kintsugi

      Тебе необязательно сопровождать меня.         Что-то, что Сима думал, вертел на самом кончике языка, перекатывал между зубов, но так и не озвучил. Стас мог бы просто остаться в машине и сразу поехать на их следующее задание. Но он выбрал длинный маршрут, а не комфорт пассажирского сидения авто.       (Учитывая пробки на МКАДе, Сима после своей миссии и на общественном транспорте ещё и добрался бы быстрее до их пункта назначения.)         Стас тащится с Симой в церковь.         Вместо того чтобы махнуть Симе рукой, сказать «До встречи!», он приспустил по носу очки, состроив глазки администратору за рулём, и заверил:         — Наталья Ярославна, за мной надзор не нужен, честное пионерское.         — Вы пионером никогда не были, Станислав, — она всегда обращалась к студентам по полному имени и на «вы», и с этим не могла смириться только Света-джан, не оставлявшая попыток переубедить Наталью Ярославовну. Может, она считала, что таким образом обращается к ним как к взрослым.         — Я в душе пионер, это главное, — Стас облокотился локтём на стоящее перед ним кресло водителя. Затрепетали от быстрого движения ресницы, как порхающие крылья белоснежных бабочек. — И вообще, я у Деда Мороза в списке хороших мальчиков.         Сима задушил рвущийся из горла звук глубоко внутри себя, попрощался и вылез из машины. Хлопнула дверь громче, чем нужно, и он инстинктивно вздрогнул.       Нечего было терять время, оставаясь свидетелем этого спектакля одного актёра в лице Стаса, наверняка всего лишь решившего позаигрывать с Натальей Ярославовной (она всего-то лет на шесть старше). Даже если смотреть, как Стаса отшивают, было крайне уморительно.         — Там поведение главное, а в душе и я могу быть балериной, — девушка выгнула подкрашенную тонкую бровь, оглядывая приблизившееся к ней лицо Стаса: тот возмущенно приоткрыл рот, даже не глядя на неё. Сима вот так просто взял и попрощался!       Голицын же собирался нормально договориться с администратором, чтобы пойти с ним, а потом вместе отправиться на следующее задание, но теперь придётся делать всё быстро.         Он встрепенулся и затараторил:         — Так вы тоже пионеркой не были, откуда вам знать. — Наталья Ярославовна не успела нажать на кнопку блокировки дверей, как Стас уже выставил свои ноги на проезжую часть, даже не обернувшись, чтобы проверить наличие машин на ближайшей полосе. — Ну, короче, до свидания, договорились, спасибо!         — Эй! — она опустила стекло у переднего пассажирского, перегнулась через ручку коробки передач, оттягивая ремень, когда Стас уже нагло мял длинными ногами траву на газоне, поправляя на плече рюкзак. — Мы ни о чём не договаривались!         — С вами приятно иметь дело! — Стас с хохотом догнал Симу, наблюдавшего за ним через плечо. — Я позвоню! Будьте на Ярославке!         Так Симе оставалось только задаваться вопросом, почему Стас не захотел остаться в машине и в комфорте уехать на задание, которое предполагало его непосредственное участие. Почему захотел тащиться с ним в церковь, хотя он терпеть не мог всё, что связано с миссиями в храмах.         К тому же, после произошедшего в прошлом месяце Стасу ещё долго не достанется ни одного задания, связанного с церквями — ни в дуэте, ни персонального. Тварь ему в тот роковой день попалась хитрая, первого уровня, раскрывшая внутри церкви барьер, и у Стаса не осталось иного выхода.         На длинных пальцах танцевал «Синий», белые стены осыпались так, как от легкого дуновения ветерка развалился бы карточный домик. Храм превратился в груду обломков столь мелких, какие остались бы только после мощного взрыва. Обнажилось кладбище из человеческих костей, оставшихся от жертв, которых тварь утаскивала сквозь церковный пол под землю.       Даже в месте молитв и покаяния, в месте священном, в том, что считалось под защитой, не было безопасно. Твари вили себе гнёздышки под куполами, рождаясь из слёз и горя во время отпеваний, обретая форму из стыда и страха на исповедях, и пока люди были живы и способны дышать — негатив будет продолжать скапливаться в местах, где сердце сжимается от боли.         Виноватым или хоть каплю сожалеющим Стас даже не старался выглядеть — он за сопутствующий ущерб даже административной ответственности не нёс по договору, заключённом между организацией шаманов и правительством. Симе была его позиция известна: я не лезу учить их молиться и свечки менять — они не мешают мне делать то, что сами сделать не могут.         Конечно, смягчалась ситуация тем, что, во-первых, Стас не забыл поставить «купол» и неосведомлённые гражданские не были втянуты. А во-вторых, в этой церкви не было ценных икон и сама по себе она не являлась историческим памятником. Сима был готов поклясться, что во время разбирательств, когда их засыпала жалобами церковь, требуя пересмотреть заключение о том, что иначе было никак, количество принимаемых Матвеем Александровичем таблеток от головной боли увеличивалось с каждым днем в геометрической прогрессии.         (Усугубилась же она тем, что Стас скривил свой рот на обвинения, смотря сверху вниз на рослого священника: «Что-то не похоже, чтоб вы верили в то, что это ваш божок послал меня вам на помощь, когда у вас в приходе люди пропадали, или этот ваш божий промысл не на всё распространяется?»)         