Адель: Полутени

В следующие месяцы жизнь моя будто бы началась заново. Я воскрес, возродился, жгучая тоска, наконец, отпустила свои тиски с моего горла и сердца. А мне всего-то было нужно достаточно работы, регулярное питание и добрый друг. Кажется, теперь я понял, как мир Хельги заполучил все мои изобретения: им стоило бы благодарить не меня, а мою благодетельницу. Она организовала все так плавно и гармонично, что я и сам не заметил, как вновь с головой погрузился в сладостный мир собственной лаборатории. Которой мне, впрочем, уже спустя полгода стало мало – заказы повалили, как на горячие пирожки. Особенно много поступало из Америки, и я понятия не имею, как Александра их переправляла через океан. Находились и те, кто слезно умолял о патенте, предлагая любые деньги, но таких вдова Леонеску отшивала, а мне лишь со смехом рассказывала о результатах переговоров. В том, что никому не удастся разгадать секреты моих изобретений и создать их без меня и моих схем, я даже не сомневался: у меня ушло столько лет на разработку своего особого почерка, своих механизмов, шестеренок, в свою очередь созданных на мною же изобретенных станках, что в попытке повторить мой путь другие умы вынуждены будут провести не один год проб и ошибок, прежде чем поймут, что стоит начать все сначала, но на этот раз уже по-своему. Больше всего меня удивляло, что других изобретателей такого уровня ни на нашем континенте, ни в Америке отчего-то не водилось. Разумеется, какие-то несложные приборы вроде часов, или – напротив – чересчур громоздкое заводское оборудование, наконец, паровозы или пароходы с дирижаблями производились вполне успешно. Но вот что-то тонкое, деликатное, любопытное, оригинальное, призванное упростить наш быт, украсить его, создать нам досуг, наконец, рождалось только в моей бредовой голове. Меня не раз упрекали в бестолковости моих изобретений: даже лейки казались многим ненужным излишеством. Видели бы они сейчас мой триумф! Видели бы горящие глаза покупателей и детский восторг Александры. Она ведь ввязалась во всю эту историю совсем не ради денег. Хотя с некоторых пор их у нас стало в достатке. Я никогда в жизни не держал в руках столь толстые пачки купюр. Впервые за всю свою долгую биографию я не думал о цене, когда шел в лавку за продуктами. Я мог обновить, наконец, свой скудный гардероб и нанять рабочих как-то облагородить мое жилище, привести в порядок лабораторию, в которой я теперь занимался только творчеством. Для производственных нужд мадам Леонеску приобрела небольшую фабрику, мы вместе довольно лихо переоборудовали ее, наняли квалифицированных рабочих… И так я стал в некотором роде фабрикантом. Аптекарь ликовал вместе с нами: ведь именно с его робкого предложения и завертелся весь этот бурный водоворот событий. Его дело тоже процветало. Про дочь он не вспоминал- по крайней мере, при мне и вслух. Но одну свинью все же умудрился подложить мне, хоть и невольно. Как-то раз, спустя, наверное, уже год, как мы с Александрой занялись продажей моих изобретений, Альбер заглянул к нам на фабрику – больше из праздного любопытства. Оценить масштаб, лишний раз совершенно искренне за нас порадоваться. Управляющим у нас числился опытный малый из друзей семьи Леонеску, да и саму мадам провести было невозможно, за делами она следила весьма пристально. Я же поначалу не вылезал из цехов, отлаживая рабочий процесс, а затем вернулся в лабораторию – к тому моменту у меня как раз оформилось понимание того, как создать передатчик голоса, и я мог проводить несколько суток подряд без сна, пробуя одну схему за другой. На фабрике я появлялся не чаще раза в неделю, и в тот день аптекарь как раз и попросил меня провести ему экскурсию по нашему с Александрой детищу. Та в кабинете управляющего проверяла бумаги, и к концу нашей неспешной прогулки выплыла между рядами станков и заключила Альбера в свои удушающие объятия. Тот долго восторгался масштабами, на которые нам удалось выйти за такие короткие сроки. Тем, как умудрялись мы совмещать производство столь разных вещей на одной-единственной фабрике. Спрашивал о новинках и сам подумывал приобрести лейки… И вот тут-то Александра и посетовала, всплеснув руками: - Да лейки-то мы тебе подарим! Вообще выбирай все, что хочешь. Только помоги мне уговорить этого упрямца отправить на конвейер еще и воображариум! Он ни в какую не хочет этого делать. Сидит на нем, как дракон на своих сокровищах, и никого не подпускает. На самом деле, вдова все же лукавила. Я вовсе не собирался навечно держать свой волшебный ящик при себе, оставаясь его эксклюзивным владельцем. Просто, вспомнив о том, какую роль это мое изобретение играло в будущем, я хотел попробовать уже сейчас создать нечто подобное. Но для начала мне потребовалось добиться успеха с передатчиком голоса. Если я смогу передавать на расстояние звук, то со временем у меня то же самое получится и с изображением! И вот тогда воображариумы станут не просто ящиками со стандартным набором сюжетов, который многим быстро наскучит. Сюжеты можно будет задавать извне, обмениваться ими. Процесс подгонки сюжета под теней вряд ли пока доступен для простого обывателя. Сами владельцы воображариумов просто не осилят этот сложный технический процесс, да и не всякому захочется день за днем наблюдать за своими же собственными выдумками, потому-то им и потребуется помощь и сюжеты извне. А вот если я, допустим, установлю на крыше своего дома передатчик сигнала и из своего воображариума буду отправлять звук и картинку на все остальные, такая услуга наверняка будет пользоваться куда большим спросом, чем безумно дорогой ящик с парой сценариев в комплекте. С доводами моими мадам Леонеску, разумеется, согласилась сразу же, а посему лишь кокетничала перед аптекарем, только поторапливая меня и ничего более. - Упрямец – это не то слово, - с пониманием закивал тот. – Знали бы вы, от какого изобретения он тут как-то избавился окончательно и бесповоротно. Этот дурень уничтожил то, что могло бы перевернуть историю человечества! А он тут лейки и плащи продает. И вправду же бестолковый, ну разве не так? – и с укором покачал головой. Еще тогда мы договорились с Альбером не поднимать более темы часов и скачков во времени, но с тех пор миновало много месяцев, и он вполне резонно рассчитывал, что тоска моя отступила, я нашел настоящее дело, поправил свое финансовое положение, обрел душевного друга – так почему бы снова не попробовать осчастливить и других людей? Возможно, не на конвейере, а штучными экземплярами с ограничением по давности прошлого и длительности пребывания там. Под нашим строгим контролем, наконец… Он все говорил и говорил, глаза Александры все расширялись и расширялись, а я лихорадочно пытался придумать причину для отказа. Поскольку не собирался заново изобретать эти чертовы часы, тем более что совершенно не помнил прежнюю схему их сборки. Когда аптекарь закончил, я ждал бури и весь сжался, чувствуя на себе пронзающий насквозь взгляд Александры. Однако, она молчала – минуту, другую, а я все сжимался, щурился и лихорадочно подыскивал оправдания. Потом она схватила меня за локоть, поспешно извинилась перед Альбером и максимально ненавязчиво с виду, но на деле сдавливая мою руку в железных тисках, повела в кабинет к управляющему, попросив того пойти и закончить экскурсию для «ее дорогого друга». А, когда дверь за ним захлопнулась, устало опустилась на поставленный здесь специально для нее диван, взяла на руки лежавшего там и лениво нализывавшего свой роскошный хвост Жака, с которым не расставалась даже на работе, вздохнула и покачала головой: - Ты не думай, я тебе лишних вопросов задавать не стану. Не просто так люди отказываются от подобных изобретений. И что там у тебя произошло – не мое дело, - я поднял на нее изумленный взгляд и несколько расслабился, понимая, что никакой бури не будет. – Ты мне вот что скажи: как я поняла, с той поры прошло уже больше года, тебе так и не полегчало? Врать мне не хотелось: разумеется, полегчало. У меня началась совсем другая жизнь, в ней почти не было место старым слезам и страданиям. Про боль свою я и не вспоминал – так, проскальзывало что-то изредка, но не будило во мне почти ничего. Совесть моя была чиста, я испробовал все, что мог. И поставил на этом точку. Поэтому я ответил вдове