can't stand still

13 декабря Вчера я наконец-то нашел еще одного живого человека. Его зовут Хаку Шота, он из Японии и мой ровесник. Нам до сих пор довольно сложно общаться. Он говорит только на базовом корейском, а я на таком же уровне японского. Но насколько я могу судить, он кажется очень добросердечным. А еще он очень умный и усердно работает от начала до конца. Я не уверен, что нам дальше делать, но то, что он здесь, вселяет в меня немного больше надежды. Мне потребовалось четыре месяца, но я действительно встретил еще одного человека прямо здесь, в Сеуле. Может быть, в Кванджу, Тэгу или на острове Чеджу есть живые люди. Это заставляет меня думать, что, возможно, пришло время двигаться дальше, и это меня чертовски пугает. // На следующий день Шота ворвался в дом напротив и украл велосипед, на котором отрегулировал сиденье, накачал шины и очистил от ржавчины цепь. У этого велосипеда был дополнительный бонус в виде подножек, которые облегчали передвижение: Шота мог крутить педали и управлять, в то время как Чонсоб стоял сзади и балансировал, опираясь руками на плечи Шоты. Теперь им было легче передвигаться; поездки по городу за припасами стали намного проще. Это не решило ни одной из их больших проблем, но на данный момент Чонсоб чувствовал себя спокойно. Шота также нашел пого-палку, которая была скорее предметом развлечения, а не чем-то полезным. У Чонсоба никогда раньше такой не было, у него не было ничего, кроме времени, поэтому в последующие несколько теплых дней они могли тренироваться по очереди. У него это неплохо получалось, но он не мог сравниться с Шотой, который мог добраться до подъездной дорожки ровно за пять секунд. Тем не менее, пока Чонсоб занимался мелкими повседневными делами, стирал одежду, наполнял кувшины водой и писал в своем дневнике по утрам перед тем, как Шота просыпался, в глубине души он осознавал, что их припасы истощаются. Однажды он отправился на вылазку с Шотой вопреки своим моральным принципам. Они заглянули в многоквартирный дом, чтобы проверить незапертые квартиры на наличие припасов. В первом помещении, которое они проверили, запах гниющей еды стоял невыносимый, даже не открывая холодильник, а многие сушеные продукты в кладовой были разорваны крысами. Это только напомнило, насколько скудным стал мир, тогда Шота запихнул в свой рюкзак пару банок тунца и несколько пакетов с сухофруктами...ну, это все, что там было. Этот шкаф никогда не пополнится, как и магазины. Затем они вошли в гостиную, где их чуть не сбил с ног запах смерти, а кремовый ковер на полу был покрыт гнилью. Посреди пола лежали два тела, к этому моменту представляющие собой лишь кости и разложение, вероятно, это были мать и ребенок, большее тело защитно обвивало тело поменьше. К тому времени, когда Чонсоб все осознал, Шота согнулся пополам и его вырвало, и все, что кореец мог сделать, это обнять его за плечи и вытащить его из комнаты. — На днях ты заходил во все эти дома, ты действительно не видел никаких тел? — Чонсоб был удивлён, но, поразмыслив об этом, понял, что удивление было немного глупым. Он сам видел множество тел и легче от этого не становилось ни капельки. Шота не ответил, опустил голову, чтобы скрыть бледное лицо за завесой угольно-черных волос. Они пошли домой молча. Шота ни с чем не возился в гараже, не подливал топлива в дровяную печь и не жаловался, что он голоден. Вместо этого, без объяснений, Шота лёг спать, натянув одеяло на голову. Чонсоб не знал, как спросить, в порядке ли он. На словах он знал, что это было «Genki desu ka?» или «Daijoubu desu ka?», но не знал ни в эмоциональном, ни в духовном плане, как спрашивать об этом того, кто пострадал так же сильно, как и он. Так что он этого не сделал. Языковой барьер был сложен на нескольких уровнях. Было трудно планировать, трудно поддерживать жизненно важные диалоги…и было трудно понять Шоту. Чонсоб не знал, откуда он родом, какая у него была семья, что привело его в Корею и естественно не знал, как утешить японца. В тот день, когда Шота все еще дремал, Чонсобу пришла в