Сима мог понять и верующих, и священнослужителей, и недовольство всей организации РПЦ — это осквернение священного для них места, поругание данных Господом святынь. Да и то, как поступили шаманы прошлого с церковью, он тоже не мог считать правильным, даже если в этом был смысл.       И потом... Может, шаманы не считались прямо-таки силами зла, но он мог представить, что наличие целой организации чародеев, которой после Октябрьской революции власти отдавали предпочтение, тогда как на церковь совершались гонения, а священников отправляли в ссылки, виделось чем-то омерзительным.       Он мог понять и Стаса — безусловно — потому что другого способа изгнать ту тварь действительно не существовало. Но ситуация вышла неприятной для всех сторон.       (Для Стаса в том числе, но не только из-за того, чего он наслушался в свою сторону — вряд ли его это правда задевало, скорее раздражало — но и потому что Стас, при всём его непонимании «слепой веры», не горел желанием влезать в открытые конфликты.)       (Тонкие, но сильные руки обнимали Симу крепко, пока белый нос прятался в складках футболки на животе. Бормотал Стас о произошедшем утомлённо, вовсе не злобно, и Сима частью мыслей пребывал в домашнем задании, приложив тетрадь к колену согнутой ноги, а другой обрабатывал всё, что вылетало изо рта однокурсника. Держал одной рукой карандаш, вторую же механическим, повторяющимся движением направлял перебирать жемчужные пряди волос до тех пор, пока Стас не заснул.)         И это вселило в него уверенность, что Стас сам не захочет приближаться к любым зданиям, в которых хотя бы угадывался намёк на религиозную символику. Он успел смириться с мыслью, что миссия и дальнейшая поездка пройдут для него в одиночестве.         Но ошибся — по какой-то причине Стас захотел.         Сима по своей природе не мог быть против, хотя внутренний голос шепнул ему о том, как это эгоистично — ничего не сказать, не увериться в том, что Стасу действительно нормально. Просто поверить, что он сделал то, что захотел сделать.       Ему было не очень комфортно одному в храмах, так что компания Стаса была в любом случае желанна.       (Скажите, батюшка, — мать перешла на шёпот, — он может быть одержим? Он видит странные вещи.)       По какой бы причине он ни пошел с ним — скорее всего, решил, что ему будет скучно сидеть на месте в пробке — Сима был благодарен, заглушая шипящий шёпот в голове.         Пальцы подцепили конфету «Маска» в глубине кармана брюк, достали на свет — и Стас восторженно выхватил её, зашуршав фантиком.       Они проходили типичный спальный район.       По правую руку тянулись нестройными рядами гаражи, по левую нависали хмурые панельные дома, как собранные из коричневых кубиков с белой окантовкой. В середине дня окна не горели, поэтому они темнели серо-синими дырами, ловя стёклами отражение неба. В ночное время, когда включались огоньки ламп, окна становились порталами в чужие жизни, но сейчас это были всего лишь зияющие темнотой квадраты.       С цветастой детской площадки доносились радостные вопли детей, которые были ещё слишком малы, чтобы идти в школу. Они катались с горки, караулили места на качелях на цепях, поскрипывавших от нагрузки, и разгоняли до невозможных скоростей карусель, а потом спрыгивали на утрамбованную множеством ног землю и раскачивались из стороны в сторону, как крошки-неваляшки из-за накатывавшего волнами головокружения.       Сима на мгновение позволил себе представить, что у него есть младшие сёстры. Две девочки.       (Обычные. Не способные видеть то же, что и он. Две белые каллы, выращенные в любви матери, которая никогда их не задушит.)       С которыми он мог бы гулять на такой площадке напротив дома. Которым он мог бы расчёсывать волосы и привозить гостинцы из поездок. Которым помогал бы по телефону делать уроки после поступления в училище. Которые носили бы яркие резиновые сапожки, чтобы скакать по лужам осенью, хохоча заливисто. Которые всучили бы Стасу при знакомстве дневники с анкетами «для друзей», и он заполнил бы строчки своим убогим почерком.       — Зайдём в макдак потом где-нибудь? — Стас по-хозяйски вытащил руку Симы из кармана его же брюк и выудил оттуда ещё одну конфету с видом самым наглым, сверкая белозубой ангельской улыбкой. Абсолютная безнаказанность.       — Думаешь, проголодаешься в ожидании? — Сима позабавленно хихикнул, не пытаясь пожурить. В конце концов, конфеты хранились, рассованные по карманам, не для него самого. Он как в детстве заступил на цветной бордюр и без труда удержал равновесие.       Белый и чёрный замелькали под подошвами ботинок, чередуясь.       При взгляде на Стаса слегка сверху вниз, как сейчас, было хорошо видно спрятанные за стёклами очков глаза и белоснежные ресницы. Голицын скосил взгляд вправо и вверх, чётко поймав момент, когда Сима смотрел прямо на него, а не себе под ноги.       — Игрушку хочу из хэппи мила.       Сима хохотнул в голос.       — Только игрушку?       — ...Ну, может, ещё мороженое.       — Что там сейчас за коллекция вообще? — Сима призадумался, напрягая память, и едва не потерял равновесие, когда Стас подрезал его. Он резво запрыгнул на бордюр прямо перед ним, уверенно зашагал спиной вперёд.       