Адель: Полутени

После Физы я долго не мог оправиться – ни душевно, ни телесно. Никакие мази аптекаря меня не спасали, и тот все недоумевал, где и как я сумел так покалечиться. Все время изобретал новые рецепты, пробовал их на мне, у него ничего не выходило, он чесал в затылке и снова и снова допрашивал меня, откуда такие ожоги, почему так истончена и воспалена кожа. Что я мог ему ответить, чтобы не угодить вслед за тем в желтый дом? Даже при всей моей репутации безумного ученого никто бы не поверил, что я научился урывать у времени огромные куски. Все решили бы, что я просто повредился рассудком, и аптекарь вызвал бы докторов из самых благих побуждений. Оклемался месяцев через шесть, когда чувства к Физе затерлись и поблекли. Больше рисковать здоровьем и жизнью ради возвращения к жизни ее я был не готов, а посему для восстановления душевного равновесия рванул к единственному своему другу – тому самому шуту из мира менестрелей и рыцарских турниров. Для него на тот момент прошло всего несколько недель после моего исчезновения, он еще не забыл обо мне и принялся радостно скакать вокруг, рассказывая новости: старый король при смерти, а это значит, что скоро от опалы его избавят, и он сможет вновь попасть ко двору – хоть шутом, хоть менестрелем, хоть придворным живописцем. Одежды на нем были еще ярче прежних – он сам разрисовывал их стойкими масляными красками и тем перетягивал на себя все внимание публики. Я просто слушал его милую болтовню, просто глушил с ним грог у костра по вечерам, ездил в их кибитке, ел печеный картофель, смотрел их выступления в разных городах и ощущал, как тоска постепенно отпускает мое сердце. В конце концов, я рассказал ему про Физу, для начала умолчав о своих тщетных попытках спасти ей жизни, и шут моментально выдал мне все ту же истину, к которой я спустя множество попыток, стоивших мне приличного куска здоровья, все-таки пришел самостоятельно: не стоит связываться с девицами, предпочитающими тебе дурман-траву, ни к чему хорошему это вас не приведет. - Знаешь, чем бы это кончилось, приятель? – мудро изрек мой светловолосый шут. – Ты бы тоже начал пить ее отвары, и вы погибли бы вместе. А так, считай, что легко отделался. Это она, да? – и ткнул пальцем мне в правое плечо. – Сам нарисовал? Я покачал головой. Мне очень хотелось поделиться, и я знал, что уж шут-то точно не сдаст меня целителям, но прошло несколько дней, прежде чем я все же решился поведать ему свою историю. Разговор вышел долгим, я постоянно сбивался, а шут выкурил непозволительно много трубок, пока слушал мой бессвязный рассказ. И, лишь когда я закончил, радостно хлопнул меня по плечу: - Получается, ты сейчас здесь ради меня, да? Так это же прекрасная новость! Предлагаю это отпраздновать! – и налил мне новую кружку грога. На том и закончились его изумления и восторги, и дальше мы общались с ним уже так, словно он знал меня и мою историю всю свою жизнь. Он лишь пожурил меня за то, сколько здоровья и сил я угрохал на спасение Физы. - Приятель, прошлое изменить невозможно, как бы ты ни пытался. Иначе в мире царил бы полный кавардак. Думаешь, ты единственный, кто создал этакую машину? Путешествуй себе по прошлому сколько вздумается, что бы ты ни предпринял, будущее останется неизменным. Тогда я не стал с ним спорить, решил лишь провести небольшой эксперимент. Ничего серьезного, но он тогда стал весьма показательным. Король и вправду умер еще во время моего там пребывания, и шуту моему действительно вроде бы удалось договориться о своем возвращении ко двору. Вот только буквально накануне, пока мы ехали во дворец, ночью нашу кибитку ограбили – утащили и его разукрашенную одежду, и сами краски с холстами. Поэтому, когда он явился к новому королю, то не смог показать себя во всей красе, поскольку обнаружил пропажу в самый последний момент. И в состязании его одолел другой претендент – при костюме и гриме. Шут тогда сетовал, что вот если бы не это досадное недоразумение… Ну что ж, у меня была возможность проверить, подвержено ли прошлое изменениям. На этот раз ничья жизнь не находилась под угрозой, да и волнения у меня не было, я всего лишь проверял теорию своего друга. Я скакнул назад к себе, отдохнул несколько дней и вернулся к шуту – как раз за несколько часов до предполагаемого ограбления. И на этот раз засыпать я не стал и, когда в кибитку пробрался грабитель, я поднял крик и пнул его в живот, прогоняя прочь. Весь шутовской реквизит был сохранен, и наутро мой друг явился ко двору во всеоружии. Я ни капли не удивился, что на этот раз в состязании он уже победил, заполучив должность придворного шута и живописца в одном лице. Вернулся он ко мне надутым от гордости, тогда-то я выложил ему свою историю со спасением имущества, которое в прошлый раз помешало ему достичь такого же успеха. А затем припомнил наш давешний разговор о неизменности будущего относительно прошлого. - Хм, - почесал он в затылке. – Это все же не спасение жизни. Да, ты помог мне, и за это тебе спасибо, но вот что, если бы те грабители не костюмы мои стащили, а меня зарезали? Вышло ли бы у тебя и тогда все изменить? - С Физой я ведь даже по-настоящему и не пробовал, - пожал я плечами. – Все временной период определял, потратив на эти поиски весь свой запал. Но, если снова возникнет такая необходимость, я опять буду пробовать. - Может, ты и прав, - задумчиво протянул мой шут. – Человек сильнее бездушных законов природы. Ты смог обмануть время, очутившись в эпоху, когда даже твой дед еще не родился. Может, сможешь однажды и судьбу обмануть? Ты мне нравишься, ученый, и я желаю тебе удачи. Получив работу при дворе, шут мой перестал выступать с менестрелями, но виделись мы с ним по-прежнему регулярно. Он выхлопотал для меня небольшой домик недалеко от дворца, и мне совсем не хотелось возвращаться в свое мрачное настоящее, где не с кем было перекинуться и парой слов. Новый правитель был еще совсем юн, шута своего обожал и весело хохотал и над его проделками, и над рисунками. И тот старался на славу. Особенно мне понравился нарисованный им сказочный пень с растущей из него жутковатого вида головой. Шут вообще славился неуемной фантазией, сочиняя для своего короля страшные байки в стихах, напевая их на красивые мотивы, которые сам наигрывал себе на лютне, и иллюстрируя их своими же рисунками. Пень стал чем-то вроде его помощника, он имитировал его голос, рассказывая от его имени самые леденящие душу истории про садовника, отрезавшего головы всякому, кто покушался на его чудесные цветы, или про лесника, скармливающего случайных путников волкам. Неудивительно, что по возвращении домой на левом предплечье моем проступил именно тот самый сказочный пень. И вот ему я был рад, как старому другу. Его бы я оставил навек и не пытался от него избавиться. Аптекарю свои ожоги я не показывал. По сути, они ничем не отличались от клейм, и вряд ли бы я сумел избежать лишних расспросов. Вообще аптекарь мой был, по сути, единственным, с кем я хоть как-то общался в настоящем. До знакомства с Аделью я даже собирался навечно переселиться в мир шута, вот только жалко было оставлять свои изобретения, и я все мялся и раздумывал. А потом нагрянул этот цирк и все в моей жизни переломал. После второго прыжка в прошлое к Адели новый ожог все еще не проступал, хотя кожа слева на груди потихоньку начинала саднить. Еще пара попыток, и там тоже появится знак моей борьбы с временем. Которую я пока проигрывал. Отчаяние поглотило меня без остатка и вместо того, чтобы отдохнуть и снова пробовать, я день за днем напивался до беспамятства, а ночами шлялся по улицам и рыдал во весь голос. В одну из таких прогулок я и столкнулся нечаянно с моим аптекарем. Мерзким и любопытным крохобором, которого я тогда просто не переносил. Обычно я выбирал места побезлюднее и выл там что есть мочи, никого при этом не беспокоя. Выходил на набережную, спускался к воде и выл. Вот только в ту ночь я даже не успел издать ни звука: на моем привычном месте уже кто-то сидел. Но сбежать я не успел: обернувшийся аптекарь – а незнакомцем оказался именно он – тихо пригласил меня присоединиться к нему. Сам не знаю, зачем я согласился. Наверное, меня привлекла поблескивавшая в свете луны бутылка, что стояла возле него. В бутылке оказался превосходный джин, и совсем скоро мне стало все равно, с кем напиваться и горевать у самой кромки воды. А вот у аптекаря развязался язык: после тяжелой и продолжительной болезни скончалась его дочь, о существовании которой я даже и не знал. Его крохоборство сразу стало мне понятным, я забыл о том, как он неоднократно обманывал меня, то не докладывая порошков, то беря за них больше необходимого. И вообще вместо того, чтобы помалкивать обо всем происходящем со мной в последние месяцы, я взял да и выложил ему, что изобрел машину времени. И что могу отправить его в прошлое, чтобы спасти дочь. В первую секунду взгляд аптекаря загорелся неописуемой радостью, но через пару мгновений погас. - Мне не спасти ее. Это неизлечимо. По каким только докторам я ее не таскал, какие только порошки лично не смешивал для нее – все тщетно. Если бы ее смерть была простой случайностью, я бы вернулся и даже не один раз, если бы с первого не вышло. Я бы возвращался снова и снова, тысячу раз подряд, только чтобы если и не спасти, то хотя бы увидеть ее. Ведь мы могли бы общаться так вплоть до самой моей смерти. Я бы поселился в этом чертовом прошлом! Майхель, ты ведь можешь мне это организовать, так? – схватил меня за воротник и отчаянно потряс. Я кивнул, но предупредил о последствиях для здоровья, и вот тут-то мой аптекарь вдруг хитро ухмыльнулся: - Так вот для чего ты скупал у меня все мази от ожогов, какие только мне доводилось создать! Получается, ты уже давно гуляешь по прошлому? - Все пытаюсь понять, можно ли на него как-то серьезно повлиять. Какие-то мелочи корректируются довольно легко, а вот предотвратить смерть мне еще пока не удавалось, - я скривился и сделал большой глоток из бутылки. - Кажется, я понимаю, о чем и о ком ты. Та циркачка, верно? - Пытался спасти ее уже два раза, но она все равно погибает. При других обстоятельствах, но погибает неизменно. Как будто ей на роду написано умереть именно в этот временной отрезок в нашем городе и