голову блестящая идея съездить в свою бывшую школу, которая, как он знал, была закрыта, когда была объявлена ​​чрезвычайная ситуация в стране. Если повезет, в здании не будет неприятных сюрпризов, и он сможет раздобыть еще несколько нужных вещей. Накануне вечером его ручка окончательно высохла, и ему требовалась замена, если он собирался продолжать документировать свои переживания. Чонсоб с любовью вспоминал факультатив, который проходил на втором году обучения, учительница этого факультатива стала одной из его любимых. У нее была коллекция всевозможных кулинарных книг, которые только можно себе представить, и Чонсоб сохранил очень специфическое воспоминание о том, как он готовил хлеб на сковороде, бесконечно замешивая тесто и выпекая его на чугунной сковороде, пока сверху не появилась удивительно хрустящая корочка. Шота был заядлым поклонником пирожных в целлофановой упаковке, которые они иногда воровали в магазине, и что-то подсказывало Чонсобу, что он тоже хотел бы домашний хлеб. В средней школе он посещал уроки японского языка. Парень все еще помнил тяжелый японско-корейский словарь в отделе научно-популярной литературы, к которому часто обращался, когда ему давали задания по переводу. Это не был бы идеальный способ общения, но это было бы хоть что-то. До школы, которая находилась всего в одном квартале от его дома, было несколько минут езды на велосипеде. Он помнил, как каждое утро проходил это расстояние со своими друзьями, обычно жалуясь на предстоящий экзамен или невыполнимое задание. Оглядываясь назад, он чувствовал сладкую ностальгию, обнаружил, что снова очень тоскует по этим несущественным маленьким проблемам. Тротуар уже не был ухоженным, а был усеян разбросанными листьями, ветками дерева после урагана, выброшенной и грязной бейсболкой, которая могла принадлежать только ребенку. Тем не менее, несмотря на то, что во всех остальных зданиях, которые он исследовал, отключилось электричество, двери школы были заперты, а свет на сканере доступа к карте выжидающе мигал зеленым, как будто вокруг ничего не рушилось . Это зрелище заставило Чонсоба остановиться, тревожно глядя и задаваясь вопросом, что это могло значить. «Может быть генератор», — тупо рассуждал он, — «разве генераторы тоже в конце концов не выходят из строя?» Затем он случайно взглянул на крышу. Ох, верно. Солнечные панели. Кореец забыл, что средняя школа установила их в качестве резервных всего несколько лет назад, и идея снова получить доступ к электричеству поразила его. Wi-Fi работал? Внутри было отопление? Мысль о том, чтобы оказаться где-нибудь в тепле и не беспокоиться о том, что нужно будет просыпаться для того, чтобы добавить дерева и бумаги в дровяную печь… это было слишком заманчиво. Почему Чонсоб не был достаточно умен, чтобы прийти сюда раньше? К сожалению, дверь была заперта, это означало, что Чонсобу нужно было найти новый способ войти. Несмотря на все, что произошло, обыскивая магазины и проезжая на велосипеде мимо трупов на улице, Чонсоб все еще чувствовал дурное предчувствие странности, обыскивая периметр школы в поисках камня, достаточно большого, чтобы разбить им окно. Его снова поразило, как сильно он любил это место, хотя учеба была для него постоянным источником давления.  Накануне вступительных экзаменов он и его друзья проводили больше времени в школе, чем у него дома. «Эти друзья… чем они занимались после окончания школы?», — впервые за много лет он не мог не задаться этим вопросом. «Прошел ли Чонхун какое-нибудь стажерское прослушивание, на которое он ходил вместо вступительных экзаменов в университет? Удалось ли Шиын достичь своей высокой цели и получить степень в области прикладной математики?», — это было дерьмово, Чонсоб был настолько занят, что забыл поддерживать связь со многими людьми из своего детства, он начал думать об этом только тогда, когда уже было слишком поздно что-либо менять. Чонсоб мрачно улыбнулся, наткнувшись на кусок разбитого куска бетона на тротуаре, и с небольшим усилием откопал его до конца. Оставив тележку для покупок на