Лёгкое недовольство Симы отразилось в прищуре глаз и складке меж бровей.       — Не выпендривайся.       — Выпендрёжем теперь называют всё, что слабó повторить? — на блестящих розовых губах пружинила ухмылка. У Симы дёрнулся один уголок рта, потом второй, и он зашагал быстрее, но Стас как назло ни разу не споткнулся, только ещё больше заулыбался. Подначивающе так, подбивая на соревнование.       Хотя Сима назвал бы это по-другому. Но разве здесь можно устоять?       — Повторить? — Сима загорелся, отвечая ему усмешкой. — Мне незачем повторять, потому что я могу круче.       — Да ну?       — Ага. — Пусть глаза Стаса скрывались за очками, и Сима мог видеть лишь отражение своего лица, он чувствовал их зрительный контакт. Будто они смотрели куда-то глубже.       Они не сговариваясь сошли на тротуар, обогнав какого-то неуклюжего мальчишку, вышагивающего по бордюру за ручку рядом с мамой. Тот аж застыл, провожая двух высоченных парней зачарованным взглядом — те вернулись на тонкий бортик, каждый ступая по нему так ловко, будто шли по твёрдой земле, а не по камню шириной им в половину стопы. Это было бы похоже на танец с ускользающим и догоняющим партнерами, если бы не эти широкие оскалы на лицах, играючи приглашающие друг друга на челлендж.       — Изволь продемонстрировать, — Стас вальяжно заложил руки за спину, не сбавляя хода.       И Сима закрыл глаза, для верности расставив руки в стороны.       В отличие от Стаса, при закрытии глаз под веками Симы не разворачивалась картина мира, заполненного потоками негативной энергии, во всей его чёткости. Его приветливо встречала только чернота с цветными всполохами. Воздух легонько пощипывал похолодевшие кончики пальцев, обдувая их, а Сима шёл опешившему Стасу навстречу с закрытыми глазами, уверенно и аккуратно переступая по бордюру.       Чувство баланса воспитывалось в нём пóтом и упорными тренировками в спортивных секциях, которые он посещал до поступления в училище. Сочетание борьбы и гимнастики сделало его ловким и пластичным, похожим на кота.       Он крутанулся, проходя всего пару шагов спиной вперед — не рискнул больше — а после вернулся в исходное положение уверенным поворотом.       Стас заставил себя остановиться, дожидаясь момента, когда Сима впаяется ему в подбородок носом. Гераничев покачнулся, распахивая глаза, и Стас поймал его за локти.       На закономерное «Ау!» только цокнул языком.       — Слышь, и это я ещё выпендрёжник? Ты жульничаешь!       — Жульничеством теперь называют всё, что слабó повторить? — Сима деланно снисходительно похлопал Стаса по плечу — в непосредственной близости можно было почувствовать запах мыла, кожи и немного шоколада — и сошёл с бордюра.       Хотя ему определенно стоило бы признать, что он сжульничал — Стас в самом деле не смог бы повторить такой трюк. Его Шесть глаз нельзя было волшебным образом отключить, как нельзя оторвать от себя руку и потом присоединить её снова, как нельзя перестать чувствовать запахи по собственному желанию. Благословение и проклятие врождённой особенности его тела.       (Разбитые очки за ненадобностью были отправлены в мусорку ещё у входа в метро. Стас сидел, расположив длинные ноги вдоль наглухо закрытой двери в соседний вагон и откинув голову на дребезжащее окно. Глаза зажмурены. Грохот поезда на зелёной ветке немилосердно бил по ушам, и Сима дождался остановки, аккуратно просунул свою руку между затылком Стаса и стеклом, чтобы привлечь к своему плечу.       — Что ты делаешь? — простой вопрос, ни намёка на претензию или недовольство.       — А вот так поможет? — ладонь Симы накрыла чужие глаза. Поезд снова тронулся, зашумел, проезжая тоннель. Стас подал голос только тогда, когда вновь открылись двери, впуская и выпуская спешащих по своим делам людей:       — Твою негативную энергию я всё равно вижу.       Сима тихо извинился, отгоняя мысль о собственной бесполезности, потянул руку назад, но Стас удержал пальцы на месте, вцепившись в них собственными.       — Это лучше, чем всё сразу, — пробубнил он, пряча лицо.)       Стас легонько пнул его по икре и ещё раз полез в карман, выуживая последнюю конфету в качестве компенсации. Возражать ему никто не стал, но этого оказалось мало.       — С тебя ещё одна пачка за моральный ущерб.       — Хм, всё-таки правду говорят о мужском эго.       — Чё?              Сима с хохотом сорвался с места.       Мелко накрапывать осенний дождик начал уже тогда, когда они остановились перед церковью, успокаивая дыхание. Золотистый купол поблескивал даже в тусклом свете, на белом камне оставляли косые следы капли, с каждой секундой делая цвет темнее. Сима приставил ладонь ко лбу козырьком, чтобы прикрыть лицо от мороси.       — Ну всё, если сделаю шаг дальше, вылезет Гэндальф местного разлива и заорёт, что я не пройду. — Стас без какого-либо интереса заскользил взглядом по аккуратным клумбам и резному заборчику.       — Думаешь, у них где-то твой портрет висит с подписью «Гнать в шею, если приблизится»?       — Ага, массовая рассылка в одноклассниках типа осторожно: этого к вам не бог приведёт.       — И смайлик в конце. Или несколько.       — Злющих?       — Нет, футбольных мячей, — Сима сделал очень серьёзное лицо, и Стас несколько мгновений непонимающе хмурился.       — ...это чтоб меня отфутболили, как только подойду поближе? Свечку поставь там где-нибудь тогда, что нет смайлика пылесоса и мне не собираются от души вдуть.       Пару секунд стояла тишина. Только капли едва слышно барабанили по пышным листьям и крыше.       Когда Сима так жмурился от смеха, неважно, какая была погода на улице, ощущение тепла согревало Стаса изнутри, расцветало яркими красками. Тёмные волосы блестели от влаги, он выглядел так привычно и по-домашнему, мягко, даже когда рассеянный тусклый свет под нависшими низко над землёй плотными облаками придавал его коже болезненный оттенок, а весь мир окрашивал в градации серого. Чёрным мазком кисти тянулась по щеке выбившаяся из пучка прядка.       Стас протянул к нему руку.       Открылась со скрипом дверь церкви, и в проёме показалась низенькая, сгорбленная бабушка, которую под локоть провожал священник. Стас вытянул руки по швам формы и молча отошел в сторону, встав с Симой бок о бок.       Отец помог пожилой женщине раскрыть маленький складывающийся зонтик, придерживая старческие морщинистые пальцы на ручке. Лицо Стаса приняло абсолютно нейтральное выражение, лишённое какой-либо эмоции, — в нём не было ни тени былого веселья, только сосредоточенный, хлёсткий взгляд, пусть незаметный через стёкла, но хорошо ощущаемый.       — Добрый день, — Сима заправил прядку за ухо и вежливо откашлялся, когда бабушка отошла достаточно далеко, и священник повернулся к ним. — Гераничев Серафим. О моём визите должны были предупредить.       На лице священника отразилось понимание. Он быстро оглядел их — возможно, с долей любопытства — и приветственно кивнул.       — Отец Алексий, будем знакомы. Хотя меня предупреждали только об одном, — пауза, — госте.       — Он здесь в качестве сопровождающего. Это...       — Я знаю, кто это, — отец Алексий остановил его лёгким жестом руки.       — Из рассылки? — самым невинным голосом из возможных поинтересовался Стас, и Сима укоризненно покосился на него. Хотя ему пришлось поджать губы в тонкую линию, чтобы не прыснуть.       Отец Алексий покачал головой, оставив вопрос Стаса без вербального ответа, и целиком повернулся к Симе.       — Признаться, в первый раз принимаю... кого-то из вас, и, безусловно, получил некоторые инструкции, но всё же хотелось бы прояснить, что от меня требуется, — он осмотрелся, прежде чем произнести следующие слова. — Я готов оказать посильную помощь, но есть вещи, которые для меня непозволительны.       — Вам не стоит переживать, отец Алексий, — тон Симы стал сдержанно тёплым, — от вас требуется только оставаться снаружи. Если отлучитесь, пожалуйста, повесьте на дверь табличку, запрещающую вход. Большего не нужно, извините за вторжение.       Стас закатил глаза. Вот выискался праведник. Вежливый.       — Я прошу быть очень осторожным. — Отец Алексий погладил висящий на груди крест, поблёскивающий на свету, и посторонился, пропуская Симу вперёд. Сима не питал иллюзий на его счёт: осторожность относилась больше к иконам, святыне, а не к его состоянию. Хотя проливать в церкви кровь не входило в его планы.       — Буду, — Сима кивнул и прошёл вперёд, всматриваясь в полумрак дверного проёма.       Дождь усилился.       — Звёздные Войны, — бросил Стас в спину как бы между делом, и Сима обернулся через плечо. — Коллекция по Звёздным Войнам.       Сима улыбнулся так, будто это было именно тем, что ему сейчас хотелось услышать.       — Я быстро, — пообещал он и перешагнул порог, разминая кисти рук. Дверь за ним закрылась, и Стасу показалось, что на его виске загорелся огонёк лазерного прицела, так пристально отец Алексий всматривался в него.       Он стойко проигнорировал его, уставившись на здание церкви.       Внутри Сима осмотрелся, тяжело вздыхая. Пахло тлеющим воском, ладаном и чем-то, похожим на пыль. Чем-то старым, неосязаемым, но чётко витающим в воздухе. Сима по привычке помассировал переносицу — у него всегда голова немного гудеть начинала от запаха ладана.       Сквозь узкие высокие окна проникал блеклый свет с улицы, и за счёт белых стен не было чувства давления от окружающего полумрака, золотистого от огоньков свечей. Сверкала риза на иконах, и Сима потерялся в нарисованных лицах, окружённых нимбами.       По спине пробежал холодок как от пристального взгляда. Только был это вовсе не кто-то из святых, а прятавшаяся где-то здесь тварь (но первого Сима не исключал, хотя не относил себя к верующим людям).       — Прошу простить, — вздохнул Сима, призывая из своего арсенала желеподобное существо, похожее на увеличенного в десятки раз лизуна. По мысленному приказу зверушка — так называл тварей Стас, когда те попадали в распоряжение Симы — растеклась по стенам, растягиваясь и растягиваясь, пока не заполнила всё пространство, облепляя росписи и иконы. Какая-никакая, но защита от возможных повреждений.       Стас как-то фыркнул: «Это похоже на мягкие стены в психушках».       Пальцы сложились в двоеперстие, закрепившееся у шаманов ещё с былых времён. Хорошо, что он не сделал этого снаружи, при отце Алексие. Использование крёстного знамения для того, что священнослужители называли колдовством, не было бы воспринято положительно. И только напоминало бы о вековой истории шаманов и церкви.       — Наипаче омый мя от беззакония моего и от греха моего очисти мя.       Со времён татаро-монгольского ига шаманы скрывались в церковных облачениях — нашествия кочевников повышали настроения людей о конце времён, это тянуло их в храмы, и изгонять тварей становилось гораздо проще. А сложившиеся между церковью и захватчиками отношения не давали шаманам в чём-либо нуждаться. Ведь в расчёте на то, что православие поможет удержать население в покорности, церковь была освобождена и от дани, и от других повинностей, что предоставило духовенству самые широкие права из возможных. Что более удобное для шаманов того времени можно вообразить?       Чародеи в одеждах священников. Что более оскорбительное для церкви можно представить?       На фоне тяжелых туч расползлась чёрная клякса, стекая вниз тонким слоем, как кровоточил бы глубокий порез на коже. Стас проследил взглядом за опускающейся материей «купола». По идее, там не должно было обитать твари по типу той, с которой в прошлом месяце столкнулся Стас, и все необходимые действия можно было осуществить внутри здания, тем самым отметая надобность в «куполе», но Сима, судя по всему, решил не рисковать.       Стас сбросил с плеча рюкзак, зажимая коленями тот, что оставил ему Сима, и достал из основного отделения папку с материалами их вечернего задания. Нужно было чем-то себя занять, пока Сима — Стас скорее чувствовал, чем видел, поскольку несколько слоёв негативной энергии (Лизуна, что ли, выпустил? Да, похоже на Лизуна...) и очень толстые стены немного мешали — осматривался в храме. Обложку папки расположил вертикально, чтобы у рядом-стоящего не было и шанса рассмотреть написанный текст.       — Нужен зонтик? — вполне миролюбиво поинтересовался отец Алексий, и Стас недоверчиво осмотрел его из уголка глаза, не поворачивая головы.       — Нет необходимости, — всё-таки ответил он, возвращая глаза к тексту. На него продолжали смотреть.              Отчёт       Сентябрь 20■■ года       Московская область, Ярославское шоссе, близ села Софрино.       Предполагаемый ранг твари: не ниже второго. Вид, по сообщениям выживших, должен относиться к сущностям из городских легенд, основанных на реальных событиях              Зарегистрированы таинственные случаи исчезновений и ДТП, неестественные сбои показателей на приборной панели в ночное время (в промежутке с 01:00 по 04:00). Выжившие в авариях пассажиры сообщали, что проезжая этот участок дороги, они видели две человеческие фигуры, держащие в руках свои головы.       Принимаемый облик соответствует городской легенде о призраках князей Ивана и Андрея Хованских — предводителей стрелецкого мятежа. После остановки автомобиля и ответа на просьбу о передаче в Москву информации о том, что они были казнены безвинно, происходит авария или похищение.       В начале правления десятилетнего Петра I произошёл стрелецкий бунт, в результате которого фактической правительницей стала Софья Алексеевна. Иван и Андрей Хованские...       Дальше Стас не читал. Ему экскурс в историю в хуй не упёрся. Если это окажется вдруг полезным, Сима ему всё выложит, этот умник наверняка всё от корки до корки изучил сразу, как Матвей Саныч выдал им файлы.       Стас бегло пролистал содержимое и уже хотел захлопнуть папку — по венам текло предвкушение в жидком виде, разогревая кончики пальцев: вот это точно для него и для Симы — бегать вечером по полю и охотиться на тварь, которой не повезло оказаться их целью; как взгляд зацепился за восклицательный знак в конце последней страницы.       Предупреждение: по словам двух выживших, «князья» просили их по приезде в Москву призвать к ответу Голицына (Василия Васильевича) за клевету на них.       Брови Стаса взлетели вверх. Неужели и там его многочисленные родственники наследили? Только ленивый два века назад не шутил о том, что из десяти человек, прогуливающихся по Невскому проспекту или по набережным, всегда найдётся хотя бы один Голицын.       Голицына хочешь? Будет тебе Голицын.       Краем глаза Стас отметил, что в церкви началась потасовка, но даже не шелохнулся. Там Сима, так что можно не париться.       — Скажите, у меня что-то на лице? — как можно более вежливо обратился Стас, выдавливая из себя что-то наподобие улыбки, когда взгляд священника так и остался припаянным к его виску. Почти как дуло пистолета. Не то чтобы Стасу мог быть страшен пистолет. Но неприятно же, когда в ебало пушкой тычут. — Если вы очень хотите сказать мне, грешнику, пойти покаяться, то давайте разойдёмся по разным сторонам и не будем тратить время друг друга, а?       Отец Алексий быстро заморгал, будто выходя из транса, и качнул головой.       — Простите, Станислав, задумался, — улыбка с лица Стаса на этих словах сползла, уступив место безразличию. — Я не собирался просить вас каяться.       — Удивительно, — вжикнула молния туда-сюда, пока Стас запихивал папку обратно. Он выпрямился, перехватывая рюкзак Симы рукой.       — Вам часто это говорили?       — А вы как думаете, — вышло резковато, и интонация вовсе не походила на вопросительную. Неозвученное «как будто, сука, могли говорить нечасто» повисло в воздухе чересчур отчётливо.       — Очень жаль, — только вздохнул отец Алексий, раскрывая над собой зонтик с характерным хлопком. По натянутой ткани забарабанили капли. — Мы все грешим. Никакими наставлениями и нотациями, а тем более такими словами человека не привести к Богу, наоборот, только оттолкнуть дальше и дальше.       — Сомневаюсь, что «привести меня к богу» — это то, чего они добивались, — ворчание вырвалось само, но в нём отсутствовал раздражённый запал. Возможно, именно это побудило отца Алексия задать следующий вопрос.       — А вы бы пошли, как думаете? Когда-нибудь.       Голицын медленно, очень медленно повернул голову в сторону отца Алексия, продолжавшего ему доброжелательно улыбаться — не широко, а лишь приподняв уголки рта, но и это смягчало его очень угловатое лицо. А может, дело было в этом странном выражении глаз. Отдающим чем-то очень знакомым, но не таким, как у...       — Чё?       — Вы можете не отвечать, если не хотите.       — Я думал, очевидно, что нет, — с нажимом отчеканил Стас. — Мне не нужен никакой бог, чтоб моя жизнь была полноценной, — даже не укус, так, всего лишь зубы показал.       — Вы думаете, к вере приходят, когда жизнь ощущается неполноценной?       Ну, мужик, ты сам напросился на ответ.       — Да. Опуская тупые традиции в семье, против которых не попрёшь, это всегда либо какой-то пиздец, — он почти почувствовал, как Сима с силой двинул ему в плечо, — кхм, я имел в виду, какие-то проблемы в жизни, когда человек слабак и не может справиться сам, не обратившись к какой-то высшей силе. Либо «чего-то не хватает». Другого не дано.       За шумом капель по зонту, листьям деревьев и бутонам цветов на клумбе удавалось различить тихие отголоски грома. На мокром асфальте постепенно собирались лужи, выхватывая в отражения белый камень церкви, сверкающий золотистый купол и заходящееся в плаче небо.       На одежду Стаса не попало ни одной капли. Волосы, однако, оставались слегка влажными от той мороси, которая застала его и Симу согнувшимися от смеха.       — Вот как, — отец Алексий посмотрел на него так, как родной отец никогда не смотрел, и Стасу захотелось сделать шаг в сторону. — Понятно.       И всё. Ни одного проклятия в его адрес. Ни одного укора, ни одного порицания.       — Что, не будете со мной спорить?       — Вы хотите, чтобы я с вами поспорил, Станислав? — отец Алексий выгнул кустистую бровь и наклонил голову в сторону Стаса. Голицын подозрительно прищурился, наконец повернувшись к священнику всем телом. Приспустил очки по кончику носа, давая мельком увидеть собственные глаза.       — Нет. Мне неинтересно, что вы на это ответите.       Отец Алексий несколько мгновений не сводил изучающего взгляда с его лица — Стас знал, какой эффект вызывают его глаза, как знал и то, что видевшие их люди быстро понимают, что это не линзы.       — Жаль, — отец Алексий задумчиво размял шею. — Я хотел с вами согласиться.       С каждой прошедшей минутой Стасу всё больше казалось, что над ним стебутся. За такое он обычно кусал — и кусал больно — если только шутка не исходила от кого-то из небольшого круга избранных лиц.       — Я говорю серьёзно, — угадав направление его мыслей по тому, как скривились губы и сошлись на переносице брови, пожал плечами отец Алексий. Голос ровный, без доли шутливости. — По крайней мере, лично со мной вы попали в точку.       — Мне теперь надо спросить, почему вы к вере пришли?       — Вы хотите меня об этом спросить? — отец Алексий улыбнулся себе под нос, спокойно вдыхая полной грудью влажный воздух. Пригладил свободной рукой бороду, достающую до ключиц.       — Мне всё равно, — Стас мотнул головой. Дождь звучал убаюкивающе, дворик перед церковью так и оставался безлюдным — за исключением священника под зонтом и шамана, стоящего в паре шагов. Тишина между ними висела недолго. Стас какое-то время молча жевал внутреннюю сторону щеки, периодически поглядывая на умиротворённого отца Алексия, и всё-таки подал голос.       — Значит, я прав.       — Насчёт меня попали в точку.       — Тогда почему?       Гром прогремел ближе, чем в прошлый раз.       — Любовь, — отец Алексий выглядел так расслабленно, будто сейчас стоял не под дождём в компании мерзкого чародея, в прошлом месяце сравнявшего один из храмов с землёй, а лежал где-нибудь на природе летним тёплым днем. — Мне хотелось знать, что такое любовь. И ответ, и самую искреннюю любовь я нашёл только здесь. Такую радость и силу, как в вере в Господа, я никогда не испытывал.       Внутри церкви тварь любовно прикладывала Симу об пол. От очередного удара выбило из груди весь воздух, тонко зазвенело в голове, и Сима захрипел, хотя больно не было — он успел укрепить тело. Острые зубы нескольких ртов клацнули прямо перед его лицом, опалив смрадным дыханием. Пасть оказалась так близко, что Сима похолодел. Мановение руки — и сбоку на тварь накинулся Бармалей (опять же, имя ему дал Стас), угрожающе забулькав.       Тварь откатилась к стене, и Лизун сгустился в этом месте до своего максимума, послужив своеобразным батутом. Лишь бы эта тварь сейчас попрыгунчиком не засвистела по всему храму — такого счастья Симе точно не надо.

