Dead Melancholy of the Gods

Сколько раз Минхо сочинял мечты для себя, и сколько раз он исполнял их? С матерью покончено. Пусть сама правит тем, от чего у Минхо начинает болеть то, чего не существует. Ничего не хочется понимать и объяснять. Пусть всё катится в преисподнюю Безумность. Теперь это не его проблемы. Пусть хоть кровь из маффин пойдёт, пусть хоть этот чёртов Мир Теней замёрзнет. Покроется вечными льдами. Там нет места для «Бога Смерти». Минхо сам не знает, кто он. Бог? Кого смешить! Понятно же, что вокруг него такая ложь, которая давно окутала всех ужасом скверны. Хотя, скорее всего, это Минхо, который не хочет принимать правду, такой какая она есть, игнорирует всё. Ненависть зрела, потому и решил, что мотивов Божественных нет. Но силы до сих пор есть, которыми он не пользуется и, по всей видимости, не начнёт. Он будто обычное Существо и только. Плевать на всё. На этом конец. Он проклят. Иначе как назвать всё то, что происходит? Дождь, Сынмин, мать, Джисон. Минхо желает только выбросить всё. Разорвать со всеми связи, пусть сами разбираются, он тут ни при чём! Мир давно прогнил язвами ветрянки. А Минхо среди всего этого — зелёнка, которая не может вылечить. Отчаянная печаль внутри рвёт на части всевозможные границы теней, сознаний и других миров. Бог Смерти должен разобраться с проблемой, которую нажил себе, как пролежню на коже, а после уйти в небытие. Отстать от всех. Успокоится. Пару веков побыть одному. Вот, что ему действительно нужно. Пусть отпивают реквием по И Минхо, который просто хочет к морю и поближе к вишнёвому саду. Словно этому маленькому, такому смешному, вовсе неопрятному дереву принадлежит его душа. Ему спокойно, когда он сидит на берегу, где волны разбивают слёзы. Он чувствует себя на своём месте, когда ветер, гулявший между лепестков розовой вишни, касается его щёк, охлаждая их. Здесь он чувствует себя нужным. И даже сейчас, оказавшись на обрыве около моря, где луна, отражаясь от спокойной воды, прокладывала путь. А первая звезда рассвета помогала пропавшим и потерявшимся душам найти дорогу до дома. Во всей этой чарующей наполненности Минхо чувствует себя правильно. Словно всё так и должно быть. Так и есть. Может он и является Богом, который убивал, карал, но всё это в прошлом. Никто не чист в этом несчастном мире. Признаться честно, Минхо часто вспоминает, как однажды чума, поразившая маленькую деревушку, отправляла тысячи душ на другую сторону реки. А, как известно, Чума одна никогда не работает. Она может только поразить, а убить — только Смерть. Потому-то, ещё маленький, совсем неопытный Минхо убивал. На его руках океаны крови. Но ощущение власти в тот момент ему безумно нравилось. Осознание того, что он творит, пришло только тогда, когда маленький мальчишка с пшеничными волосами плакал от боли и задыхался от крови в своих лёгких. Минхо убил его. Он видел заплаканные глаза, чувствовал сырость могильного кафеля, где сожгут тело несчастного. Это стало конечной остановкой, когда уже мёртвая душа сказала: «Я хотел вылечиться, чтобы отец наконец, начал гордиться мной. Я в нашей семье — чёрное пятно. Я никому не был нужен, потому-то даже маменька меня не любила. Мой брат был лучше меня. Высокий, сильный, намного красивее. Хёнджина любили больше. А Феликс всегда был лишним». Он плакал, смотря на своё веснушчатое лицо. Но хуже было то, что его брат, который должен был остаться в живых, погиб тоже. Они не были родными, а Феликс действительно был приёмным. Его мать умерла при родах, а отца никто не знал. Потому-то и забрали его к себе. Пусть и с родителями отношения были плохие, с Хёнджином они были точно не разлей вода. И, не сумев смириться со смертью близкого человека, он проткнул своё сердце ножиком. Обнимая Феликса, погиб на его плече. А сам поклялся солнечному брату, что в следующей жизни, через сколько бы она не началась, они опять будут вместе. Хёнджин сдержал обещание. Души вернулись в этот Мир вновь, даже с теми же именами. Как же больно было Минхо, когда он узнал Феликса. Видимо, этот человек есть часть его проклятия. Ветер с дождём больно ударил по щекам, а море стало волноваться. Гнев Дождя на Богиню Смерти разыгрался в Людском Мире. Хо тихо выдыхает, смотря на небо, где тёмное облако, испуская дым, затягивает небо тучами. И луна исчезает с радаров. Пнув камень под ногой, Минхо отпускает мысли, превращая их в пепел. Минхо поднимает глаза к небу. Он словно очнулся. Опомнился. Отчётливо проснулся. Почему он вдруг решил, что кому-то чем-то обязан? Почему он решил, что просто не может убить! Откуда в его голове такие идеи. Почему сострадание? Какого чёрта вообще происходит? Почему он решил, что этот Джисон ему как-то и чем-то нужен. Он обычный человек, на которого Минхо плевать хотел. Ему не нужен Мир, не нужен он сам. К чёрту всё. Минхо кричит настолько громко, что в паре километров от него птицы от смертной пирамиды