велосипеде у кирпичной стены школы, он вернулся к стеклянным панелям у входной двери и кинул камень так сильно, как только мог. Казалось, стекло разбилось на тысячу зазубренных осколков, и ему пришлось наклонить голову, чтобы не порезаться оставшимися обломками. Внутри здания свет был выключен, и тишина казалась оглушительной. В коридорах, как всегда, по-прежнему раздавалось эхо, но на этот раз это были его собственные шаги, ни толпы, ни голосов, ни моря одетых в форму тел. «Именно сюда я приходил каждое утро», — вспоминал Чонсоб, словно деталь из другой жизни. Здесь были торговые автоматы, в которых он покупал очень сладкий баночный кофе, чтобы выпить его перед школьными занятиями, научная лаборатория, где он оставался до темноты, выполняя задания, требующие дополнительных баллов, пока не подумал, что у него из глаз может пойти кровь. Там был стол для обеда, за которым Чонхун сидел напротив него на втором классе средней школы и настаивал, что Шиын без ума от Чонсоба и что тот сошел с ума, раз не приглашает ее на свидание. Двадцатилетний Чонсоб завидовал, злобно завидовал тем призрачным следам подростковой жизни, которые остались повсюду, куда бы он ни посмотрел. Шестнадцатилетнему Чонсобу действительно не о чем было беспокоиться. Во всяком случае, никаких реальных проблем. Библиотека была сердцем школы: прямо в центре стояла лестница, ведущая к тяжелым главным дверям. Чонсоб медленно подошёл по ступенькам и толкнул двери. В комнате пахло затхлостью, неудачной смесью бумаг и плесени, но когда он щелкнул выключателем за столом библиотекаря, лампочки на потолке вспыхнули. Знакомый синий ковер, скопление столов и стульев, несколько компьютеров вдоль дальней стены.  Именно здесь любопытство привело Чонсоба к одному из древних компьютеров, который вышел из комы и с хрипом ожил по нажатию кнопки. Он впервые за несколько недель увидел светящийся экран, и от этого у него чуть не заболели глаза. Трудно было не надеяться на то, что интернет работает, пока он ждал загрузки Windows (это всегда занимало целую вечность), но, как он и мог предсказать, подключения к интернету не было. Чонсоб сильно закусил губу, но не позволил себе зацикливаться на этом. «Шота ждет дома», — напомнил себе кореец, он пришел сюда, чтобы принести домой способ коммуникации. Выключив компьютер, он поспешил к справочному разделу, энциклопедиям и нескольким словарям. Он знал, что именно искал: красный корешок, черные буквы, корейско-японские, японско-корейские, книгу нельзя было взять на время, поэтому он почти запомнил ее местоположение вплоть до точного места на полке. Чонсоб подошел к столу библиотекаря и вытащил из-под стойки несколько ручек и блокнот, а также почти полную банку чая улун и рулон толстой клейкой ленты. Когда Чонсоб снова вышел на дневной свет, начал идти снег, на самом деле это были самые легкие, самые слабые намеки на снежинки и ветер ощущался, как иголки в затылке, заставляя его рефлекторно пожать плечами, когда он бросился обратно к велосипеду. Все, что у него на руках, было небрежно отправлено в тележку, а ручки он осторожно засунул в карман брюк-карго. На самом деле это были брюки-карго Шоты, но на том были любимые спортивные штаны Чонсоба, поэтому он предположил, что границы владения личными вещами становятся размытыми. Дорога домой казалась более длинной, особенно с учетом того, что на улице начался небольшой снег. Когда он вернулся домой и перешагнул дверь из прихожей на кухню, Чонсоб был словно заморожен, зубы стучали, а щеки сильно покраснели. К счастью, Шота уже проснулся, и огонь в печи ревел, ожидая кастрюлю с лапшой быстрого приготовления. Комната была удобной, и несмотря на то, каким больным и бледным японец выглядел, когда Чонсоб ушел, Шота с мирной улыбкой повернул голову ему на встречу. — Okaerinasai! Добро пожаловать домой. Шота повторял одну и ту же фразу, так ярко, каждый раз, когда Чонсоб возвращался, независимо от того, отсутствовал он две минуты или целый день. И благодаря последовательности Шоты, Чонсоб даже вспомнил правильный ответ: — Tadaimа, — он слабо улыбнулся, но поспешил отложить шутки в сторону и показал Шоте словарь в все еще дрожащих руках. — Посмотри что я нашел. Мы можем говорить. Я могу говорить по-японски, ты можешь говорить по-корейски. Верно? — Хм? Хорошо! — похоже, на Шоту это не произвело впечатления, ему, казалось, что их простое общение более комфортно, и если ему когда-нибудь нужно было что-то сказать, то тот выражал свою точку зрения, используя смесь скудного корейского словарного запаса и жестов. Но, по мнению Чонсоба…ну, если он и Шота единственные люди в мире, то они должны иметь возможность общаться и за пределами такого уровня. Ему, по правде говоря, очень хотелось настоящего разговора, чужих шуток, наблюдений и рассказов. Чонсоб тут же сел за стол со словарем, блокнотом и новыми ручками, Шота в это время разделил небольшую кастрюлю с лапшой на две чашки, а затем вылил бульон.  — Холодный. Очень холодно, — мрачно объявил он, и когда Чонсоб взглянул вверх, чтобы узнать контекст, Шота указал на него, прежде чем притвориться, что дрожит.  — Думаю, да…— Чонсоб взял чашку с лапшой, когда ее предложили, оценивая тепло блюда на своих все еще холодных пальцах, но… пол порции было недостаточно, чтобы наесться, а у Шоты действительно был больший аппетит, нежели у Чонсоба. Желудок все еще был напряжён от нервов, он не сводил глаз с текста перед собой и отодвинул блюдо в сторону, надеясь, что Шота передумает и съест всё сам. В любом случае были дела поважнее: это был почти второй шанс произвести первое впечатление. Он едва помнил японскую грамматику, которую когда-то так хорошо знал, но надеялся, что сможет связать воедино что-то связное. «— Меня зовут Ким Чонсоб, я студент университета. Моя специальность – биология. После окончания учебы я хочу стать врачом». Было странно писать в настоящем времени, и когда он заметил это, Чонсоб приложил все усилия, чтобы вернуться к прошлому. «— Я жил дома со своей семьей. До пандемии. Мой папа не вернулся с работы. Моя мама скончалась. Я не могу водить машину. Я не могу найти помощь. Я ничего не знаю и мне страшно. Шота, что нам делать?» Чонсоб тяжело сглотнул, его горло сжалось. Было неожиданно трудно читать свое собственное отчаяние такими по-детски простыми словами, как примеры, скопированные из учебника для начальных классов, он положил ручку на стол, не зная, что еще он мог сказать.  «— Я просто сидел здесь. Бесполезный. Ожидание смерти». Шота вырвал Чонсоба из его мыслей, плюхнувшись на стул рядом с ним и снова пододвигая чашку с лапшой. Чонсоб удивленно поднял глаза, выдерживая взгляд Шоты, не зная, как собраться с силами для ответа; к счастью, ему это не пришлось, потому что Шота нетерпеливо продолжил: — Byouki ni narimasu, — схватив словарь, он старательно пролистал страницы, пока не нашел то, что искал, торжествующе постукивая пальцем по странице. — Byouki, болезнь, болезнь. — Меня не тошнит, — мягко заверил его Чонсоб, слегка улыбнувшись и взяв быстро остывающую чашку. После секундного колебания он пододвинул блокнот ближе, позволяя Шоте увидеть то, что он написал, и начал есть. Похоже, у него больше не было головных болей, связанных с натрием; потребляя так мало питательных веществ, его организм, казалось, еще больше жаждал любой еды. Это действительно было вкусно, даже если это было всего лишь несколько переваренных кусочков. Шота взял блокнот, чтобы лучше рассмотреть написанное, а Чонсоб изо всех сил старался не смотреть на него. — Ah… Boku mo wakaranai yo… — Шота вздохнул, его голос звучал немного напряженно, почти раздраженно. Чонсобу пришлось на мгновение задуматься над этим, проанализировать это в своем мозгу ища смысл, — Я тоже не знаю! —услышав такой ответ, кореец почувствовал себя немного смущенным и еще более жалким. Разумеется, у Шоты тоже не было ответов.  — Извини. Я просто… Чонсоб ненавидел звук своего ломающегося голоса, он едва мог вспомнить, когда в последний раз плакал перед другим человеком. Кореец ненавидел это так же сильно, как взволнованный и испуганный звук, который издал Шота, когда он захлопнул словарь и притянул Чонсоба за плечи.  — Chikushou, — прошептал Шота в волосы Чонсоба, обнимая его; Чонсоб был почти уверен, что это проклятие, и прежде чем он успел хорошенько подумать об этом, Шота переключился на корейский, неожиданно, но Чонсоб все понял: — Не плачь. Пожалуйста. Все нормально. — Прости, — снова выдавил Чонсоб, вынужденный сделать длинный и медленный вдох, чтобы не трястись. — Я не знаю, что делать, мне страшно. — Ешь, — легко предложил Шота, и…ну, черт возьми, он был прав. Ему нужно было поесть. Чувствуя себя глупо из-за такой эмоциональности, Чонсоб мог только снова взять палочки для еды, икая. Шота взял ручку и постучал, указывая на небрежно написанный хангыль внизу слов Чонсоба, должно быть, он написал что-то, пока Чонсоб был занят, пытаясь не заплакать. «—Северная Корея, пойдем?» — Можем ли мы? — спросил Чонсоб в чистом недоумении, но если остальной мир был мертв, то какой смысл в напряженности между севером и югом? И все же мысль зайти так далеко заставила его насторожиться, и он закусил губу, — Я не знаю. Возможно, мы даже не сможем пересечь границу, — разумеется, Шота этого не понял, поэтому Чонсоб взял словарь и написал в блокноте:  «— В школе есть электричество. Интернет не работает, но, возможно, мы сможем воспользоваться телефонами. Завтра?» Шота кивнул, сгибая пальцы в поисках ручки. «— Может быть, я смогу это исправить.», — старательно выписал он, «— Мы можем позвать на помощь!» — Это может сработать, — пробормотал Чонсоб вслух, медленно кивая. Его дыхание все еще дрожало, глаза все еще слабо горели, но он все равно взял ручку и написал еще одно предложение: «—Ты должен рассказать мне о себе». Шота фыркнул, слабо улыбнувшись.  — Ага? Что? — добродушно спросил он. — Что угодно, я полагаю. Я просто хочу… — Чонсоб спохватился, улыбнулся и решил написать:  «— Я хочу узнать тебя получше. Ты интересный. И мне скучно». — Ладно, ладно. Понятно, — Шота сиял, выглядя искренним, хотя Чонсобу было интересно, не пытался ли тот просто успокоить его из-за беспокойства, что кореец разваливается на части. Эта мысль была унизительной, но прежде чем Чонсоб успел придумать, как доказать свою умственную и эмоциональную стойкость, Шота осторожно вытащил ручку из его пальцев. — Дай мне время. Я пишу, ты ешь, — а потом он отмахнулся от Чонсоба, кореец смиренно вздохнул. Лапши почти не осталось, и он решил, что с таким же успехом можно доесть и покончить с этим. По крайней мере, его руки больше не были холодными. // Той ночью Шота засиделся допоздна. Обычно он забирался в постель рядом с Чонсобом или даже раньше, подкравшись к нему боком, чтобы поделиться теплом своего тела, но когда Чонсоб задремал той ночью, Шота был в гараже и тихо возился с чем-то, с чем именно Чонсоб не знал, слишком устал, чтобы спрашивать. Итак, кореец бросил последние две деревянные ложки в плиту, вымыл лицо в раковине и устроился в одиночестве на матрасе. Когда он проснулся, его снова трясло, в дровяной печи, казалось, все еще что-то горело, но Чонсоб избаловался из-за того, что у него был партнер по постели, и этого угасающего тепла уже было недостаточно, чтобы победить холод. Чонсоб почувствовал небольшой укол беспокойства, пронзивший его живот, но он не смог сесть, когда заметил своего компаньона сидящего за столом и перечитывающего что-то в блокноте. Он выглядел более серьезным, чем Чонсоб когда-либо видел его, глаза мрачно темные, а рот сжат в тонкую линию. Наконец он взял ручку, что-то нацарапал, рядом записал что-то еще. Словарь у него был открыт. «Он что-то пишет для меня», — сонно подумал Чонсоб, а затем чуть не фыркнул от глупости этого. Для кого еще мог бы писать Шота? Чонсоб молчал и молчал в темноте, а когда Шота встал, то закрыл глаза, по какой-то причине он не хотел, чтобы японец застал его врасплох, не хотел, чтобы он чувствовал себя обязанным снова надеть эту дурацкую улыбку, просто чтобы успокоить Чонсоба, как родитель, делающий храброе лицо ради ребенка. Он терпеливо слушал, как другой парень прошел через кухню к почти пустой кладовой, в которой не было ничего, кроме риса, консервов и «Crown Royal».