kintsugi

      — Давай ты.         — Может, лучше ты?         — Давай ты. Построишь ей глазки — и дело в шляпе.         Рука Сугуру замерла на полпути ко рту, и он поднял на Сатору взгляд. В ответ Годжо только важно покивал, как бы говоря: «Ага, да, я ж говорю, метод рабочий». Если тепло и опалило кончики ушей Гето, он не подал виду.         — Что, даже ради Сёко не готов?         Между ними парил небольшой чайный столик, появлявшийся перед всеми, кто хотел пообедать на улице, а не в кафетерии. Дзасики-вараси незаметными умелыми руками старательно расставляли на каждом столике десятки тарелочек и плошек с сегодняшним меню. Сегодня им некуда было торопиться на ланче, поэтому и обед подался в традиционном стиле, комплексный — для тех же, у кого не было времени, кто повторял материал, доделывал домашнее задание или просто хотел позаниматься своими делами, всегда была заготовлена порция сытного рамена.         — Не хочу я один с этой девчонкой разговаривать. Не отлипнет потом, — Годжо скривил губы не в отвращении, а в недовольстве. Вероятно, она была ему не по вкусу. Внезапно указал в сторону Гето палочками через стол с предвкушающей ухмылкой, но Сугуру даже бровью не повел на этот жест — понимал, что Годжо сделал это намеренно: — Да и ты ж приревнуешь.         — М, — Сугуру со спокойствием удава подцепил несколько ломтиков моркови палочками, — думаешь? — и показательно захрустел ими, смотря Сатору в глаза. Но Годжо было не провести: он отчётливо видел этот огонёк лукавства на самом дне зрачка. До самых краев наполнилась чаша его сердца ощущением свободы, будто река выходит из берегов.       Только Сугуру так понимал его шутки с полуслова, с полувзгляда.         — Ну конечно.         — Кажется, твоя логика прихрамывает на одну ногу, Сатору. С чего бы мне тогда предлагать твою кандидатуру? Разве не было бы логичнее пойти самому, — Сугуру выгнул тонкую бровь, немного наклоняя голову вбок, будто действительно размышлял над чем-то серьезным, — чтобы потом не сгорать от ревности?         — Всё просто, — Сатору отправил в рот рис и немного прожевал, — чтоб я подольше поуговаривал тебя. Я все твои кинки знаю, можешь не отпираться.         — Ах, вот оно что, — смиренно-равнодушно протянул Сугуру, обмакивая креветку в соус и старательно удерживая уголки губ на месте. — Звучит очень убедительно. Я бы точно сделал нечто подобное.         Их взгляды пересеклись. Один испытывал другого.         Сугуру не выдержал первым, зажмурившись от улыбки. На одной щеке появилась неглубокая ямочка, когда он закусил губу, чтобы сдержать смех. Насмешливое выражение лица Годжо не изменилось, но он неслышно вздохнул, наблюдая за тем, как Сугуру качает головой, пофыркивая.         — Вообще, мы с тобой оба новенькие в Ямакадзэ, не помешало бы выстроить хорошие отношения хотя бы со старостой, — Сугуру перевёл тему своим фирменным «шутки в сторону» тоном и отложил палочки на хасиоки, приняв более расслабленную позу. — Особенно тебе. Поэтому я и хотел, чтобы именно ты поговорил с ней.         — Ага, с куратором-то полюбас светит примерно ни фига. Надеялся никогда к нему не попасть.       Годжо передразнил учителя, постаравшись повторить его выражение и приставив кулак к затылку, изображая высокий хвост, но он недостаточно старался, так что у него получилось скорее лицо, не обремененное интеллектом, и Сугуру порадовался, что в этот момент у него не было ничего во рту — иначе он бы подавился и выплюнул это прямо на Сатору.       С той частотой, с какой Сатору говорил что-то, что смешило Сугуру до боли между ребер, быстро жевать и проглатывать стало для Гето бесценным навыком.         — Сам знаешь, тут нельзя предугадать. — Зато они теперь обитали практически на соседних кроватях, и Сугуру даже не мог представить, что это будет чем-то столь желанным и необходимым, пока они жили в разных домах. — И, возможно, проблем было бы меньше, если бы ты не доставал его с тринадцати лет темой оборотней.         Хуань Чжи Мин, их молодой профессор боэдзюцу, окончивший с отличием китайскую школу магии, пришел на замену Морицунэ-сан два года назад. Он всегда вежливо улыбался, жмуря и без того вытянутые и узкие глаза, из-за чего те напоминали два тонких аккуратных штриха кистью, даже когда некоторые — не стоит указывать пальцем — срывали ему урок.         