после знакомства со мной. Подумываю отмотать стрелки на неделю до их приезда к нам и убраться куда-нибудь подальше. В другую страну, например. Отсидеться там месяц-другой. Если Адель погибнет и тогда, то я уж точно ничего не смогу сделать. Значит, такова воля всевышнего, в которого я, впрочем, не верю. Но пока меня раз за разом макают лицом в помойку… - Даже если все окажется так, как ты сейчас говоришь – что же мешает тебе последовать моему примеру и просто уходить в прошлое, чтобы общаться с ней? Не избегать, не прятаться, а наслаждаться драгоценными мгновениями вдвоем. Поезжай за ней в другой город. Просто будь рядом и все. А там уж судьбу не перехитрить. Но ты хотя бы будешь с ней вновь и вновь вместо того, чтобы постоянно искать способ не дать ей умереть. Скажи, что будет, если я отправлюсь в прошлое к моменту рождения дочери и снова проживу с ней всю жизнь до самого ее конца? Меня здесь объявят в розыск? Я покачал головой. - Здесь вряд ли пройдет больше нескольких минут. И ты не постареешь ни на год, но вот здоровье твое будет основательно подорвано. - Тогда отправляй меня туда прямо сейчас. Больше ни минуты не хочу проводить без нее. В действительности же у часов моих аптекарь материализовался только спустя три дня – после пышных похорон. Хотел раз и навсегда закрыть для себя этот вопрос. Мне пришлось отдать ему свои наручные часы, сам же я сел за изготовление новых. Я не мог позволить себе постоянно лицезреть аптекаря у себя в лаборатории, потому как спустя несколько минут, прожив в прошлом свои честные двадцать лет, он вернулся, крича от боли, сопровождавшей переход, а справа на груди у него красовалась выжженная старуха в плаще и с косой. Я отправил его восстанавливаться и придумывать рецепт новой мази – на этот раз уже для нас двоих, а сам собирал второй комплект часов для него. Он рвался вернуться назад к рождению уже на следующий же день, хоть и едва держался на ногах, и я буквально заставил его отдохнуть несколько месяцев. Двух подряд скачков его пожилой организм точно бы не вынес. Зато у него было время поработать над мазью, и, когда мы встретились вновь, я вручил ему часы, а он мне – склянку с мазью и рецепт на латыни. На случай, если его когда-нибудь не окажется рядом. А потом мы разошлись, чтобы вновь остановить маятник и крутануть стрелки назад – каждый к своему желанному прошлому. На этот раз я планировал последовать совету аптекаря и не пытаться никого спасти. Я так давно не был с ней, не смотрел ей в глаза, не целовал, что хотел просто насладиться ее обществом и никуда не отпускать от себя – хоть те недолгие недели, что нам были отведены до ее предполагаемой смерти. Чтобы не рисковать срывом знакомства, а, возможно, и начала отношений, я сразу отмотал на вечер, когда она принесла свой саквояж, чтобы поселиться у меня хоть на несколько дней. Я ни в чем ей не перечил, позволяя разбрасывать вещи прямо на полу лаборатории. Не намекал на скорый отъезд цирка, пытаясь тем самым вызвать ее на разговор о наших дальнейших планах. И наслаждался ее любовью каждую ночь, не считая часов и дней. Рано или поздно я все равно должен был бы вернуться в свое время: остаться в прошлом навечно вряд ли кому-то захочется. Оно для нас скорее как музей, гербарий, наконец. Воспринимать его как что-то настоящее у меня не получалось. Я полностью отдавал себе отчет, что живу в новой реальности, смоделированной моими собственными руками. Что в обычной – той самой настоящей – жизни Адель давно мертва. И даже не превратилась в чудовище, потому что и там виновно было только мое вмешательство. А она разбилась, рухнув на арену из-под купола цирка, и на этом все. Точка. То, что происходило с ней и со мной сейчас в этом самом очередном прошлом, походило скорее на синематограф или ожившее фото. Впрочем, ощущения эти жили во мне лишь до сцены нашего с ней расставания. На этот раз я не спорил, не кричал, не требовал от нее остаться, не хватал за волосы, а, сам от себя не ожидая, произнес вдруг: - Я могу поехать с вами? С тобой? Она удивленно замерла на пороге, развернулась. Явно не ожидала подобного поворота. А потом всего на одно короткое мгновение в глазах ее мелькнула радость и… что-то вроде облегчения. Саквояж рухнул на пол, а Адель подошла ко мне и обвила мою шею своими сильными руками. С этого момента синематограф закончился, ожившая фотография обратилась в пыль, а воспоминания стали реальностью, происходящей впервые и именно здесь и сейчас. - Только дай мне немного времени собраться, - засуетился я. - Как же ты оставишь свою берлогу? – обеспокоенно покачала головой Адель. – Все эти механизмы… они же заржавеют без твоего ухода. Да и вообще… ты великий ученый, а поедешь в цирковой кибитке по городам? - Я возьму с собой свой воображариум и буду составлять вам здоровую конкуренцию, ты же не против? – и поднял на нее смущенный взгляд. – Ну и еще кое-что прихвачу. Чтобы вашу кибитку не захламлять, поеду на своей самодвижущейся машине. Только ночевать с вами буду, пустите? – второй взгляд, смущеннее прежнего. – Будет у меня передвижная лаборатория. А если мне что-то понадобится, я всегда смогу вернуться, а потом нагнать вас. - Но ты же не сможешь существовать так всю жизнь! Она была чертовски права: не смогу. Но, пока это возможно, я буду просто наслаждаться ее обществом, ее улыбкой, ее кульбитами, ее рисунками и ее любовью, а там будь что будет. Может, я больше никогда не захочу возвращаться в свое настоящее, а, может, кочевая жизнь мне наскучит, и любовь эта перестанет сжимать мое сердце, и я вернусь в свое настоящее уже свободным от ее уз, как когда-то произошло с Физой. Аптекарь был прав: не нужно ничего менять. Буду просто радоваться каждому мигу. На сборы у меня ушло несколько часов, и все это время Адель терпеливо ждала меня, даже взялась помогать переносить вещи в машину, поражаясь тому, какую любопытную штуковину я изобрел. А потом восхищенно визжала, устроившись на сиденье рядом со мной: она никогда еще не мчалась по улицам с такой скоростью. Мы обгоняли дилижансы, оставляя изумленных кучеров с их свистом кнутов далеко позади, и, когда оказались на площади, цирк уже был готов отправляться в путь. Поскольку путешествовал я не в их кибитке, а, по сути, просто рядом, воспрепятствовать руководитель труппы мне никак не мог, хоть и был недоволен перспективой того, что шатер их померкнет на фоне моего самоходного чудища. Я же клятвенно заверил его, что буду прятать свою машину в самых глухих переулках, накрывая чехлом. Конечно же, его все равно заметят и будут любопытствовать, но устраивать представления на нем я был не намерен. Честно признался про волшебный ящик, пообещав выступать с ним только в дни отдыха циркачей. Вряд ли прожженный бывший циркач поверил мне, но и поделать со мной также ничего не мог, а потому был вынужден просто кивнуть. Воистину озверел один только акробат – тот самый, что уже однажды зарезал мою Адель, он явно рассчитывал на ее благосклонность, а тут на горизонте нарисовался более успешный соперник. Акробата – звали его несколько чудно – Рен’Агат - вполне можно было понять: он был еще молод, силен, наверное, никогда прежде он еще не знал отказа. Единственным из всей мужской половины труппы он не стриг коротко волосы, и они ниспадали густыми каштановыми волнами ему на плечи, а холодный пронзительный взгляд прозрачно-серых глаз обладал удивительной притягательной силой. Все циркачки труппы были от него без ума. Да что там – кажется, все девицы нашего Лурда успели влюбиться в него по уши, я не раз слышал, как они судачили, что эта гордячка Адель недостойна объекта их вожделения. Полагаю, после того, как выбор той гордячки пал на старую рухлядь в странном плаще и с диковинной прической, судачить в городе стали еще яростнее. Вот только мы этого уже не услышали. Впрочем, нам хватало сплетен и косых взглядов внутри труппы. В соседнем графстве мы были уже через несколько часов, существенно обогнав кибитку, которая приползла лишь на следующий день, и провели ночь на постоялом дворе, урывая мгновения наедине. Когда же труппа нас догнала, сильнее всех кипятился даже не антрепренер, а акробат, в полной мере теперь уже ощутивший, что Адель ускользает из его сильных рук. Словно бы каким-то подсознательным чутьем он догадывался о когда-то и где-то существовавших между ними отношениях. Словно бы был уверен, что основания для ревности у него имеются. Словно бы со мной Адель ему изменяла. Рен’Агат не обладал какими-то особенными талантами и даже на фоне остальной труппы смотрелся довольно блекло и брал не умением, а привлекательностью и уверенностью в себе. А еще он все больше начинал напоминать мне кого-то, но я все не мог понять, где же мог раньше его видеть. В первые недели наших гастролей мы с Аделью практически не разлучались. Хоть я и обещал периодически возвращаться в свой город по делам, но ни о каких делах я тогда и думать не мог и даже в спокойные дни безделья, когда цирк надолго оседал в том или ином графстве, не доставал ни механизмы, ни склянки, ни даже черновики, а все наслаждался своей циркачкой – и на репетициях, и на представлениях, и просто во время прогулок, ни на минуту не выпуская ее из виду. Теперь на каждом портрете ее красовался либо я, либо мы вдвоем, либо мои механизмы, и при этом у нее хватало фантазии ни разу не повториться, и публика постоянно восторгалась и аплодировала, а желваки на скулах акробата играли все яростнее. Однажды он даже попытался вызвать меня на разговор и утащил подальше от шатра прямо во время репетиции, стал требовать, чтобы я оставил Адель в покое. Что я ее недостоин. Что я больной безумец и не смогу сделать ее счастливой. Черт побери, да разве же он неправ? Ох, Рен’Агат, да если бы я только мог что-то исправить, я бы давно это сделал, но мне все никак не удается вернуть все на место. И кто может обвинить меня за желание просто насладиться этой практически выдуманной историей? Ведь всего, что происходило сейчас, просто не должно было произойти. Это сказка, почти как те, что изображают мои тени. Я не просто не смогу сделать ее счастливой, я убью ее, мой прекрасный акробат. И ты не в силах этому помешать. Так позволь ей хоть здесь и сейчас побыть счастливой. Видишь, как горят ее глаза? Получается, она