Понять себя

      В последние полгода они существовали, словно в параллельных вселенных, просто иногда (пару раз в месяц) пересекались в родительском дворе. Сяо Чжань улыбался при встрече, и его ослепительная, обезоруживающая улыбка напоминала солнечный луч, пробивавшийся сквозь тучи после дождя.       А может, это Ибо так казалось.       Они почти не разговаривали друг с другом. Сяо Чжань изредка бросал одну-две фразы, достаточные для поддержания беседы, сам спрашивал и сам же отвечал. А Ибо всё больше молчал. Не потому что боялся выдать свои истинные чувства. Отнюдь!       Стыдно признаться, но даже если бы захотел, он бы не смог ответить: от непонятной робости у него отнимался язык. Он потом нещадно корил себя всеми возможными плохими словами и ругал за малодушие. Или мысленно придумывал диалоги, в которых бесстрашно уверял Чжань-гэ в своей любви. Однако вскоре всё повторялось заново.       Своего шестнадцатого дня рождения Ибо дождался с трудом, и первое, что он сделал следующим утром — помчался устраиваться мойщиком посуды в ресторанчик, неподалёку от которого работал Сяо Чжань.       Много дней подряд до этого он метался по району в поисках подходящей работы, но всё было напрасно. Нет-нет, на самом деле, мест с хорошим заработком в городе хватало, но ему нужно хотелось одного — быть ближе к своему гэгэ. Теряя надежду, Ибо слонялся по округе в попытке найти хоть что-то. Удача улыбнулась ему в самый последний момент.       — Эй, Бо-ди! — голос, окликнувший его, был смутно знаком. Он обернулся.       Под тентом крохотного уличного ресторанчика заметно похорошевшая Джу-Джу потягивала молочный коктейль.       — Привет, малыш, — она приветливо кивнула, предлагая присесть. — Что-то ты грустный. Проблемы?       Ибо устало опустился на стул и подпёр рукой подбородок. Он пока не мог решить, стоило ли с ней откровенничать. С одной стороны, они давно не виделись, но с другой — знали друг друга столько времени, что имели право быть искренними. Поэтому Ибо некоторое время смотрел, как она мешала трубочкой остатки напитка, но в конце концов нехотя ответил:       — Проблемы, да. Ищу работу поблизости от…       Он замолчал, неопределенно махнув рукой куда-то в сторону.       И Джу-Джу невозмутимо закончила:       — … от Сяо Чжаня.       Сердце заколотилось в груди отбойным молотком. Он облизал вмиг пересохшие губы:       — С чего ты взяла?       — С того, что ты его всё ещё любишь, — непонятная усмешка тронула уголки её губ, она помолчала и добавила. — Любишь, как я когда-то любила…       Ибо вскинул на неё прожигающий взгляд, и Джу-Джу подавила смешок:       — Скажешь, нет? Ты же его в школе ни на минуту в покое не оставлял. Фигурально выражаясь, дёргал за косички, чтобы показать, как тебе нравится эта дев… хмм, мальчик.       — Значит, ты тоже… — он не договорил.       Но Джу-Джу поняла и кивнула:       — По уши. Хотя, пожалуй, будет точнее — влюбилась в идеальный образ в собственной голове. Может быть, ты тоже выдумал?       — Он — мой мир. Настоящий, — хрипло отозвался Ибо. Прозвучало до смешного пафосно, только вот смеяться не хотелось.       Он был отравлен насмерть. Отравлен Сяо Чжанем.       — Хреновый это мир, который весь состоит из одного человека…       Он угрюмо пожал плечами:       — Меня устраивает.       — Каким надо быть слепцом Чжань-Чжаню, чтобы… — пробормотала Джу-Джу, а потом улыбнулась (эта улыбка неожиданно напомнила мамину, она была такой же ласковой и по-матерински доброй) и деловито произнесла: — Моему дядюшке Тао требуется помощник…       — Я на всё согласен! — искренне воскликнул Ибо, и, увидев выражение его лица, Джу-Джу мягко погладила по руке.       