М͘ой м͞а͝л͠ьч͠и̓ќ

      В звуках, издаваемых тварью, с трудом можно было разобрать слова. Искаженный, ломающийся голос, похожий одновременно на бьющееся стекло и скрежет мела по доске. Сима очень хорошо знал, что так звучит. Чувствовал эту негативную эмоцию на языке, привыкшем ко вкусу дерьма и рвоты настолько, что научился различать его оттенки. Что отдавало солью слёз, что обволакивало его горло как плёнка нефти — поверхность воды, ни с чем не сравнимый тошнотворный привкус горечи.       Скорбь.

П̛оͧч͡ем͝у͟ ͡т͝ыͅ ͡за̺б͟р͋аͅл̀ ͅег͠о͢?͟

      Симе стало дурно. Он повторно выставил руку, активируя технику и проверяя, не готова ли тварь сдаться. Та заревела, дёргаясь в сторону и едва не снося собой постамент с каноном.       Очевидно, не готова.       На всём теле, как покрытом язвами чумы, открылись рты, и Сима сдавленно ругнулся, всё ещё восстанавливая дыхание. Негативная энергия запульсировала в ушах, защищая барабанные перепонки от того, чтобы они не разорвались к чёртовой матери, а его голову облепил за долю секунды призванный Пупа (спасибо, Стас, что не Залупа). Когда эта зверушка сворачивалась клубком, она сверху напоминала персик, даже покрыта была похожим пушком. От душераздирающего плача Пупа обмяк, но не испарился, стойко продержавшись до самого конца вопля.       Пока закрывались рты, Сима воспользовался шансом — метнулся вперед и вцепился в тигроподобного Бармалея, чтобы тот подбросил его. Длинный хвост твари взвился змеёй, собираясь обрушиться на них слева, и Сима едва успел среагировать: отозвал Бармалея, чтобы его не расплющило, и ухватился за ногу похожей на цаплю Пташки.       Развернуть ей крылья было особо негде, она и так чуть не снесла собой эту гигантскую люстру, которая на вид могла весить минимум полтонны — Симе не хотелось это проверять — поэтому, стоило ей только чуть-чуть поднять его, задав движению импульс, как он отозвал её.       Короткого прыжка ему хватило, чтобы допрыгнуть до уплотнившегося участка на Лизуне, оттолкнуться и направить себя прямо к твари. Усиленная негативной энергией нога вошла прямо в податливую плоть с отвратительным чавкающим звуком, и Сима сморщился от раздавшегося слишком близко визга. Сразу же откатился вбок, уворачиваясь от одной из лап и ошибаясь всего на несколько сантиметров. Длинные когти полоснули по плечу, разорвав ткань формы и оставив длинные царапины на коже.       Защипало моментально, и Сима сжал зубы покрепче. Кожа твари запузырилась, регенерируя, но уже гораздо медленнее, чем в начале боя. В тот раз он и моргнуть не успел, как от увечий после нанесённого выпада не осталось и следа.       Беглый взгляд на пол — крови с него не накапало. Хорошо.       Длинный язык Француза (Не смотри на меня, так, Сим, этот языкастый был создан для французских поцелуев... Ты только Чмоки-Чмоки не говори, что я так сказал, забились?) обвился вокруг талии и за мгновения притянул Симу прямо к иконостасу, подальше от твари. Та хищным шагом обошла одну из колонн, не сводя с Симы выпученных глаз.       Попытка номер три.       В этот раз должно сработать. Сима с уверенной ухмылкой поманил её к себе ладонью. Та понеслась к нему, скалясь и рыдая.