честно. - Как думаешь, если бы у тебя получилось заново создать те часы, это не слишком потрясло бы тебя эмоционально? Ты бы справился с этим? Прикажи она мне, накричи, заставь или начни расписывать все выгоды от подобного изобретения, я бы даже и разговаривать с ней не стал, как уже ранее неоднократно отбривал аптекаря. Но Александра неизменным женским чутьем угадала мою боль, пусть и запрятанную очень глубоко, и искренне не хотела бередить эти раны. - Я попробую, - тихо ответил я, еще не зная, смогу ли вспомнить уничтоженные ранее схемы. У меня долго ничего не выходило. Я и в первый-то раз угробил, кажется, лет десять на это изобретение, оно далось мне сложнее всего и теперь, немного отойдя от горя, я начал искренне жалеть, что не оставил эту чертову схему. В общих чертах сам принцип я, разумеется, помнил, но там было столько нюансов, которые память попросту не могла сохранить. Методом проб и ошибок за десять лет я создал идеальную модель, и теперь, видимо, придется угробить еще лет десять, чтобы повторить прошлый успех. Через пару недель безуспешных попыток поняв, что так просто воспроизвести прошлое достижение мне не удастся, я с грустью оповестил об этом Александру: - Вероятно, лет за десять я могу попробовать сделать заново. Тогда я, помнится, перебрал столько вариантов, что и в этот раз вряд ли получится быстрее. Наверное, я выглядел при этом таким потерянным, что Александра искренне забеспокоилась: - Тебя ведь это не затруднит? Я не настаиваю, это не ради денег… - Ради науки, понимаю, - закивал я. – За собственные ошибки всегда приходится расплачиваться. Может быть, кому-то удастся собрать часы прежде меня. - В нашей стране нет ни одного ученого твоего уровня! – безапелляционно махнула рукой мадам Леонеску. – Пойдем-ка со мной, - и мы отправились по гулкому мраморному коридору прямиком в ее покои. Здесь отдавало такой же музейной стариной, что и в гостиной, но, если в последней холодная дворцовая красота эта производила впечатление, то в спальне хотелось все же некоторого уюта. Который здесь напрочь отсутствовал: снова флорентийская мозаика на полу, элитный гобелен на стенах, роскошная постель, к которой страшно было даже подойти, не то чтобы забраться в нее. Мы уже начали монтировать здесь обогреватели, чему Александра искренне радовалась: ни грелка, ни угли не справлялись со своей задачей в полной мере. Я впервые оказался в столь интимной части дома Леонеску и не сразу понял, для чего меня сюда привели. Поначалу даже показалось, что Александра из жалости ко мне решила перевести наши теплые дружеские отношения на другой уровень, и успел даже слегка испугаться. Пока не заметил в углу спальни какое-то подобие холста. К нему-то вдова и вела меня. И, когда мы подошли ближе, я так и обмер, а затем непонимающе уставился на ловкую мадам Леонеску: передо мной на чем-то вроде мольберта красовалась моя давешняя схема: та, что я когда-то разорвал на куски и вместе с обломками часов передал аптекарю на окончательное уничтожение в огне. Клочки были бережно разглажены и аккуратно склеены, ни один не потерялся. Я в ужасе, но все же и с некоторым облегчением взирал на это чудо, а потом покачал головой: - Альбер – хитрец! – наконец, изрек я. - Он правильно сделал. Такие изобретения должны принадлежать всему человечеству. И, если сам создатель не желает иметь с ними дела, значит, надо лишь немного подождать, пока он остынет, или передать его наработки кому-то другому. Наш друг рассудил очень мудро. И, если ты готов, я отдам схему тебе. Но только не для повторного уничтожения, учти, - в голосе Александры звучала сталь, что с ней случалось очень редко. Мне давали понять, что еще раз психануть мне просто не позволят. Но я и не собирался заниматься подобными глупостями: часы я, конечно же, соберу, напишу к ним подробную инструкцию, затем проверим их работу – допустим, на уже опытном Альбере, а потом будем думать, как внедрять изобретение среди простых обывателей и при этом не разнести к чертям всю историю планеты. На этот раз по готовой схеме вышло очень быстро: пальцы помнили основные моменты, в нюансах же подсказывал мой же чертеж. Часы я собрал за неделю, хотя, разумеется, до этого еще около недели ждал изготовления необходимых деталей. Затем еще некоторое время ушло на усовершенствование маятника. Я уже давно понемногу дорабатывал его, добавляя мощности, чтобы можно было хоть что-нибудь захватить с собой в прошлое или будущее. И буквально перед самым его уничтожением он вполне справлялся с доставкой денег и прочих небольших предметов. Пока готовились детали, я изучал старую схему, размышляя, как еще докрутить маятник, чтобы он мог отправить вместе со мной что-нибудь по-настоящему массивное – хоть ту же самодвижущуюся машину, например. Или прыгать во времени сразу вдвоем, не утруждая себя выставлением нужного времени и пространства на отдельном циферблате. Слишком далеко в пространстве прыгать все равно не удавалось – к сожалению, модель моей машины времени не позволяла излишне шиковать в этом вопросе. Возможно, у тех, кто придет после меня, выйдет куда лучше. Но с маятником кое-что наколдовать получилось, и теперь следовало опробовать его работу. Аптекарь отказался возвращаться в и без того слишком хорошо ему известное прошлое, туда дверь он решил закрыть навсегда. А вот на год назад прогулялся, на свой страх и риск захватив с собой откормленного Жака, и успокоил нас, что часы работают прекрасно. Ну как часы, собственно. Пушистое рыжее чудовище вернулось назад целым и невредимым к огромной радости его хозяйки. Даже бантик на шее не потрепался. Справедливости ради, для начала Альбер прыгнул на несколько дней назад со стулом и лабораторной крысой, и только после их успешного возвращения мадам Леонеску доверила ему свое сокровище. - Сам-то не хочешь попробовать? – усмехнулся Альбер. – Не соскучился разве? Столько лет не вылезал из прошлого, а теперь… - Теперь живу в настоящем, - перебил его я. – Попробовать может мадам Леонеску, если пожелает, разумеется, - и я повернулся в сторону Александры. Та нахмурилась: соблазн вернуться в то время, когда еще был жив ее муж, и попытаться предотвратить его смерть был слишком велик, но вместе с тем что-то подсказывало ей, фокус не удастся. Вероятно, мои попытки уничтожить и часы, и даже схему. Александра слишком умна и проницательна, чтобы не понять, что означал тот мой псих, оттого она категорически отказалась экспериментировать: в незнакомое время и место страшно, а в знакомое – больно. Часы я оставил пока дома: мне предстояло написать к ним подробную инструкцию, предупредив о воздействии на кожу да и на организм в целом, а также периодически контролировать работу маятника, добиваясь стабилизации достигнутого результата. А вслед за тем наступит долгий и сложный период размышлений о том, как следует с ними поступить. Вероятно, придется консультироваться с властями: вряд ли подобные эксперименты позволят проводить без их великодушного согласия и патронажа. А до той поры… они снова привычным темным ящиком громоздились у меня на стене, каждую секунду напоминая о том, что могут подарить мне. За прошедшие месяцы желание возвращаться куда бы то ни было не просто поубавилось – оно почти сошло на нет. Почти. И вот эта самая крохотная часть меня, которая не то чтобы надеялась – да нет, просто хотела лишний раз полюбоваться, теперь имела возможность подпитываться от одного вида этих злосчастных часов. И постепенно набирать силу, вес, объем… В конце концов, я же могу просто попробовать, просто посмотреть из-за угла да и все. Не менять ничего, только увидеть ее… Я стоял возле часов, смотрел на них, рука моя невольно тянулась к стрелкам, а потом возвращались воспоминания о пережитой боли, и я отдергивал пальцы и делал шаг назад. В конце концов, у меня есть верное средство узнать, что ждет меня, если я все же попытаюсь вернуться. Я вытащил из угла воображариум, открыл крышку и задумался: если бы я отмотал эти чертовы стрелки, то на когда? Надо бы сделать это максимально далеко, чтобы уж точно не застать никакой из вариантов ее смерти, но чтобы она уже хоть немного повзрослела. Встречаться с ребенком и умиляться им не входило в мои планы. Лет семнадцать, так? Наверное, этого было бы достаточно. Тени, я прав? Вам ведь этого достаточно?