Едва он появился, как Цукумо-кōтё по одной ей известной причине назначила Хуань Чжи Мина, попросившего читать его имя как Кан Симэй, куратором Ямакадзэ, и по его виду не сказать, что он был очень этому рад.         — Эй! Да у него лицо такое, что он фактически напрашивается.         Наверняка женская половина обучающихся с ним бы не согласилась. Хуань Чжи Мин был прекраснее любого небожителя, никто другой не посчитал бы его лицо напрашивающимся на дерзость в свою сторону.         — Соглашусь, — Сугуру усмехнулся. Это, впрочем, не отменяло того, что не нужно переходить от слов к делу, потому что учитель — всё ещё учитель. Пускай Сугуру и принимал в хулиганстве несколько более пассивное участие, доставалось ему за компанию с Сатору, ведь Гето не мог оставаться в стороне, хотя бы не попробовав где-то его выгородить. — Но выбор небольшой, к кому идти за разрешением покинуть школу: либо к Кан-сенсею, либо к старосте.         — Предлагаешь мне выбрать, кому мы пойдем строить глазки?         — О? Я не ослышался? Теперь это «мы»? — Гето захихикал. — Знаешь, я бы поостерегся строить глазки, как ты говоришь, Кан-сенсею. Особенно тебе.         — Сугуру-Су-гу-ру, я-то думал, ты будешь за то, чтобы я наладил с ним отношения.         — Лучше начни с того, чтобы поприличнее вести себя на его уроках, Сатору, хотя бы не поднимай тему оборотней, — Годжо на это только глаза закатил. Естественно, он заговорит об оборотнях при следующем же подвернувшемся случае.         И, естественно, Гето будет тем, кто попробует после этого смягчить преподавателя.         — Тогда к старосте. Как там её?         — Ты не запомнил, как зовут нашу новую старосту?         — Больно надо.  

* * *

        Уэмура-сэмпай училась на последнем курсе, и потому вероятность того, что она сменит дом, была достаточно мала. Такого практически не происходило. Скорее всего, быть ей старостой до самого выпуска.         Каждому поступающему в Махотокоро выдается хаори — обязательный атрибут школьной формы. Однако каждый хаори — это ками. Духовная сущность есть как в одушевленных, так и в неодушевленных предметах, и эти ками, пусть и никак не проявляют свой характер, становятся отражением студента.         По какому принципу менялись дома — никому не было известно. Если преподаватели и владели этой информацией, то не разглашали её, ни словом, ни взглядом не подавая и намека. Но в один день изображение на хаори могло измениться — так феникс дома Нацудзора сложил крылья на спине Сатору, так змея дома Хёкай покинула Сугуру, уступив места гибким, сильным драконам.         Уэмура-сэмпай несколько дней назад показала им новые спальные места. Общежитие расположилось в самой высокой точке школы, там, где даже сквозь толстое стекло окон было слышно ветер, гулявший среди горных вершин. В первую же ночь они пробрались на смотровую площадку и проболтались там едва ли не до утра, разглядывая остров, что раскинулся под ними как на ладони.       Редкими полосами пены пестрили морские волны, омывающие остров, и когда ветер стихал, было слышно, как перешептывается само с собой море, убаюкивая. Сугуру знал, что быстро привыкнет к новому месту — к тому же, Сатору рядом — но не без легкой тоски отметил, что первое время ему будет не хватать этого колыбельного звука моря, которое мягко укачивало общежитие Хёкай. И как выяснилось мгновениями позже, не он один самую малость скучает по предыдущему месту, пусть и в более практическом смысле.         Драконьим хребтом на юге изгибалась череда крыш Нацудзора, проложенная меж ними тропа освещалась расписными фонариками, ласковым золотом окрашивая древесину. Белым расплывчатым туманом поднимался пар от горячего источника, и Сатору с ленивым сожалением вздохнул: «Теперь, чтоб в онсэн сходить, придется переть аж отсюда».         И тогда Сугуру наклонился к его уху — чего он мог и не делать, ведь они были на смотровой площадке совсем одни, только ночь была им свидетельницей — будто желая поделиться секретом, но оставить его лишь между ними двумя, не дать даже звездам его услышать: «Мы всегда можем слететь вниз на мётлах».         