попадали. Он обращается во тьму. Тело покрывают болезненные язвы. Чернее лунной мольбы. Революция, происходящая в его голове, строит трон из шипов. А для Джисона готовится колыбель из костей. Хватит терпеть. Но Минхо словно что-то останавливает. Будто запах старой забытой вишни, которая успокаивала его детские обиды и ссоры с матерью. Словно гнев и агрессия были вызваны недостатком этого древа, этого вкуса в его жизни. Минхо трясущимися руками хватается за сердце, которое предательски болит, намереваясь покорить небо. Минхо хочет и всегда хотел покорить небо, но был рождён ребёнком Бога Смерти, что ему не нравилось. Миллионы лет и тысячи веков размышлений, что он не там и не здесь. Ни туда, ни сюда. Хуже всего было осознавать то, что Минхо винит себя в своём же существовании. Минхо сам виноват, что решил родиться. Сам виноват в том, что продолжает быть. Нет смысла в том, что он есть сейчас. Но есть смысл в том, чтобы наладить пару человеческих жизней и уйти со спокойной душой на покой. Да, у него нет маски Бога Смерти. Фактически, он бессмертен. Пока И будет искать, как убить себя, он поможет Джисону. Потому что человек пострадал именно из-за духа Минхо. Волны бьются о берега, а мысли Бога Смерти разрывают собственное тело. Бог возвращается к Джисону в палату. Здесь невыносимо пищит аппарат, а сам Хан спит. Свет приглушён. А медики, завершив плановый осмотр, покинули смертную комнату в виде гробика. Парня нужно вытаскивать. Это вина И, что он решил убрать его. Вина, за которую позже он расплатится кровью. А сейчас нужно вытащить Хана из Леса Подсознаний и постараться наладить, да и в целом вернуть жизнь его в прежнее русло. Преодолевая препятствия и терпя боль иголок, он вновь возвращается к Джисону, который его уже давно заждался. — Лино! Слышит Минхо, стоит ему появиться в этом посмертии. Здесь всё такое же, как было, когда он уходил. Лес, кусты, прохладная, но в то же время тёплая погода. Ничего не поменялось. В тот раз, когда Минхо уже был готов забрать Хана в Мир Теней, он осознал, что что-то здесь не так. Не то, чтобы исповедование было нечестным, хотя да. Именно так и было. Бог Смерти понял это, когда коснулся его леденящих душу рук. Ложь Джисона на слух была чиста, а вот на восприятие Ренессанса — пылающе грязна. Потому-то и отправить душу его — на вечный покой — он не смог. Да и сам не хотел. Потому сейчас Минхо придумал один простой и такой незамысловатый план, который бы ему обязательно помог. — Лино! — Что? — Появляться вот так перед Джисоном было страшно. Вина мучила. — Ну, что там на у нас? Рассказывай! — Улыбается Хан. Минхо пообещал, что когда будет возвращаться к Джисону, то обязательно будет рассказывать ему новости оттуда. Так он и делал. Проблема заключалась в другом: Хан не воспринимал время. Здесь его не существовало, поэтому он забывал абсолютно любые временные рамки, если были такие. А И каждый раз наблюдал за тем, как, говоря о чём-то таком, глаза Джисона становились чёрными на пару мгновений. — Ну, в клинике всё как обычно. Только вот друг твой Феликс — дурак. Хочет съехаться с Хёнджином, хотя они вместе только месяц. — Ну, — смеётся Хан, а глаза чернеют, — это на него похоже. Феликс не любит быть один. В плане, что он не боится одиночества или ещё чего — нет. Просто он любит чувствовать чужое тепло. Поэтому ему важно, чтобы кто-то просто был с ним в одной квартире. — Да ладно! Они и так с Хёнджином постоянно вместе. То Феликс у него, то Хёнджин. Разве им ещё не надоело? — Ты Бог Смерти, поэтому ты не понимаешь. — Вообще-то понимаю. Но это не главное, что я хотел бы обсудить. — Что-то случилось? — спрашивает встревоженный Хан. — Я узнал один секрет! — Какой! — В том Мире ты уже проснулся. Эмоции Джисона стали буквально испаряться. Сомнения, страх раскрашивали веки и складки лба палитрой старого художника. Который давно положил конец написанию смертных портретов. Только вот почему он снова здесь? Что на этот раз он решил написать и, почему пропав на несколько лет, он вернулся именно сюда? Никто не знает ответ. Только некоторые смогут догадаться, в каких главах жизни появляется это существо. Масляные краски смешиваясь с забвением акварели — тонкими японскими кистями рисовали эмоции у обоих парней. Только если холстом у Хана стало лицо, у Минхо же сердце. — Тогда… тогда почему я до сих пор здесь? — Шептал Джисон, а И очень захотелось взять его за руки. В тот раз, когда Минхо уже был готов отправить Хана в Мир Теней, он впервые прикоснулся к его рукам, почувствовав их. Это было сравнимо с цветочной поляной и ветром быстрых лугов. Холод для парней стал полосой, разделяющей жизнь и смерть. А аленький цветок, что вырос в сердце у печального Бога Смерти, дал первые корешки. В тот момент казалось, что замер Мир. Зачем Минхо оправдывал себя в том, что поступает правильно? Он знает Джисона давно, и то, что он чувствует к нему, даже дрожащими руками