любит этого больного безумца, понимаешь, да? Любит его, а не красивого, сильного и молодого тебя, хотя с тобой у нее вполне могла бы быть семья и дети, а со мной – только безумие и ранняя смерть. Но все равно она раз за разом выбирает меня, и я больше не хочу это менять. Хочу ощутить вкус счастья, покатать его на языке и отложить пока в сторону свои склянки и механизмы. У меня впереди целая вечность для свиданий с ними, а сколько еще отведено Адели, мне неведомо. А потом на одной из репетиций я вдруг замечаю, что она рисует вовсе не меня, не себя, не наши объятия, поцелуи, не наши танцы, не безумные гонки дилижансов с моим самоходным чудищем, не мой плащ, не мои очки-микроскопы. Не мои склянки. На холсте ее начал рождаться кто-то иной, и я до последнего не желал верить своим глазам, даже распознав молодое мускулистое тело, обнаженный торс и мокрые пряди, обрамляющие уставшее лицо акробата. - Ну, как тебе? – она спрыгнула на арену и гордо окинула взглядом свою работу. – Хочу теперь немного и его порисовать. - Хм, - выдавливаю я. – Он тебе нравится? - Он красивый парень, - жмет она плечами, - так и просится на холст. Нас с тобой я уже как только не изобразила. Надо расширить сюжетную канву своих картин. - Есть ведь мои тени, - робко заикаюсь я. - Их уже показываешь ты! Зачем нам повторяться? Замолкаю и не пытаюсь спорить. Это ведь просто портрет. Но в груди все равно неприятно саднит. И с каждым следующим рисунком все сильнее. Рен’Агат у нее летает под куполом цирка, плавает, танцует фламенко с одной из циркачек (впрочем, ни капли не похожей на саму Адель), то ломает мои механизмы, то кричит на меня, а я стою там, сутулясь и не смея поднять на него глаз. А рядом стоит Адель – правда, все же немного в стороне. И я не знаю, что думать обо всем этом, а спрашивать ее боюсь – не хочу разрушать нашу гармонию, наш мир, нашу любовь ссорой, которая, как я догадываюсь, непременно закончится ее смертью. И я молчу, смиряюсь, терплю, каждую ночь иду к ней в кибитку, ложусь рядом, обнимаю, дышу ей в затылок, не решаясь на большее в присутствии остальных. А в тавернах мы оказываемся нечасто, не так много мы зарабатываем, чтобы ночевать там каждый день. Я много работаю над сюжетами для своих теней, но публике пока показываю либо старенькое, либо концертные выступления и бытовые зарисовки. Если уж быть откровенным до конца, я страшусь закинуть механизмам очередную свою версию примирения Андрея и Михаила: вдруг они исковеркают и ее? Вдруг и она закончится разладом и смертью? Смерть подстерегает нас с тенями буквально повсюду, и пока я просто придумываю, как мы могли бы избежать ее, не предлагая механизмам ничего конкретного. Но, спустя пару месяцев нашей веселой кочевой жизни я все же подзываю Адель и улыбаюсь: - Кажется, я придумал, как помирить наших теней. Поможешь мне? - Ну, наконец-то! – обрадованно захлопала она в ладоши. – А я все ждала, когда же ты вернешься к этой истории, когда закончишь с бесконечными концертами. Сюжет уже полностью готов? Я видела, как ты работал над ним, но не смела влезть, ты выглядел таким вдохновленным! - Скорее набрасывал разные варианты, но ни один из них не нравился. А вот сейчас в голову пришло кое-что интересное, и я собираюсь попробовать предложить теням сыграть это. Посмотришь вместе со мной? - Успеешь наладить механизмы до послезавтра? Тогда представления не будет, и ты сможешь сперва показать все мне, а потом и на площади выступить… - Мне не нужно ничего налаживать, - с плохо скрываемой гордостью заявляю я. – Механизмы – умные ребята и многое схватывают налету. Они уже поняли характер каждой тени, ее роль в нашей истории. Поняли, какие там взаимоотношения и куда все это движется. Поэтому я даю им некоторую волю. Впрочем, возможно, и не стоило бы… - Ты даешь им волю? Твои механизмы умеют мыслить? – изумлению Адели нет предела. - Могу показать тебе прямо сейчас, - и подошел к своему ящику. – Вообще я мог бы, как и прежде, написать для них подробный сценарий, а потом несколько дней настраивать механизмы, да только они уже не всегда мне подчиняются. Они лучше меня чувствуют свою роль, и я не могу заставлять их, понимаешь, да? Для истории будет хуже, если я начну их принуждать поступать по моей воле, а не по их природе. Конечно, это не мышление в полной мере, но уже кое-что. - И что же ты хочешь попросить их сыграть на этот раз? - Любовь Михаила и Андрея. Любовь вместо расставания. Не думаю, что это стоит показывать на площади… - Стоит! - Адель решительно хлопнула ладонью по крышке моего ящика. – Черт побери, мы не в Средневековье живем, и это стоит увидеть всем! Твои тени слишком хороши, их дружба слишком крепка и прекрасна, чтобы за такое тащить к жандармам. Если ты, конечно, не отправишь их на постоялый двор, - и, вздернув нос, тем не менее, все же густо покраснела, вероятно, припоминая мой жаркий шепот, страстные поцелуи и скомканные простыни. - А это уж им решать. Тогда смотри, - запускаю свой воображариум и сажусь рядом с ней.

* * *

- И что это значит? – у Глеба едва ворочался язык от количества выпитого, но душа все равно требовала справедливого возмездия. - Да пока ничего конкретного, - развел руками Хакимов. – Без гитариста выступать мы не сможем, а откликов на мой запрос фактически-то и нет. - Что, серьезно никто не хочет идти работать в группу Глеба Самойлова?! – возмутился Глеб так, словно бы те пресловутые гитаристы отчего-то добровольно отказывались от Грэмми и Оскара одновременно. - Глебсон, ну ты пойми, с одной стороны, они скорее всего не верят, что вы с Вадимом разошлись навсегда. Вы же родные братья, и гитаристы с именем считают, что не сегодня-завтра вы с ним помиритесь, а они опять окажутся за бортом. С другой – побаиваются Вадима. - Да причем тут вообще Вадик! – взвизгнул Глеб. - Лидер группы, твой старший брат, который всю жизнь… ну… нес ответственность и все такое. - Да найди простого техника какого-нибудь! Что, у нас в стране нет ни одного парня, готового на сцене за деньги струны дергать?! - Таким паренькам нам пока просто нечего предложить. А выступать за спасибо вряд ли кто-то согласится. - Ну с концертов-то начнем ведь зарабатывать? - Глеб, поначалу это будут смешные деньги. Такой паренек должен быть твоим истинным фанатом, чтобы нырнуть во все это. А гитарист хоть с каким-нибудь именем, на которое люди пойдут, для нас пока недостижим. - А этот Аркадин твой? Ну ты же обещал подтянуть именно его, когда мы обсуждали мой сольный проект! – не унимался Глеб. - Валере предложили шикарные условия в Короле и шуте. Там имя, там бренд, сам понимаешь. Нам не тягаться. - Глеб Самойлов – тоже бренд! Я автор всех хитов Агаты Кристи! А кто этот ваш Король и шут по сравнению с нами?! – бутылка давно опустела, и коньяк теперь весело плескался уже не в желудке, а в мозгах Глеба. - Это ты организаторам скажи, - вздохнул Снэйк. - Давай играть под минус! А в студии Костя запишет сразу две партии. - Вот здесь, Глеб, у меня для тебя вторая плохая новость. Костя тоже недоволен тем, что уже несколько месяцев просиживает без работы и без денег. А потому отправился на кастинг клавишников к Григорию Лепсу и, кажется, даже прошел его. И он теперь с Аркадиным фактически в одной лиге. - То есть мы и без басиста остались? – глаза младшего Самойлова просто полезли из орбит от такой новости. - Прости, Глебыч, но не мы. - Ты тоже уходишь? – и Глеб вдруг впервые за долгие месяцы ощутил единственное острое желание снова оказаться в гримерке с Вадиком, и чтобы никакой Матрицы больше не существовало, а была бы одна только Агата и ничего кроме нее. Чтобы они снова укуренные пели Опиум, ругались и целовались, и все стало бы как прежде. И не нужно было бы думать о завтрашнем дне, в спешке искать музыкантов, договариваться о концертах… - Чача не против прекращения творческого отпуска Наива, поэтому я возвращаюсь туда. Глебыч, это ваши с братом разборки, чего нам туда лезть. Мы люди простые, маленькие. Нам надо кормить наши семьи… - Все разбежались… - зло пробормотал Глеб. – Предатели! Вадик бы так никогда не поступил! Вадик… - и тут же вспомнил, почему вообще оказался в подобной ситуации. Вадик первым начал этот массовый исход всего и вся из жизни Глеба. Сперва ушел он, как тот Моисей, а уж вслед за ним, подобно верным и послушным евреям, гуськом за ним прочь от Глеба ринулись и все остальные. Младший Самойлов остался совершенно один. Когда захлопнулась дверь за Снэйком, Глеб со злостью швырнул в стену бутылку и тут же схватил телефон, принявшись поспешно набивать в нем смс: «Это ты во всем виноват! Меня все бросили! Это ты подстроил?!» Вадим перезвонил только через полчаса, когда Глеб уже и всякую надежду потерял, свернувшись калачиком на голом холодном полу. Временами бросая осторожные и внимательные взгляды влево, где теперь маячила худосочная фигура Аркадина, Горшок лишний раз убеждался, что не прогадал с гитаристом. Реник, конечно, хорош и к тому же не против вернуться в группу, но его тяжелая гитара слегка поднадоела. Горшку хватило ее еще на Бунте, поэтому вслед за этим экспериментальным альбомом Миха ринулся за совсем иной новизной да в ней и увяз. И в новизну эту практически идеально вписался вроде бы неприметный с виду гитарист Наива, который Чача пару лет назад отправил в творческий отпуск. Потом во время очередной пьянки Валера признается, что перед ним стоял буквально судьбоносный выбор: Король и шут или Глеб Самойлов, в чью новообразованную группу Матрица его приглашал давний друг и коллега Хакимов. - Пффф! – не выдержал Горшок. – Агата – это моральное говно! Это же слушать невозможно, е-мое! Твой выбор был очевиден с самого начала. Аркадин тогда спорить не стал, равно как и рассказывать, сколько дней он потратил на мучительные раздумья: Агата, как ни крути, была ярче, значимее, легендарнее Короля и шута. И теперь Глеб, как основной ее автор, подхватил упавшее знамя, и вполне смог бы собирать стадионы… Впрочем, решение пришло само собой, когда Хакимов привел его знакомиться с самим Глебом. Помятый, неуверенный в себе и явно с похмелья младший Самойлов сам фактически передал Аркадина Горшку – тоже зависимому от веществ и куда более сильных к тому же, но при этом тащившему на себе группу и понимавшему, что