* * *

- Наших бьют! – откуда-то из пьяных глубин Тамтама раздался отчаянный вопль. Князь встрепенулся, прислушался: кажется, кричал Балу. Видимо, Горшок в очередной раз полез на рожон. Сколько было уже этих пьяных драк у Конторы – и не сосчитать. Вся правая рука покоцана, а Михе все неймется. Андрей ленивым щелчком отправил в урну окурок, вытянул вперед руки, подергав кулаками – готовясь к предстоящей драке. Нельзя же допустить, чтобы этому остолопу сломали нос. В конце концов, он фронтмен и должен выглядеть подобающе. Вслед за тем Князь пнул шаткую дверь клуба и медленным уверенным шагом прошествовал по неосвещенному коридору, ориентируясь на дикие вопли где-то впереди. Концерт закончился минут сорок назад, Миха тут же принялся заливать в себя пиво и присел на уши какому-то местному пожилому панку, внешне правда сильно смахивавшему на бандита, Балу пошел собирать вещи, а Князь ломанулся на воздух покурить. Благополучно улизнуть домой у Балу, разумеется, не вышло: их харизматичный фронтмен снова заскучал без очередного фингала. В центре зала образовалась внушительная потасовка: кто-то поскользнулся на лужах разлитого пива и, чертыхаясь, повалился на толпу, его отпихивали, размахивая розочкой, и, увидев эту сцену, Князь слегка напрягся и ускорил шаг. Ни Михи, ни Балу видно не было: вероятно, их следовало искать в самом эпицентре, и Андрей принялся расталкивать сваленные бирюльками тела – то лениво копошившиеся в попытке рассмотреть, что происходит впереди, то активно размахивавшие кулаками – так, что и резво продвигающемуся вперед Андро досталось не на шутку, прежде чем он прорвался, наконец, в самый глаз бури. И вот здесь по всем метеорологическим законам как раз и наблюдался полный штиль: первое плотное кольцо наблюдателей уже закончило махать кулаками – и, вероятно, довольно давно, лишь напряженно всматривалось в скучившиеся фигуры в самом центре. У одной из них Князь узнал лохматую темную шевелюру Балу, подскочил и тронул за плечо: - Ну вы как тут? Всех раскидали? Кому там опять Миха ребра сломал? Балу вздрогнул, обернулся, и в его странно безумном взгляде Андрей прочел какое-то отчаяние. Из расширенных зрачков на Князя взирала адская темнота, лицо перекосило болезненным спазмом. В порыве ухватиться за что-то знакомое Шурик вцепился в руку Андрея, и тот почувствовал на своих пальцах что-то мокрое и липкое: ладонь Балу была вся перепачкана в крови. - Шур, ты ранен? – обеспокоенно затараторил Князь, разворачивая друга к себе и внимательно осматривая: вся одежда его была в крови, но источник ее все никак не получалось обнаружить. – Где болит, а? Куда тебя пырнули, Шур?! – почти орал уже Андрей, лихорадочно ощупывая Балу с ног до головы. Но тот невидяще отмахнулся и снова повернулся спиной, наклоняясь к чему-то или кому-то перед собой. - Миха, - раздалось тут же его хриплое бормотание. – Миха… И тут до Князя дошло, он в ужасе оттолкнул в сторону теперь уже и самого Балу и прямо перед собой увидел осевшее мешком тело Горшка: футболка под правым ребром была изорвана, практически искрошена, а рядом валялся окровавленный нож, явно не единожды побывавший у Михи под ребром. Тот лежал совершенно бледным с черными кругами под глазами. Дыхания Князь не заметил и первым делом бросился щупать пульс – сначала на запястье, потом и на шее. - Скорую вызвали?! – попутно выкрикнул он в толпу, и те тут же зашевелились, кто-то побежал искать телефон, а Андрей меж тем принялся давить ладонями на грудь Горшку, пытаясь вернуть сердцебиение. Делал искусственное дыхание – как мог, как помнил по наполовину прогулянным занятиям в училище. Скорая приехала минут через десять – только чтобы констатировать очевидное: Михаил Горшенев скоропостижно скончался от ножевого ранения, сопровождавшегося большой потерей крови. Вслед за тем приехала милиция, но к тому моменту половина публики уже разбежалась, в числе прочих, вероятно, и виновник произошедшего. Князь потом неоднократно будет пытаться проводить собственное расследование, допрашивать свидетелей, самого Гаккеля и того припанкованного бандюгана, со спора с которым и началась вся эта драка. От Балу невозможно было добиться ничего: он участвовал в драке, но видел лишь, как Миха охнул и вслед за тем рухнул на пол, схватившись за печень. В возникшей после этого сутолоке убийца наверняка и улизнул, не дожидаясь, чем все закончится. А милиция ничего расследовать и вовсе не собиралась: Тамтам пользовался дурной славой, поножовщина, бордели и наркота всех мастей стали синонимом этого вертепа, но Гаккеля покрывал кто-то из своих, да и в те темные времена никому не было дела до зарезанного в пьяной драке наркомана. Андрей надеялся было на связи Михиного отца, но тот и сам неожиданно скончался от сердечного приступа, так толком и не успев начать расследование. Группа Контора приказала долго жить, едва только успев родиться. Можно было и дальше работать маляром, реставрационные и строительные работы в те годы пользовались спросом. Князь намотал сопли на кулак, помахал рукой Балу и отправился на рынок труда. Без Горшка – яркого фронтмена, вокалиста, незаурядного композитора – в существовании Конторы не было никакого смысла. Не стихи же свои Андрей со сцены читать будет под аккомпанемент Шуркиного баса. Однако, не успел отработать и нескольких недель на новом месте – в недавно сколоченной бригаде ремонтников – как его загребли в армию. И вот там уже тоска по так рано ушедшему Михе накрыла его, наконец, по самую маковку. Они успели пройти бок о бок всего каких-то пять с небольшим лет, но сдружились уже так, что не разорвать. Сам Балу осознавал бессмысленность собственной ревности: к родственной душе не ревнуют, перед ней почтительно отступают. Он и отступил. Но после смерти Михи весь как-то расклеился, потеряв ориентир, безучастно наблюдая за попытками Князя выплыть, найти опору, работу и жить дальше. Шурик же дальше жить не шибко хотел. Одно время Андрей даже боялся, что и Балу вскоре последует за Горшком, оттого начал забрасывать его письмами из армии, чтобы держать на плаву, напоминать о себе. Посылал свежие стихи и рисунки, хвастался, что начал писать песни и вроде неплохо получается. Балу отвечал не на каждое письмо, иногда подолгу молчал, но всегда ждал весточки, по многу раз их перечитывал и размышлял, как же ему быть дальше. За пару месяцев до дембеля Князь получил очень странное сообщение от ждавшего его Шурика. Тот сдружился с Михиным младшим братом на почве общего горя, а он тоже музыку пишет. Правда, не показывает пока никому, но ты давай, говорит, Князь, возвращайся поскорей, вдруг у вас с Лехой что и выгорит. Все ж таки память о Горшке, кровное родство, все дела. Андрей ничего из того сумбурного письма не понял и, когда вернулся домой, заново отправился искать работу, на этот раз пытаясь устроиться в какое-нибудь издательство иллюстратором. Балу нагрянул к нему недели через две, прослышав, что тот дембельнулся. И прямо с порога принялся тарахтеть: - Ну так как тебе идея с Лехой? Клево я придумал, да? Он мне свои песни не показывает да и вообще не горит желанием болтать со мной на эту тему, но ты ведь совсем другое дело. Ты Михин лучший друг, соратник там, родственная душа, все такое. Тебе Леха отказать просто не может… - а зрачки расширены, словно тот успел уже чем-то накидаться. Или от возбуждения. - Я что-то в толк не возьму, - нахмурился Князь. – Чего ты от меня хочешь? Помочь начинающему музыканту Лехе Горшеневу найти свой путь в жизни что ли? - Контору я возродить хочу, дебил! – закричал Балу. – У нас же все так классно шло, первый альбом готовили, концерты давали, популярность уже какую-то заработали, а тут Миха взял и… - Все испортил? – прищурился Князь. – А теперь ты его на Леху хочешь заменить? - Ну почему сразу заменить? Мы название сменим. Другая группа будет. Ты же все равно продолжаешь стихи писать. Песни вон даже начал. Куда все это пойдет? В стол? Резон в словах Балу, безусловно, был. Стихов накопилась уже масса, да и мелодии рождались в голове все чаще. Но после ухода Горшка непонятно было, что со всем этим делать. Издать книжку? Да кому он нужен, его вон даже в простые иллюстраторы не берут. Выступать в одиночку под гитару? Ага, когда по соседству блещет Алиса с харизматичным Кинчевым. Стопроцентный путь к успеху. Вот только Леха тут причем? С тихим и невзрачным младшим братом Михи Андрей почти не общался. Тот сидел себе в уголке и не отсвечивал, в диспуты не вступал, по сути, просто сливаясь со стеной. И это его Балу прочил на роль их нового фронтмена? - Шур, ну какой из Лехи фронтмен, а? Еще хуже меня, - и покачал головой. - Да пофигу, кто фронтменом будет. Из Шевчука что ли великий фронтмен получился? А