происхождение вселенной

— Спасибо Вам за сегодня. Они сидят в теплой, заведенной машине и ужинают бессовестно скудно — обычными мясными сэндвичами, потому что Чонгук наотрез отказался идти во все предложенные Тэхёном заведения. Мизуки, уставшая за сегодняшний день, ни в какую не хотела просыпаться (даже когда весь салон автомобиля оказался пропитан ароматом свежей еды), так что Тэхён решил больше ее не тормошить и накормить уже дома. В данный момент у него есть прекрасная возможность насладиться более-менее приватным разговором с ее воспитателем, которую упускать было бы ужасным безобразием. — Вы благодарите меня уже в седьмой раз, — Тэхён сидит вполоборота, скользя плавным взглядом по чужой фигуре. Чонгук грызет губу, играет с бумажной упаковкой, в которую завернут его сэндвич, и, кажется, делает все возможное, чтобы не смотреть на Тэхёна в ответ. Ему не неуютно, скорее просто немного неловко. Он чужой для их семьи человек, но почему-то к нему проявляют снисхождение и заботу: кормят, хотят подвезти. Для Чонгука такие жесты далеки и неизведанны, новы, но, что поразительно, отнюдь не пугающи. Тэхён его не пугает. Наверное потому, что его всегда грозный вид моментально сменяется на милость, стоит ему увидеть дочь; он в такие моменты сразу же расплывается в нежной и мягкой улыбке, сосредоточенные морщины меж бровей разглаживаются, а руки раскрываются, чтобы спрятать Мизуки в приветственных объятиях. Это дарит Чонгуку чувство истинного доверия к этому мужчине, ведь счастливые дети — главный показатель отношения к ним родителей. Он за этим всем наблюдал и поражался тому Тэхёну, который появлялся перед ним в детском саду, потому что был уверен: в жизни он строгий и сдержанный, весь его вид об этом кричал. Так что как-то само собой такой не соответствующий своему образу обходительный родитель привлекал внимание, приковывал взгляд и не исчезал из мыслей бедного Чонгука, который следил за взаимодействиями этой маленькой семьи больше положенного. Душу нестерпимо грызло, болезненно кололо и мучительно царапало выточенными остриями, ведь такой красивый мужчина — хороший отец для славной дочери и наверняка любящий муж преданной жены. Чонгуку не следует думать о нем так много, не стоит забивать голову, чтобы потом не расстраиваться еще сильнее. Так уже когда-то было, и повторения он боится как огня. — У Вас классные тату, — выпаливает в надежде скрасить неловкое молчание и прервать поток бесконтрольных мыслей. Чонгук уже давно их заметил: чужие тату обычно слегка просвечивались через рубашку и выглядели настолько искусно сделанными, что было любопытно хоть раз посмотреть на них вблизи. Сейчас же Тэхён без пиджака, да еще и белые накрахмаленные рукава закатал до локтя, так что глаза Чонгука невольно сами цеплялись за то, что не следовало бы. Он себя останавливал, держал в узде как мог, но атмосфера показалась такой легкой и будто приветствующей любую тему, что он просто не смог промолчать. Разговоры не с детьми не его профиль, и он не знает, как вести себя с брутальными и красивыми мужчинами в костюмах. Поэтому сейчас страшится лишь одного — выглядеть глупым ребенком без фильтра на слова. На удивление, над ним не смеются, а лишь озадаченно спрашивают: — Правда? — Тэхён и сам переводит взгляд на свои руки, осматривая так, будто впервые видит свои нательные рисунки. — Вам нравится? Чонгук застенчиво кивает в качестве ответа, быстро жует и чувствует, как к лицу приливает краска от чужого любопытного тона, удивленного взгляда и мужественного вида. Хорошо, что единственными источниками света являются приглушенные блики уличных фонарей и подсветка кнопок на дисплее управления, иначе алые щеки выдали бы его с потрохами. — У вас нет тату, да? — Тэхён поддерживает и развивает чужой интерес, спрашивает полушепотом, чтобы не разбудить мерно сопящее чудо на задних сидениях. — Думал набить на восемнадцатилетие, но как-то не дошли руки до поиска хорошего мастера. — Моя первая была сделана в ужасных условиях и, кажется, на спор, так что лучше действительно повременить, но найти хорошего специалиста, — Тэхён тянется к стаканчику с еще теплым кофе. — А сейчас Вам сколько? — Двадцать четыре, — Чонгук зеркалит чужую позу, поворачивается к Тэхёну