— Вы произнесли бы это как «Сугуру».
— «Вы»? — иногда формулировки Сугуру были очень странными. Не то чтобы неграмотными — по крайней мере, теперь грамматические ошибки случались гораздо реже. Иногда это был не совсем естественный порядок слов, иногда он говорил на диалекте Окинавы, а иногда дробил предложения там, где можно было обойтись без этого, чрезмерно упрощая речь.
Сугуру на мгновение опустился в воду, чтобы намочить успевшую подсохнуть за время их разговора макушку. Чёрные волосы заблестели как мокрый шёлк, выпрямились, огибая ушные раковины с мембранами. Голубоватый свет лёг на них подобно венку из цветов, придавая образу сказочность — хотя, по сути, Сугуру и являлся сказочным существом. Он довольно, с едва слышным шелестящим свистом, вздохнул и снова облокотился на скрещенные руки почти нос к носу с распластавшимся на камне Годжо.
В спину мягко давили набегающие волны, прижимая Сугуру к тёплому камню и слегка покачивая — как мать баюкает своё дитя.
— Люди, — наконец пояснил он, когда устроился поудобнее. Говори он чуть громче — и сводчатый купол грота поймал бы его голос в ловушку эха, растопив в ставшем привычным гуле плеска воды. Это был удалённый от любых туристических (или хотя бы обитаемых) мест грот, но всё же осторожность никогда не была лишней: острова Керама пользовались популярностью не только у дайверов, но и у простых любителей морских прогулок.
Капли стекали с ресниц и волос по щекам, но Сугуру не испытывал никакого дискомфорта, так что даже не пытался стереть их с лица. Годжо наблюдал за тем, как те легко скользили по гладкой коже, огибая мягкие и выразительные черты, прямо на сложенные под острым подбородком руки.
Должно быть, это в каком-то смысле похоже на заимствование иероглифов из китайского в японский.
Годжо заинтересованно качал ногами в воздухе, подставив спину солнышку — камень, на котором он валялся, единственный из всех располагался под продолговатой расщелиной в куполе — как тюлень. Рядом обсыхала куртка от гидрокостюма. Когда локти начали ныть от продолжительного упора в ребристую поверхность камня, Годжо опустил подбородок на скрещенные руки — так его и Сугуру лица находились на одном уровне.
— И как оно произносится на твоём языке?
— Никак, — улыбка Сугуру приобрела плавный ехидный изгиб, закручивая слегка наверх уголки бледных губ. — Его сказать нельзя, но ваше звучит «су-гу-ру» похоже.
Годжо потратил немного времени на то, чтобы расшифровать формулировку. Мысли отказывались активно работать, то ли поглощенные чем-то другим, то ли разморенные под ласково целующими макушку лучами солнца.
— Нельзя сказать — получается, вы не используете голос? — Годжо призадумался, размышляя, каким способом разумные существа могут передавать информацию под водой. Это ведь должны быть целые сложные предложения.
Может, общаются на определённой частоте? С помощью эхолокации? Высокочастотных щелчков, вроде дельфиньих? Или они используют нечто продвинутое вроде азбуки Морзе?
— Верно, — глаза слегка прищурились. На солнце зрачок сузился, поэтому радужка разливалась перед Сатору красками прощающегося с солнцем неба.
— И, очевидно, не жесты.
Сугуру поменял руки и покачал головой. Чёрная прядка прилипла к скуле, с неё медленно поползла вниз по щеке прозрачная капля.
— Жесты есть. Но не для имён.
— Как его можно услышать в таком случае? — проще спросить напрямую, чем пытаться объяснить, что такое «эхолокация» или «азбука Морзе», чтобы узнать, прав ли Годжо в своих гипотезах — вряд ли в японском лексиконе Сугуру было даже слово «частота». Он заметно расширился с момента их встречи, но Сугуру не смог бы поддержать разговор на сложную тему. Хотя он быстро учился. Его интерес к японскому языку был немного удивителен, учитывая, что несколько раз Сугуру достаточно нелестно отзывался не только о конкретных людях, но и в принципе о человеческой расе. Вопрос, почему Сугуру интересовался японским, так и остался без ответа, но Годжо же и лучше — о большем количестве вещей можно поговорить.
Фиолетовые глаза посмотрели на него в упор, и Сатору не стал отводить взгляд. Зрачок Сугуру слегка расширился, идеально ровной кляксой растекаясь по радужке.
— Если хочешь узнать, — Сугуру понизил голос, будто поделился с Годжо секретом, и шум волн почти украл звук его шёпота, — следуй за мной.