ему нужно от этой жизни. Глебу нужен был Вадик, а Михе… безусловно, тоже не хватает Князя, но он справится, он вытянет и добьется своего. В это Валера твердо уверовал, увидев горящий взор наркомана Горшка, и, сравнив его с потухшим – алкоголика Глеба, завершил свои колебания в пользу чуть менее близкой музыки, но значительно более близкого по духу человека. И пить тогда они начали уже вместе. Кодироваться тоже не выходило. Будь в группе Реник, возможно, он бы попытался взять вопрос под свой контроль, а тут Яша, конечно бушевал, требовал завязывать с алкоугаром – даже не ради концертов и фанатов, а ради собственного здоровья и жизни, но как мог Горшок завязать, когда рядом маячил столь соблазнительный и всегда готовый составить ему компанию Аркадин? Поначалу они действительно были просто собутыльниками, а для ведения философских диспутов Горшок все время по старой привычке пытался набирать номер Андро и едва успевал сбрасывать до того, как сигнал достигал адресата: вряд ли после его декабрьской выходки да и всего, что к ней привело, тот захочет обсуждать с ним, хороший парень – Гамлет или плохой. А Валера и вовсе не походил на того, кого в принципе волнуют подобные философские дилеммы. Когда на очередных гастролях в очередной дешманской гостинице за распитием очередной бутылки дешевой водки Миха вновь чисто автоматически схватился за телефон и ткнул в номер Князя, а вслед за тем чертыхнулся и вместо сброса звонка просто швырнул аппарат в стену, Аркадин укоризненно покачал головой, встал и подобрал рассыпавшиеся детали. - Мих, техника тут ни при чем. Чем телефонами кидаться, лучше бы не сбрасывал, а позвонил и сказал все, что думаешь. - А я и не молчу! Я ему все сказал! И лично, и публично. Добавить мне нечего, - и с деланным равнодушием потянулся за криво порезанной ветчиной. - А чего звонишь тогда? Каждый день тебя за этим занятием застаю и все в толк не возьму. - Привычка, Валер. Ну вот ты, например, скажи мне: Гамлет – хороший, четкий пацан или психопат? - Хм. Ты именно этот животрепещущий вопрос хотел с Андреем обсудить, я правильно понимаю? - Да его-то мнение я как раз знаю, - махнул рукой Горшок. – Он его психопатом с добрыми намерениями называет. Но так не бывает. Какие бы добрые намерения нами ни руководили, если мы при этом режем глотки окружающим, по нам плачет дурка! - Это ты сейчас про Тодда? – осторожно поинтересовался Аркадин. - Нет, я просто не пойму, чего из Гамлета эдакого агнца божьего делают. Да, пацан пострадал, с ним и его семьей Клавдий повел себя как последняя мразь, и на месте принца я бы там всех из АКМ уложил… - Вот прямо живо представляю себе датского принца, в конце 16 века расстреливающего из автомата весь королевский двор. - Зато по-честному! Без всех этих интриг и притворств. - Ты именно таким что ли задумал его изобразить? – вытаращил глаза Валера, не зная, ржать ему или срочно отговаривать Горшка от этой затеи. - Ну не из автомата, конечно… но мочить он у меня всех будет честно и открыто. Без подковерных телодвижений. Вот опять же неясно, что там с Офелией произошло… почему она утопилась. Или это был несчастный случай? Я где-то читал, что из итоговой версии пьесы Шекспир выбросил эпизод, где Гамлет насиловал Офелию, именно поэтому она впоследствии и сошла с ума, бросившись в реку. - Мда… - протянул Аркадин, опрокидывая очередную стопку, - тяжело было Андрюхе. Я вот прямо сейчас всей душой прочувствовал его уход, - и усмехнулся. – Он все двадцать с гаком лет такое от тебя выслушивал? - В смысле выслушивал? – насупился Горшок. – Мы с ним из-за Гамлета этого собачились только в путь. Поэтому Андро я на эту тему звонить точно не стал бы! - А на какую стал бы? – хитро улыбнулся Валера, отлично заметивший, чье имя мелькнуло на экране пролетевшего мимо него смартфона. - Да мудак он, Валер, чего мне ему звонить-то, е-мое? Решил уйти, никто его не держит и назад звать не собирается! - Я так и понял – по разбитому телефону я четко вижу, что звонить тебе ему и правда незачем. Да и возвращения его ты не ждешь и не хочешь. - Да харе стебаться! – взвился Горшок. – Я тут диалог пытаюсь наладить, а ты… - Знаешь, что, Мих? Давай по серьезному. Без этих Гамлетов твоих и Полониев. Я не Князь, мне эти высокие материи недоступны, я человек простой, и мне чихать, от чего утопла Офелия и из какой модели автомата лучше выкосить Клавдия с присными… Горшок присвистнул, но перебивать все же не стал. - Но я вот что тебе скажу, Мих: тебе поговорить с ним нужно. И не про Гамлета, а про вас с ним. - Сто раз все переговорено! – махнул рукой Горшок. - Слышал я эти твои разговоры! Князь не основатель Короля и шута, нам и без него хорошо! Ты такими речами его вернуть планируешь что ли? Думаешь, он вдруг осознает все свое ничтожество и приползет назад на коленях? Горшок нахмурился, но одновременно и навострил уши. - Не так эти дела обстряпываются, чувак, - помотал головой Аркадин. – Совсем не так. Хочешь вернуть его – действовать надо иначе. - С чего ты взял, что я собираюсь его возвращать! – возмутился Горшок, но мудрый Валера проигнорировал его взбрык и продолжил свою глубокомысленную сентенцию. - Прекращай лить на него грязь в интервью и в разговоре с общими знакомыми. Вы друзья, в конце концов, или кто? - Я зад что ли ему лизать должен за то, что он меня кинул?! – еще сильнее полыхнуло у Горшка. - Вот ты человек крайностей, Мих. Андрей и вправду святой, вот тебя так и колбасит без него. Ну ладно, теперь, когда с тобой мудрый змий Валерка, Князь так просто от нас не уйдет. Мы найдем способ его вернуть. Только делай, как я тебе скажу. Заметано? – и поднес свой стакан к Михиному, чтобы чокнуться во славу их будущего предприятия по возвращению Князя в лоно семьи. Первое же интервью, данное Горшком после памятной пьяной беседы с Аркадиным, которая продолжалась не один час и закончилась тем, что Валера отрубился прямо на полу, а сам Горшок еще долго бродил по комнате, бубня что-то себе под нос и никак не желая засыпать, произвело эффект водородной бомбы, которую всемогущий Вашингтон отчего-то обрушил сам на себя. Очередная скандальная журналистка, мечтавшая о новых безумных рейтингах для своих статей, поймала Миху после одного из выступлений и предсказуемо принялась расспрашивать про Князя и их отношения, тыча при этом в самое больное. Кто, дескать, теперь тексты Королю и шуту писать будет. Раньше взвинченный Горшок не скупился на выражения на грани цензурности, крича, что эти байки из склепа его больше не интересуют, он вышел на серьезных поэтов, и вот уж теперь-то Король и шут достигнет, наконец, заслуженных высот, а с князевскими страшилками сделать этого бы никак не получилось. Но теперь разговор с Валерой как-то остудил его пыл. Отрезвевшее сознание выхватывало из памяти довольно жестокое, но правдивое: - Ты лучше подумай, Мих, кем бы ты был без Князя своего. Группой Контора с Балу на текстах? Вы бы при таком раскладе даже Тамтам не собрали бы, не говоря о нормальных площадках. Горшок хотел было начать спорить, доказывать, какой он прекрасный артист, талантливый фронтмен, что именно на него народ пачками валит, а не на какого-то там Князя убогого, который и на сцене-то держаться не умеет… - Кажется, вы рассказывали с ним, что это ты вытащил его на сцену. Ему же самому вполне хватало закулисного творчества, но тебе хотелось выступать именно с ним. А теперь ты коришь его за то, что он не столь ярок? Да не корю я! Горшок всплеснул руками и вцепился себе в волосы. Как ты невовремя появился-то в моей жизни, Валера… - Тебе чего жмет признать, что только вместе вы сила, а? Гордость прищемило? Так ты поразмышляй, что тебе дороже в жизни – гордость твоя наркоманская или друг, с которым вы через что только не прошли на пути к вершине. Я вот и рад бы оказаться там, где когда-то были вы, да вот не свезло – талантами обделен. - Он ушел, Валер, понимаешь, да? Сам ушел. Я его не гнал, я хотел Тодд делать вместе, е-мое! А он меня предал. Он Короля и шута предал! - Мих, вопрос весьма спорный, кто там чего из вас предал. Давай уж по-гамбургскому. Тебе зачем вдруг понадобился мюзикл по чужой истории? - Так она крутая же! Ее можно было быстро состряпать и начать выступать… - То есть Андрей за двадцать лет написал целую гору сказок и мистических историй, но для мюзикла ты выбираешь чужую, так? Еще и его просишь либретто написать на чужую задумку? - Ну Дагона он же написал по Лавкрафту, - непонимающе захлопал глазами Горшок. - То отдельная песня, а то театральная постановка с распределением ролей. Он тебе разве не предлагал написать мюзикл по его историям? - Предлагал, - мрачно брякнул Горшок. – По Отражению хотел. - А ты? - Тодд же быстрее! Там готовый сценарий, бери и делай. - То есть ты хотел как быстрее? Ты ради пресловутого ускорения что ли друга похерил? – Валера задавал какие-то уж слишком неудобные вопросы, ставившие Горшка в тупик. - Да и сама история мне нравится, и режиссер ей загорелся и готов был сразу начинать работать. А взялся бы кто за наше Отражение – это еще большой вопрос. - Наше! – подловил его Аркадин. – Вот видишь, Отражение – это ваше детище. А Тодд – чужое. Ну признайся, Мих, что выбрал его на волне бешеной популярности бертоновской версии. Хайпануть решили за счет чужого успеха, так ведь? - Да ты чего несешь-то такое! – но мысль гвоздем вонзилась в сознание, и оспорить ее не получалось, все уж слишком складно выходило у Аркадина, не прикопаешься. - Мих, правду признавать легко и приятно. Тем более, что мы сейчас один на один. Мне-то уж можно сказать, а? – и пьяно усмехнулся. - Ну пусть даже и так! А ушел-то он чего? - Не хотел он твоего Тодда делать, как ты не поймешь! Не нравился ему персонаж, история его не вставляла, роль судьи казалась второстепенной и незначительной. Ему показалось, что ты его задвигаешь на второй план – заставляешь писать либретто по готовой чужой истории, выдаешь маленькую и ничем не примечательную роль, а всю ставку делаешь исключительно на себя. По всему выходило, что Князь терял самого себя, если бы согласился на эту затею. Знаешь, на его месте я б тоже обиделся и ушел. Наплевал ты ему в душу, Миха. А после Нашествия с концертами так и вовсе насрал. И после такого еще и мудаком его называешь? - Ну да, с