вон какие залы собирает. Главное, музыка и концепция! За музыку будет Леха отвечать, а ты – за концепцию! - Да какой еще Леха! Ты хоть одну его песню слышал? - Пока нет, ну так ведь есть шанс послушать. Если не понравится, ты всегда сможешь сделать вид, что просто заинтересовался его творчеством. Не предлагай ему сотрудничество раньше срока-то, почву пока прощупай. Просто он… ну… помимо того, что Михин брат, единственный композитор из нашего круга. Если пишет какую-то туфту, тогда все, Конторе и правда конец. Но почему не попробовать-то, а? Мудрый Балу, как всегда, был совершенно прав: у Князя не было ни единой причины не попытаться хотя бы просто выяснить, что там за творчество складывает в ящик Горшенев младший. В страхе спугнуть и без того замкнутого парня пошел к нему Андрей один. Даже годный предлог подыскал, укоряя сам себя, что сам не догадался просто сходить к Горшеневым и помянуть Миху, а скорбел все эти почти уже полтора года в полном одиночестве. Татьяна Ивановна была безумно рада видеть друга своего старшего сына – непутевого, но самого любимого. Леша все еще жил с ней, но явно замкнулся в себе еще больше после смерти двоих старших Горшеневых. И вышел на кухню лишь после длительных уговоров матери. Он не выглядел скорбящим, хотя и был одет во все черное – видимо, любимый цвет и не более того. Окинул Князя хмурым взглядом, словно бы проклиная его за то, что оторвал от важных дел, обреченно плюхнулся на табурет напротив. Разговор не клеился. Точнее, говорила одна только Татьяна Ивановна: вспоминала Мишу, принесла альбом с его детскими фотографиями, и когда Андрей осознал, что за окнами уже стемнело, ни единым словом с Лешей перекинуться он так и не успел. На церемонии времени не оставалось, поэтому, вежливо дослушав очередную восторженную тираду несчастной матери, он повернулся в сторону младшего и тихо произнес: - Леш, я слышал, ты хорошо на гитаре играешь. Не научишь меня? А то Мишка начал, но… не закончил, как ты понимаешь. - Других учителей что ли нет? – недовольно буркнул Алексей. - Лешенька, - тут же вмешалась Татьяна Ивановна, - ты же целыми днями там что-то у себя бренчишь, сочиняешь. Почему бы не помочь хорошему человеку? Андрюша ведь так дружил с Мишенькой. Вам сейчас обоим тяжело, в горе надо объединяться, а не отталкивать друг друга! - Всего несколько аккордов, Лех, - продолжал мягко настаивать Андрей, видя, что воззвание матери не возымело никакого действия на мрачного и независимого младшего. - Ну ладно, - пожал тот плечами. – Хочешь, прямо сейчас покажу. Или когда? - Да давай сейчас, минутное дело, - и Князь мягко подтолкнул Леху к выходу из кухни, чтобы побыстрее избавиться от общества Татьяны Ивановны. В комнате Лехи Андрей внимательно посмотрел, как тот играет, тщательно повторил то, что и так уже знал. А потом завел речь о главном. - Понимаешь, я тут в армии несколько песен написал. Ну, сочинил то есть. Как записать – не знаю. Как на гитаре сыграть – тоже. Не подскажешь? – и принялся напевать мелодии, которые на самом деле давно уже были подобраны и записаны. Леха дослушал, кивнул. - Сейчас сделаем. Только вот здесь, - и он пропел начало припева, - я бы лучше изменил вот так, - и принялся быстро записывать то, что рождалось у него в голове в эту самую секунду. Потом взял гитару и сыграл готовую песню, которая после его правок и правда стала звучать лучше, ярче, убедительнее. - Текст уже есть на нее? - Да я вот думаю как-то это стихотворение наложить, - и Князь поспешно достал из кармана мятый листок. Леха прочел, нахмурился, почесал лоб, что-то помычал себе под нос, а потом вдруг улыбнулся и в следующее мгновение начал петь уже с текстом, попутно чуть меняя его, чтобы тот лучше лег на музыку. Князь едва верил в происходящее: это была работа мастера, настоящего зрелого и сильного композитора. Когда младший успел так наблатыкаться? - Леш, да ты просто гений, - совершенно искренне заявил Андрей и принялся аплодировать. – Ты прямо как Моцарт – взял и с листа мне и музыку, и текст поправил, и все это за какие-то несколько минут! Скажи, тебя Миха этому научил? – Князь намеренно ткнул в самое больное – соперничество с братом. Тут-то Алексей и прокололся. - Миха? – усмехнулся он. – Да я сам пишу не меньше и не хуже. И еще до него начал! Это он подсмотрел, что малявка чего-то там бормочет себе под нос, и стал повторять – старший за младшим, да! Сам сочинять научился, побежал скорее группу собирать, чтобы не дай боже я не опередил его. Ну и результат? – Леха подошел к столу, выдвинул нижний ящик и достал толстую тетрадь. Все внутри Андрея замерло, он боялся любым неосторожным движением спугнуть порыв младшего. - Вот оно все! – Леша потряс тетрадью у его носа. – Я с десяти лет сочинять пытаюсь, понимаешь в чем дело? Смотри на дату! – открыл тетрадь и ткнул в первую страницу. - Аккорды ты тоже уже тогда знал? – позволил себе засомневаться Князь. - Аккорды позднее записал, им меня уже Миха обучил, - не стал взваливать на себя излишний груз славы Леша. – Я по тексту мелодию запоминал, да и поначалу не так много сочинялось. А как с гитарой сложилось, так и пошло дело дальше. Сколько там Миха за тот же период написал? - А сыграй мне что-нибудь из своего, а? Ты так классно расправился с моей песней, что я прямо воодушевился, - и похлопал младшего по плечу. Леху долго уговаривать не пришлось, ему и самому, вероятно, давно уже хотелось хоть кому-нибудь продемонстрировать, чего он на самом деле стоит – не в сравнении с Михой, не на его фоне, а сам по себе. Как отдельная личность и творческая единица. И он начал петь – песню за песней, буквально все подряд. И почти сразу же Князя наповал сразили несколько конфликтующих друг с другом вещей. Первым изумляло то, что у Лехи был прекрасный голос – глубокий, низкий, пластичный, мрачный, дьяволоподобный. Затем вступала уже мелодия – не то, чтобы он мог посоревноваться в этом плане с лучшими мастерами, но потенциал Андрей ощутил сразу. Парню всего двадцать, он толком ничему не учился и никому свое творчество не показывал, и уже выдает при этом такое – скоростные боевики, мягкие лиричные баллады – философские и медитативные с вроде бы глубоким текстом… Но здесь начиналась первая Лехина проблема – тексты. В отличие от Михи, он их, конечно, писал и чисто теоретически, если бы мог, вывез бы и сольное творчество. Вот только его без сомнения высмеяли бы и затоптали, поскольку более нелепых и корявых текстов Князь еще не слышал даже у косноязычного Горшка и неумехи Балу. Ни с первого, ни даже со второго прослушивания невозможно было понять, что Леха вообще хотел сказать своим текстом, когда усердно выводил: - Что мне за роль выдала боль С головой? Нет мне мечты встать у черты Роковой. И никогда я не просил, я так жил. Болью своей, ролью своей Я не дорожил. Их все неплохо было бы переписать с нуля, не дается Горшеневым литература, нечего и пытаться. Но это Князь исправит, лишь бы только младший согласился, дал ему возможность поработать со своей прекрасной музыкой, не оттолкнул сходу и без рассуждений. Гораздо больше Андрея смутила вторая Лешина проблема – неумение держаться на публике. Да, из всей публики тут и был всего только один Князь, но сам он еще помнил, как впервые услышал пение Горшка. Это случилось в подворотне после занятий в училище, вокруг не было никого. Князь присел на землю, а вот Миха садиться не стал, так и стоял с гитарой, голосил свой глупый и корявый текст, но как же он это делал! Сразу было видно, что он верил в каждое пропетое слово, прорабатывал мимикой каждую фразу, а потом и вовсе пустился в пляс прямо с гитарой наперевес в лучших традициях выступающих на публике гитаристов. Князь тогда с первых секунд понял, что перед ним артист, не смущающийся никого и ничего. С Лехой дела обстояли ровно наоборот: зажатость его никуда не ушла, а, казалось, лишь усилилась, смотрел он в пол, словно боясь поднять глаза на Андрея, даже головой ни разу не дернул в такт песне. Такого на сцену нельзя. Ну, по крайней мере, не фронтменом уж точно. Впрочем… и медведей учат на велосипедах ездить, а тут человек да и неглупый, судя по всему… Андрей мягко отобрал у него гитару и вновь принялся аплодировать. - Леха, да ты композитор каких мало. Просто какой-то Гайдн! Тебе записываться нужно и концерты давать, - осторожно закинул удочку Князь. - Да какое там! Где я других музыкантов найду да и деньги на запись? - А если бы я тебе в этом помог, согласился бы? – немного схитрил Андро. Младший с готовностью кивнул: явно уже обдумывал этот вопрос и прикидывал в голове варианты исхода. - Ну тогда считай, что дело в шляпе. Гитариста, басиста и барабанщика я тебе найду, вот только… тебе бы тексты почистить, ошибки