Сатору посмотрел на него так, как, должно быть, поэт династии Тан Су Тин однажды взглянул на луну и в тот же миг попросил весь банкетный зал затушить свечи.         Вероятно, Сёко была права, потому что пальцы Сатору держали его за локоть, горячий шёпот растворялся в ночи — давай сегодня же опробуем, Су-гу-ру — и его глаза изгибались перевернутыми серебристыми полумесяцами от счастливой улыбки, и ничто не далось бы Сугуру с большей легкостью, чем согласие.         Уэмура-сэмпай без каких-либо вопросов подписала им разрешение, лишь напомнив, что до восьми вечера им нужно вернуться, и прищурила подведенные почти незаметно глаза, предупреждая, чтобы обязательно на ближайшей тренировке по квиддичу показали свои милые мордашки.       В командах Хёкай и Нацудзора они были порознь, но вот их пути пересеклись в Ямакадзэ, и Уэмура-сэмпай небезосновательно рассчитывала на то, что теперь, когда эти два дракона — высеченные из белого и черного нефрита — вместе и работают плечом к плечу, кубок школы по квиддичу у их дома в кармане.       (И, возможно, это задобрит Кан-сенсея... Да, Уэмура-сэмпай наслышана.)       Обеденный перерыв подошел к концу, и это было всё ещё так непривычно, что им больше не нужно расходиться, чтобы дойти до класса. Непривычно, но далеко не неприятно. Совсем наоборот — это ощущалось в разы естественнее, правильнее, словно так и должно было быть с самого начала.         Серьезному соперничеству между ними не было места.         После окончания уроков формальные кимоно и хакама были бережно (под бдительным присмотром Сугуру) сложены, и Годжо даже пожаловался, что не может вспомнить, когда он последний раз переодевался в повседневную одежду.         Однако они оставили свои фиолетовые хаори с драконами — показатель того, что они студенты Махотокоро, и, соответственно, в некоторых магазинах и заведениях им могла перепасть скидка. Сегодня им это пригодится.         С приходом осени деревья расцветали разными красками. Листья утопали в золоте, яшме и киновари, не спеша осыпаться с веток, и даже морской ветер относился к ним с невообразимой лаской.       Всем этим деревьям уже много лет, они помнят абсолютно всё.         Они помнят купель из лунного света, помнят поцелуи солнца на закате и рассвете, помнят объятия голубых полупрозрачных тонов наступающих сумерек и белесые туманы. Под их сводами гуляют совсем ещё дети, но под нежным взором этих молчаливых наблюдателей все дети вырастают: получают первые оценки, заводят друзей, окунаются в магию и жадно глотают новые знания, познают трепетные чувства юности, переплетая пальцы и держась за руки так смущенно, но крепко, будто завтра может и не настать, и только подростки могут любить так безумно, отдавая всё, что у них есть, и испивая до дна всё, что им дают в ответ.         Они провожают взглядами спрятанных среди вороха цветных листьев глаз две удаляющиеся к вратам тории фигуры с вьющимися по их спинам вышивками драконов, и молчаливо, как всегда, с пониманием улыбаются, роняя редкие листья им под ноги. На волосы одного из юношей опускается маленький красный лист клена — только для того, чтобы чужие руки аккуратно прикоснулись к жемчужным прядям, вытаскивая его оттуда.         Только для того, чтобы в первые дни ноября пропитанный летним теплом голос пошутил:         — Как ни пройдем здесь, постоянно на тебя что-то летит. То бабочки, то листья. Может, я чего-то о тебе не знаю и ты принцесса Диснея под прикрытием?         — Я тебе щас устрою принцессу Диснея, — пригрозил второй, но ни единой ноты стали не закралось в голос. — Ай! — на белую макушку упал плод каштана.         Разливался под облаченными в дорогие разноцветные кимоно деревьями счастливый мальчишеский смех, пока цветы лимониума покачивались под чистым незабудковым небом.       