И медленно отстранился, постепенно опускаясь в воду, однако зрительного контакта не разрывал, даже не моргал.
Сатору усмехнулся:
— Тогда посторонись, я хочу прыгнуть.
Он ловко — хотя шея немного и затекла от длительного лежания на животе — присел, натягивая на себя куртку и расслабленно ведя плечами. Тёплая ткань приятно легла на кожу. Резинка широких квадратных очков для плавания неприятно потянула за волосы, и Годжо в который раз подумал, что можно и прическу сменить: он давно хотел выбрить затылок. Встал на одно колено, слегка потягивая мышцы —
Если они вообще не используют голосовые связки для общения, получается, он разговаривает только со мной?
— и замер. Эта мысль — полностью озвученная и осознанная — прошила его насквозь, как пуля.
Нет, всё логично. Это было очевидно и раньше, если так подумать.
Сугуру ведь говорил, что не общается с людьми. Но есть разница, верно? Он не использует голос
не только с людьми. Но и с другими представителями своего вида.
Значит ли это, что Годжо Сатору единственный, кто слышал его голос? Эта мысль будто поставила его на паузу.
Ранее удовлетворивший просьбу освободить место для прыжка Сугуру не дождался погружения Годжо.
Он стремительно вынырнул из воды, улыбаясь какой-то шальной улыбкой, обхватил Сатору за шею. Прохладные и мокрые руки легли на прогретую под солнышком куртку, и у Годжо мурашки прокатились по спине.
Уткнувшись лбом в квадратную маску для плавания, Сугуру утянул его за собой.
Даже свалиться в воду у Годжо Сатору вышло изящно — Годжо Сатору идеален во всём.
Держать его никто не стал — Сугуру отпустил сразу, как они оказались в воде. Лишь на мгновение дезориентированный Годжо без труда заработал ногами и всплыл. Сделал несколько жадных глотков воздуха.
И погрузился снова.
Сугуру ждал его с хитрым выражением на лице, и в этой лазурной воде цвет его кожи становился будто бы голубоватого оттенка. Длинные волосы чёрным живым туманом растворялись в воде, и Годжо захотелось за них дёрнуть в отместку.
Это ж надо! Сбросил меня в воду!
Он подплыл к нему с чётким намерением это сделать, но чёрные волосы лишь фантомно пощекотали ему пальцы — Сугуру увернулся от руки легко, играючи.
И поманил за собой движением ладони.
Сугуру весь был плавный, текучий, как вода, и в своей стихии это было заметнее всего.
Вот чем-чем, а большим объемом лёгких Годжо похвастать не мог. Хотя он
сто проц больше, чем у Сёко, и он практически услышал, как Нанами говорит, что сравнивать свой объём лёгких
с Иэири-сан уже само по себе показатель, принимая во внимание её (упорно искореняемые Утахимэ) вредные привычки. При активном движении кислород кончался быстро, приходилось всплывать и нырять. Всплывать и нырять, снова и снова.
Он успел посетовать, что не переобулся из аквашуз в ласты.
По левую руку тянулся высокий склон Кубасимы — с зелёной шапкой леса и грубыми скалами, внушительные фигуры которых угрюмо нависали над ними — далее плавно перетекавший в ухабистый каменистый пляж. Ни одного катера или парома на горизонте не показалось за всё время, что они продвигались вдоль побережья. Но если они обогнут остров с юга, то с его восточной стороны шанс заметить кого-то издалека слегка возрастет.
В одну из передышек Сугуру всплыл прямо напротив, чтобы составить ему компанию, когда Годжо задержался на поверхности. Сатору хорошо чувствовал телом невесомое давление потоков воды от движений хвоста.
— Осталось немного, — подбодрил тот.
— Тебе чё, чтобы имя своё назвать, каждый раз надо плыть в какую-то даль?
Сугуру рассмеялся. Его уши с мембранами слегка оттопырились. Кожа на них почти перламутрово переливалась, как у раковины абалона.
— Нет.
— А поближе ничё не было?
— В принципе, было.
— Так какого... Назад будешь меня буксировать, понял?
Ещё один смешок. Ни одного возражения не последовало.
— Тут много, — вместо этого Годжо получил очередную туманную фразу. Что-то подсказывало ему, что Сугуру не всегда искренен, и какие-то слова он знает, но
специально выбирает изъясняться расплывчато, чтобы позабавиться и усложнить Годжо задачу в отгадывании. И сиди-гадай, то ли эта рыбина (хотя нет, всё-таки млекопитающее) слишком умная и хитрая, и потому умудряется пользоваться даже относительно скромными познаниями японского на полную катушку, то ли у него работа мозга такая, что некоторые — даже, казалось бы, элементарные — слова и конструкции с определённой периодичностью забываются и вспоминаются.