там поправить или, ну… - Тексты мне тяжело даются, - обреченно вздохнул Леша. – Я их пишу, только чтобы как-то музыку зафиксировать. А то как ее воспроизводить? Просто на гитаре что ли? Кто такое будет слушать? - А как ты смотришь на то, чтобы я тебе помогал в этом плане? Ну правил там, консультировал, а, может, иногда и просто приносил готовое на твою музыку? – хотел было добавить, что именно так они и работали с Михой, но вовремя опомнился: еще не хватало, чтобы у Лехи возникло чувство, будто он за Горшком не только шмотки донашивает, но и группу с друзьями. - Хм, - нахмурился тот, вероятно, уже поняв, к чему ведет Андрей. – Хочешь меня в Контору взять на роль Мишезаменителя? - Нет, - абсолютно честно помотал головой Князь. – Ты у нас, Лех, больше композитор, чем шоумен, а у Горшка все было наоборот. В идеале в Конторе нам бы всем надо было работать. Если бы я знал, какую ты музыку пишешь, непременно тебя к нам взял бы. - Зачем мне чужая группа? – пожал плечами Леша. – Я бы лучше свое что-нибудь… - Я и предлагаю свое. У меня стихи пишутся нескончаемым потоком. Куда их девать? А так мы могли бы объединить усилия. Ну как Пахмутова и Добронравов там… Леша хохотнул. - Название старое хочешь оставить? – снова нахмурился. - Какое старое? А, или ты о Конторе? Так мы же не Контору возрождаем, а новую группу делаем с нуля. Миха у нас панком был и писал все в панковском духе, а ты другой. Ты мрачный, лиричный, глубокий. Ну какая там еще Контора? Контора умерла вместе с Михой. Тут новое название придется придумывать. Кстати, ты бы какое хотел? Леха задумался, наморщил лоб. - Мы с Михой… точнее, это была моя идея, Михе я не успел ее озвучить, да и не факт, что он согласился бы… В общем, я хотел назваться как-то вроде «Король и шут». - Он шут, ты король? – рассмеялся Леха. - Да не, просто ну мы же сказочные сюжеты разрабатывали, вот и пытались как-то шута этого обыграть в названии. Я же и для символа группы одного такого красавца изобразил. Как смотришь на такое название? - Андрюх, да оно красивое, спору нет, но уж слишком длинное. А это что значит? Что фанаты будут его сокращать. - Как? - В лучшем случае просто до Шута, а в худшем… - Ну? – о таком Князь и вовсе как-то не думал раньше. - Хотя бы по первым буквам. КиШ то есть. Еще чуть-чуть, а там и до кишки недалеко. Потом к ней непременно приклеится еще и слово «прямая», и всем будет начхать на шута, все будут наперебой упражняться в остроумии. А какой продукт производит на свет кишка, нам всем известно. Ты же не хочешь, чтобы и тут параллель с нашим творчеством провели? - Ну ладно, уговорил. А сам что предлагаешь? - Ну хотя бы для начала слова местами переставить. Чтобы вышло не КиШ, а… ШиК! Тут эффект будет уже обратный. Андрей почесал подбородок: Леха и впрямь был прав, кишка и шикардос сильно различались по посылу. - То есть Шут и Король? Странно звучит, но лучше так, согласен. - Не король, - покачал головой Леха. – Если тебе нравится шут и ты хочешь застолбить его за собой, ради бога, оставайся шутом. Только вот я королем не буду, я не Миха, - покачал он головой. – Я не такой яркий шоумен. Точнее, я вообще не шоумен, я… - Философ ты, Леш! – не удержался Князь. - Вот именно поэтому я буду не Королем, а, скажем, Кантом. Шут и Кант – как тебе такое название? Андрей нахмурился: контраст между двумя словами бил в глаза. Рядом с королем шут смотрелся чем-то родственным, из того же сказочного мира, а вот рядом с Кантом… шут был всего лишь дурачком. Шут и Кант, дурак и мудрец. Лихо у младшего фантазия и самолюбие сработали, ничего не скажешь. А пусть даже и так. Пусть остается дурак с мудрецом. Мы еще посмотрим, какие тексты сможет этот мудрец родить. Как бы ему не пришлось бежать за помощью к дураку… - По рукам, - согласился Князь. – Ну что, пошли звонить Балу? Поначалу дела у новой группы шли со скрипом: веселые разухабистые страшилки Андрея никак не хотели без ущерба ложиться на заковыристые и мрачные мелодии Лехи. Спустя пару недель мучений Князь уже подумывал было отказаться от провальной затеи совместить несовместимое, вспоминая, как легко ему в свое время далось написание песен вместе с Михой – просто по щелчку: Миха набормотал там себе что-то под нос, а Андрей тут же подхватил, и очередная байка из склепа родилась за считанные минуты. Но тут младший сам помог ему – стал подсовывать собственные тексты на правку, и это Князю давалось уже значительно легче. Мало-помалу он начал сперва просто исправлять корявости, потом переписывать строчки заново, постепенно меняя общий посыл песни. И, наконец, ему удалось положить на странную Лешину музыку свой первый текст. О юморе, разумеется, речи уже не шло: вряд ли их новый фронтмен сможет исполнить композицию так, чтобы публика поняла и приняла такой юмор, не удивляясь диссонансу. Страшилки выходили не по-детски смешными, а вызывающими самый настоящий мороз по коже. А когда Леха тянулся к микрофону в своей статичной позе и неизменно черных одеяниях и пристально смотрел в глаза остальным музыкантам, а затем начинал замогильно-низким голосом выводить и без того жутковатый текст, кровь стыла в жилах даже у самого его автора. Из веселой анархичной панк-команды ШиК в одночасье стала хоррор-группой, и для этого ребятам даже не приходилось делать какой-то особый боевой раскрас, достаточно было одного Лехи, его голоса и подачи. Контора забылась в одночасье. Да и, конечно же, не могла публика запомнить те невнятные несколько концертов, где на сцене бесновался веселый, заводной лохматый панк и выкрикивал тексты про Садовника и Верную жену. Теперь его место занял куда более спокойный и хмурый вокалист в длинном черном плаще и с такими выразительными глазами, что и макияжа никакого не требовалось. Леха и из своей замкнутости, статичности и неумения работать с залом сделал фишку, а жуткие песни вроде Возвращения колдуна в его исполнении повергали публику в первобытный ужас, погружая клуб в гробовое молчание. Успех группа имела просто феноменальный, хоть пока и только местечковый. Балу, Яша и Поручик были на седьмом небе, а вот Князь по-прежнему сомневался: вроде и доходы потекли в их тощие кошельки, а все равно казалось, что происходит что-то не то. Будто не свою он жизнь живет, не своим делом занимается. Иллюстратором в издательство его, впрочем, все равно не взяли, оставалось только разве что в маляры возвращаться. Работа в ШиК радовала несколько больше, хоть контакта Лехой не было вовсе никакого. Дебютный альбом коллектива после долгих споров, пусть и не таких яростных, что переживали они когда-то с Михой, назвали «Камнем по раскрашенной душе». По заглавной песне, содержание которой Князь и сам до конца не понимал, только выправил совершенно косноязычные Лехины формулировки. В мелодии поправлять было нечего, она, как и обычно, вышла гениальной. Да и вообще вся пластинка получилась хитовой – «Прыгну в жадное море», «Черная невеста колдуна», «Помнят с горечью шаманы», «Лесник-киллер» моментально шагнули в народ и оказались разобраны на цитаты. Андрею тяжело далось написание текстов, суть которых ускользала, пожалуй, от него одного. Как и концепция всего альбома. Леха зачастую просто накидывал скелет будущей песни, Князь послушно писал по этому скелету текст – по большей части довольно жуткого содержания. Потом Леха что-то правил, и на выходе получался какой-то Ницше, герой хоррора. Такого еще на российской рок-сцене не было, хотя по-настоящему Шут и Кант выстрелил только со следующим альбомом – Готическим. Название предложил Леха и снова начал было набрасывать концепцию, но тут Князь взбунтовался: - Леш, я все понимаю, - горячился тогда он, - тебе прежняя наша разухабистая панк-анархия не по душе. Я и сам тот еще панк, прямо скажем. Но давай попробуем все же найти компромисс. Ты хочешь писать готику и мрачняк, мне же ближе страшные сказки и веселый кабак… - Ну и как ты хочешь все это поженить? – скептически усмехнулся Алексей и продолжил что-то строчить, не поднимая глаз на оппонента. - Можно сделать в виде диалога: твоя готика, моя пьянка и так далее. И назвать как-нибудь в этом духе. - «Философский разговор с гоблином»? – тут же нашелся младший, и улыбка его расползлась еще шире. - Ну да, ты у нас Кант, кто ж спорит, но тексты-то все же я пишу! – не унимался Андро, с горечью вдруг поймав себя на мысли, что так его уже давно никто не называл. – И как один из двух основных авторов, по-моему, вполне имею право и свою концепцию выразить. - Кажется, мы это уже обсуждали: твои развеселые стихи никак не ложатся на мою музыку, - пожал плечами Леха с самым безобидным выражением лица. - Музыку я обеспечу. Ее я тоже пишу. Вот, готово уже шесть песен целиком, хоть прямо сейчас