не сжать. Он был рядом с Ханом шесть с половиной месяцев и почему-то до сих пор не понимает, что за необъятный ужас он ощущает рядом с ним. Он не пугает, наоборот, словно помогает. И тёплый электрический разряд, когда Минхо коснулся Хана, прошёл по телу остриём разбитого зеркала. Будто кто-то взял кусок и провёл по всей грудине, вспарывая её. Даже сейчас. Приятно ощущать тёплый холод его мягкой кожи. Что за спор? Почему всё настолько сложно? Но гладить его пальцы так приятно… — Ты ещё в полудрёме. Осталось совсем немного, и ты окончательно проснёшься. Готов увидеть Мир? — Врать так ужасно, но что Минхо только готов сделать, чтобы Хан проснулся. Он нужен ему. Или нет... Минхо чувствует, что только Джисон сможет ему помочь. Или опять ошибка? Будто это Хан знает ответ на Знак Бесконечности, а не И. Проблема ведь в том, что не существует ответа на восьмёрку цикла смертного. — А как же… а как же. — Джисон, потрясённый словами, заикается и с жалостью в глазах, где вселенная фиолетового цвета с зелёными звёздами, смотрит на Минхо. Опять. Что это? — Успокойся, всё будет хорошо. — Улыбается Минхо, сдерживая собственную дрожь. — Лучше иди ко мне, Хани, я обниму тебя напоследок. И губы у Джисона растаяли последним снегом в середине марта. И резкий почерк, что вырисовывал солнечные созвездия, указал на отражение. Думать о вечном больше не имело смысла. Хан — открытая книга, излучающая веру в изумление и счастливый покой в буквах. Джисона хотелось читать. Желание бегать между строчек и искать скрытый смысл, раскрывалось бутонами белых роз. Мурашки покрывали оболочку Минхо, когда он, глядя на то, как прекрасная, будто Миру подобная окрылённая улыбка, показывала самую настоящую любовь. Минхо так думает, он не знает, что такое любовь, но ему кажется, что улыбка Джисона — она и есть. И в предвкушении тепла, И открывает руки для объятий. Пусть небольшой страх есть, но все же, видя то доверие, ту очарованность в глазах у Хана, он ощущает только искренность его действий. Джисон улыбкой, подобной солнцу, подбежал к Минхо, вжимаясь в его грудь, как маленький ребёнок. Обвивая его плечи своими руками, дарил всё-то необходимое тепло, которое было так важно для И. Небольшие мурашки-сплетницы разбегались по конечностям рук врассыпную. За время, пока Хан был здесь, и И тоже, они смогли хорошо подружиться. Джисон рассказывал истории из своей жизни, делился переживаниями, а иногда заливался смехом ярче огня, больше вечности пепла, громче грозы. Только вот для Джисона это был только третий день, пока он якобы здесь. На самом же деле в Мире Людском уже месяц прошёл. На дворе шестнадцатое апреля, снег давно растаял, а сакура начинает зацветать. Минхо не знает, как отреагирует Джисон, когда, очнувшись, поймёт, что попал в аварию пятого марта, а оказался в середине апреля. И тысячи самых светлых чувств загорелись вновь воскресшей надеждой. Судьба, растворяя сердце Минхо в кружке чая с лесными ягодами, дарила днями и ночами те странные мысли, которые прокрадывались в гущу мыслей Бога Смерти. Бывает же такое, что, встречая другого, человек начинает думать, что тот, кого он повстречал, есть что-то большее, чем просто банальщина? Обычно в современном мире, в особенности влюблённые в жизнь люди, называют таких — соулмейтами. Но Минхо — Бог. И он знает, что такого просто не существует. Ни в Мире Теней, ни в Мире Света таких не было. Это выдумка человеческая, потому что им нужно в что-то верить. Для многих Бог и потому является верой. Потому что он и есть смысл жизни. Некоторые верят в себя и свои способности. А те, кто утратил веру — умирает. Задумываясь над своим существованием, начинают только тогда, когда хотят уйти из Мира, покончив со своей жизнью. «Человек ищет не смысл жизни, а причину, чтобы оборвать нить сознания и тела. Умереть». К чему сейчас над всем этим Минхо размышляет, он и сам не понимает. Просто замечает, как яркий свет мимо пролетающих комет показался на горизонте лучом спасения. Вот и настал конец печального Бога Смерти и, наконец, успокоившегося Хан Джисона. Поток закатного солнца, который освещал верхушки сосен и елей, отбрасывал своё счастливое спокойствие на сосновый бор. И деревья, отдавая тени, копировали их. Темнота их стала смешиваться на земле, играясь с высохшими иголками. План сработал, потому что именно сейчас мир Леса Подсознаний разваливался. Единственное, что до сих пор оставалось целым — их крепко переплетённые пальцы рук и мягкий взгляд. — Я буду скучать, Лино… — В последний раз шептал Джисон, любуясь закатом на горизонте. — Ты не вспомнишь меня, Хани… И словно тысячи иголок проткнули его тело своим остриём. Гаррота затянулась вновь на шее. А не унимающаяся боль внутри замёрзшего хрусталика сердечного – рвала миокарду своими когтями. Темнота накрыла. Всё исчезло. Руку Минхо больше ничего не держит. Больше ничего не греет. Опять пустота. Исчезла вся красота.