Он услышал три глотка, каждый из которых чередовался легким вздохом, словно Шота пытался отдышаться. Матрас содрогнулся от присутствия Шоты, когда тот осторожно забрался на кровать. Он держался ближе к краю, явно беспокоясь о том, чтобы не потревожить Чонсоба случайным пинком или неуклюжим локтем. После этого, совершенно неподвижно, Чонсоб чувствовал, как Шота дрожит, и услышал эту дрожь в его дыхании. От него воняло виски, но последствия этого были хуже, чем сам запах. Чонсоб перекатился с бока на спину, сокращая расстояние между ними и надеясь, что это движение убедительно для спящего человека, он не мог сказать, насколько близко они были, пока Шота не сдался и не приблизился сам, позволяя их рукам задеть друг друга, но не более того. Чонсоб слегка вздохнул, удивившись собственному разочарованию, было чертовски холодно. Вот почему было приятно ложиться спать в одно и то же время, когда он не пытался быть осторожным, Шота прекрасно обнимался. — Прости, — выдохнул Шота в тишине, и, не раздумывая, Чонсоб ответил: — Что? — Ах… — сказал Шота, возможно, немного громче, чем хотел, а затем застенчиво рассмеялся, — Ты меня напугал! Извини, что разбудил тебя… Извини, — и вот так, казалось бы, не задумываясь, Шота подполз ближе и, дрожа, обнял Чонсоба. — Не извиняйся, — Чонсоб убедился, что одеяла плотно натянуты на них обоих и начали стирать холод от одетых в свитер рук Шоты. Дрожь совсем скоро утихла, и дыхание последовало его примеру, постепенно удлиняясь, углубляясь и успокаиваясь. Сон быстро забрал его, но, по крайней мере, он оставил Чонсобу свое тепло. // Пока они спали, огонь погас, это никогда не было большим сюрпризом, но всегда было огромной занозой в заднице. Дом не удерживал тепло так хорошо, как надеялся Чонсоб, и, казалось, потребовалась целая вечность, чтобы снова убрать холод из воздуха.  Шота был его спасением, он свернулся калачиком рядом с ним, обняв Чонсоба за талию и прижавшись лицом к его волосам. Он был человеком-печью, и пространство под одеялами казалось роскошно уютным, но греться в нем вечно было невозможно. Кореец заставил себя встать с кровати, почти сразу вздрогнул, и изо всех сил старался заставить печь греть с помощью зажигалки и смятых газет. Как только пламя загорелось, Чонсоб наполнил чайник и приготовил две чашки. Солнце уже наполовину взошло, Шота никогда не спал долго, на небе было уже так светло.  «Мы собираемся в школу», — сонно напомнил он себе, пытаясь в своем затуманенном уме пройтись по контрольному списку. Интернет. Шота, видимо, думал, что сможет это исправить. Радио, а что насчет радио? В школе оборудования точно нет, но у его отца оно где-то было, это была старая портативная модель, и Чонсоб помнил, как в детстве сидел у него на коленях, переключая станции и слушая музыкальные отрывки. Парень предполагал, что оно лежит где-то в гараже, но прежде чем он успел открыть дверь и проверить, его взгляд остановился на открытой тетради и словаре, лежащих на столе. Чонсоб вздрогнул. « — Холодно, я так устал от холода», — кореец подошёл поближе и взял блокнот в руки. «Я Хаку Шота, двадцать лет, студент инженерного факультета Токийского университета. Я приехал из Токио, чтобы навестить своего парня. Он был доцентом в одном из местных университетов» — почерк Шоты был неуклюжим, иероглифы явно были ему неестественны, но было видно, как сильно он старался писать аккуратно и донести свои мысли правильно. — «Парень», прочитал Чонсоб еще раз, чувствуя, как его пронзила дрожь, когда смысл уловился. Это мог быть неправильный перевод. «Когда пандемия пришла в Корею, я застрял здесь. Японская граница закрыта. Мы поместились на карантин, но мой парень все равно заболел. Я лег и ждал, что мне тоже станет плохо, но этого не произошло. Когда он умер, я покинул его дом в поисках помощи и до сих пор был один. Я тоже боюсь. Я не знаю, что делать, но я постараюсь не дать тебе умереть. Мне жаль». Чонсоб медленно выдохнул и отложил блокнот в сторону, чайник