Не хотела бы я видеть то, что скрыто впереди
— Да? — трубку разрывающуюся телефонную поднимает и будь проклят этот чертов аппарат, разливающийся в безумии ранним утром. — Василиса! — он проорал её имя так громко, что морщит лоб Царевна и мычит в ответ подтверждение. Все-таки многие задумки современности она на дух не переносила, Валера будто думает, что тут кто-то другой трубки снимать может или что он в чисто поле вышел и дозваться пытается её на краю другом. — Помнишь ты говорила, чтобы я приходил, если что-то нужно?! Мне нужно! — на фоне его голоса, продолжающего надрываться, только-только начинает образовываться нечто хаотичное и шумное, а Завидова все мычит. — Можешь приехать в лечебницу местную?! — С тобой все в порядке? — наконец глазницы продирает, а вопрос её мимо пролетает, точно птицы перелетные. — Только в шубе! — Чего? Зачем в шубе? — Мне некогда! В шубе! — звонок оборвался, ну или его оборвали. Вот тебе и чудо передавать слова на расстоянии, чтоб по воздуху буквально летали, когда надо и не надо, все равно ничего не дойдёт. В шубе. Она по началу опешила, чего ради добру молодцу, да в мехах её звать, в больницу местную. Песца конечно же уложила себе на плечи, но все никак связи найти не могла. Перед входом уже лихо это болотное ошивается, да в халате врачебном. Не иначе как содрал с минуту назад, с какого-нибудь парнишки молодого запуганного. Ему бы на дороге стоять и оббирать новоприбывших в город их треклятый. — О, отлично Царевна, ты ещё и в шубе. — совсем за дурочку что ли держат, Василиса песца поправляет, бровь одну гнет. — Да что вы пристали к шубе все этой? — руками всплеснула, а Маратка довольный стоит, точно уже придумал пакость какую, очередную. — Некогда объяснять! — лихо это болотное за угол заглядывает и под руку её хватает ко входу для врачевателей утаскивая. — Добрый день–добрый день, — тараторит стражнице местной с видом деловым, а та даже вставить ничего ответно не поспевает. — Очень важная персона, не видите? В шубе! — и на Василису указывает, пока у той глаза округляются, а он все куда-то тащить её продолжает, пока пара богатырей сквозь стекло целое полчище подступающее выглядывают. В конце коридора окно разбивается и лезут гады ползучие на этаж второй, да с лёгкостью такой, словно подпрыгнуть выше головы труда не составит. — Хорошая всё-таки шуба у тебя, Царевна. — лица Андрея и Валеры разукрашены росписью сине-фиолетовой, красноватой местами, сразу видно, кто-то старался очень уж сильно. С таким упором следы на холстах чистых оставлял свои. Опять под руки её хватают и тащат сквозь проходы лечебные, а впереди дева преклонных лет и лихо то болотное, в коленку добру молодцу ногой бьет точно конь брыкающийся, чтобы подкосил шаг свой, сбавляя тут же. Как раз когда обернулись на них. — Скорее! — Марат басить пытается и звучать важно. — Сейчас вашему племяннику обязательно поможем! — богатырь на ней виснуть начинает специально показательно и изображать сцену травмы пытается. — А вы кто простите? — дева преклонного возраста ко всем обращается и благо, Василиса додумалась лицо от неё сокрыть, чтобы в мехах этих белых ещё старше показаться и возраст в песце затерялся. Не ходят юные девицы в шубах таких, если конечно отцы их не из королевских. — Мальчику плохо! — наивный, обеспокоенный голос Андрея. — С другом беда приключилась, хорошо тетя его дома была! — он даже, отдаленно напоминал юношу своего возраста, а не что похуже, как обычно это бывало. Маратка каталку останавливает и продолжает в целителя играть, толкает на неё добра молодца и со всех ног пускается. Очень уж хочется остановить процессию, требовать объяснений, но точно знает Завидова, по Елисею ещё