Пёс его знает, но Годжо всегда нравились челленджи. И отчего-то он был уверен, что в случае Сугуру — скорее первое.
— И тут тебе понравится больше.
Вздох.
У Годжо немного кружилась голова от давления резинки очков и постоянного всплытия-погружения.
Если бы нашёлся способ дышать под водой и при этом не тащить с собой акваланг, Годжо был бы счастлив. Но для этого ему бы пришлось обзавестись жабрами. Наверное. Годжо физик, а не биолог, его познания в области анатомии морских существ не настолько глубоки. Тем более совершенно неизученных вроде русалок.
Он бы спросил, как устроена система дыхания Сугуру, но это будет похоже на разговор глухого со слепым.
Эх. Может, у русалов есть какой-нибудь секрет фирмы на этот счёт?
Риф, до которого они доплыли, не мог поразить обилием красок так, как те, ради которых на Окинаву приплывали туристы со всех префектур Японии. Он не был огромным настолько, чтобы тянуться всюду, куда падал взор, но это компенсировалось тем, насколько это место всё же пульсировало жизнью.
Годжо всплыл, чтобы надышаться как следует — и на всякий случай осмотреться. Лицо Сугуру возникло рядом с его:
— Можешь дать руку, — предложил он.
Получив согласный кивок, Сугуру обхватил пальцами его запястья и потянул вниз. Годжо не мог не улыбнуться — интересно, как можно сформулировать значение «с ветерком» в подводных условиях?
…Так это была музыка.
Вернее, может быть, сами русалки не считали это музыкой (если только у них не было разных видов «инструментов»?), но на неискушенный слух Сатору такая мелодичная последовательность звуков вполне могла считаться музыкой. Годжо держался за левое плечо Сугуру, чтобы не всплывать, пока тот с выверенной точностью ударял небольшим камушком по разного размера ракушкам и твёрдым кораллам правой рукой.
Парящие ореолом в воде распущенные волосы шёлковыми нитями тянулись к щеке Годжо, и тот каждый раз отводил их в сторону рукой. Щекотно.
Вода — идеальный проводник звука. Тот вбивался Годжо в виски, ощущался в зубах и в каждой косточке, но чувство не было неприятным, оно просто...
было в нём. Звучало внутри. Наверное, долбани Сугуру огроменным камнем по валуну, Сатору бы всего скрутило.
Но то, что получалось, было очень нежным. Всего три звука, но они звучали как законченная мелодия. Первые несколько раз он плохо мог разобрать, чем они отличаются, но чем больше раз Сугуру повторял, тем различие в звучании становилось очевиднее.
Первый приглушённый, слегка шелестящий, с лёгким чирканьем по раковине. Второй самый звонкий — как один кроткий перезвон треугольника, по которому ударили палочкой. И последний — более глухой, чем первый, но мягче, чем второй.
Как песня.
И если прислушаться, закрыть глаза и максимально отгородиться от привычного восприятия звуков, становится отчётливо слышно...
су-гу-ру
су-гу-ру
су-гу-ру
Было что-то необъяснимо правильное в том, как это имя отдавалось прямо у Сатору в висках. Он похлопал Сугуру по руке, и тот понятливо подхватил его под мышки, чтобы как можно быстрее доставить наверх.
Годжо положил ладони своему спутнику на плечи.
Ещё один знак. Сугуру помог ему приподняться ровно настолько, чтобы вся грудная клетка оказалась над поверхностью. Длительное пребывание под водой сдавливало Сатору грудь, из-за чего иногда становилось тяжело вдыхать, не вынырнув повыше.
— Устал? — голос прозвучал ласково, участливо.
— Не, — Годжо отмахнулся довольным котом, погружаясь обратно в воду по шею. Ладони в перчатках медленно соскользнули с гладких плеч, и хватка чужих рук на талии также исчезла, будто растворилась в воде. — Теперь ты научишь меня «произносить» твоё имя.
И когда ракушки оказались зажаты между его пальцев, а ладони Сугуру легли поверх его собственных, направляя и контролируя степень мягкости удара, Годжо твёрдо решил, что при следующем всплытии попросит показать, как звучало бы
его имя.
А потом, может, парочка других.
Исключительно из любопытства, конечно.
В висках продолжало звучать, отпечатываясь в самих костях и гравируясь в памяти:
Сугуру, Сугуру, Сугуру.