Врата тории возвышались над ними серым камнем, старые, более старые, чем они могли себе представить, покрытые снизу мхом и впитавшие в себя морской воздух и свет. Вдоль нуки тянулась потемневшая от времени симэнава с похожими на колокольчики крупными кисточками. Казалось, если закрыть глаза и позволить себе раствориться в звуках — дать шороху накатывающих на камень волн унести себя в открытое море, позволить молчаливым наблюдателям клёнам и каштанам тихо с собой заговорить — можно услышать голос, призывающий сделать шаг вперед, пройти сквозь тории и выйти уже в совсем другом месте.       Клонящееся к западу солнце поблескивало на волнах, утопая в синеве, простирающейся от горизонта до горизонта, переплетаясь с небом в столь тесных объятиях, что нельзя было различить, где заканчивается одно и начинается другое.       — Куда пойдем? — голос Годжо прозвучал тише обычного, пока он разглядывал неоднородный цвет камня врат.       — Думаю, — Гето вдохнул поглубже чистую свежесть, зная, что следующий глоток воздуха будет заполнен насыщенными запахами шумной торговой улицы, — нам стоит попытать счастья в Кисараги.       Сатору согласно кивнул, после чего достал палочку.       Если бы Сугуру не знал, что палочка из дерева, как и все прочие, издалека решил бы, что она вырезана из камня — цвет древесины уходил в серость. Дерево Такео-но Оокусу, из которого была сделана эта палочка, считалось священным. Лишь четыре раза за всю историю его ками позволил мастерам взять по ветви, чтобы вырезать из них инструменты.       — Кисараги-ни митибикэ.       Сугуру чуть улыбнулся. Сколько бы Сатору ни говорил, как он не видит в традициях смысла, а всё же в повседневной жизни, если того позволял случай, он старался пользоваться японскими заклинаниями, а не китайскими и латинскими. С вратами тории заклинание могло сработать на любом из этих языков, это было лишь делом привычки.       Рука Сатору легла ему на плечо, большой палец мазнул по открытой шее и остался прижатым к месту, под которым бился пульс. Они вместе шагнули сквозь тории по самому центру, чтобы выйти из других врат, но уже в Кисараги, магическом квартале, существующем между Харадзюку и Омотэсандо.       Из города сюда можно было попасть через эти неприметные старые тории, сносу которых всячески препятствовали. Теперь они были спрятаны в переплетениях узких проулков и закутков между жилыми домами, куда обычно забредаешь, лишь свернув с оживленных пешеходных улиц и потерявшись среди зданий.       Годжо двинулся на шум, засовывая палочку за ремень.       — У тебя же есть идеи, чё ей дарить? Я просто понятия не имею, — признался он, поглядывая на поравнявшегося с ним Гето. — Девчонкам обычно украсявы всякие заходят, но это Сёко.       — Да, боюсь, если мы подарим ей украшение, она сложит его в шкатулку и больше никогда не достанет, — Сугуру вышел вместе с Сатору на свет из тени закоулка.       Кисараги бурлил энергией. Словно пульсирующее сердце, квартал жил, гоняя людей между магазинами, что текли подобно крови по артериям, переходя от одной двери к другой. После морской свежести дышалось здесь тяжелее: пахло городской пылью, травами, немного пивом и жареной курицей из карааге-ресторана через дорогу, наверняка, впрочем, подававшего не только её, но и что-то, что не найти в обычных заведениях, доступных не-магам.       — Если у неё вообще есть шкатулка для чего-то подобного, — пробормотал Годжо, и Гето не удержался от смешка. И то верно.       — Вообще, у меня была пара идей. Мы можем поискать ту книгу про трансфигурацию внутренних органов, о которой она недавно упоминала. Вроде что-то автобиографичное.       — Хм, — Годжо медленно двинулся влево по улице, смутно припоминая, что где-то дальше должен был быть книжный магазин. — Не в курсе, для палочек с усом двухвостого кудзира нет никаких ништяков? Вроде для них выпускают какие-то специальные обручи? Я ничё не путаю?       — Что-то такое было, кажется, — Сугуру нахмурился, мысленно отругав себя за то, что изучил недостаточно информации, — но нам определенно стоит спросить об этом в лавке мастера-изготовителя палочек. По крайней мере, хуже не будет.       