Кто, если не ты, даст мне руку помощи
Абсолютно понимая крики всей моей души?
Не забудет никогда где и с кем я
И навечно будет рядом, не выходя за края
— Кто же знал, что ты заболеешь после своего грандиозного полета в сугроб? Нос бежал. Хао отпаивали чаем с ромашкой и откармливали любимым грибным супом. Он завернулся в два одеяла и хлюпал носом, иногда прерываясь на кашель. Болеть он не любил. А приходилось довольно часто. Был слабым. И винил себя за это. Ханбин строго-настрого запретил маленьким монстрам переступать порог этого дома. На дверь, ведущую в комнату-шкатулку, повесил самодельный плакат «Входить запрещено. Постельный лежим». Сам же считал себя достаточно закаленным. Кружил вокруг Хао, как мама-птица над своим птенчиком. Даже кормил с ложечки. — Я как бы не при смерти, — Хао тактично напомнил. — А я как бы чувствую себя ответственным, — Ханбин так же тактично ответил. Убрал суп, подал чай, вытаскивая градусник и удивляясь такому логичному тридцать восемь на нем. — За что? Я часто болею. Ханбин присел, взяв чужую горячую руку. Посмотрел как-то виновато, поджимая губы. Хао нашел это довольно милым. Шмыгая носом, он вдруг заявил: — Обо мне даже мама так не заботится, как ты. — Я довольно приставучий. — Я заметил, — заверил Хао, переплетая пальцы. Для них не существовало личных границ с самого начала. Хао на это улыбнулся, продолжая смотреть на чужое взволнованное лицо. При неярком освещении свечей лицо Ханбина выглядело еще красивее. Кожа его казалась фарфоровой, а руки так и хотели прикоснуться к аккуратной родинке на щеке. Хао совсем не считал ее милой. Ну, может быть чуть-чуть. Ханбин казался каким-то слишком нереальным. И, по правде говоря, Хао это настораживало с самого начала. Дело в том, что они нисколько не были похожи. Хао был бы очень глуп, если бы продолжал их сравнивать. Ханбин был рядом: смотрел на него бегающими глазами, крепче сжимая ладонь, носился за ним, словно он при смерти, и редко касался его щеки — некое проявление уже проявившейся привязанности. — Почему ты так добр ко мне? — вырвалось, прежде чем Хао успел подумать. Ханбин слегка улыбнулся, поправляя одеяло. — Просто так. А что, тебе нравятся плохие парни? — Я просто спросил, — Хао отвернулся, надув губы. Ханбин едва сдерживался, чтобы не засмеяться. — Просто ты это заслужил, Хао-Хао. Разве нет? — Ханбин удовлетворенно вздохнул. — Я знаю о тебе больше, чем ты можешь себе представить. — А я не знаю о тебе ничего. — Тебе кажется. Я уверен, что ты понимаешь меня лучше всех. Хао повернулся. Его брови свелись к переносице, а губы все еще были надуты. Что он должен знать? И что он должен понимать? О Ханбине у него было много мнений. Настолько, что они никак не сходились в одно, словно он думал о нескольких людях одновременно. — Мама редко вот так сидела со мной, когда я болел. Ханбин приготовился, словно к расстрелу за похищенные сладости. Хао продолжил: — В начальных классах я часто лежал в больницах. В больницу попадал чаще, чем успевал ходить в школу. Мама работала, поэтому не могла оставаться со мной. — Тебе было страшно? — Нет, — Хао, буквально, прокашлялся. — Она приносила мне энциклопедии с динозаврами. — Звучит как-то не очень, учитывая, что ты был маленьким, — Ханбин рассмеялся. — Кто приносит детям скучные книжки в больницу? — Пожалуй она слишком верила в меня. — Ничего страшного. Теперь у тебя есть я, Хао-Хао. — Теперь у меня есть ты. Можно было услышать стук чужого сердца. Щеки горели. Хао завернулся, почувствовал себя гусеничкой. Ханбин достал для него какую-то старую мангу. Сказал, что нашел ее у Юджина. Хао принялся читать, изредка хлюпая носом. Ханбин, решив, что его смена окончена, оставил больного в одиночестве. Передал дежурство бабушке.❄︎❄︎❄︎