Мыть посуду, разумеется, не было работой мечты, зато теперь он мог видеть Сяо Чжаня чаще, мог быть к нему чуточку ближе. Бесспорно, это напоминало сталкинг, но особых угрызений совести Ибо не испытывал. Наоборот, где-то в подсознании мелькало, что он поступил абсолютно правильно, и отныне его гэгэ под присмотром.       За окном третий день лил дождь. Капли дождя, крупные как орехи, сплошной стеной падали на землю. Конец августа выдался серым и безрадостным: казалось, мир пустился в путь по сумрачным коридорам безысходности. Ибо замер возле двери кухни и, не мигая, уставился на Сяо Чжаня, сидевшего за столиком вполоборота к окну. Он вновь оказался так близко к тому, кем был одержим. Так близко! Ему стоило лишь сделать несколько шагов, и он мог бы коснуться рукой его плеча. Или хотя бы заглянуть в глаза. Всё было так просто! Но он словно окаменел.       Как будто это могло что-то изменить!       Потому что Сяо Чжань снова был не один. Он никогда не заходил один. С ним рядом всегда кто-нибудь находился — коллеги или клиенты. А уж про Ли Гана (О! Ибо запомнил это чёртово имя!) и говорить не приходилось.       Вот и сейчас тот, небрежно приобняв Сяо Чжаня, что-то нашёптывал ему на ухо, судя по растерянной улыбке на лице его гэгэ — нечто нравоучительное.       Ибо с трудом сдержался, чтобы не проорать на весь ресторанчик:       — Это мой мужчина! Только мой!       Перед Сяо Чжанем стояло два пустых бокала-коротышки, и глаза его подозрительно блестели то ли от выпитого алкоголя, то ли от непролитых слёз.       Чуть в стороне с презрительной усмешкой за этим наблюдал ещё один гость — дородный мужчина, словно сошедший со страниц модного журнала, в безупречно сидящем чёрном костюме и с золотой булавкой в галстуке. Ибо знал, кто этот преуспевающий господин. Это был Цай Фэй, один из самых влиятельных финансовых воротил, владелец сети отелей их города… и отец единственной дочери, которую упорно прочили в жёны Ли Гану. Слухи об этом ходили не первый год, поговаривали даже, что Ли Ган будет приведён к алтарю никак не позднее Праздника фонарей.       Ибо был молод, однако уж кем-кем, а дураком его никто не называл. И он прекрасно понимал, почему Цай Фей терпит любовника будущего зятя — денег у Ли Гана имелось ничуть не меньше. Это не являлось для него загадкой, но радовало результатом. Но поведение Сяо Чжаня вызывало вопросы. Неужели это правда? Неужели его чувства к этому говнюку глубже, чем он надеялся? Разве сердце не должно подсказать, что от такого негодяя, как Ли Ган, следует держаться подальше? Или он не слышал никаких сплетен про предполагаемую свадьбу? А может слышал, но не придавал им значения?       — Парень, ты работать сюда пришёл или глазеть на клиентов? — дядюшка Тао добродушно поглядел на Ибо поверх очков. — Так у нас тут не кинотеатр.       Пришлось виновато втянуть голову в плечи и торопливо направиться на кухню, пробормотав по пути:       — Во что превратилась твоя жизнь, Ван Ибо?       Вопрос был риторическим, и он это понимал.       Увидеть Сяо Чжаня в следующий раз выдался случай лишь через два часа. Судя по всему, тот уже основательно набрался. По вискам стекали капли пота, мутные, усталые глаза подслеповато щурились, волосы стояли торчком. На белоснежной рубашке расплылось пятно, две расстёгнутые пуговицы открывали вид на острые ключицы — но даже в таком виде красота его была очевидна. До безумия захотелось расстегнуть ещё пару пуговиц и впиться в эту совершенную шею жадным ртом. Ибо покусал нижнюю губу, пытаясь отогнать наваждение и обвёл взглядом зал ресторана. Ли Ган обнаружился за барной стойкой: о чём-то спорил с Цай Феем, не обращая внимания на людей вокруг.       Решение созрело мгновенно. Ибо не мог оставить Сяо Чжаня одного в таком состоянии! Оставалось лишь отпроситься у дядюшки Тао. Но как?       К реальности Ибо вернуло деликатное покашливание за спиной.       — Отвёз бы ты, парень, что ли его домой.       Ладони враз вспотели от волнения. Дядюшка, к удивлению, угадал его мысли.       — А как же посуда?       Тёмные глаза в весёлых морщинках смешливо сузились:       — Есть у меня для неё ещё один вариант — посудомоечная машина.       Он в ответ благодарно поклонился и вызвал такси. Все были слишком заняты едой и выпивкой, и никто не обратил внимания на то, что они так скоро покинули ресторан.       — Только попробуйте обблевать салон или свалить без оплаты, — проворчал водитель, осторожно трогаясь с места, чтобы не задеть стоящий на обочине седан. — Я вас высажу у первого же поста дорожной полиции. Не пожалею.       Ибо ничего не ответил.       Погруженный в свои мысли, он молчал, ощущая тяжесть чужой головы на своём плече. За окном проплывали иссиня-чёрное небо, огни старого города, редкие прохожие, лестницы, освещенные луной, фары встречных машин. А его мир остановился, замер, сузившись до размеров старенького жёлтого такси с шашечками на боках. Сяо Чжань обмяк в объятиях и мирно посапывал, трогательно хмуря брови, как бы решая сложную задачу, и внутри всё переворачивалось от щемящей пронзительной нежности к этому хрупкому и бесконечно дорогому человеку, спокойно и доверчиво прижимавшемуся к нему.       Ибо неловко поглаживал обнажившуюся из-под задравшейся рубашки полоску кожи. От Сяо Чжаня пахло бананами, цедрой апельсина, едва заметно — потом, и ещё чем-то неуловимо цветочным, и острое ухо гэгэ тоже казалось Ибо цветком.       Вспомнилось вдруг, как Сяо Чжань безропотно поднялся из-за стола, как Ибо поддержал его за руку, чтобы тот не упал. Вспомнились (и совершенно некстати) губы, мазнувшие по щеке. Но не думать об этом было попросту невозможно. В штанах стало тесно.       Ибо закрыл глаза. Всё слишком походило на сказку. А у сказок, подумал он, обязательно должен быть счастливый конец. Значит, надо дождаться его. Это было самое сложное, потому как ожидание могло растянуться до бесконечности.       Родители Сяо Чжаня встретили их появление ледяным молчанием. Щёки у обоих покрылись красными пятнами, глаза не отрывались от лица сына, и во взгляде отца были презрение, упрёк и нерушимая уверенность в своей правоте. Ибо поздоровался, но, когда вслед за этим последовала затяжная тягостная пауза, он вздохнул и поудобнее перехватил Сяо Чжаня. Плевать! Ему не было дела ни до отца, ни (тем более) до матери, не сумевших безусловно принять своего ребёнка таким, какой он есть. В конце концов, не всем так повезло, как ему: родиться в семье, для которой любовь к сыну не была пустым звуком. Ибо не чувствовал себя виноватым, не собирался извиняться, как, впрочем, и обвинять.       Хотя стоило бы…       Дотащить пьяное тело до кровати представлялось задачей не из лёгких, но Ибо справился, умудрившись даже не собрать собой все углы.       Сяо Чжань тотчас завалился на бок и притянул острые колени к груди в защитном жесте. Спящий, он выглядел другим: уличный фонарь, как на картинах старых мастеров, выхватил из полумрака лицо, смягчённое рассеянным светом, всегда такое улыбчивое, а ныне — вдруг пугающе измученное. Ибо опустился на пол перед кроватью и бережно коснулся кончиками пальцев тревожной морщинки на лбу, затем обвёл контур приоткрытого рта, нежно, почти невесомо дотронулся до родинки под нижней губой. О, как давно он мечтал это сделать! К горлу, мешая дышать, подступил комок.       Ибо мог бы смотреть на него всю ночь.       Внезапно Сяо Чжань приподнялся на локте, всхлипнул горько и безысходно, и Ибо ощутил непонятный страх.       — Спи, пожалуйста, Чжань-гэ, — пробормотал он. — А я укрою тебя одеялом и уйду. До рассвета ещё очень далеко.       — Убирайся, Ган-эр, помощь должна идти от желания помочь, а не по принуждению. Помощь по принуждению очень далека от любви, — пробормотал сонным голосом Сяо Чжань уставившись в никуда и не понимая, с кем говорит. Его глаза распахнулись и глянули прямо на Ибо мёртвым, остекленевшим взглядом, словно видели вместо него кого-то другого. Тёмно-карие радужки, похожие на спелые черешни, походили на бездонные провалы, затягивающие внутрь. Ибо никогда не видел таких красивых и одновременно страшных глаз. — Ты ломаешь меня под себя. Я чувствую себя в ловушке. Я потерял себя, свою настоящую жизнь, — угловатые худые плечи содрогнулись от беззвучного плача. Видимо, он вымотался настолько, что потерял способность обуздывать эмоции. — Я устал. Устал делать всё ради твоего одобрения, а не потому что мне этого хочется. Оно того не стоит…       Слова закончились бульканьем. Сяо Чжань неожиданно позеленел, надул щеки, и, беспощадно давясь, согнулся в приступе рвоты. Испуганный Ибо едва успел подсунуть какую-то майку, как того вывернуло почти наизнанку едкой желудочной желчью. Казалось, что он выплюнет свои кишки.       Сердце билось о ребра так, будто грозило их выломать. Заставив себя успокоиться, Ибо вытер Сяо Чжаню лицо влажной салфеткой, промокнул пот на висках. Затем помог снять рубашку, и, отбросив её на тумбочку, поправил подушку и укрыл одеялом до самого подбородка.       Сяо Чжань не сопротивлялся. Тело обмякло, как пустой мешок, и он снова успел провалиться в глубокий сон. Даже в полутьме комнаты было видно, каким бледным стало его лицо. Это не должно было случиться. Только не с ним. Его гэгэ всегда напоминал кролика, переполненного солнечным светом, но действительность была такова, что сейчас он дрожал, точно загнанный зверёк, превратившись в жалкую тень самого себя. Разум затопило неприкрытое желание отметелить, порвать на мелкие кусочки, забить этого негодяя Ли Гана до смерти. Этого гада… этого га…       Ибо закусил изнутри щеку, сдерживая нарастающую злость, и на секунду прикрыл глаза. Захотелось поцелуями старательно стереть все чужие следы с лица Сяо Чжаня, но он позволил себе лишь ткнуться губами в любимую лохматую макушку, а затем аккуратно прикрыл за собой входную дверь.       Во дворе не было ни огонька, кроме разве одинокого фонаря под окнами квартиры Сяо Чжаня. В лицо сыпалась дождевая пыль, и по-хорошему надо было бы идти спать, однако Ибо сидел на качелях, бездумно глядя в чёрное небо. Издалека доносился городской шум, но здесь вокруг царила тишина. Время от времени она, правда, нарушалась шумом ветерка в кронах деревьев, криками какой-нибудь ночной птицы или шорохом капель, падающих с веток в лужи на асфальте. Остро пахло мокрой землёй и поздними августовскими цветами. Воздух, пропитанный насквозь запахом дождя и трав, должен был успокаивать, но ничего подобного не происходило. Наоборот, Ибо чувствовал, как внутри всё кипело от ярости.       Вселенная стала размером с квартиру, в которой он оставил спящего Сяо Чжаня. Любовь к нему была наркотиком, а он — наркоманом, снова и снова возвращающимся к своему гэгэ как за дозой. Ибо не мог выкинуть его из головы, чтобы ни делал — тот, кто попробовал дурманящее зелье, уже никогда не сможет от него отказаться. Но, гуй побери, он всё ещё был школьником, всего лишь чёртовым школьником, и у него пока не хватало возможностей, в отличие от этого мерзавца Ли Гана, чтобы как следует надрать тому задницу. Да и денег, по правде говоря, кот наплакал — он сейчас мог получить только работу, за которую платят гроши. Однако в голове были мозги и желание двигаться вперед. А главное, была семья, которая верила в него и любила его. Оставалось самое сложное — убедить в своей любви Сяо Чжаня. Шанс абсолютно ничтожный, можно сказать, один на миллиард, но это всё-таки шанс.       И он собирался ухватиться за него, как утопающий хватается за соломинку.