концертами херово вышло, согласен, - не стал спорить с очевидным Горшок. – Я надеялся, он обломится и вернется, а он… - А он взял да и с концами все мосты сжег. Какая неожиданность! А ты себя на его место ставить не пробовал? Как бы ты поступил в похожих обстоятельствах? Вот ты ушел из группы, пытаешься что-то свое двигать, а бывший коллега и друг только палки в колеса тебе вставляет и на голову гадит в каждом интервью. Сильно тебе захочется назад возвращаться и былую дружбу восстанавливать? Горшок поджал губы и скривился. - Наворотил ты дел, Мих. Не представляю, как и разгребать все это теперь. Точнее… представляю, да только слабо тебе пойти на такое, - и покачал головой с деланным равнодушием, а сам искоса поглядывал на взволнованного Горшка. - Да пошел он нахер со своим Ришко! – крикнул тот. - Да-да, я вижу, как он идет нахер, - и Валера снова кивнул на обломки телефона. - Чего ты предлагаешь-то? – хмуро и с показным безразличием уточнил Миха. - Публичные извинения, признание ошибок, обращение к фанатам и публичная же просьба о личном разговоре. Срал ты ему на голову публично, теперь публично же нужно все исправлять. - Да пошел ты с такими предложениями, Валер! – но навязчивая мысль осела в мозгу и не отпускала, отчаянно сверля воспаленное сознание догадками: а что, если Аркадин прав? А что, если это сработает? И можно будет спокойно обсуждать Гамлета, не швыряя телефон об стену. Альбомы новые писать, наконец! А то Тодд уже осточертел, а Леха забирать себе роль Суини не спешит. Все идет наперекосяк. Так, может, прав Валерка? Тот уже давно храпел на полу в обнимку с пустой бутылкой, а Горшок все мерил шагами комнату, ведя бесконечные диспуты то с Князем, то с выдуманным журналистом, то снова с Аркадиным. И теперь, когда к нему вдруг подлетела та журналистка со своими жареными вопросами, Горшок уже был во всеоружии и отвечал практически заученными фразами, которые в последние дни бесконечно прокручивал у себя в голове. - Кто тексты нам будет писать? Да поэтов найти не проблема, ты же понимаешь. Другое дело, что для Шутов они не годятся. И я бы хотел, чтобы нам с Андрюхой удалось помириться, но блин после всего, что мы… что я про него наговорил, я понимаю, что это из области фантастики, - потупил взгляд и понуро склонил голову. Журналистка ожидала явно не этого, но подобные откровения, засемафорило у нее в мозгу, должны выстрелить еще сильнее очередного ушата грязи на голову Князя. К оскорблениям и фанаты, да и, наверное, уже сам Андрей привыкли, а тут намечалось что-то принципиально новое, и подобная клещу дама вцепилась в Горшка мертвой хваткой. - То есть вы хотели бы возродить Король и шут в прежнем составе? - Хотел бы, - пожал плечами Миха. – У Короля и шута вообще есть всего один состав. Ну, авторский и фронтменский то есть. Это мы с Андро. Да, я в последние месяцы много всякого наговорил про него, но… это все от обиды. От злости. Херово мне одному, понимаешь, да? – и смотрит с вызовом прямо в камеру, будто обращается напрямую к Князю. - Вы просите его вернуться? - Я не могу о таком просить! – в отчаянии вскричал Горшок. – Я понимаю, почему он ушел. И пойму, если откажется возвращаться. Просто без него существование Короля и шута невозможно. Поэтому название это я хочу оставить в прошлом. До той поры, пока Андро не захочет снова попробовать. - И какое же название вы планируете начать использовать теперь? - Он – Князь, я Горшок. Ничего нового, - очередное пожатие плечами. - Это официальное заявление? - Да как угодно! Пусть будет официальное! Андрюх, слышишь меня? – снова вызывающий взгляд прямо в камеру. – Я больше не буду под нашим общим названием выступать. И с туром твоим гадить не буду. И вообще… прости меня, дурак я был. – нахмурился и опустил взгляд. - Не думаю, что ваши фанаты будут рады подобному повороту событий. - Да пошли они нахер! – взвился Горшок. – Это те самые фанаты, которые Князя говном поливают, словно бы и не он двадцать лет им весь этот сказочный мир создавал. Тупая толпа любит победителей. Да только вы, придурки, подумали бы лучше, победитель ли я тут? Мне бренд достался, идиоты! Бренд! А под этим брендом кто угодно бабло бы рубил и стадионы собирал. А Князь с нуля начал и все концерты на сольном своем строил. Это как минимум достойно уважения, пидорасы вы недоделанные! Да-да, это я ща к вам обращаюсь, к тем, кто на Князя срал все это время. И к себе в том числе! Но у меня есть хоть крошечное оправдание – я от обиды это делал! Я вернуть его хотел. Тупо, конечно, но уж как умею. А вы ж натурально гнобили своего кумира. Мудозвоны, раз вам Князь так отвратителен, какого хера вы тексты его распеваете на концертах! Мычите тогда мелодию, поняли, да? Еще один такой комментарий про Князя увижу, больше ни одной КиШовской песни вы на концерте от меня не услышите. Я понятно выражаюсь, кретины?! – Горшок разошелся не на шутку и под конец уже готов был кинуться с кулаками на камеру, воображая, что по ту сторону стекла сидят те самые ошалевшие фанаты, только и мечтающие, чтобы растоптать Князя. – И песни у Андрюхи классные, поняли, да? Письмо из Трансильвании и Вервольфа я хоть щас сам готов на концертах исполнять, если бы Князь позволил… Ну с ним, разумеется… Они бы любой альбом КиШ украсили! И ты не смей это интервью обрезать, - повернулся он к журналистке. – Покажи все как есть, без купюр. Князь должен это видеть. И фанатье тупое тоже это увидеть должно. И заткнуться уже, наконец. Слышите, вы, недолюди, не смейте мне больше ни слова про Андро чирикать. Вам Горшок запрещает, поняли, да? – и ткнул пальцем прямо в камеру. В таком виде это странное интервью и появилось в сети уже спустя пару часов. Оно разлетелось по стенам и моментально набрало миллионные просмотры. Требование своего кумира фанаты закономерно проигнорировали, тут же принявшись лить на Князя еще более отвратительные помои, чем прежде. Дескать, посмотрите, до чего этот бездарь довел наше кареглазое солнышко. Дескать, он же пьян или под веществами. На трезвую голову Горшок бы никогда и ни за что… И Миха обещание сдержал: все ранее запланированные концерты были резко отменены, а, когда он увидел сумму неустойки за этот свой псих, на лице его ни один мускул не дрогнул. В программе остался только Тодд, с которым он тоже хотел постепенно завязывать. Вот только Князь так и не позвонил. Аркадин убеждал его, что Андрюха шокирован и не знает, как поступить, но Горшок прекрасно понимал, что он ждет его прихода с повинной. Ну что ж, придется идти до конца. И Миха первым набрал до боли знакомый номер. - Мих, ты точно трезв? – первым делом поинтересовался Князь. – Бомбанул так уж бомбанул… - Мир, да? – сразу перешел к главному Горшок. - В группу я не вернусь, Мих. Ты ведь и сам это понимаешь. - Я тебя об этом не прошу! Но хоть давай с фигней этой закончим. Пусть будет Князь да Горшок, я не против. И срачи эти прекратим. Я вину свою признал. На этом все, да? - Ладно, Мих, мир. Но как ты лихо по фанатам-то проехался. Не боишься последних растерять? - Такие фанаты мне нах не уперлись! Пусть валят. Начну с нуля. Король и шут – это мы с тобой. Раз нет нас, нет и группы. Точка. И песни наши петь им не буду, слишком многого они захотели, гондоны. - Ты ведь не только гондонов удовольствия лишаешь, - мягко возразил Князь. - А пусть остальные тогда рот им затыкают! – если Горшок закусывал удила, переспорить его было невозможно. - Ты феномен, Мих, - рассмеялся Князь. – И я рад, что мы когда-то познакомились и подружились. - Да? – ухватился за этот очевидный аванс Горшок. – Может, встретимся? Ну выпьем там, за жизнь перетрем. Я с тобой Гамлета обсудить хотел… - Опять?! – притворно возмутился Андрей. – Дался тебе этот Гамлет, Мих. - Я мюзикл по нему хочу делать. Тебя даже не зову, знаю твое отношение. Но когда до Отражения дорасту, ты же мне поможешь, да? Может, сценарий пока к нему накатаешь, а? - Не Бартенев с Усачевым? – усмехнулся Андрей. - Да пошли они нахер, скучные они. - Аминь. Ну подкатывай ко мне, я не против. - Лучше ты ко мне. Я тут… один все время. Олька свалила с Сашей. Хоть на стенку лезь. - Ну хорошо. Вместе Отражение и покумекаем. И они забились на послезавтра, и Горшок в ужасе бросился выбирать клининговую компанию, чтобы отмыли ему всю накопившуюся в доме за время Олиного отсутствия грязь. Он готовился даже как-то уж слишком тщательно, и, когда Андрей появился-таки на его пороге, дом сверкал даже не чистотой – новизной, до которой еще не дотрагивалась рука живого человека. После ухода уборщиков Горшок боялся перемещаться по дому, даже дышать боялся, всю ночь не спал, нервно осматривая комнату за комнатой: не пропустили ли они чего? Не оставили ли где мусор? Ходил босиком, тут же подтирая за собой отпечатки потных ступней. И устроился, наконец, на диванчике в кухне: боялся смять кровать так, что уже не сможет восстановить ее нынешнюю совершенную гладкость. Войдя, Князь просто обалдел. - Мих, ну у тебя как в музее. Тянет прямо до гола раздеться, чтобы ничто нигде не запачкать часом. Ну ты даешь! – и присвистнул от изумления. – А я тут с водкой и пиццей… - Заходи давай, - и потащил его на кухню. Он и сам успел к тому моменту заказать еды из первоклассного ресторана и постоянно поглядывал под крышки, не остыла ли. - Мих, ну ты прямо как на романтическом свидании! – рассмеялся Андрей, не зная, куда приткнуть свою скромную бутылку и коробку с пиццей, смотревшуюся так нелепо на фоне красовавшихся на столе блюд. - Помянем Короля и шута, - махнул рукой Горшок. – Классные были ребята, земля им пухом, - вырвал у Князя из рук бутылку, отвинтил пробку и тут же приложился губами к горлышку. – Они ведь все уже, да? Точка? – и поднял на Андрея взгляд, полный надежды. - Мих, ну обсудили же уже все, - Князь подцепил вилкой королевскую креветку в кляре и, забавно морщась, отправил ее в рот. – Тебе не нужен мой кабак, мне не нужна твоя анархия… Давай оставим прошлое в прошлом. Дружить же нам при этом никто не сможет помешать, да? Горшок закивал. Ну ладно, с первого раза не пошло, бывает. Лиха беда начало. Потом еще, может, все получится. Вон братья Самойловы бодались, ругались, даже расходились. Аж целый прощальный тур откатали. Глеб даже новую группу сформировал, название ей дал – the Matrixx! И что теперь? Помыкался да и назад к Вадику под крылышко вернулся. А тот поворчал да и принял. Вроде даже новый альбом Агаты пишут. Вроде даже с Котовым помирились после всего, что им Снэйк учинил. Чудеса случаются! Вот и у них с Андрюхой должно быть ничуть не хуже. Они еще непременно договорятся. Ну пусть будет наполовину кабак, наполовину анархия. Анархический кабак – чем плохо-то, е-мое! Но пока капать Князю на мозги не стоит. Побудем просто друзьями на расстоянии. А там… чем черт не шутит. Подкину ему мелодию, попрошу текстик накатать – без задней мысли, с наивным взором чистых глаз… И Горшок пил водку, жевал пиццу и поначалу только кивал, слушая Андро. Потом про Гамлета своего речь завел и сам не заметил, как они уже валялись на диване и, перебивая друг друга, сочиняли сценарий Отражения. И заснули там же – среди вороха исчерканных листков. Продвинулись слабо, но договорились встретиться еще и еще. Больше Миха дом так не драил – чтоб до блеска операционной, до музейного лоска. Но старался убираться перед каждым приходом, хоть чисто символически. Словно страшась, что если Князь вдруг увидит грязь и беспорядок, то мигом развернется, сбежит и никогда больше не захочет возрождать группу. Будто он мало видел Горшка в самом непотребном облике – блюющим и мочащимся где лежал, с изодранными ступнями посреди полного хаоса. И любил ведь тогда, принимал как есть. А сейчас, видно, не любит, не принимает, потому надо стараться, надо вот тут помыть и там убрать, надо причесаться и надеть чистую футболку. Ну не костюм же тройку, право слово! Сценарий Отражения был дописан еще за три такие же пьяные встречи. А потом Князь уехал на гастроли, ничего не пообещав, и Миха снова остался один. По предварительной же договоренности, пока Андрей колесил по Сибири, Горшок с группой окучивал центр и юг. Пели Тодда и Алкоголика, анархиста. Сборы не впечатляли, но Миха понимал, на что идет, и не капризничал. А в поездах Аркадин продолжал нудеть, что надо мириться с Андрюхой, восстанавливать группу, прекращать эту фигню. Миха лишь морщился: как ее прекратить, если Князя все устраивает? И пьяно плакал на плече у нового друга. Валера утешал. Гладил по голове, подливал водки, помогал с аккордами к новым песням, которые все равно никак не желали сочиняться. - Придурки вы, парни, ей-богу. Двадцать лет вместе в одной упряжке, а тут чего-то не поделили и вмиг все разрушили. Вон даже Самойловы смогли помириться и Агату восстановить… - Они братья, - бормотал Горшок. - И что? Семейные узы рвутся подчас быстрее дружеских. - Так у них не только семейные же. Ну, по слухам, - тут же оговорился Миха, понимая, что поднял странную тему, которой мог вызвать только неуместный смех Валеры. - Ну, это ни для кого не секрет, - Аркадин махнул рукой так, словно бы больные отношения Самойловых во всей их красе наблюдала минимум половина рок-тусовки. - В смысле? – нахмурился Горшок. Сам-то он дошел до этой мысли исключительно в результате личных наблюдений и не более того. - Да Снэйк застал их как-то раз и мне поведал. Прямо во время эпиложного тура, когда вроде у них уже дым коромыслом стоял. Но потрахаться не отказывались даже и тогда. А потом и Би-2 о чем-то похожем рассказывали. Их много кто палил за эти двадцать два года до несостоявшегося распада. Поговаривали, что и распад-то состоялся исключительно от нежелания Вадика продолжать этот Содом. Остепениться задумал, ребенка со второй женой завести. Но не сработало. Братские узы крепче всех прочих оказались, - и язвительно хохотнул. - Ну так и тем более – у них повод был держаться вместе. Даже не повод, причина! А у нас что? Князь уперся рогом, и хоть ты тресни. Я уже даже на кабак его согласен, на все готов, а он все рожу воротит, - и снова мокрые дорожки на щеках. - А у вас ее не было? Ну, причины этой? – хитрый прищур Аркадина кольнул Горшка в самое сердце, сполз ниже, выжигая болезненно-тугую спираль внизу живота. Миха никогда не задавался подобным вопросом. Ему и в голову не приходило рассматривать Князя в качестве не просто друга. Князь – его второе сердце, одна душа на двоих, сосед по мозгу, партнер по фантазиям и безумствам, его лучшая половина, наконец! Но чтобы как Самойловы?.. Горшок поперхнулся, и Валера заботливо похлопал его по спине. - Валер, ты чего несешь?! - Ну мне-то уж не ври, - и во взгляде его сверкнуло такое глубокое понимание всего, что Горшку вдруг стало страшно. – Оля твоя – копия Князь. Еще скажи, что ты этого не замечал. А влюбился-то ты в нее ведь с первого взгляда, так? И именно с ней ребенка завел. Приятно было трахать точную копию Андро? – и снова эта всепонимающая усмешка. - Да отвали ты, е-мое! Со своими дебильными намеками! - Какие уж тут намеки, Миха. Думал, сам расколешься, а ты продолжаешь молчать. От меня шкеришься или от себя самого? - Валер, это ты меня пидором ща так назвал культурно? - Ну ты посиди пока, подумай. Если сам еще до сих пор за столько-то лет не осознал, - и завалился на полку спать. Осознал, не осознал. Может, и осознал, да только что это меняет! Осознал и осознал давно, а толку-то? Осознал, принял, но не рассматривал, не мечтал, не фантазировал. В конце концов, они мужики, а не педики там какие-то в розовых лосинах. Ну да, встало у него на Андро уже спустя несколько недель после знакомства. И периодически случалось все эти двадцать с лишним лет. И до сих пор иногда накрывает! Но нет, Горшок не из этих. Он мужественно боролся со странными эмоциями и дрочил на кого угодно, только не на Князя. Брал фотку Анджелины Джоли, например, и начинал. А то, что перед внутренним взором иногда знакомая светловолосая физиономия при этом мелькала, так Миха старался на этом не фокусироваться. Они с Князем давние кореши, часто видятся, вот и лезет он в его мысли к месту и не к месту… С появлением Оли стало, конечно, в целом гораздо легче. От одного ее вида при первой же встрече у Горшка в зобу дыханье сперло: тот же Князь, только в мини и на каблуках! Внутри аж все задрожало, запылало, и он не смел коснуться ее в тот вечер, лишь по привычке проболтал без умолку несколько часов подряд, словно рядом шел настоящий Князь, а не его девичья копия. А потом, когда случилась их первая ночь любви… вот тут-то Миха и сорвался с тормозов, отпуская все свои тайные и грязные желания на волю. Теперь было можно. Оля – девушка, его девушка, почти даже жена, ее можно было беспрепятственно целовать, лапать, запускать ладонь между ног, опрокидывать на постель и входить – медленно и нежно или жестко и агрессивно, хватать за волосы и шептать ее имя, которое на выдохе вдруг превращалось в «Андро». А она никогда не подавала виду, что замечала это. Эйфория прошла довольно быстро. Внешнего сходства было предательски мало для реализации всех потайных грехов. Она не писала стихов и не рисовала. Она не спорила, а лишь поддакивала. Не спасала от передозов, не била по лицу во время ломок. Не тащила на себе из притонов. Не держала за волосы, пока Горшок блевал над унитазом. Не болтала с ним до ночи о разной ерунде. Была Олей, а не Андреем. Аркадин ковырнул там, где не следовало. Где и сам Горшок никогда не ковырялся, о чем никогда не рефлексировал, просто позволяя этому быть. Его никогда не напрягал этот факт, он давно стал частью его организма и не смущал его своим существованием. А вот Валера взял да и навел на него луч прожектора. Жри, дескать, Миха, не обляпайся. Ты влюблен в своего Князя. Прими этот факт. Сформулируй его, произнеси и уложи в башке. Хватит бегать от очевидного. Вот только зачем? Какой смысл? Горшку и так хорошо было все эти долгие годы. Что ему с того, что он в открытую признается пусть даже самому себе: да, я его люблю и не как друга? Это ничего не изменит. А, возможно, наоборот – только испортит. Но вот мудрый Аркадин считал иначе. Он же сумел помирить их? Может, у него выйдет и возродить Король и шут? Горшок встал и потряс уснувшего Валеру за плечо. - Ну и что теперь? – хмуро спросил он, когда тот все-таки повернулся. - Признаваться, - пожал Аркадин плечами. - Да он пошлет меня куда подальше! – возмутился Горшок. – Ни за что! – и оттолкнул смутьяна назад к стене. - Можно признаться не ему лично, а в интервью, допустим, - Валера зевнул и потянулся, словно бы за эти несколько минут Михиной рефлексии успел выспаться и все заново переосмыслить. - Ты рехнулся что ли?! – подавился собственным возмущением Горшок. – Я на всю страну должен сделать этот самый… кунисраут?! - Каминг-аут, - мягко поправил его Аркадин. – Ну если так страшно сделать его глаза в глаза… можно обнажиться публично. Выбирай, что страшнее. - Да все херово! Не буду я этого делать! Андрюха не поймет и тем более не захочет Короля и шута возрождать. Зачем ему пидор в друзьях? - Мих, а ты никогда не задумывался, что он может испытывать к тебе то же самое? Ты не замечал, как Агата на мужика похожа? И, скажу тебе по секрету, ходят слухи, что… ну… по девочкам она. - Что?! – и без того круглые глаза Горшка обрели принципиально новую степень округлости, теперь буквально выскакивая из орбит. - Лесби она, Мих. Инфа сотка. Снэйк в этой тусе благодаря бидвашникам повращался немного и тамошние порядки узнал. С Сургановой закорешился. И Алиску они не традиционным способом зачали, если уж так хочешь знать. - Погоди, я что-то не пойму. Если все это правда, то нафига это Андрюхе нужно?! – у Горшка все никак не укладывалось такое количество новостей в его ошпаренном информацией мозгу. – Жить с лесбухой, заводить с ней ребенка каким-то искусственным способом. Разводиться ради этого с нормальной бабой – Аленкой. Нафига?! - А вот тут мы возвращаемся к моему исходному постулату! – изрек мудрец Валера, поднимая указательный палец вверх. – Что, если он тоже что-то к тебе испытывает, а жены – лишь прикрытие для его греховных чувств? Сам он признаться никогда не решится, ибо ты у нас кто, Мих? - Кто? – насторожился он. - Анархист, бунтарь, открыто против педиков выступал. Весь из себя такой резвый и борзый. Поцелуй он тебя, может ведь и по морде схлопотать, не так разве? - Так… - пробормотал Горшок, мрачно кивая и чеша в затылке. - Вот. Но он ведь не мудрый Валера, который сейчас поможет двум любящим сердцам воссоединиться. Значит, слушай сюда. Думаю, для