В один день он почувствовал себя лучше. Вдохнул полной грудью, уловил нотки чего-то мармеладно-ягодного и вышел из убежища. Бабушка на кухне стряпала пирожки с мармеладом. Хао, сколько он себя помнил, очень любил эти чудо-пирожки. Прямиком из детства. Бабушка довольно часто делала что-то нестандартное. Посуда гремела от чужой суеты. Один только черный кот лежал на подоконнике. Хао заметил нечто странное. — Где родители? — Они уехали, — честно ответила бабушка. — В город. Хао выдал многозначительное: «О!». Постоял так еще минуту и присел за стол. Стал наблюдать. — Значит, теперь мы тут вдвоем? До марта? — поинтересовался он, разглядывая беспорядок из муки и мармелада на столе. — Ну как же, еще шесть детей и еще один постарше, — уточнила бабушка. — Ты про Джиун-хена? — Хао коснулся звезды на шее. — Именно про него. А! Посмотри на столе в комнате свой блокнот, мама чуть не забыла про него. Хао решил вернуться в комнату и, желательно, провести весь день в постели, но бабушка вдруг дополнила: — Я сейчас закончу с пирожками. Отнеси Ханбину, хорошо? Он цокнул, медленно поплелся на второй этаж. На столе лежал темно-синий блокнот. Хао мысленно молился, что мама его не открывала. Читать чужие дневники неприлично. Он снял резинку с блокнота, принялся судорожно бегать глазами по случайным строкам. Сегодня я хочу умереть чуть меньше, чем вчера Замечательный день, чтобы повеситься. Или застрелиться. Я снова причинил себе боль. Блокнот захлопнулся. Спрятался в дальний ящик, где будет пылиться, в лучшем случае, до весны. Хао окончательно и твердо решил: «Буду жить». Цеплялся за шарфы, цветастые жилетки и смешные шапки, за яркий детский смех, сладости и за само существование детей, ворвавшихся в его жизнь по волшебству. Дети, которые сначала казались до жути странными, хотя Хао был куда более чудаковатым, чем они все вместе взятые. Он решил жить. Поэтому начал день с огромного свитера, в котором — буквально — тонул. Образ дополняли круглые очки и растрепанные волосы. Он покрутился перед зеркалом, довольно промычав и пошел на кухню. Схватил корзинку с мармеладными пирожками, попрощался и двинул в сторону леса. Где-то возле него находился дом Ханбина. Хао точно помнил. Дойдя до ворот, вдруг задумался. Было подозрительно тихо. Если начать вспоминать, чудные дети не появлялись на пороге его дома две недели, а Ханбин — полторы. Правило первое: не оглядывайся назад. Началась война. Вторая сторона вооружилась снежками. Хао демонстративно упал, закрыл затылок руками. Сдался. Юджин накинулся сверху. — О, еда, — послышалось сверху. — Это для Ханбина, — тяжело ответил Хао. — Все, что попадает в дом Ханбина — становится общим, — заключил Юджин. — Ребята, тащите в дом. Хао-хен, можешь оставаться. — Спасибо, — Хао тяжело перевернулся. Попытки встать не увенчались успехом. — Мило выглядишь, — Ханбин протянул руку. — Хао-Хао, у тебя очки в снегу. — Да ладно? — Честно говорю. Ему помогли встать, схватили за руку и повели в тепло. В доме, как обычно, пахло чем-то сладким, а еще мылом. Как ни странно, орава детей облепила маленькую корзинку с пирожками. Ирон уже ставила чайник, Кюбина всячески оттаскивали подальше, чтобы не съел больше дозволенного. — Получается, ты выздоровел, — вдруг заключил Тэрэ с умным видом. — Получается. — Признаться честно, мы скучали, — вдруг сказал Кюбин, отдергивая от себя Юджина. — Действительно? — Честно-честно. — Есть одна маленькая проблема, — Тэрэ выглянул из-под местной газеты. — Скоро в школу. — Беда, — прозвучало синхронно. — Есть план-капкан, — Кюбин сделал хитроумное лицо. — Находим лишнюю рубашку, штаны, одеваем Хао и тащим в школу. Никто и не заметит. — Да конечно. Как ты представляешь себе появление в, и без того переполненном классе, новенького? Еще и китайца, — Тэрэ покачал головой, запив не очень умную мысль чаем. — Но я не хожу в школу, — Хао растерянно заморгал. — Мы знаем, — добавил Тэрэ. — Но мы — да. И что ты будешь делать без нас? — Отдохну, наконец. Тэрэ цокнул, утыкаясь в газету. Ирон и Рики что-то вычеркивали в тетради. Кажется, это была домашка по алгебре. Ханбин достал свой странный блокнот и ручку-пушистик, принялся что-то