○ ○ ○

Что-то неимоверно яркое светит прямо в глаза. Хан чувствует — тени ложатся на веки. Словно хотят завладеть им. Руки тянет, ноги тянет. Поясница болит, а спину он и вовсе не чувствует. Странность окутывает больничным запахом. Хан пробует повернуть голову — шея хрустит. Словно несколько лет была в одном положении. Пытается шевелить пальцами — выходит плохо. Джисон снова отключается на пару мгновений, но только для того, чтобы встретиться с Лино. Потому, находясь в пограничном состоянии, он всё ещё помнил. Помнил то, что не хотел забывать. Вот только попасть вновь в лес не удаётся. Леса больше не существует. Как и Лино. Как и воспоминаний о нём. Джисон лежит в палате около трёх дней. И за этот период, что он в сознании, Хан боится только одного: того, что он до сих пор спит. Прошло так много времени. Мир за это время буквально поменялся. До безумия много, что произошло. Хёнджин и Феликс, Черён и Юнги. Квартира, работа. Время года. Изменилось всё. И даже Джисон. За время, что находился в коме, отрастил себе бороду. И смотрелась она на нем объективно очень плохо. Через ещё месяц, а точнее первого мая, в тот самый день, когда медики говорили о том, что отключат аппараты, поддерживающие жизнедеятельность, Хана выписали из больницы. На время его приютил Феликс. Как оказалось, Ликс был фактически идеальным соседом. Даже в выходные его почти нет дома. Вечно то у Хёнджина, то ещё где-то. Иногда и сам Хван ночевал у них. Честно, Джисону было как-то неловко видеть своего начальника в квартире, где Хан живёт, но со временем привык. Всего за неделю, но привык. Раза два Хёнджин оставался у них на ночь, что помогло сблизиться чуть побольше, чем раньше. Не каждый день приходилось пить со своим начальником за одним столом. А потом смотреть на то, как пьяный Феликс лезет к нему целоваться. Хан умилялся с такого поведения. И понимал точно, что Феликс и есть его самый настоящий друг. И, конечно же, Черён. Эти двое, как только узнали, что Хан пришёл в сознание, тут же оба отпросились с работы и приехали к нему на первых возможностях. Что сказать о родителях? Они оплатили Джисону больницу. Изредка появлялись, чтобы навещать сына. Звонили врачам, но на выписку так и не приехали. Почему Джисон и сам не знает. Единственное, что ему известно, так это то, что, скорее всего, у него будет младший брат или сестра. «Первый блин всегда комом» — Говорил Джисон, болтая с Феликсом и Хёнджином за столом в один из вечеров. Хан хочет поскорее встретиться с парнем, который сбил его в тот день. Который практически уничтожил его возможность жить и существовать. Провести столько времени в коме — не шутки. А цена, которую заплатили родители, неимоверно высока. Потому-то был суд. Парня того оштрафовали. На удивление Джисона, наезднику был выписан только штраф, который тот уже заплатил. И судебное взыскание за полную оплату счетов в больнице и моральную компенсацию. Дали ему год на исполнение судебного приказа. Джисон пришёл в ярость, когда узнал, что это был максимум наказаний. Этот водитель его чуть не убил, а ему просто штрафы выписали. Как такое вообще может быть! Потому, уже будучи немного пьяным и сонным, Хан берёт в руки телефон и идёт в свою комнату для того, чтобы в судебных бумажках найти номер телефона того парня и высказать ему всё, что накопилось за это время. Будет ли Хан жалеть утром? Нет. Его чуть не убили. Чуть не лишили жизни. Что-что, а жалеть о своём поступке он точно не будет. Да и Джисон не настолько пьян, чтобы забыть о рациональности.

Неизвестный.

;: здравствуйте, И Минхо?

;; Здравствуйте. Он. А вы я полагаю — Хан Джисон?

:: именно он.

;; Что-то случилось? Вы пишите в столь поздний час.

:: что случилось?! вы издеваетесь?

почему вам дали

какой-то несчастный штраф, если вы меня чуть не убили!

;; Простите, с вами всё хорошо?

:: нет, со мной не всё хорошо!

я сейчас из-за вас должен разбираться со всеми

этими проблемами, которые случились именно из-за вас!

а вы отделались простым штрафом.

вам не кажется, что это весьма нечестно?

Хан кидает телефон на подушку громко выдыхая, а после, слыша вибрацию, быстро берёт смартфон в руки читая на панели задач: «нечестно то, что вы меня забыл…» ;; Сообщение удалено. Знаю, что нечестно. И мне очень жаль, что всё так получилось. Я готов хоть миллион раз перед вами извиниться, но мы с вами ещё ни разу так и не встретились.

:: я не хочу с вами встречаться! от вас я жду только денег.

;; Безусловно. И в скором времени я обязательно с вами расплачусь.

:: очень на это надеюсь. До свидания.