публичного заявления информация эта слишком экстремальна. Не готов панковский мир к подобным признаниям, прибереги их на крайний случай, а пока попробуй закинуть удочку, так сказать, тет-а-тет. Начни как-нибудь издалека, к стенке не припирай, ответа не жди. Просто дай ему понять и все такое. - Я попробую, - буркнул Горшок, сам не веря, что соглашается на подобное и даже уже начинает обдумывать, как бы поделикатнее обстряпать этот самый сложный в его жизни разговор. В те гастроли они с Аркадиным еще не раз поднимут эту тему. Горшок еще не раз пошлет его на все известные человечеству органы, а вслед за тем задаст кучу уточняющих вопросов, как именно лучше начать неудобный разговор, что сказать, куда смотреть. Они миллион раз проиграют это ужасное признание во множестве поездов, автобусов и гостиниц – каждый раз с разным исходом по шкале от мордобития до жаркого секса. Впрочем, наверное, мордобития Горшок боялся куда меньше простой холодности и последующего вечного игнора. И вот спасением от этого Аркадин и называл пресловутое публичное признание – как месть и Андрюхе, и себе заодно. После такого игнорить у Князя уж точно не получится. Придется хоть как-то реагировать, его ведь журналисты тогда в покое не оставят. И, идя на встречу с Андро, к которой он так долго и тщательно готовился, Горшок внутренне потирал руки, представляя, как тому придется отбиваться от бесконечных расспросов, если ситуация вдруг пойдет по худшему сценарию. Поначалу все шло даже вполне прилично: Агаты с Алиской дома не оказалось, Андро был веселый и хмельной, сам предложил Михе выпить, накормил пловом, достал гитару и принялся бренчать на ней новую песню, потом показал финальный вариант сценария, который, оказывается, он доделывал на тех самых гастролях. Все складывалось так классно, что Горшок выдохнул с облегчением: а, может, все еще обойдется и без признаний? Может, Князь легко и просто согласится возродить группу? Надо лишь закинуть ему эту мысль, пусть обдумывает. И Миха как можно деликатнее выдал: - А как мы его с тобой делать будем? Под Королем и шутом, да? Андрей нахмурился, он явно не думал об этом. - В принципе можно и так, - кивнул он. – Раз мы вдвоем над мюзиклом работаем. Но можешь выпускать целиком под собой, а меня указать соавтором. Я не против. Все равно на театральные постановки времени у меня не будет. Я следующий альбом как раз дописываю. - Так, может, ну его, а? – сделал еще один робкий аванс Горшок. – Давай эти твои песни под Королем и шутом выпустим, а? Я своих еще подгоню, будет двойной, так фанатам даже лучше! - Погоди, Мих, ты мне что такое сейчас предлагаешь? Реюнион? - Ну… типа того! – радостно закивал Горшок. - Не, Мих, прости. Мы это уже проходили. Снова в ту же реку я нырять не готов. - Ну почему, е-мое?! – не выдержав, всплеснул руками возмущенный Горшок. – С Тоддом я к тебе не лезу, песни твои в стол не швыряю. Хочешь – сам их пой! Я тебе все условия твои же предлагаю, что не так-то?! - Мих, а группу я свою куда дену? Парни на меня рассчитывают. А фанатам я своим хрен с маслом покажу? Типа простите, ребятки, это дядя Андрей баловался так. Ждал, что беззубый Мишка его уломает вернуться. Это у них брачные игры бегемотов просто были, а никакая не жажда своей дороги. - Да чем тебе Король и шут-то не свое, Андрюх?! Двадцать лет было свое, а тут вдруг чужим стало? Я ж на все согласен, что не так-то, е-мое? Или ты сцену со мной делить не хочешь? Противен я тебе что ли стал? – он и не хотел подпускать в голос горечи, да само как-то так вышло. - Да причем тут это, Мих! Не противен, конечно. Я люблю тебя по-прежнему, но выступать хочу один. Хочешь – могу помогать с текстами, это не проблема. И денег не возьму по дружбе. Ну кроме роялти, разумеется. Могу приглашенным гостем приходить к тебе на концерты, а ты ко мне приходи. Тусы там совместные – это все даже не обсуждается. Но Король и шут… не, Мих, это пройденный этап, извини, - и снова принялся бренчать на гитаре очередную мелодию. - Любишь, значит… - пробормотал Горшок, решаясь сделать давно подготовленный, фактически заученный наизусть уже шаг в пропасть. – Я вот тоже тебя люблю, Андро. Поэтому и зову назад в Король и шут. Не могу я без тебя там, понимаешь, да? - Мих, ну мы же будем часто видеться и без Короля и шута. Ну погастролируем, а потом снова в Питере пересечемся, потусим, выпьем, поболтаем. Дни рождения там, Новый год, то-се… - Дни рождения, говоришь? Новый год? Роялти за тексты? – в голове мелькали заученные и проработанные с Аркадиным фразы, деликатно обрисовывавшие суть проблемы, лишь намекающие на нее, но сейчас ему вдруг резко расхотелось намекать. Панк он к черту или кисейная барышня?! Какие тут могут быть вообще намеки, когда у него вся жизнь летит в адище? – Да я жить без тебя не могу, Андро, ты это понимаешь?! – схватил Князя за грудки и тряханул так, что тот едва не свалился с табуретки на пол. – Я постоянно должен тебя видеть, понимаешь, да? Видеть, слышать, говорить с тобой, музыку тебе показывать, чертовы опиумные войны с тобой обсуждать! И… - решительно сжал его в объятиях буквально до хруста в ребрах. – Если у меня всего этого не будет, - затараторил Горшок ему прямо в ухо, - я… я ведь сдохну, Андрюх. Ты и есть моя гребаная жизнь, слышишь, да? Ты, а не Олька и даже не Сашенька. Не мама с Лехой, ты! – и стиснул еще сильнее, лишая возможности дышать, но не решаясь пойти дальше. - Мих, я… постой, - Андрей с трудом выпростался из жарких объятий явно смущенный столь резвым проявлением чувств, - мне очень приятно слышать от тебя все это. Но… у нас же семьи, дети. Мы же не можем, как прежде, сутками торчать нос к носу, - эти оправдания звучали так нелепо, Горшок почти не слышал их, видел лишь теплый, почти счастливый даже взгляд Князя, словно бы тот долгие годы ждал этого бурного признания и вот дождался, наконец. И он снова накинулся на Князя с объятиями, вот только на этот раз губы сперва будто не нарочно задели шею, но уже в следующее мгновение впились в нее со всей очевидной безапелляционностью страстного желания и даже успели спуститься ниже к ложбинке у плеча, прежде чем Андрей осознал происходящее и в ужасе оттолкнул Миху. Да и сам от неожиданности и силы собственного же толчка покачнулся на табурете и тут же сверзился с него на пол, в страхе отползая подальше от Горшка к окну. Тот тоже оказался на полу, потирая ушибленный бок, вот только не ринулся вслед за Князем, видя в его глазах шок, брезгливость, отвращение – все то, чего меньше всего хотел бы видеть в глазах того, кого желал… поцеловать, судорожно расстегивая ширинку джинсов, и никогда больше не отпускать от себя. И Аркадина корить во всем произошедшем не получалось: не Аркадин виноват в том, что Миха, наконец, признал очевидное и посмотрел в глаза собственным потайным мечтам. Все равно дальше так продолжаться не могло, он бы просто двинулся без Князя, он просто должен был использовать все средства вернуть его и удержать рядом, любой крошечный шанс, пусть даже и оказавшийся провальным. - Противно тебе, да? – пробормотал Миха, непроизвольно ведя по губам рукавом словно бы в попытке стереть несуществующую кровь, выступившую после несостоявшегося удара кулаком. – Ничего, я сейчас уйду. Я только хотел сказать, что вот это вот все… оно живет со мной и во мне все эти годы. Привет из далекой осени 1988-го, - и кивнул, шумно выдыхая, будто после завершившегося, наконец, долгого побега от самого себя. – Можешь теперь считать, Андрюх, что всю жизнь выступал на одной сцене с педиком. А еще делил с ним кровать в гостиничных номерах и песни ему посвящал. Паршивая ирония судьбы, да? Не боись, уже валю, - медленно поднялся, хватаясь за нывшее в последнее время колено. Оперся спиной о стену, отдышался. – Если вдруг решишь пообщаться, я на связи. Сам тебя дергать больше не буду. Все понял, не дурак, - поднял ладонь в прощальном жесте и поковылял в прихожую, оставляя опешившего Князя переваривать услышанное, увиденное и данное в ощущениях. Уже на выходе, зашнуровав ботинки, заметил мелькнувший там же под куртками знакомый лоскут яркой кожи. Руки сами задрожали в предвкушении, и Горшок, даже не давая себе труда хоть на секунду задуматься, дернул с вешалки жилетку и тут же выскочил за дверь, чтобы его не успели остановить и отобрать добытое такой ценой сокровище – единственное, что ему теперь, наверное, навсегда останется от Князя и их с ним прошлой жизни, которая отныне никогда не вернет статус настоящей. Андрей не написал и не позвонил ни на следующий день, ни через неделю. Ни через месяц. Первым Горшок на связь выходить не решался и Аркадина с его предложением сделать-таки публичное заявление грубо отшил: у любого даже горшеневского безумия есть свои пределы. Себя он в эту бездну тащить не боялся, ему терять было нечего. А вот у Андрюхи жена, две дочки, еще его не хватало в этой пидорской жиже марать. Горшок сам как-нибудь перетопчется, перетерпит, перемелет. Выползет как-нибудь, одним словом. Справится. Поначалу было чертовски туго, руки все чаще тянулись то к бутылке, то к шприцу. Валера не останавливал, но и не поддерживал. Он был по-прежнему убежден, что все проблемы снимет публичность. Что Агата не захочет продолжать этот подпорченный фиктивный брак и сбежит с Алиской, и у Андро просто не останется другого выбора, как прыгнуть в объятия своего теперь уже бывшего друга, но будущего… любовника? Но слушать его советы Миха больше не собирался. Раньше как-то без чужих советов обходился – и группу без них создал, и Князя нашел, и двадцать лет с ним в одной упряжке отмотал. Вот и сейчас разберется сам. Надо будет – сдохнет, но виду больше не покажет. Пусть лучше Андрей думает, что он тогда был пьян и не в себе. В конце концов, ничего совсем уж непоправимого не произошло. Он же не изнасиловать его попытался и не жопу ему подставил. Всего-то пара поцелуев в шею. Это можно даже попытаться объяснить какой-нибудь новой забойной наркотой. И Горшок уже даже почти поверил в собственные фантазии, решив во что бы то ни стало вернуть хотя бы то хрупкое равновесие, которое наметилось у них до пресловутой сцены с признаниями на кухне, и спустя два месяца взаимного молчания все-таки написал короткое, сухое и больное: - Привет. Ответа