записывай, - и положил на стол тетрадь с текстами и аккордами. Когда Алексей взял ее и принялся вчитываться, Князя накрыло неприятным ощущением того, будто бы он принес свои работы на суд единоличного лидера, который имеет право и возможность послать его с этими притязаниями куда подальше. И если Князь при этом все же уйдет, хлопнув дверью, младший без него уж точно не пропадет: продолжить двигать в массы свое косноязычие, а народ вряд ли заметит исчезновение малозаметной фигуры в правом углу сцены. Кто ж знал, что Леха таки найдет свою фронтменскую нишу и с комфортом в ней устроится. - Не, Андрюх, только если отдельный альбом из них делать. Допиши еще песни четыре хотя бы, и давай тогда выпустим, если уж так горит у тебя. Назовем как-нибудь вроде «Княжья летопись». Ничего страшного, думаю, не произойдет, - от его снисходительного тона несло каким-то арктическим холодом. – И спой сам тогда, да? Я на бэках. И спорить ведь не с чем, Леха не сопротивляется, откровенно не критикует и не унижает, а поговоришь с ним, и будто в канализационную яму макнули. Андрей проглотил, утерся и сделал по дурацкой иронии именно так, как и посоветовал, а на самом деле просто велел Леха – и название оставил его, и вокал весь на себя взял, и альбом ведь даже выстрелил при этом, хитов в нем оказалось еще больше, чем в предыдущем, но какой-то нехороший осадок все равно оставался. Особенно когда на концертах во все увеличивавшихся залах Алексей со все той же снисходительной улыбкой на лице объявлял: - А сейчас вас порадует своей новой песней наш добрый друг Андрей Князев. «Кукла артиста», аплодисменты, друзья! – и почтительно отходил вглубь сцены, никак не участвуя в выступлении Князя, словно бы тот был приглашенным гостем, а не полноправным членом коллектива. И предъявить младшему было нечего, он всегда жал плечами, даже мог извиняться за корявость формулировок, сославшись на собственное косноязычие, но насмешливый блеск в глазах неизменно выдавал его… пренебрежение? Или презрение? И снова вспоминался Миха, радостно скакавший по сцене, тащивший туда Андрея буквально за шкирку, требовавший, чтобы и тот участвовал в выступлениях. Не могу я без тебя! – твердил он, и Князь поначалу просто бултыхался из стороны в сторону, но постепенно веселая фигура Горшка расслабляла его, снимала напряженность, избавляла от стеснительности. Прошел не один месяц, прежде чем Андрей потихоньку начал петь и как-то двигаться, и вот теперь все эти достижения грубияна Михи на корню уничтожались его крайне вежливым и обходительным братом. Фанатов, разумеется, было больше у Лехи: он был фактурнее – эдакий демон-интеллектуал, в перерывах между песнями цитировавший то Гете, то Фейербаха, а то и Есенина. Андрей и сам ощущал чужеродность и своего альбома, да и всей своей сущности. Это была не его группа, как ни пытался он к ней адаптироваться. Альбомы писались довольно резво, Леха умудрялся примирять на них собственную готику с князевским весельем и никогда не критиковал произведения Андрея, а на душе все равно было на редкость паршиво. Он пытался обсуждать происходящее с Балу, но тот даже не понимал, что не устраивало Андрея, все же шло так гладко. Никто же не бухал, не сидел на наркоте, не ссал на продюсеров, не устраивал дебоши, не давил, не приказывал, не истерил. За десять лет существования ШиК они, кажется, даже ни разу и не поругались. Такое бывает вообще? Но тяжелый разговор все же состоялся: если Балу с Яшей и Пором не понимали причин недовольства Князя, то Алексей просто не мог их не понимать. Вероятно, он осознавал их даже лучше самого Князя, а потому на озвученные им претензии лишь осклабился вместо того, чтобы хотя бы изобразить удивление. - Андрей, ну ты же умный человек, - развел он руками, внимательно выслушав. – Что я могу поделать, если мы и вправду так не гармонируем друг с другом? Могу предложить разойтись в разные стороны, если тебя это настолько беспокоит. - Название группы, конечно же, останется за тобой? – горько усмехнулся Князь. - Зачем же? Название мы придумывали вместе, это было бы несправедливо, - покачал головой Алексей. – Я могу дальше выступать просто как сольный артист. А ты уж поступай по своему усмотрению. Но, если хочешь знать мое мнение, правильней было бы сохранить Шута и Канта в текущем виде. Или я как-то творчески тебя ущемляю? – в глазах мелькнул нехороший блеск. - Я как-то совсем иначе видел философию нашей группы, когда все это… ну, начиналось. - Начинали ведь вы с Михой, с ним и философию разрабатывали. Я не он, прости. Я не панк, не анархист и… - И мой сказочный мир может катиться к черту? - Если ты считаешь, что нам тесно в рамках ШиК, я готов раздвинуть их и выпустить нас обоих на волю. Хочешь, забирай ребят себе, но лучше пусть они сами решат, с кем и куда. Бери себе название Шут, я возьму – Иммануил. Все наверняка оценят то, как элегантно мы поделили наше наследие. - Значит, все было зря? – Андрею совершенно не нравился этот разговор, но как и дальше существовать бок о бок, он больше не понимал. - Ничего никогда не бывает зря, - слегка заикаясь, выговорил Алексей: когда он нервничал, этот едва заметный недостаток становился уж слишком выпуклым. – Все не зря, начиная с вашего с Михой знакомства и его трагической гибели. Думаешь, ваш КиШ смог бы по-настоящему выстрелить? Князь задумался. Сложно было оценить сослагательные события, можно лишь пофантазировать. - Представь себе группу в том виде, в котором вас настигла смерть Михи: думаешь, кого-то можно было заинтересовать клоном Exploited или Misfits? - У них все же совсем другая идеология, - попытался возразить Князь. - Сказки, да. На них можно продержаться год-другой, а потом фанаты ваши начнут взрослеть и ждать такого же взросления и от вас. А что вы смогли бы им предложить? - Сказки любят все, - Андрей и сам уже не верил в то, что говорил. - Ты же сам знаешь, что это неправда. Ты сам на досуге какую музыку слушаешь? Какие книги читаешь? - Никакие, - пожал плечами Князь. – На досуге я свое пишу или рисую. - И совершенно зря. Человек – существо социальное, обмен идеями для него просто необходим, иначе пойдет застой. Миху заклинило на этом его Кропоткине, тебя – на сказках, а смогли бы вы поговорить с публикой о чем-то серьезном и актуальном? - Музыка не для разговоров, Леш, она для отрыва и драйва. - Ну, это там у них, - поморщился Алексей. – Там они умеют делать музыку, а нам с нашим карго-культом просто не избежать ставки на текст. Мы должны удивить хоть чем-то! - Ты к чему ведешь-то, я никак не пойму! - К тому, Андрюх, что у КиШа вашего будущего быть не могло. И хорошо, что все случилось именно так: ни ты, ни я поодиночке не смогли бы собрать те залы, что собираем сейчас. Мы подарили людям гремучую смесь мрачной философии и веселой сказки, а теперь имеем полное право разойтись в разные стороны. Не хочу закончить, как Самойловы или Галлахеры. Давай расстанемся красиво. - Была без радостей любовь, разлука будет без печали, - пробормотал себе под нос Князь. Разошлись они и правда тихо и очень интеллигентно. Даже музыкантов поделили поровну: Поручик, Ренегат и Яша остались с Лехой, а Каспер, Балу и Сажинов – с Князем. И оба по-честному начали с нуля, похоронив ставший таким ярким и успешным бренд Шута и Канта. Назвались как и договаривались, на фесты выходили вместе и играли старые хиты. И пресса, и фанаты были в полном восторге от того, как красиво и элегантно расстались их кумиры – без взаимных оскорблений, без открещивания от реюнионов. Алексей ушел еще дальше и глубже в готику и сомнительную философию, Андрей же вернулся к своим любимым сказкам. Залы собирали примерно одинаковые – не стадионы, конечно, но вполне приличные концертные площадки. По выходным могли встретиться и выпить пива или созвониться и обсудить новый релиз Депешей или сгонять на концерт возродившейся из пепла Агаты, по дороге возбужденно обсуждая, как же Самойловым это удалось. Даже на студии друг другу помогали, как и с материалом, впрочем. Поодиночке им работалось да и жилось куда комфортнее. В редкие приходы Князя к Горшеневым Татьяна Ивановна продолжала показывать ему детские фото Миши и вспоминать, каким веселым и безбашенным он когда-то был, но образ Горшка постепенно стирался из памяти Андрея: те несколько лет, поначалу отпечатавшиеся самой яркой гранкой в его сердце, тускнели с каждой прожитой пятилеткой, и к печальному пятидесятилетию Князя превратились в миф. Балу помнил лучше, острее как-то, но даже и он соглашался, что ШиК вышел куда убедительнее так и не рожденного КиШа. Что с Михой у них не было перспектив, с Лешей же они стали полубогами: инь и янь, светлое и темное, радость и печаль, Шут и Иммануил. Во веки веков.

