — прохрипела она в ответ. Дмитрий вдруг счастливо улыбнулся. Если его жена могла звучать с сарказмом даже сквозь адский хрип, значит, все было не так уж и плохо. — Я страшно испугался за тебя, — прошептал Дмитрий, вытирая руку и бережно убирая с лица Наннель прилипшие волосы, — ты же разумный человек, Наннель, как ты додумалась пойти в лес без одежды?! И тут же закрыл ей рот ладонью, не желая слышать никаких объяснений. Наннель раздраженно выдохнула ему в ладонь. — Теперь все точно решат, что ты урма, — усмехнулся нервно Дмитрий, и Наннель вопросительно взглянула на него, пытаясь через силу по привычке саркастично нахмурить брови. — Это такие местные феи, — объяснил Дмитрий, — жестокие похитительницы сердец, но если с теми, кого они любят, случается беда, они отдают свой волшебный голос в обмен на их жизнь. Наннель слабо улыбнулась, морщась от неприятно стягивавшей кожу и дурно пахнущей мази у себя на лице. — Где Фрида? — одними губами, почти без звука спросила Наннель, и Дмитрий, наклонившись к самому ее уху, успокаивающе погладил жену по голове. — Не беспокойся, она с Милицей внизу, в гостиной. Я был с ними, но решил проведать тебя, и видишь, как удачно зашел — ты как раз проснулась… Только не ревнуй! Наннель скорчила, как могла, неприязненное выражение лица и показала мужу язык. Тот снова нервно рассмеялся и осторожно, чтобы не причинить боли, взял ее обмотанную бинтами руку в свою. Он хотел было что-то сказать, как вдруг двери отворились, и три смущенных мужских лица, пряча глаза, просунулись в образовавшуюся щель. — Ром бáро, мы бы хотели выразить почтение вашей супруге, — неловко начал один из охотников по-цыгански и, дождавшись кивка, вошёл в спальню, — вы сможете ей перевести? Дмитрий кивнул. Охотник, теребя в руках шапку, подошел ближе к постели и очень сбивчиво, едва слышно затараторил что-то на непонятном Наннель языке, и говорил очень долго, пока, наконец, не посмотрел выжидательно на своего короля. — Он говорит, что ты заставила их поменять к себе отношение, и им стыдно, что они считали тебя белорукой гаджо, — заговорил Дмитрий, так и не выпустив демонстративно ладонь наннель из рук, — они восхищены тем, что ты пошла сама в лес искать дочь, и еще больше восхищены и обескуражены тем, что ты стреляла в убийцу их бывшего главы. Ты отомстила кровью за кровь, а это высшая честь для цыган. Отныне они будут почитать тебя как свою королеву. И просят тебя присутствовать на общих собраниях вместе со мной. Наннель слабо улыбнулась и едва заметно кивнула, откидываясь на подушки. Охотник улыбнулась ей в ответ, снова взглянул на Дмитрия и, все еще донельзя смущенный, скрылся со своими товарищами за дверью. — Поздравляю, моя королева, — усмехнулся Дмитрий, — высшего признания было и не сыскать. Жаль, что такой ценой… Наннель попробовала приподнялся на локтях, но, не справившись, потянула за руку Дмитрия на себя, заставив наклониться к самым губам. — Кого я убила? — спросила она едва слышным выдохом. Дмитрий вздохнул. — Как я и предполагал, это был человек, — он машинально убрал прилипшую к намазанному лицу прядь волос, — беглый конвоируемый, сбежавший еще в ноябре. Его искали, но потом нашли в одном из обвалов изуродованное неопознанное тело и решили, что это он. Он собирался перезимовать: собрал хижину, назабивал дичи. Но так как он шел от границы, то зашел в лес с другой стороны и не знал, что расположил свою хижину меньше чем в километре от деревни. Всех, кто подходил слишком близко и видел что-то, он убивал. Всем этим несчастным, и местному главе в том числе, просто не повезло. Охотились они, а выпотрошили по итогу их самих… Наннель болезненно закрыла глаза. Воспоминания о прошлой страшной ночи снова прожгли ее тело, и она машинально потянула руки к горлу, ощутив будто заново, как рвались на морозе ее голосовые связки. Дмитрий истолковал ее жест по-своему. — Доктор тебя осмотрел, — мрачно сказал он, — он не хочет давать никаких точных прогнозов. Ты сильно ранила свое горло, милая, потребуется много времени, чтобы заново научиться разговаривать. А уж петь… Я не хочу тебя обманывать, но доктор дал очень неутешительные прогнозы. Прости меня. Но тебе лучше всё знать. Наннель взглянула на мужа со странным выражением: ей вдруг сделалось отчего-то очень легко — будто оторвался наконец какой-то ненужный, мешавший ей балласт, который отравлял им обоим жизнь последние месяцы. Дмитрий слишком много думал о том, что Наннель зачахнет без сцены, не сможет держать в себе талант, который требовал выхода наружу. Теперь же проблема исчезала сама собой. Она потеряла голос, неизвестно, на какой срок, и в понимании Наннель эта потеря казалась благом для их с Дмитрием дальнейшей жизни. Им больше не нужно было задумываться о том, как вернуть привычку прежнего существования — привычке не на чем было больше держаться. — Я теперь как все, — прошептала Наннель, приободрительно улыбаясь Дмитрию, но тот вдруг очень серьезно, с тревогой наклонился над ней, взяв лицо в ладони и не заботясь о том, что в пальцы его впивается въедливая жижа. — Никогда, — проговорил он, — ты никогда не будешь, как все. Голос ничего не решает, слышишь? Ты всё еще самая яркая звезда из всех, кого я знал. Потому что дело не в твоих связках, — он положил ладонь ей на грудь, там, где под рубашкой слабо билось сердце, — дело в тебе. Ты всегда будешь звучать громче и звонче всех, даже если не произнесешь ни звука. Потому что твой голос здесь. Наннель мягко перехватила его пальцы у своей груди и с трудом, но очень бережно перенесла их к его собственному сердцу. — Нет, — выдохнула она одними губами, — он здесь. Под ее пальцами, всё еще слабо чувствовавшими, не ощущалось шершавости рубашки, плотной шерсти костюма, бинтов, которыми они были покрыты. Но Наннель очень ясно ощущала, как под толщей всех этих препятствий очень быстро, сильно и громко, билось чужое сердце. Сердце, которое открывалось ее голосу, и которое слышало его, даже если она не произносила ни звука.