не было. - Поздравляю с выходом нового альбома. Мне понравился. - Спасибо. - Прости за тот дурацкий эпизод. Мне слишком забойные марки подогнали. Не надо было их перед встречей пробовать, - рискнул сделать шаг он. - Да все ок. Все ок, и больше ничего. Он отвечал на звонки, не шарахался от сообщений, но встречаться больше не звал и сам от встреч увиливал, про Отражение больше не заикался, тексты не предлагал и по части музыки не советовался. Он услышал его посыл про марки, возможно, даже попытался в него поверить, но в общении уже не нуждался. Словно бы тем отчаянным поцелуем Миха уничтожил своего Князя, возродив вместо него кого-то совершенного незнакомого и чужого. Собственное творчество застопорилось, гастроли полетели к чертям. Миха помнил только вкус порошка, щелкающие звуки жгута, шипение жидкости на ложке, блеск иглы в лучах послеполуденного солнца и голос Андро из плеера: - И сердце огнем пылает, и разум злой туман затмил. И снова дым извергает твой Сайлент Хилл, твой Сайлент Хилл… Миха не ел уже, наверное, дней десять, когда во время очередной перебежки до дилера наткнулся на афишу. Группа КняZz давала завтра концерт в родном городе. И, кажется, не все еще билеты были раскуплены. Сердце зашлось в болезненном спазме. Денег в кулаке хватит на одну дозу. Или на один билет. Сейчас это для Горшка уже одно и то же. И примерно равная дистанция до логического конца, который все равно наступит рано или поздно. Что так, что эдак. Выбрал билет и на дрожащих исколотых ногах вернулся в дом, где из еды оставалось лишь прогоркшее масло. Очень по-панковски. С ночи этим же маслом делал себе иглы на голове. Если подождать несколько часов, они подсохнут, и эффект будет почти как у лака. С такими сейчас много кто рассекает на концертах, его не узнают. А если и почудится кому-то что-то знакомое, то глазам своим не поверят: великий Горшок на концерте у разухабистого деревенщины Князя? Быть того не может. Они все еще ждали от него великого анархического альбома. Они верили. Следующим штрихом – нацепить ту самую жилетку на голое тело. Тоже не поверят, что не дешевая копия. Может, еще зубы выбить для достоверности? Достаточно лишь посильнее дернуть пассатижами, и коронки вылетят сами. Пусть Андро увидит его как есть, без прикрас. Он долго мучился у зеркала с пассатижами. Даже хотел звонить Аркадину, но вряд ли бы тот был рад его слышать. Дела у группы шли под откос. Может, он вообще пожалел, что не ушел в свое время к Глебу и остался теперь и вовсе без работы. А, может, Чача еще передумает, Наив возродится, и Валере вообще тогда будет пофиг и на Король и шут, и на несостоявшуюся Матрицу. Но это все хрень собачья. Главное теперь – выдрать эти чертовы коронки. И Горшок старался, видит Дагон, он прилагал все усилия, пока, наконец, не вынул эту дивную работу прекрасного стоматолога и не отшвырнул брезгливо в сторону. Не его это все. Андро когда-то увидел Миху без Голливуда этого, значит, так все и должно остаться во веки веков. Челюсть раскурочена, соседние зубы раскрошены, десны в крови, а Горшок сидит на полу и пьяно ржет. Кажется, хоть что-то в его нынешней жизни случилось хорошего. Стоит это отметить последней нычкой. Она могла бы остаться про запас, но для предстоящего концерта нужно набраться хоть немного храбрости, и очередной укол врывается в вену, в кровь, в мозг, в сердце… Вряд ли кто-то узнает в отощавшем и шатавшемся фанате, бледном, как полотно, и покорно проходившем осмотр перед металлоискателем у входа в зал того, кто должен был бы сам выйти на эту сцену, чтобы сотрясти публику громогласным: - Мне больно видеть белый свет, мне лучше в полной темноте! Проходя мимо зеркала в фойе, Горшок и сам себя не узнал, до того испоганено было его лицо могильно-черными кругами под глазами, кровавыми потеками у рта, странной и мало похожей на прежнюю прической, запачкавшей маслом и жилетку, и грязные драные джинсы… Места в танцпартере были давно выкуплены, Михе досталась галерка, где он и затихарился, пока публика выкрикивала их с Андрюхой имена – Король и шут! Князь почти не опоздал и начал выступление громогласным Ромом. Зал раскочегарился, радостно подпевая всему: конкурирующая фирма давно не давала концертов, а посему площадки собирались приличные. Горшок все так же тихо сидел в углу, не сводя напряженного взгляда со сцены: кажется, это теперь единственная для него возможность хоть как-то увидеть Андрея. По сути, он теперь ничем не отличается от обычного фаната: дверь в дом Князя для него навсегда закрыта. Концерты, служебки, караул у подъезда, серенады под окнами… И к этому привела их та крутая узкая тропка, что когда-то рвалась в самую яркую и сумасшедшую высь? В какой же миг она вдруг так резко оборвалась в пропасть? Князь выглядел бодрячком, словно бы отсутствие рядом да и в целом в жизни Горшка вообще никак не смущало его. Миха стискивал кулаки, сжимал остатки зубов, но сидел тихо среди творящегося вокруг бедлама. А потом Андрей запел Со скалы. Для него это всегда была просто стебная песенка о страданиях юного максималиста, Горшок же каждую фразу в ней воспринимал всерьез, пропуская через себя. И сейчас он просто не мог позволить Андрею снова испоганить эту вещь своими издевками. И запел сам, заглушая рев окружающей толпы. Заорал, в клочья раздирая связки, как еще несколько часов назад – зубы и десны: - Я хотел любви, но вышло все не так! Знаю я, ничего в жизни не вернуть. И теперь у меня один лишь только путь! Вот я был, и вот меня не стало… И визжащая рядом толпа замерла, в ужасе пялясь на своего безумного соседа, так вдруг дико напомнившего им Горшка. Даже Князь, кажется, заметил что-то не то и устремил свой взгляд на галерку, подслеповато щурясь. Услышал знакомые ноты? Я разучился сочинять, Андрюх, жрать разучился. Жить, кажется, тоже. А вот петь твои песни не разучился. - Быть таким, как все, с детства не умел. Видимо, такой в жизни мой удел. А Андро, да что Андро вечно лгал мне он! И меня никогда понять не смог бы он! Безумие сочинялось на ходу, фанаты рядом благоговейно умолки, связав между собой дурацкие не подсохшие до конца иглы на голове, окровавленные беззубые десны, сумасшедший взгляд и до стершихся на сотнях панковских концертов мозолей родной голос. - Миха… - пробормотал, наконец, один из них, осторожно касаясь его плеча. - И тогда себя возненавидишь ты, Лишь осознав, кого же потерял ты! – взвыл напоследок Горшок, а потом резко развернулся и с ноги вмазал узнавшему его фанату. И, расталкивая остальных, поспешил на выход: Андрей услышал, Андрей узнал, Андрей понял. Только этого не хватало. Автобусы уже не ходили, на такси не было денег, и всю дорогу Миха почти бежал – насколько позволяли нывшие колени. Запыхавшись, из последних сил дотянул до подъезда и рухнул прямо там на асфальт, завыл: - Среди руин слышу я твой дикий крик, наполненный тоской… - глаза закрылись сами собой. Возненавидит, он себя непременно возненавидит, но завтра, когда прочтет бегущую строку в новостях. А сейчас ему надо домой: слишком уж часто ему в последнее время стал мерещиться Горшок. Вот и на концерте приглючило. Наверное, все же не стоило так отчаянно врать ему тогда на кухне. Ему и самому себе… Черт, надо хоть написать ему, узнать, как дела, а то с того адового 19 апреля целых три месяца прошло.

* * *

- Это ты называешь любовью? – Адель явно недовольна подобным исходом и разочарованно качает головой. – Андрею же явно наплевать на чувства Миши. Он не разделяет их. А я лишь со злостью колочу по крышке проклятого ящика: тени снова все перевернули с ног на голову. Я прописал в задании, чтобы Андрей ответил Михаилу взаимностью, и что же я получил в ответ? Мне хочется разнести чертов воображариум в щепки, и я насилу сдерживаюсь: слишком больших трудов мне стоило в свое время собрать его. Да, в моем реальном времени с ним ничего не случится, но здесь я буду лишен возможности развлекать Адель ее любимым зрелищем и тогда превращусь попросту в ее бесполезного прихвостня, а этого я допустить не могу. Впрочем, памятуя о том, как исчезло из подвала воскрешенное чудовище, и насчет реального времени тоже оставались некоторые сомнения. - Зря ты даешь им столько воли. Напиши в следующий раз подробный сценарий, как делал раньше. Пусть следуют ему в точности. - Это невозможно, - удрученно мотаю я головой. – Они отступали и раньше от самых подробных сценариев. Оставаясь в общей канве, они умудрялись напортачить в деталях, словно бы нарочно. И я никак не могу на это повлиять. Они как дьявол, выполняющий твои желания не для того, чтобы порадовать тебя, а только ради насмешки выворачивая все сказанное тобой наизнанку. - Это же просто железки! Шарахни по ним молотком, и от них ничего не останется. Неужели они не осознают этого?! - Конечно же, нет. При всей сложности механизмов, самосознанием они не обладают. Разве что только в рамках созданных для них персонажей, но не более того. Вряд ли они понимают, что они – железки, вращающиеся в деревянном ящике, созданном руками безумного ученого. - Получается, они мыслят как твои персонажи. А потому считают, что им виднее, как вести себя Князю и Горшку в предложенных обстоятельствах. Это как если бы ты пытался навязать мне пример какого-либо поведения, а я отказалась бы так себя вести, поскольку это совершенно для меня нехарактерно! - В принципе, способ есть. Я могу чуть подкрутить механизмы, лишив их зарождающейся воли и осознания персонажей как их собственных личностей. Но тогда они станут простыми марионетками, какими были изначально, а разве это то, что мы хотим от них получить? Ведь оживающие механизмы – достижение для меня как для ученого! - Не надо, Майхель. Дай им тогда чуть больше воли. - Еще больше? – нахмурился я. - Не надо им указывать, что они должны тебе показать. Лучше спроси их, какими бы они видели отношения между этими людьми. Пусть покажут свою версию. - Да ты у меня любительница Содома, - усмехнулся я. - Если твой Князь – это я, тогда все в порядке, и Содом этот существует лишь вот здесь, - и она постучала пальцем по импровизированной сцене, на которой всегда появлялись мои тени при включении воображариума. А сам я снова нырнул в недра механизмов в попытке уговорить их показать то, чего так хотелось моей циркачке.