* * *

Что, собственно, и требовалось доказать. Я закрыл воображариум и снова задумчиво посмотрел на часы: проверить их, разумеется, следовало так или иначе. Да и кто лучше создателя, уже неоднократно пользовавшегося преимуществом своего творения, оценит работоспособность заново созданного образца? В конце концов, это даже не было попыткой как-то убедить себя снова рискнуть здоровьем и шагнуть по полотну времени: я очень давно не видел своего шута. Наверное, ему есть, что рассказать мне. У меня сохранились записи о дате и месте его проживания, я отмотал стрелки на пару лет попозже, чтобы дать своему шуту возможность встать на крыло и построить карьеру. А потом привычным уже движением шагнул в прошлое. Я не был здесь уже очень давно и успел в некотором роде отвыкнуть от окружающего меня теперь Средневековья. Даже цвета казались ярче, контрастнее, рельефы – выпуклей, голоса – громче, звонче, люди – эмоциональнее: улыбчивее, мрачнее, радостнее, злее. Они двигались либо очень быстро, чеканя шаг или пританцовывая, либо совсем уж плелись – от навалившейся усталости или наслаждаясь видами. Здесь все было чересчур, все будто выделено и курсивом, и жирным шрифтом, все обведено, выпячено, словно я попал не в реальный мир прошлого, а в иллюстрации к рыцарским романам. И как я раньше этого не замечал? Я шел уже знакомыми тропинками и глаз не мог оторвать от каждой попадавшейся мне на пути мелочи. Каждое дерево, травинка, след конского копыта казались мне чем-то невероятным, чем-то важным, что никак нельзя упустить из виду и просто пройти мимо. Оттого и дорога моя до города заняла не один час. Тем более, что уже на подступах к столице мне встретились давешние менестрели, с которыми когда-то выступал и мой шут. Это оказалось весьма кстати, я мог расспросить их о том, как он поживает и что вообще нового в королевстве. Общались они теперь крайне редко. И не то чтобы шут слишком высоко взлетел и перестал знаться со старыми друзьями. Просто как-то совершенно естественно вышло так, что он слишком сдружился со своим новым начальством – юным королем то есть. И повсюду они теперь появлялись вместе. Король оказался довольно простым в общении парнем и сам неоднократно приглашал менестрелей ко двору, хорошо оплачивая их работу. В некотором роде он даже стал поклонником их творчества, помогал с приобретением новых инструментов, звал на должность придворных музыкантов, но те отказались, им милее была их вольная кочевая жизнь. Так их пути с шутом постепенно разошлись: он рисовал забавные, подчас карикатурные портреты короля, выплясывал перед ним в нелепых костюмах, напевая при этом какие-то дурацкие деревенские частушки, а тот весело хохотал и не желал отпускать от себя шута ни на минуту. Они срослись будто бы в единое целое, прежняя дружба с менестрелями осталась лишь приятным воспоминанием. В общем, я примерно представлял, что меня там ждет, но уж слишком велико было желание пообщаться со старым другом. Даже если наше былое общение ничего больше для него не значит, я все равно мог получить какое-то напутствие, совет, наконец, просто мнение. Мне очень не хватало его циничной трезвости, саркастичной проницательности. Все эти годы я сильно скучал, но осознал это, только когда увидел его. Ко двору нас пропустили сразу же, без промедления: такова была давняя договоренность короля с менестрелями, которых охрана уже знала в лицо. Меня выдали за нового члена их труппы, и я тоже беспрепятственно вошел в королевские покои. В тронном зале было прохладно и пусто. Стены украшали яркие веселые рисунки, в которых я сразу же узнал руку своего шута: за два года он сумел очень многое, расписал даже трон, от торжественного величия которого теперь не осталось ни следа. Вероятно, король очень любил его, раз позволял так издеваться над своей персоной. Тут были и карикатурные сценки из жизни вельмож, и дружеские посиделки короля с шутом, и словно отраженные в кривых зеркалах чудовищно смешные фигуры менестрелей. Одним словом, мой шут потрудился на славу, и, ожидая его появления, мы от души повеселились, разглядывая его живопись. Я все же подспудно надеялся, что он выйдет один, что менестрели чего-то недопоняли. Или что их медовый месяц с королем подошел к концу, и теперь можно отделиться друг от друга и существовать по отдельности хотя бы иногда. Но спустя минут сорок томительного ожидания первым в зал, к моему огорчению, все же вошел король – очень симпатичный молодой парень, кареглазый и смешливый. На мгновение он напомнил мне даже меня самого в моей полной надежд и фантазий юности. Сердце мое взволнованно забилось при этом удивительном открытии: мы и впрямь были удивительно похожи. Чем черт не шутит, вдруг король этот – мой далекий предок? Теперь у меня, по крайней мере, есть шанс познакомиться с кем-то из своего рода. Если это, конечно, не простое совпадение. Но судя по лицу шествовавшего по его пятам шута, тот тоже вполне осознавал странную схожесть и в некотором роде наслаждался ею. Сам шут нисколько не изменился, да и прошло-то всего только два года, каких изменений я мог ожидать? Он был все так же молод, весел, всклокочен и рыж. Все так же по-мальчишески красив, с живым блеском в серых глазах и заливистым смехом. Вот только одежды стали побогаче, да взгляд поувереннее. Но обнял он меня с прежним теплом и участием, вмиг развеяв все мои страхи касательно нашей первой встречи. - Ну что там у тебя? – шепнул он мне на ухо, и в глазах его разлилось знакомое тепло. - Много всякого случилось, - неуверенно начал я. - Понял, - откликнулся шут. – Ваше величество, позвольте откланяться и уединиться со старинным другом. Мы не виделись два года, и… В карих глазах короля на мгновение сверкнула ярость, чем-то схожая с простой человеческой ревностью, но потом он все же взял себя в руки и едва заметно кивнул, поворачиваясь к менестрелям и заводя с ними светскую беседу. Мы же с шутом отправились прочь. Он вел меня по гулким коридорам куда-то наружу и сбавил шаг, только когда мы оказались на крыльце, открывавшемся в дивной красоты сад. Казалось, над ним поработала дюжина самых искусных садовников: деревья были пострижены в формах самых разных животных, повсюду виднелись розовые кусты, дорожки усыпаны разноцветными гладкими камнями, в небольшом идеально ровном пруду словно напоказ плавала пара белоснежных лебедей… Сад выглядел будто бы нарисованным, у меня на мгновение захватило дух от этой картины. В себя меня привел легкий толчок шута в плечо: - Ну так что там у тебя случилось? Ты не появлялся два года, я начал уже было переживать… - Менестрели сказали, у тебя не так просто добиться очной аудиенции тет-а-тет. Я уж и не надеялся. - Они никогда не были моими друзьями, - пожал плечами шут, присаживаясь на пружинивший под ногами газон – такой яркий, что аж глаза ломило. – Мы просто работали вместе. У меня не было причин отказываться от общества короля, когда они наносили нам визиты. Но если бы они попросили… - Хватит об этом, - махнул я рукой. – Это ваши отношения, в них я не полезу, - и замолк, размышляя, как подступиться к своему рассказу. Снова окинул взглядом своего шута: тот повзрослел, хотя пока еще так и не возмужал, оставаясь таким же прекрасным, как и прежде. Правда, вот зубы все же вставил – вероятно, фарфоровые. Ну да разве юный король пожалеет средств для своего любимца? Цвет волос его казался теперь даже несколько ярче, чем прежде, да и в целом жизнь при дворе явно шла ему на пользу. Затем я собрался-таки с духом и принялся рассказывать обо всем, что произошло со мной с момента нашего с ним расставания. Теперь я не утаивал ничего, в подробностях выкладывая самые неприглядные эпизоды. Он не перебивал, лишь кивал, жевал травинку да смотрел куда-то вдаль. Рыжие волосы его шевелил ветер, в саду изумительно пахло розами, а я все говорил и говорил, не понимая, что в этот момент чувствовал шут – он ничем не выдавал своего настроения. Когда я закончил, он молчал еще пару минут, словно ожидая, точно ли не будет продолжения. Потом похлопал меня по плечу: - Дурак ты, Майхель, вот что я тебе скажу. Ты все-таки ввязался в эту бесконечную историю спасения. Мы же, кажется, уже обсуждали это раньше. - Думаю, на моем месте ты поступил бы точно так же. То ты ведь вроде и не женат даже. И вряд ли можешь меня понять. - Какие глупости! – травинка полетела в сторону, а в глазах шута мелькнул недобрый блеск. – Я, конечно, пока еще никого не хоронил, но понимаю тебя при этом