усвоила, один черт – не скажут. Пока пакость свою не доведут до конца, ни словечка не выронят для неё. Гады ползучие следом бегут, жарко в песце становится, когда княже Владимира на кровать-самолёт перекладывают и летят к лифту. — Ваши? — медсестричка юная взвизгнула, чуть не утащили в драку и к Василисе плотнее прижалась. Что имела ввиду, так Царевна и не поняла, спрашивать времени нет, приступила целительница к ноге княжеской, чтобы работа на совесть выполнена была. — К моему сожалению! — только и бросить успела в ответ, за пояс шубный песцовый чернь какая-то хватает и рывком в коридор тянет, в стену с болью без жалости отшвыривает. Потом его, богатырским оружием найденным – огнетушителем. В голове зазвенело, добрый молодец тушку её к себе, подле себя держит и бьет так же, без жалости, пока кости в лицах их хрустом ломаются и кровь брызжет. На свет белый кое как выметаются, Валера лик её осматривает, в порядке, не задет. Ни к чему Василисе такие же как у них узоры, хоть и шумно по прежнему в голове от касания бетонного. — Ты же ездила с Елисеем на копейке? Помнишь принцип? — богатырь трясет за плечи её, пока лихо болотное водителя за загривок из кареты выволакивает. — Я не умею! — бегут, с криками, с тем что под руку из тяжелого попалось и приходится после того, как княже Владимира в карету заталкивают, прыгнуть на место водителя. — Я не умею управлять этим! Последний раз я въехала в столб! — Извините?!— ядовито Марат отвлекает. — Может вам чаю? У нас тут печений с Андреем пакетик, может поделиться? Или все-таки едем?! — в четыре руки с добрым молодцем ключ зажигания поворачивают, один передачи переключает, вторая на педаль газа жмет. Стекло в карете этой треклятой заднее разлетается, пока сама она из стороны в сторону вихляет и четыре руки руль пытаются удержать. Следом ещё карета, князю совсем худо, дурно, на нечистиков своих же кидаться начинает. Разум у него туманный, образы расплывчатые совсем, другого кого убивал, уж точнее страшнее этих. Чуть лоб в лоб с огромной машиной похожей не сталкиваются и глотки рвут в унисон Василиса и Валера до тех пор, пока погоня не завершается, и пока они в злачный укромный подвал не схоронились. Следом остальные черти подтягиваться начинают, над князем своим трясутся и расторопно облегчить тяготы пытаются: водицы поднесут, перину поправят под изголовьем. — Так, — начинает Завидова наконец, с интонацией мрачнее обычного. — Я сказала обращаться, когда помощь нужна? Сказала. Но я не говорила обращаться ко мне, чтобы пособничать вам! — А чего на нас то все? Сейчас Турбо с аптеки воротится, на него и будешь визжать. — Андрей плечами пожимает, но догадывается, что не уймется Царевна теперь. Успел за недолгое время понять – с характером вздорным, сама же с ним совладать не может, куда им то уж. — Нам нужно было выписаться, а вы Царевна у нас вся такая взрослая, вся в шубе, а как каретой ловко управляете. — лихо болотное язвить надумало, только старшие за порог и князь захворал, как налетели на неё. Хоть и не осознавали поначалу, от нервов же. Такое с ними приключилось, кому рассказать – не поверят ведь даже. — Чтобы не совались ко мне больше! Беды от вас одни, один хаос! — по подвалу расхаживает вздыбленная вся, пожалеет конечно потом, что пар выпустить на детей вздумала, но в руки взять себя никак не получалось. — Всю жизнь мне вверх дном перевернули, как только Елисей скрутился со сбродом вашим! Что вы вообще за люди такие? — Мы сброд? А сама то? Сама думаешь не сброд? Лучше нас думаешь? И чем же лучше? — лихо болотное посмелее друга своего закадычного будет, поговорливее и отвечать от того решается. Злобы Василиса на него не держала, тяжко когда брат на операционном