лицом, чтоб удобнее было смотреть в ответ. Уже почти не осталось стыда. Они все же о татуировках болтают, так почему он не может позволить себе маленькую вольность и рассмотреть их чуть пристальней обычного? — А вам? Между ними секунда полной тишины. Слышно только скорость колес проезжающих рядом машин и, наверное, сбитые сердцебиения обоих. — Мне тридцать восемь, — звучит тихий напряженный ответ, а Чонгук медленно переводит взгляд, сталкиваясь с цепкими и внимательными чужими глазами. Тэхён ждет, как он отреагирует. Пытается подсчитать, какая куча лет между ними лежит, и увидеть смятение, растерянность или смущение на всегда богатом на эмоции лице, но глаза Чонгука не выдают ничего даже смутно похожего на что-то такое. Он не думает о цифрах, возрасте, разнице. Больше его терзает тот факт, что у Тэхёна со стопроцентной вероятностью уже имеется налаженная счастливая жизнь, и Мизуки — прямое тому подтверждение. Чонгука к ним просто не пустят, он даже не будет пробовать стучаться. Ему обычно не открывают. — Ну, — тянет в ответ, задумчиво отводя в сторону взгляд. Нужно что-то придумать, чтобы не сделать этот момент еще более неловким. — Вы совсем немного старше меня, получается. Совсем не немного. Это понимают все, и даже малышка, бодрствуй она, смогла бы подсчитать это на своих маленьких пальчиках. — Получается, — на губы Тэхёна рвется улыбка. Чонгуку, кажется, на четырнадцатилетнюю пропасть все равно. Он улыбается в ответ, такой же искренний, как и всегда. Теперь уже Тэхён ощущает, что эта улыбка только ему и для него одного. В этой машине на расстоянии двадцати сантиметров — сейчас, в данную секунду, в тот самый момент космологической сингулярности, что предшествует Большому взрыву, где временные рамки еще не действуют и все сотые доли веществ существуют относительно бесконечному порядку мироздания — они смотрят только друг на друга. Тэхён — бесстыдно откровенно, мечется от чужих огромных глаз до пухлых губ, пытается думать о праведных и правильных вещах. Чонгук же — отчаянно жадно, борется с собственными скребущими мыслями, что бегущей предупреждающей строкой остерегают от необдуманных поступков. — Думаю, уже пора ехать, — Чонгук первым отводит глаза, разрывает зрительный контакт. Так нельзя, и так неправильно. И он не позволит себе сделать ничего неправильного. — Вас наверняка заждалась жена. — Чонгук, — Тэхён режет холодную паузу и ждет, когда на него посмотрят снова. И на него смотрят. — У меня нет жены. Апокалипсис. Их собственный Большой взрыв. Больше не существует порядков, по которым их действия посчитались бы неправильными. Теперь только бесконечный хаос, где молекулы находятся, собираются и склеиваются, объединяются и ищут друг друга в кромешной темноте. Где после ослепительной вспышки накрывает, где эмоциям дают верх, а губам позволяют столкнуться в мокром поцелуе. По вселенским меркам, возможно, прошли сотни тысяч минут, за которые Чонгук так и не смог найти свое сердце, гулко отбивающее сбитый ритм, а Тэхён так и не дал волю рукам, дабы не разрушить столь тонкий и хрупкий момент. Губы беспорядочно мазали, зубы сталкивались, а языки связывались. Они старались быть тихими, и на деле их первый импульсивный поцелуй длился на сотню тысяч минут меньше заявленных вселенной рамок. Но даже за это время каждого из них успело омыть волной осознания. Правда, у каждого оно было разное и до безобразия противоречивое друг другу. «Он и вправду мне нравится, я хочу его целовать». Для Тэхёна это стало истиной, несокрушимой, само собой разумеющейся. «Он и вправду мне нравится, но это неправильные вещи». Для Чонгука это стало пропастью, Марианской впадиной, местом его сокрушения. Рождение Вселенной из сингулярности. Момент после пика Большого взрыва. Оказывается, что не всем частицам свойственно притягиваться и образовывать новые материи. Чонгук разрывает поцелуй, шагает назад, погружает их Вселенную в изначальный мрак. Он сразу же отворачивается, даже не смотрит на Тэхёна, вперяя взгляд в лобовое стекло. Вернулся весь стыд. Хотелось бы удостовериться, что Мизуки еще спит, но в таком случае он не сможет увернуться от чужих глаз. Снова вязкая тишина. Чонгук кусает влажные губы, дышит через раз, пытаясь наладить сбитый ритм сердца. Он