П͡оͅч̀е͠му͠ ̾т͠ы ͠н͡ѐ з͢а͘б͡ра͞л͝ ͡ме͈нͅя?͝

      Бармалей напал со спины, расцарапывая когтями плоть и непрерывно булькая. Сима контролировал глубину каждого замаха лапой — достаточно, чтобы нанести серьёзную травму и принудить тратить ресурсы на регенерацию, но недостаточно, чтобы изгнать.       Вытянул руку ещё раз, активируя технику. Невидимые чёрные нити протянулись к твари, вонзились в неё подобно точно выпущенным из ружья гарпунам. И потянули её назад.       Сима облегчённо выдохнул — тварь, наконец, сдалась. Будь у неё уровень пониже, ему бы ни одного лишнего телодвижения не пришлось совершать. Как только чёрный шар сформировался у него на ладони, он отозвал и Лизуна, и Бармалея, и Француза.       Тот, кого он собирался позвать следующим, очень не любил компанию. Особенно не жаловал Стаса за то, что тот из принципа звал его Пушком.       — Попр-росишь спеть песенку — нагажу в ботинки, — мурлычащий бас пророкотал снизу. Сима улыбнулся при виде огромного чёрного кота с шерстью настолько длинной, что со стороны котяра напоминал шар для боулинга.       — Стаса здесь нет, можешь не строить из себя недотрогу, — Сима присел на выступ амвона, вытянув ноги. Потрепал кота по загривку — тот, осмотревшись и убедившись в правдивости слов Симы, не сопротивлялся.       Сима старался не вызывать его часто, чтобы тот не думал, будто стал чужой игрушкой. Коты — они в любом случае коты. Свободолюбивые. Но техника Симы срабатывала без исключений. Она подчиняла волю, лишая тварь её собственной, и Симе хотелось тем, кто способен себя осознавать, оставить хоть немного свободы — насколько это возможно.       Железные когти зацокали по плитке. Баюн обернул лапы пушистым хвостом, затянув мурлыкающую колыбельную. Под его голосом порезы на плече медленно заживали.       Когда кот закончил, Сима почесал ему за ушами в благодарность. А после — вернул в море чёрного небытия внутри себя.       (— Как это ощущается, Баюн?       — Как мор-ре тьмы. Как место между сном и явью.       — ...Это не больно?       — Мр-рчишка, ты задаёшь очень стр-ранные вопр-росы для того, кем являешься.)       Сима уставился на переливающийся шар в своей руке и поднёс его к губам, стараясь не думать о том, как все эти святые смотрят на него с икон. Он надеялся, что не с укором. И всё же, Сима зажмурился, зажимая руками рот.       — Серьёзно? Вам чего-то не хватало, и этим чем-то оказалась любовь? — на улице, в уголке губ Стаса спрятался намёк на первую усмешку. Больше самодовольную, но в целом довольно мирную. — И вы реально нашли её в том, кого ни разу не видели?       И чьё существование разбивается об теорию эволюции. Но озвучивать это Стас не стал.       — Получается, что так, — без тени злобы усмехнулся отец Алексий. — Но разве обязательно видеть кого-то, чтобы любить? Я чувствую Его здесь, — он приложил руку к груди, там, где покоился поверх одеяний крест. — И рядом со мной. Это величайшая моя радость.       Стас не стал на это ничего отвечать. Только хмыкнул. Всякие люди попадаются. Странные. Слепые фанатики, считающие слепыми остальных.       Они какое-то время помолчали, пока тучи проливали последние слёзы, а гроза прошла мимо, погрохотав ещё раз, но уже откуда-то с другой стороны, отдалившись. Отец Алексий опустил зонт, отряхивая его от капель, и те, пусть он и отвел руку в сторону, всё равно попали на его одеяние, оставшись на нём пятнами.       После дождя дышалось легче. Обновлённо и свободно.       — Станислав, исходя из ваших слов, вы... — Стас внезапно запрокинул голову, а после сделал шаг вперёд, невольно оборвав священника.       Через несколько мгновений открылась дверь церкви, и показавшийся в проходе Сима состроил забавное лицо, оглядываясь. Пока он усмирял ту тварь, оказывается, успел пройти дождь. Этот факт заставил его смутиться, и он неловко провёл ладонью по задней стороне шеи, идя навстречу Стасу.       — А говорил, что быстро управишься, — в надменно-шутливой форме пропел Стас с широченной улыбкой, повиснув на плече Симы.       — Извини-извини, вижу, ты успел поседеть за это время, — Сима скрестил руки на груди. — Дедуля.       — Слышь, ты...       Стас нахмурился, нащупав рукой длинный разрез на дальнем от него плече Симы. Скосил взгляд мимо дужки очков, встречаясь им с Симой, и оставил руку на месте, скрывая порезы от отца Алексия. Раз Сима даже не ойкнул, значит, котяра его слегка подлатал — по крайней мере поспособствовал образованию корочки на ране, на полное исцеление Пушку потребовалось бы гораздо больше времени.       — Всё прошло удачно? — поинтересовался отец Алексий, приближаясь и заглядывая через плечо в дверной проем — где на первый взгляд всё выглядело так, как раньше, ни следа разрушений, — а после снова внимательно осматривая мальчишеские лица.       Сима кивнул, и с отцом Алексием они распрощались. Хотя Стас чувствовал лопатками немигающий взгляд священника, провожавший их удаляющиеся спины.       — Что у нас дальше по плану?       — Зайдём в аптеку купить бинт для твоей руки, — приглушил голос Стас, слегка сжав пальцы на плече, — а далее макдак, там мороженое и фигурка Сокола Тысячелетия, потом ебучее метро, такая же ебучая электричка и, наконец, «бонжур, ёпта».       — Последнее явно для кого-то особенного, — первые лучи солнца пробили себе путь сквозь тучи и легли золотыми мазками на лицо Симы ровно в тот момент, когда оно озарилось улыбкой.       Яркой, как плоды дерева юдзу.       Сима приоткрыл глаза, и Стас подмигнул ему.       — Да нет. Но на Ярославке кое-кто уссаться как хочет встречи с Голицыным.       — Что-то такое припоминаю, — улыбка Симы приняла лукавый, почти по-кошачьему хищный изгиб. — Тогда нам не стоит заставлять этого кого-то ждать, верно?       Стас никогда не чувствовал себя сильнее и радостнее, чем когда Сима зеркалил его заговорщицкую усмешку. И не существовало в мире ничего, что могло бы остановить их, когда они шли вот так, вместе — плечом к плечу и сердцем к сердцу.