;; Доброй ночи, Хан Джисон. Разъярённый Джисон ставит телефон на зарядку, понимая, что высказать абсолютно всё так и не смог. Ему так больно от всего этого. Ещё и родители… Чёрт. Хану столько лет. Он взрослый. Человек, который может сам о себе позаботиться. Он окончил колледж, работает, но эта дурацкая обида до сих пор осталась где-то в гнилых уголках его детской памяти. Хан не рассказывал Феликсу о том, что получил выговор за своё халатное отношение к здоровью и правилам дорожного движения. Джисон винит этого Минхо не больше, чем себя. Себя он ненавидит больше только за то, что вылетел на дорогу, подставив случайного человека. Но, как оказалось, Хан вышел на зелёный, а не на красный. Но всё же он чувствовал ту угнетающую беспокойством душу, которая подобна белым мотылькам из ночного сада и холодного лунного ветра, уничтожала даже пустоту. Хотел начать новую жизнь, а в конечном итоге подставил человека, подставил себя, родителей, друзей. Терпеть жизнь тяжело, но Джисон уверен в том, что он справится со всем. И тлеющая апатия догорит красным летним закатом с пустой чашкой из-под чая. Джисон громко выдыхает, проглатывая печальные слёзы, когда за окном рассвет разрезает небу горло. Хан укрывается одеялом с головой, надеясь, что всё скоро закончится. А его план по восстановлению вкусности, запаха дождя и яркости будущих моментов скоро наступит.