записывать. Остановился, почесал затылок и вдруг вспомнил: — А вы литературу читали? То, что на каникулы задали. Повисло молчание. Вернее, повесилось. Юджин начал тихо слазить со стула, двигаясь в сторону двери. Его остановил Ханбин — схватил за капюшон. Кюбин поднял руки в качестве поражения. — Не возвращайтесь, пока не прочитаете, — Ханбин заключил серьезно. Когда Хао думал, что Ханбин точно имеет какое-то влияние в этой компании, он был прав. Дети тут же собрали разбросанные куртки и шарфы, сложили цветные тетрадки и, затолкав за одну щеку пирожок, двинулись по домам. Читать. — Ты жестокий, — вдруг сказал Хао. — Мне тоже уйти? — Останься, — мягко улыбнулся Ханбин. — Тебя не касается. Пошли в комнату. Его комната отличалась. Даже не от комнаты Хао, а в целом: она была до странного светлой и минималистичной. Возле окна стоял стол, ноутбук был включен. Кажется, на нем было открыто что-то важное. Кровать аккуратно заправлена. Не было ни рисунков, ни фотографий. Признаков жизни. Комната ребенка, которому пришлось рано повзрослеть. В городе у Хао комната была заставлена фигурками и увешана плакатами. Никогда там не было пусто. Здесь — тоже. Старенькие рисунки и фотографии из детства висели уже несколько лет. Бабушка сильно ими дорожила. — Как-то не в твоем стиле немного, — отозвался Хао. Не нашел себе места и сел на ковер. — Действительно? — Ханбин прыснул. — Ты первый, кому удалось войти сюда. — Серьезно? — Да. Я не люблю, когда кто-то вторгается в мое личное пространство, если быть честным, — заверил он. — Еще я боюсь ранить ребят. — Значит, ты никому не позволяешь увидеть больше, чем нужно. Для всех ты — это то, что ты сам даешь. Интересно, — Хао задумался, покачав головой. — Думаю, некоторые это все же понимают. Но не говорят, — Ханбин сказал без улыбки. — Что ты постоянно пишешь в своем блокноте? — вдруг спросил Хао. Ханбин удивленно похлопал глазами, улыбнулся и сел рядом. Открыл блокнот. — Он что-то вроде личного дневника, — он листал странички, не вчитываясь. — Иногда я пишу, как прошел день, здесь — список дел, там — анализ чужих эмоций. Это помогает мне понять их лучше. Наверное, поэтому они мне доверяют, — закончил. — Хочу быть сильным для них. — Ты уже, — выдохнул тоскливо Хао, заглядывая в глаза. — Мне до тебя далеко. Я решил жить только сегодня. — Главное, что решил, а не решился. — Тоже верно. У меня, кстати, тоже есть что-то вроде личного дневника. Правда он больше похож на записки сумасшедшего. Ханбин рассмеялся из-за откровенного признания. Достал запутанные наушники из кармана и внезапно спросил: — Тебе нравится блюз? — Предпочитаю джаз. — Очень на тебя похоже, — он придвинулся близко, так, что их плечи соприкасались, а расстояние до чужого лица было минимальным. Протянул наушник и, положив голову на плечо, включил первое попавшееся. — Ты очень романтичный, знал? Ханбин посмеялся. У Хао жар прилип к щекам. Маленький глупый мальчик. Можно было почувствовать чужое тяжелое дыхание. — Расскажи что-нибудь, — Ханбин прошептал. И Хао, недолго помычав, пытался найти в своей истории что-то интересное. Рассказал про любимое аниме, ярко жестикулируя, что у Ханбина голова скатывалась с плеча, про мангу, которую читал, когда болел (сказал, что у Юджина есть вкус), про скрипку, на которой давно не играл. Остановился. На скрипке он не играл ровно столько же. Около полугода. Хао играл на скрипке для него. Любил ее, потому что любил он. По крайней мере, так ему думалось. Он, положив руку на сердце, подумал: «Скучаю». По скрипке, по беззаботным дням и по чужому бархатному голосу. Хао повернулся. Ханбин провалился в сон. Он нашел это довольно милым. Провел рукой по чужим волосам, спускаясь к бархатной щеке, и осторожно начал: — Знаешь, я скучаю. Очень. Стоит ли мне снова начать играть на скрипке? Аккуратно коснувшись чужого лица, он убрал наушники. Посмотрел внимательно и тихо-тихо прошептал: — Я знаю, что ты другой. И этим ты уже мне нравишься.