очень хорошо. И, если мне только придется похоронить этого…кхм… человека, я уж точно не побегу выкапывать его из могилы, чтобы превратить в ходячего мертвеца! - Это было всего однажды, - попытался оправдаться я. – Я был в отчаянии и… - Хорошо, что ты исправил хотя бы это. Но остальное уж точно не поддается исправлению. Ты чертов ученый. Сам скажи мне, как можно победить смерть? - Время же я победил. - Ну и каким же образом? Своими путешествиями по нему? А что ты смог изменить в результате этих путешествий? Я нахмурился. По сути дела, он прав, по-крупному все осталось, как и было. Только здоровье пошатнулась, да разум помутился. А Адель как была в могиле, так и продолжала там оставаться. Как, собственно, и Физа. - Значит, для истории твоего города, страны или вообще всего мира жизненно необходима смерть этой твоей циркачки. Может, она должна была бы в будущем сотворить что-то ужасное – свергнуть короля, например. Или произвести на свет чудовище. Да мало ли вариантов! Время избавилось от нее, но ты задумал всех обмануть. Да только стихию не побороть, ты и сам уже в этом убедился. Смирись, наконец, идиот. Живи дальше. Судьба тебе послала массу потрясающих женщин – выбирай любую и наслаждайся жизнью. - Сам-то чего не женишься? – деликатно ушел я от ответа. - Да мне и так хорошо, ученый, - и как-то странно усмехнулся, отвернувшись к озеру и снова принимаясь жевать очередную травинку. Настаивать не хотелось тем более, что там явно имелись какие-то тайные чувства, он и сам на них намекнул, а раз не стал продолжать, то и какой был смысл вытаскивать из него признание. - Ты счастлив? Ну, в этой своей новой жизни, - слегка отклонился от темы я, решив все же не копать глубже. - Вполне. Мне хорошо платят, ко мне прислушиваются. Да и ноги по телегам морозить больше не приходится. - Тепло, комфорт и безопасность – и правда, что еще нужно бывшему бродяге? – как бы невзначай бросил я. - Насчет безопасности я бы не был столь уверен. Королевский двор – не самое спокойное место в стране, сам понимать должен. Ах, ну да: интриги, борьба за власть, даже возможные покушения. Все время приходится быть начеку. Уже не один король той поры умер насильственной смертью: кого-то травили, других душили подушками, одного даже шпагой закололи. На трон всходили их убийцы и тут же сами начинали трястись за собственную жизнь, увеличивая штат охраны. Да только ничего не менялось: яд, подушки, понесшая на охоте лошадь, удавки – фантазия у придворных была на редкость богатой. - Береги себя, - хлопнул я его по плечу. – И его тоже. Он, кажется, хороший король. Шут только кивнул и усмехнулся: откровенничать он не желал, но мне все и так было ясно, в признаниях я не нуждался. Кажется, друг находится во власти запретных чувств, и при этой мысли что-то неприятно кольнуло меня в районе груди. Уж не ревность ли, глупый ты Майхель?.. Потом мы отправились назад во дворец и уже на подходе услышали страшный шум откуда-то из коридоров. Шут изменился в лице, шлепнул себя ладонью по лбу и, закричав что-то вроде: - Как я мог оставить его хоть на минуту! Я же знал, чем это закончится! – исчез в лабиринте дворцовых залов. Я побежал за ним, по дороге заплутал, несколько раз сворачивал не туда, хоть и двигался строго на звук. И в итоге вернулся в тронный зал лишь минут через десять после расставания с шутом. Пока я петлял по коридорам, меня вдруг осенило, почему шут никогда не оставлял короля одного, даже когда на аудиенцию являлись его старые друзья. Лишь для меня он решил сделать исключение и тут же поплатился за свою сентиментальность. А я-то подумал… старый дурак! Когда я влетел, наконец, в зал, поскальзываясь на идеально гладком мраморе, торопиться уже было некуда да и незачем: менестрели с королем вповалку лежали вокруг трона без признаков жизни. Кругом виднелись лужи темной крови, на мгновение мне почудилось, что именно на ней я и поскользнулся при входе в зал. Сам шут на коленях стоял возле своего короля, плечи его сотрясались в беззвучных рыданиях. - Прости, Микос, прости меня, - бормотал он, то и дело касаясь губами еще теплого лба. – Это я виноват, я не уследил. Я же знал, что готовится покушение. До меня дошли эти чудовищные слухи, вот я и не отходил от тебя ни на шаг. Но не смог, не уберег! Черт тебя побери, Майхель, ты будто в сговоре с этими проходимцами! – взревел вдруг он, оборачиваясь ко мне, и тут я заметил, что у него самого на груди расплывается темное пятно. - Ты ранен? – я подошел ближе, задрал на нем его шутовскую рубаху. Так и есть, бандиты не промахнулись. - Ерунда, - скривился он. – Едва задели, я успел отбиться, да только что проку? Его-то больше нет! – и он склонился над трупом короля и зарыдал пуще прежнего. - Бред какой-то. Он успел проправить всего-то года три, а от него уже решили избавиться? Вроде и непопулярных законов не принимал. Кому он-то дорогу перешел?! - Барону Ренелье! – воскликнул в отчаянии шут. – Его род давно метит на трон, да только чистоты крови никогда не хватало. Они же из бывших рабов. Выслужились, заполучили звание, купили родословную. Но ему всегда и этого было мало, власти захотел, могущества! На трон начал облизываться, да только тщетно: всегда находился кто-то более достойный. Он выкосил половину династии, но теперь настал его час! О, теперь этот ублюдок восторжествует! - Да как такое возможно? Почему его не отправили на виселицу, если он свел в могилу стольких королей?! - Хитрый он черт. Не сам же все проворачивал. Через подставных лиц. Кому-то удалось вовремя сбежать. Кого-то поймали и долго пытали: что-то они рассказали, но главного заказчика не знали и они. Барон был под подозрением только у меня, а потому хотел побыстрее расправиться с нами обоими, но ему это все никак не удавалось: я не отходил от Микоса ни на шаг. Но вот теперь… улучил-таки момент. Этот мерзавец всегда начеку! Страшно представить, что будет с нашей страной, когда трон, наконец, достанется ему. А ведь достанется – следующий в очереди наследования именно он! – шут вдруг закашлялся и побледнел, изо рта его потекла по подбородку тонкая струйка крови. - Врача! – в отчаянии закричал я, оглядываясь по сторонам. – Охрана! - Прекрати, это бесполезно. Охрана куплена, а оружие скорее всего отравлено. Думаешь, как еще они смогли пробраться сюда среди бела дня и в один миг почти без сопротивления уложить столько народу? Мне конец, Майхель. Черт побери, а вот теперь я и правда понимаю тебя лучше прежнего. Но… обещай мне, что не станешь возвращаться в прошлое и воскрешать нас с ним. - Почему?! - Обещай. Это все равно не сработает, а себя риску подвергнешь. Судя по всему, ты в этом своем будущем важная персона. Тебе собой рисковать никак нельзя. Вот только… можно было бы попробовать… - Что?! – насторожился я. - Если его невозможно спасти здесь, то, может, у тебя получилось бы спасти его там, в своем времени? - Не понимаю, к чему ты ведешь, - нахмурился я. - Дурацкое это время явно хочет, чтобы на трон взошел барон, оттого и столько трупов положило ему под ноги. Но мы ведь можем обеспечить ему такой же исход, не хороня при этом Микоса. Он королевское дитя, но что если… выкрасть его прямо из колыбели и… - шут захрипел и закашлялся, но мне и не требовалось продолжения. - Обещаю. Я попробую. Сделаю все, что в моих силах, но… вы же, получается, никогда с ним не увидитесь? Может, мне выкрасть тогда и тебя? Вырастете вместе… Тот хрипел, вряд ли слыша и осознавая мои слова, но я продолжал шептать ему клятвы, пока он, наконец, не затих на моих руках. Когда в зал вбежала, наконец, охрана – из тех, что остались верны, либо сделали вид, что не слышали шума побоища – я сидел там на залитом кровью мраморном полу, окруженный семью мертвецами. Охранники принялись орать, трясли меня, требуя объяснений, а у меня хватило сил лишь на то, чтобы молча прокрутить стрелки часов вперед и покинуть место расправы. Очутившись вновь в своей лаборатории, я тут же почувствовал чудовищную боль, пронзившую левое плечо – прямиком под изображением рыжего шута. Я валялся на полу, выл во весь голос, а перед глазами стоял застывший взгляд моего друга, в последней предсмертной попытке защитить своего короля, прикрыть его своим телом. - Обещаю! - орал я, - растирая горевшее огнем плечо, на котором алыми шрамами проступили семь черепов – очередное вечное напоминание о путешествиях в прошлое. – Обещаю! – и сам едва ли догадываясь, что именно и кому обещал в тот момент. А потом лишился чувств.