начал бесшумно дымить, свистящий механизм, к счастью, сломался. Он занялся тем, что заваривал горячей водой пакетики чая улун, которые украл из школьной библиотеки, стараясь производить как можно меньше шума и разглядывая спящего Шоту на матрасе напротив кухни. «Странно», — подумал он про себя, у них много общего. Обоим по двадцать, они студенты, невосприимчивые к вирусу, унесшему их близких. И, возможно, оба геи. Это было то, что Чонсоб не смог проигнорировать, хотя и знал, что это не имеет большого значения сейчас. За всю среднюю школу, за два года обучения в университете он ни разу не знал пару парней, у него никогда не было друга, открытого гея, и ему всегда приходилось подыгрывать своим друзьям, когда те пытались подтолкнуть его ближе к девушкам, с которыми он был знаком. Никакого интереса. Его родители, как бы они ни любили его, были строгими консерваторами и открыто высказывали мнение о гомосексуализме. И они бы…нет, нет, он не хотел думать о них таким образом. Он хотел сохранить память о матери, которую он обнял в последний раз, прежде чем она вышла за дверь, о той, которая любила его безоговорочно. И все же ему хотелось бы рассказать об этом хотя бы одному человеку. Его мысли тут же обратились к Хван Интаку, нервному старшекласснику, который сидел напротив него во время экзамена по органической химии, он получил неуд и ему пришлось пересдавать. Чонсоб мечтал поцеловать его хотя бы один раз, но он никогда не осмелился попытать счастья. Было бы так здорово сказать Шоте, что «у меня тоже были чувства к парню, я тоже любил кое-кого.» Прежде чем Чонсоб успел потеряться в воспоминаниях, Шота развернулся на матрасе и потянулся с тихим поскуливанием. Смещение одеяла, вероятно, высвободило все тепло, которое было захвачено там вместе с ним, и через пару секунд его глаза резко открылись, видимая дрожь охватила его, когда он снова завернулся. — Чонсоб! — Я знаю! Не вставай! Очень холодно! — Чонсоб улыбнулся и поторопился к нему, держа в руках две чашками горячего чая.  Он поставил их на стол и добавил в печь еще несколько пригоршней древесных гранул. Чонсоб снова завалился на матрас рядом с Шотой, который уже сидел, завернутым в одеяло. Японец раскрыл одеяло ровно настолько, чтобы поманить Чонсоба войти, наполовину прижав его к себе, чтобы согреться. — Эй, я заварил чай! Верни мне мои руки, и я принесу тебе чашку. — Мишка Тедди, — пробормотал Шота, прижавшись лицом к шее Чонсоба. Кончик его носа был ледяным, от чего Чонсоб подпрыгнул. — Ах! Перестань! Смотри…— он выдернул руки и потянулся, чтобы достать со стола две чайные чашки, — Выпей это, — приказал он, подавая Шоте, — Тебя это согреет, — Шота тут же взял горячую чашку, тихо шипя от боли, но держась крепко, позволяя пальцам оттаять. — Мне…мне очень жаль, — слабо добавил Чонсоб и, хотя он не был уверен, как это сделать, пообещал, — Я больше не позволю огню погаснуть ночью. — Извини? Почему? — спросил Шота с легкой улыбкой, но, прежде чем Чонсоб успел попытаться что-то сказать, тот потянулся к своему рюкзаку, брошенному на полу рядом с матрасом, и вытащил две плитки шоколада, — Здесь. Pekopeko. Чонсоб понятия не имел, о чем говорит Шота, но он был благодарен ему за шоколад. Он отломил немного и позволил ему растаять на языке, закрыл глаза и сделал медленный, глубокий вдох. По крайней мере, они оба были живы. Чонсоб тоже не собирался позволить Шоте умереть. // 20 декабря Мы с Шотой сегодня собираемся пойти в школу, чтобы воспользоваться электричеством. Я нашел старое радио моего отца, и Шота думает, что у него есть шанс заставить работать интернет. До сегодняшнего утра я не осознавал, что он учится на инженера. Думаю, мне очень повезло, возможно, впервые с тех пор, как я выжил. Если у нас заработает интернет, я не уверен, к кому нам следует обратиться? Полиция? Правительства каких стран смогли пережить эту неразбериху? Я не могу не думать, что если бы они могли что-то сделать, я бы не оказался в этой передряге…но сейчас я воспользуюсь любым шансом, чтобы найти больше таких фриков, как мы.