В этой части района находились скорее модные бутики. Те самые магазины украшений, где продавалось всё от подвесок с защитными чарами до связанных между собой колец, через которые можно передавать послания своей второй половинке. И те самые магазины саморегулирующейся под размер покупателя или зачарованной одежды — вроде платья, часть подола ниже колена которого словно ткалась из туманной дымки, или юбки, мерцающей языками огня при движении, что активно демонстрировал подвижный манекен, послав обратившему на неё внимание Сугуру воздушный поцелуй.       Забавная. Сугуру изучал хэнсиндзюцу как профильный предмет с этого года, но до изучения одушевления предметов они ещё не дошли (Сукуна-сенсей обещал, что они начнут после зимних каникул — и хотя бы здесь Сатору не донимал преподавателя, почему так долго до интересной ему темы).         Сатору поторопил его до того, как Сугуру успел хотя бы помахать манекену в ответ. Та никак своего расстройства не выразила, но поднесла ладошку к безликой голове, будто хихикая над чем-то.         — И ещё надо бы…         — И ещё мы можем… — они вдруг заговорили одновременно.         Сугуру хватило одного взгляда, и он мягко подтолкнул Сатору плечом.         — Ты полностью за то, чтобы выбрать данго вместо цветов, но ещё надо бы подарить ей и что-то просто забавное, я прав?         Годжо усмехнулся себе под нос. Естественно, прав.              Они одновременно зацепились взглядами за спортивный магазин с разнообразной экипировкой для игроков в квиддич. Яркая рекламная вывеска вслух декламировала, что в магазине есть всё необходимое для любителей данного вида спорта и его профессионалов: крепежи к метлам, специальная обувь, перчатки, формы нескольких видов плотности для разного температурного режима. Студентам школ магии — скидка, при предъявлении удостоверения о членстве в национальной спортивной команде — тоже скидка. Что говорилось следующим, они уже не разобрали.              Чем дальше они продвигались, тем больше появлялось лавок с волшебными атрибутами: магазин котлов, обещавший наличие таких, которые сами размешивают зелья, ещё и с встроенными таймерами — ну вот почему нельзя такими пользоваться на уроках Гакугандзи-сенсея? — ларек с не блещущим оригинальностью названием «Лавка травника Хаяси», из открытых дверей которого исходил сильный запах земли и травяного сока; бутик с принадлежностями — тут Иори-сенсей часами зависает, наверное, потому что её ничего кроме её предмета не интересует — для сёдо; «Шики-Шикигами», где гарантировали самую большую коллекцию талисманов с шикигами на любой вкус…         — Ну наконец-то хоть что-то, — Сатору подхватил читающего вывески Сугуру под локоть и затащил его подальше от лихорадочно суетливой улицы (заполненной пешеходами, половина которых будто бы вообще никуда не торопилась, и это действовало на нервы, когда Годжо делал шаг, а обаа-сан перед ним требовалось четыре собственных, чтобы продвинуться на такое же расстояние) в мастерскую волшебных палочек.       Приветственно звякнул колокольчик над дверью.         Яркий аромат древесины, лака и пыли забился в нос, и Сугуру понадобилось несколько вздохов, чтобы привыкнуть к нему.       — Выглядит знакомо. Кажись, я тут свою палочку покупал, — Годжо лениво окинул взглядом полки с коробочками, — а может, и нет… — уже тише добавил он, направляясь вглубь магазина.       — Ты не помнишь? — Сугуру удивленно воззрился на него. Для него, как для выходца из семьи, никак не связанной с волшебством, первые четыре года обучения в дневном отделении Махотокоро и последующее получение волшебной палочки были такими пронзительными моментами, что запомнились каждой деталью.         — Да меня как-то не интересовало, где и чё, не обратил внимание. Больше палочка волновала. Ну мастер запомнился ещё.         — Я горжусь тобой. Как звали мастера? — Сугуру поджал губы, чтобы те не расползлись в улыбке, когда Годжо повернулся к нему с чётко выраженным «шутишь, что ли?» на лице.         Немножечко.         — Я запомнил только, что он говорил странно, — и цокнул языком. Сугуру мягко похлопал того по спине в легком извиняющемся жесте. — Как какой-нибудь чудаковатый дедок из мультов Миядза–         — Предобрейший день, молодые люди, — прищурившийся сквозь толстые линзы старичок обратился к ним со второго этажа. Годжо и Гето одновременно задрали головы. — Прошу погодить минуточку, я тотчас же спущуся к вам.         — Добрый день, — Сугуру вежливо кивнул в приветствии и до того, как пожилой мастер скрылся из вида, успел попросить: — Пожалуйста, не торопитесь.         Он с легкой смешинкой переглянулся с Сатору, понизив голос: «Не твой чудаковатый дедуля? Хочешь, я спрошу для тебя, как его зовут?»         Годжо перекинул руку ему через плечо с невообразимой скоростью, притянув к себе за шею и взяв Сугуру в захват, а второй рукой стянул с пучка резинку, растрепав все волосы. Гето шикнул, без труда найдя пальцами очень чувствительное к щекотке место на боку Годжо, к которому даже сквозь одежду достаточно было просто притронуться, чтобы Сатору не сдержал срывающегося возгласа: «А-ах!»         Когда дедуля спустился к ним, Сугуру с налитыми краской щеками приглаживал волосы, а Сатору стоял, вытянувшись в струнку, прижав локти к бокам.         Во взгляде мастера мелькнуло узнавание, когда он рассмотрел прибывших с более близкого расстояния:         — Годжо-сан, вы столь выросли. Отрадно видеть вас снова. Возможно ли с палочкой какая беда?         Сугуру опустил голову, закусив губу, чтобы не засмеяться с выражения лица Годжо.         — Здравствуйте, — Годжо кашлянул, расслабляя плечи. — Не беспокойтесь, с моей палочкой проблем нет. Ищем подарок для подруги.         — У неё палочка из ясеня, сердцевина из уса двухвостого кудзира, — добавил Сугуру, приведя себя в порядок. — Мы слышали, что для таких палочек существуют специальные обручи, которые как раз пригодятся при работе с целительной магией. Так ли это?         Мастер заинтересованно оживился:         — Есть такие, есть, без сомнения есть. В такие обручи чары вплетаются для удобства целителя: в основном левитационные, чтобы не откладывать палочку в сторону, ежели нужно сделать что-то руками, реже застывающие, ежели руки дрожат.         — Сёко точно не та, у кого руки дрожат, — пробубнил Годжо себе под нос так, чтобы услышал только Сугуру, и Гето приложил все усилия к тому, чтобы не прыснуть. Это правда, рука у неё точно бы не дрогнула, вообще ни при каких обстоятельствах.         — Можете принести те, что с левитационными чарами?         — Всенепременно. Какого диаметра?         Парни одинаково вытаращились друг на друга, оторопело хлопая ресницами. Вот чёрт.              — Может, тогда взглянете на чехлы для палочек? — воодушевленный мастер не упустил возможности предложить что-то ещё, когда стало ясно, что парни не способны дать ответа на вопрос.         Как оказалось, длину они тоже не измеряли.         Мастер пообещал, что отложит обручи и чехлы, которые — навскидку — отобрали парни, пытаясь вспомнить, насколько отличается в диаметре и длине палочка Сёко от их собственных.         — Даже не подумал, что какие-то миллиметры в диаметре и сантиметры в длине могут быть настолько решающими, — сокрушался Сугуру, когда они покинули лавку, договорившись о том, что завтра придут ещё раз, сразу после уроков, примерно в это же время, около шести вечера.         По мере того как Гето говорил, губы Годжо растягивались в ухмылке.         — Подумай ещё раз, — предложил он, томно понизив голос.         Сугуру первые несколько мгновений не мог понять, о чём тот говорит, все его мысли были заняты самоосуждением собственной неподготовленности — он по старой привычке массировал точку между бровей, пряча взгляд — но Годжо так глумливо посмеивался, что не догадался бы только тупой, к коим Гето себя не относил.         — Ни длина, ни диаметр волшебной палочки не имеют значения, важно то, в насколько умелых руках она находится. А всё остальное — показатель только для тех, кто не уверен в себе, Сатору.         Годжо резко перестал улыбаться, и Сугуру расхохотался в голос от этой перемены в его лице.         — Так говорят те, у кого не волшебные палочки, а волшебные пеньки, — нашёлся с ответом тот, но не огрызаясь.         — Не существует волшебных пеньков, Сатору, — Сугуру утер краем пальца выступившие в уголках глаз слезы, широко улыбаясь. — Да и вообще, всё зависит от, как говорится. — Годжо в ответ сначала надменно хмыкнул, бросив на лицо Сугуру оценивающий взгляд, а после сделал показное «буэ-э-э», высунув язык, тем самым закрывая тему. От своего мнения никто из них не отказался, но в мыслях каждый сделал пометку подумать об этом позже.         