○ ○ ○

Хан работает вот уже неделю, и, кажется, жизнь потихоньку начинает возвращаться на круги своя. Всё те же разговоры с Черён и Феликсом в комнате для персонала. Всё те же кружки с кофе из пакетиков. Только улыбок стало больше. И тёплых объятий. Пожеланий о хорошей и безопасной дороге. Клиенты словно были слеплены из глины доброты. Будто сам солнечный день наступал на пятки праздником окончания весны. А Хан начинает ощущать то, что что-то действительно меняется. Будто сам Бог его простил. Или дух. Или кто там существует. Хан ведь во всё это не верит. Он разрушал свою жизнь, каждый раз говоря о том, что обязательно построит новые оконца. Возведёт новые, совершенно разные здания и тёплые чувства. Только вот строить-то он не умел. Его прошлое осталось на донце раковины. Там, где он каждый год обещал себе, что, погуляв по темноте, выйдет целым и невредимым, только вот тьма поглощает. И сколько бы он не старался, солнце краснело от его негативных мыслей. Которые он не озвучивал даже сознанию. Сейчас Джисон понимает точно, что это был спусковой крючок его возможностей. Больше нет смысла откладывать. Больше нет смысла ни в ненависти, ни в жалости. Время менять и меняться. Символика его наступающей жизни — лепестки вишни, которые он впервые не смог узреть за годы своей жизни. Хан готов ловить звёзды. Готов менять. Это и есть его цель. Пусть ёлки и врали, что смерти нет, Джисон убедился сам в том, что он всего лишь пыль звёздного пространства и крошка поломанной кометы дешёвой драмы. Утро. Новый день. Прежняя компания друзей сидит за столом, обсуждая приближающуюся свадьбу Черён. Всё словно точно также. За исключением пропущенной весны и воспоминаний. Джисон слушает подругу о том, какое платье она хочет. Какую регистрацию. Сколько они с Юнги планируют гостей. В общем, всякие большие-маленькие мелочи. Джисон вдыхает вкусный запах прежних сладостей. Наблюдает за тысячами эмоций, сменяемых на лице Черён, и лишь одной — у Феликса. Этот парень с утра явно был разбит плохим сном. И Хан даже знает почему. Сначала Ликс болтал с Хёнджином, потом смотрел фильм, а через пару часов оказалось, что сработает будильник. Джисон счастлив, что он есть здесь. Приятно осознавать, что он не стал лихим забвением. Прахом, развеянным над морем. В памяти Хана, словно на плёночной кассете, крутились воспоминания о человеке с красивым профилем и самым нежным голосом. Нежнее букета пыльно-розовых и белых роз. Нежнее, чем шоколадка с лиловой коровкой. После больницы Джисону часто снился прекрасный сон. В котором он жил, а просыпаясь — умирал. Во сне Хан гулял с парнем, что был чуть выше его, по лесу. Они блуждали среди вечности елей, болтая о чём-то простом. Будто обшарпанные декорации на сцене закрывающегося театра. Джисон чувствовал его тепло в своей ладони и думал, что всё взаправду. Взгляд призрачного человека, его тепло — будто всё это было по-настоящему. Они ликовали, обсуждая любовь. Смеялись с кривых ёлок. И смешных ежиков, пробегающих между ними. Хан дарил ему солнечную улыбку, получая улыбку в ответ. Только стоило подарить друг другу нежность объятий, как становилось понятно, что они последние. И потому горечь, застрявшая где-то в глотке, просилась выйти слёзным водопадом и печальной тоской холодеющих рук. Считать до десяти было бесполезно. После первого же числа истрёпанные ветром волосы исчезали из рук Джисона. Исчезал сонный человек. А его теплый шёпот до конца дня бился эхом в голове: «Пожалуйста, перестань плакать. Я буду рядом». А Хан не мог. Почему в его сне такая