столе, а охота во всю на вас ведется. Да ещё и она тут, с обвинениями своими вдруг. — Сказать что-то хочется? — С Кащеем давно трахаешься? А мы сброд ещё. Да знаешь сколько таких в шубах тут у него ходило? — богатырь воротился, второй вместе с ним, ещё мальчишки какие-то и ОН. Привели. — Девок у него всяких целый район и с другого района полно было! Думаешь че ему так медом у Такташевских намазано? Сама что ли не понимаешь, что попользует и выкинет? Хуже сброда нашего станешь, не рассказывал Царевич, что с девицами такими потом приключается? — ОН вперед выходит, на княже лежавшего в углу самом даже не смотрит, хищно к лиху болотному приближается, да за грудки его сгребает. Возвышается на ним и кажется сейчас, словно гора целая на Маратку вдруг камнепадом обрушится. — Не матерись, — в ухо ему прямо, саркастично, играючи, голосом низким, скрипучим как утро морозное в рань, где все задубеть за ночь успело. — Или ты хочешь, чтобы тебя в аду черти выебали раскаленным ломом? — Маратка затих тут же, сглатывая в опаске и язык свой прибирая распустившийся. Зря он это, Василиса хорошей была, может и Кащей к ней иначе относился, а только опечалил Царевну, да ещё и грязи подкинул в лицо. Сравнил ведь её с другими, участи паршивой нажелал наперед. — А? — Не хочу. — в попытках не теряя самообладание перед аурой зловещей Кащеевой, губы добела поджимает, пока сам Кащей от пола его на носочки ставит. — Что нам делать? — Зима, богатырь второй, переводит внимание на себя, товарищу помочь пытается. — Прощаемся. — театрально в ножки клянется Василиса, как девчонки её из театра русского делали, на финалах. Знала, что лихо болотное не её обидеть хотело, от неё же защищалось. Завидова в раздражении мимо добра молодца проходит и смотрит с пару секунд прожигая глазами своими светлыми, ледяными. — Прости. — с виноватым видом только и может одно слово подобрать, права где-то ведь Царевна была, одни беды от шайки этой. Да и столько времени на погоню растраченного, и чтобы оторваться, и чтобы Владимир в себя пришел, сорвали же со стола буквально операционного. В ДК на работе появляется реже, совсем не успевает ничего теперь, только сейчас вспомнила, что должна была платье Лисичке подогнать по фигуре и проворонила все, а ведь уже надоговаривалась. — Царевна. — окликнул её Кащей в проходе, в рост выровнялся, когда от Маратки отстал, до коленок его трясущихся запугав, но взяв на заметку, что надо бы воспитательную работу после того, как Василиса скроется, произвести. Не по нраву Кащею, что кроме него её так дергать кто-то осмеливался. Хотя и он, до конца в ощущениях своих смутных не разобрался. Точно одно знал, что никогда не любил, если вещи его вдруг вздумали трогать. — Никого из вас видеть не желаю. — хлопнула дверью железной, да исчезла мгновенно. На работу спешит, торопится. Лисичка всегда понимающей ведь была, вряд ли разобидится на неё из-за одной оплошности. Ждала Василису, а пока время коротала, хвост свой пушистый гребнем из пахучего сандала ручного изготовления, старательно начесывала, любовалась все богатством собственным. Нисколько не упрекнула, за работу с охоткой приступила, пока Завидова иголками в неё тычет и мерки отмеряет. — Золотые руки у тебя, Васька. — стоит Лисичка довольная, крутится, формы свои разглядывает, а Василиса все никак из головы выкинуть не может, что сказало ей лихо то болотное. Губы кусает и в размышлениях точно в болоте из которого Маратка и вылез, тонет. — Случилось чего? — Ляйсан хвост с плеча на плечо перекидывает, за руку Царевну растормошить пытается. Не знает Завидова, стоило ли делиться с ней, столько вместе плечом к плечу трудятся, стоило ли подругой считать. — Ну расскажи