идиот. — Можем поговорить? — хриплым шепотом. и — Отвезите меня домой, — дрожащим голосом. звучат одновременно. Чонгук оплошал, совершил глупость, пошел на поводу у дурацких эмоций. Он ведет себя как самый настоящий ребенок сейчас — не готов к разговору, да и не знает, что должен сказать. К Тэхёну что-то есть. Что-то чувствуется. Но Чонгук слишком пуглив и неуверен, чтобы вывернуть это что-то наизнанку. Он молод, неопытен. Он чужой. А Тэхён симпатичный. Нет. Тэхён — красивый мужчина. Красивый мужчина со своей огромной тридцативосьмилетней жизнью, с дочерью, с наверняка стабильной, порой проблемной работой. Они перпендикулярные прямые, пересекающиеся только в одной точке. Они атомы с одинаковыми по знаку зарядами, что всегда будут отталкиваться. Они изначально находятся на разных галактических орбитах и вместе быть не смогут. Чонгук ждет чужих действий, прокручивает в голове события, пытается вспомнить, кто стал инициатором их поцелуя. Может быть, он сам? Он был готов взорваться в тот самый момент, когда узнал, что у Тэхёна нет жены, но может, тот просто не успел договорить? Может, у него есть женщина, может, они пока не обручены? Может, у него есть парень? Может, Чонгук действительно сошел с ума и ему лучше прямо сейчас застегнуть куртку и выбежать на холодную зимнюю улицу подальше от этой чертовой машины с ее доверительной интимной обстановкой. — Я хочу поговорить, — настаивает Тэхён. Он не понимает, что случилось, в чем он виноват и что сделал не так. Возможно, его действия были поспешны? Может быть, Чонгуку все же не нравятся мужчины? Последнее, чего он хочет, — потерять его доверие. — Извините, но думаю, это лишнее. Не хочу совершить еще большую глупость, — у Чонгука обломки слов режут горло. Он борется с собой, поворачивается к Тэхёну, у которого взгляд пугающе грустный. — Вы правда считаете это глупостью? — для Тэхёна это точно не она. Хоть все произошло импульсивно и быстро, но для него Чонгук уже давно стал объектом интереса. Успел даже стать чем-то большим. Чем-то сродни влюбленности — невинной и первой. У Тэхёна были женщины, были мужчины, но ни к кому из них не было чувств. Такого, как к Чонгуку, у него еще не было ни к кому. — Я считаю, что нам не следовало переходить черту, — на удивление голос не выдает разрывающего Чонгука липкого стыда. Бегущая строка: «Ты не его первый. Ему есть с чем сравнить. Ты наивный, не подходящий ему ребенок». Чертов страх, сидящий в голове, ибо Чонгуку такое уже говорили. Говорили, что он мыслит как подросток, что он хуже предыдущих партнеров, что с ним скучно и невозможно встречаться. Чонгук не сможет услышать это снова. Не сможет выдержать чужих холодных глаз и резкого голоса, смотря на красивое лицо, что поливает его ужасными словами. Чонгук не доверяет до той степени, чтобы можно было открыться и попробовать. Он не готов услышать отказ, так что лучшим решением будет отказать первым. В данном случае — отказать в разговоре. Он не хочет знать, что у Тэхёна на языке. Ты плохо целуешься. Что это было? или, может быть, Ты мерзкий. Я переведу Мизуки в другой детский сад. Ему все равно. Он уверен, что уже предугадал наперед все возможные чужие реплики. Чонгук подавляет дрожь, даже сидя на обогреваемом сидении. Всю дорогу до его дома они молчат, и, лишь когда он выходит, стоя на улице в расстегнутой куртке и шапкой в руке, кланяется на сорок пять градусов. — Спасибо за помощь. Хорошего вечера, — хрипло шепчет восьмую благодарность. Тэхён считал и на нее никак не реагирует. Он до сих пор копается где-то в закромах сознания, пытается обнаружить список из действий, которые следует предпринимать в случае резкого отказа. Такого, который он сегодня получил. Ему не дали и шанса, даже размером с субатомную частицу. Чонгук глотает стоящий в горле ком, пока идет ко входным дверям в здание. Даже не оборачивается, это было бы ни к месту. Моргает часто, пытается не плакать хотя бы на улице. Для него сегодня всего было слишком много. Машина за спиной трогается с места, кидая напоследок прощальные блики фар на стены дома. Щеки моментально обдувает ледяной декабрьский ветер. Они теперь холодные. Единственное, что осталось теплым, — это, кажется, губы. Чонгук до сих пор чувствует на них вкус чужих.