идеальная жизнь? Разве не может она быть и здесь? В этом мире, а не сонном? В этих размышлениях Джисон и теряется бывает часто. Прекрасный сон играл с его сломанным сознанием только пару раз. А Хан успел полностью выучить всё то, что было в нём. В жизни так пусто без того человека. Ночи хотелось продлить. Но становится зависимым от вымышленного мира, он не хотел. Потому, выдыхая чёрные ветви того сна, он ставит кружку на стол. Тянется к конфетке, а после встревает в разговор друзей. — Это не пожар, а пожарище! — Восклицал Феликс, восхищаясь красивым белым свадебным платьем Черён. Хан взглянул на фотографию в телефоне. Оно и вправду было необычным. Явно будет не длиннее колена с ростом Черён. Открытые ключицы. Лёгкие, буквально воздушные рукава. И чуть пышная юбка. В современное время девушки чаще выбирают длинные и пышные настолько, что сначала из-за стола торчит платье, а только потом уже невеста. Черён же была приверженицей того, что платье её на один раз. И миллионы она лучше потратит на еду и вечер кино. — Ты идиот? — Изогнув брови с осуждением спросила его Черён. Хотя изначально слова прозвучали как утверждение. — Пожар — это большой очаг возгорания. А пожарище — маленький. — Черри, ты слишком придирчивая. Я тут твоё платье хвалю, а ты? — Джисон, — обратилась к другу Черён, — Держи этого ненормального веснушчатого рыбощлёпка, или я сделаю из него суши. — Вообще-то роллы! — Вздёрнул нос Феликс. Довольный тем, что умеет отличать суши от роллов. — Беги, Феликс. Беги, брат! — Шептал Джисон, наблюдая за тем, как лицо подруги краснело, как недавний рассвет. — Вот именно, — понижая тембр голоса до максимально низкого, надевая маску устрашения, говорила Черён, — Беги, Ф-е-л-и-к-с. — Ой, знаете, что-то дел так много появилось. Я, пожалуй, пойду. Ликс, почесав макушку и странно улыбнувшись, испарился из комнаты, оставив здесь только запах одеколона Хёнджина и дешёвого кофе. Хан смеётся, глотая чай, а после спрашивает: — Когда свадьбу планируете? — Не знаю, думаю, что ближе к осени. Там не так жарко будет. Джисон кивает, завершая разговор, только вот Черён явно так не думает. — Ты… Ты как-то изменился. У тебя всё хорошо? — Не особо. Я столько пропустил. — Логично, конечно же. Но пора собраться и продолжить жить. — Это сложно, Черён. Я практически выпал из жизни, а тут столько поменялось. Практически всё. Вы может, этого и не замечаете, потому что для вас всё шло чередом. А для меня нет. Я открываю глаза, лёжа в больнице, а мне говорят, что прошёл месяц. Мои воспоминания остались в том дне, когда я шёл с работы. А сейчас уже середина июня. Снег просто исчез, а цветение сакуры я пропустил. Я не знаю… мне тяжело не только от этого. Девушка, поставив свою кружку, пересела к Джисону, аккуратно приобнимая его. — Главное, что ты сейчас с нами. Всё наверстаешь, всё вернёшь на круги своя. Сейчас будет сложно, но потом ты вновь, снова сможешь нормально понимать этот мир. У тебя была тяжёлая травма головы, перелом ноги, гематомы и куча всего страшного... Сейчас всё нормально. Ты фактически, хотя это так и есть, выздоровел в коме. — Да, понимаю всё это. Но всё же… Мне сложно. Ещё и сны эти. И проблемы с жильём. — Феликс тебя не выгонит, это уж точно. А даже если и посмеет, то я сама ему быстрее голову откручу. А сны? Что с ними не так? — Мне снится парень. Уже раза три, наверное. При том, что лица я его не помню. Имени тоже. Только рост и волосы. Мы с ним гуляем по лесу, потом обнимаемся, я каждый раз начинаю плакать, будто чувствую конец сна, а потом он шепчет одну