же, может и посоветую. — хитро начинает Лисичка, интересно ведь все равно, а истории чужие она слушать ой как любила. — Ты ведь побольше меня местных знаешь, — осторожно начинает, пока иголки обратно в подушечку собирает, ёжика делает. — Знаешь что-нибудь про тех, кто с мордами этими бандитскими.. — Лисичка на пол с подставки ловко спрыгнула, платье снимая. — Ну, что потом случалось, если не милы друг-другу уже? — Ляйсан косится на неё боязливо, ныряет обратно в свитер махровыми нитками вязаный. — Платье той девицы по кругу шло. — слова тихие, а громом средь неба ясного разразились, и в уши звон утренний возвращается. Палец о иглу уколола нечаянно, а в чувства все равно не вернулась. Все сделал, чтоб цепями нерушимыми подле себя приковать. Некуда бежать ей, даже воротись Царевич её милый в эту же секунду. Сама в ловушке оказалась. — И лучше ей сразу смириться с этим было. — а дальше Василиса и не слушала вовсе..Тянет сердце грузом в пропасть, каменея изнутри
До дома путь темный, извилистый, да не думала Василиса ни о чем, кроме как о предостережениях страшных. Может и не от злобы лихо болотное выболтало, может от беспокойства. Все ведь её брата, Елисея Царевича любили, никогда дурного о нем сказать не могли. Ночь тени совсем скрадывает, не видит Василиса даже двойника своего на дороге, по снегу за ней, по пятам ползущего. Так далеко её мысли уносят, что не слышит даже, как за углом шорхается кто-то неизвестный, шепчется, договориться видать не может. Так далеко, что когда выскочили на неё из-за угла этого и приложили знатно о бордюр, на асфальт повалив, ни понять не успела, ни лиц рассмотреть. За ноги да за руки взяли и поволокли точно мешок с зерном небрежно, из стороны в сторону болтая, а дотащив, на диван обшарпанный швырнули, не церемонясь совсем. Кто-то с лицом размазанным нависает над ней, когда ресницы свои пушистые светлые приоткрыть пытается. За подбородок из стороны в сторону водит, точно товар интересный на витрине рассматривая, прицениться пытаясь. — Так ты Прекрасная или Премудрая? — насмехается голос незнакомый, а потом руку свою отнимает грубо, отталкивая с брезгливостью демонстративной. — Она член Кащеев в себя берущая. — второй гогочет по особенному мерзко, сальность эту отпуская. — Просыпаемся, Царевна, тут тебе не сказки, где поцелуями будят. — легкий шлепок по щеке получает, тут же в голову он отдает. На волосах своих белоснежных, как на подушке лежит и краем глаза замечает: пряди в кровавый цвет перекрасились, на яблоки ранетки поздние похожий. Ничего говорить не торопится, знает, что раз в западне очутилась, то лучше помалкивать, пока сами с ней разбойники эти проклятые говорить не захотят. — Красивая у Царевича сестра, красивая. — грузный парень сальности отпускавший, на табурет рядом усаживается. — А можно мы тебе косу твою срежем, ну чтоб порасторопнее они там были? — на локтях поднимается, ноги в колени и к себе подтаскивает, в песцовых мехах убежище найти пытается. — Не уплачен Царевича долг, мы же на таксу его ставили, каждый день сверху ровно в половину прибавки, а часики все тикали и тикали. — по телу дрожь пробегает, ногтями в ладони она кулаки сжимая впивается, старается страх не показывать. Все ещё расплывчато видит недругов своих, на говорящем сфокусироваться пытается. — Худо будет, если волосы срежешь мне. — Может брату Царевичу пожалуешься? — смех его по гаражу заваленному стареем всяким разносится, нож вынимает из олимпийки ярко красной, точно машина пожарная. — Лучше брату названному, — огрызается Василиса и в угол дивана с обивкой подранной, совсем забивается. — Или жениху. — Обожди Горыныч, может и не надо будет. Красивая девка ведь, жалко попортить.