Книжный магазин располагался под землей, на неприметный вход со спуском вниз указывали только пешеходные указатели. Внутри было тихо, почти умиротворяюще спокойно, и Сатору с Сугуру, поздоровавшись с молодой девушкой в ведьминской шляпе за кассовой стойкой, скрылись за стеллажами, ища взглядами секцию по целительству. Здесь на полках можно было встретить как тонкие современные журналы, так и старенькие фолианты, весившие, наверное, как толстый пятнистый бобтейл, постоянно наведывавшийся к Годжо в домик, пока тот ещё жил в Нацудзора. Он с особым удовольствием растягивался прямо поперек входа или на небольшом зеленом участке.         И чем тебе трава снаружи не нравится, а? — иногда наезжал на кота Годжо, на что тот даже ухом не вёл, но Сугуру знал: если бы Сатору только захотел, держал бы двери закрытыми.              Книги в стеллажах были расставлены в алфавитном порядке, но по имени автора, а не по названию. Они переглянулись, пожимая плечами, и двинулись с разного конца стеллажа в сторону центра, начав с верхней полки и внимательно изучая взглядом корешки. Может, найди они работницу книжного, дело пошло бы быстрее, но когда Сугуру по просьбе Годжо «сгонять за той девчонкой» пошел к стойке, там никого не обнаружилось.         Видимо, кто-то более дальновидный умыкнул её себе.         В книжном им повезло больше, чем в мастерской палочек. В конце концов они обнаружили необходимую им книгу, но уже когда перерыли весь стеллаж вдоль и поперек.         Та издевательски стояла на специальной подставочке в разделе «Новинки».       (Зато им наконец-то пригодились хаори.)         А когда они покинули ещё один магазин — приколов и пранков — на улице уже стемнело и весь квартал засветился фонарями и огнями. Ночь подкралась незаметно, ложась им на плечи, забираясь под хаори легкой осенней прохладой.         В самом центре Токио не видно звезд, по сравнению с тем, какое небо открывается со смотровой площадки, купол над столицей был словно голым, лишенным своих брызг белой краски.         Сугуру поискал взглядом часы, пока они шагали обратно к вратам-порталу. Без двадцати восемь? Это значит, что у них всего…       Давай-ка поторопимся, у нас осталось не так много–       — …Нам нужно купить Сёко торт, — слышит Сугуру и поворачивает голову на звук.       Так она не ест сладкое, и он за два дня потеряет свежесть, могло бы сорваться с языка, но Сугуру вовремя прикусывает внутреннюю сторону щеки, останавливая себя. У Сатору глаза сверкают, взгляд бегает по легко просматриваемому сквозь витрину интерьеру кондитерской, которая привлекла его внимание. Оставалось двадцать минут до закрытия.       Воздушно-пастельные цвета, мягкие, как сахарная вата, придают месту вид кукольного домика из сказки. Там внутри на столах под фигурными стеклянными крышками лежит всевозможная выпечка, посыпанная кокосовой стружкой, сахарной пудрой или взрывной карамелью, которая подобно пузырькам шампанского лопается на языке; политая расплавленным шоколадом или ярким сиропом неестественного цвета. В центре стоит длинный вытянутый стол, на котором выставлены торты всех форм, окрасок и размеров. За стойкой приятной наружности продавец добавляет маршмеллоу в напиток, который мог быть горячим шоколадом.       Сладкое явно сейчас было необходимо не Сёко.       На лицо Сатору падал розовато-белый свет от витрины, оттеняя детский восторг, сравнимый по прелести лишь с самым первым снегом — чистым и белоснежным.       Сугуру посмотрел на него так, как, должно быть, поэт династии Тан Су Тин однажды взглянул на луну и в тот же миг попросил весь банкетный зал затушить свечи.       От улыбки защекотало порозовевшие персиком щеки, и Сугуру просто не удержался. До врат придется бежать.       — Давай зайдем, возьмём что-нибудь с собой, — его ладонь опустилась Сатору на плечо, и тот повернулся к нему — в глазах искрилась на свету, лилась ручьём синева, в которую растаяли скрипучие льды под лаской наступающей весны. — Я угощаю.