и ту же фразу: «Пожалуйста, перестань плакать. Я буду рядом». Или что-то в этом роде. И я совершенно не знаю, что мне делать. Я когда просыпаюсь, такую пустоту внутри чувствую… — Может, так твоё подсознание пытается помочь тебе вылезти из этой ямы? — Моё подсознание, видимо, хочет меня поглубже закопать. Потому что честно, от этого проще мне не становится ни капли, — Хан выдохнул, — Мне ещё сегодня с этим И Минхо встречаться. — Зачем? — Не знаю. Написал вчера вечером, что хочет всё обговорить. И увидеть меня. Мы же с ним виделись только тогда, когда он меня сбил. — Если вдруг тебя после этого нужно будет забрать, напишешь или позвонишь мне. Хорошо? Мы с Юнги приедем за тобой. — Не стоит. Я либо пешком дойду, либо на автобусе. Хотя место, в которое он меня позвал, находится недалеко отсюда. — Просто знай, что если он будет неадекватный, то ты обязательно мне позвонишь! — Разумеется, Черён. — Хан вздыхает, — Надо идти работать. А то влетит от Хёнджина. — Если ты припугнёшь его тем, что не впустишь его домой, то сомневаюсь, что он будет ругаться, — подмигивает Черён. — Ты уже знаешь, что Хван переехал к Ликсу? — Смеётся Джисон, получая в ответ гордый кивок, — Ты права. Но всё же не стоит наглеть, — улыбается Джисон, беря в свою руку кисть Черён, — Дама, прошу и вас занять рабочее место. — Ты нудный, — закатила глаза она. — Уж какой есть, — смеётся Хан. Перекидываясь ещё парочкой фраз, они покидают белую комнату. Оставшийся рабочий день Хан думает о сне и парне, с которым должен встретиться. Если забыть, что за окном начало июня, то можно предположить, что по делам сейчас всё тот же март. И ничего не поменялось. Разве что добавились небольшие и не такие частые головные боли. Но Хан к ним привык. Маленькие зверушки делали этот день ещё лучше. Джисон скучал по своей работе. Именно по той, когда он приходил на плановый осмотр кошек. Хан обожает кошек. Это его слабость. Он помнит маленького котёнка, которого назвал Лино. Помнит, как хотел его оставить, но сделать это, к большому сожалению, было нельзя. Он ведь сбежал. И куда — неизвестно. Потому рабочий день проходит в раздумьях о том, что как только Джисон накопит нужную сумму на квартиру, то тут же снимет её. И если разрешат хозяева, то он обязательно возьмёт котёнка. Жить станет легче, если появится тот, о ком Хан сможет заботиться. И словно больше не стоит бояться. И жизнь будто начинается. Но не описать пером возможной смерти и то, что уже через десять минут Хан будет сидеть за одним столом со своим убийцей. Практически убийцей, если быть точнее, но всё же. Джисон, мило попрощавшись с бабулей Ёнсу, будто в тот самый мартовский день, отправился в кофейню, что находилась в паре кварталов от лечебницы. Джисон выходит на улицу в лёгкой толстовке, чувствуя, как горячий, уже совсем летний воздух сдувает его. Обжигает кожу на щеках, желая растопить замороженное сердце. Только вот есть возможность заморозить то, что лишено всех человеческих эмоций. Нет, у него есть эмоции и чувства, просто они идут от головы. А не от сердца. То стало замораживаться во времена исчезновения котёнка Лино и полностью заледенело после аварии. Теперь Хан думает только головой, а про ещё один чувственный орган стоит явно забыть. Там с детства не было здоровой любви. К сожалению, она утонула в прогнившей земле. Сгорела под солнечными лучами нетрезвости, отношений и болезненных молчаний в семье одиноко ребёнка. Хан натягивает улыбку проходя в кофейню, садясь к окну, ожидая своего таинственного убийцу. Минхо не заставляет себя долго ждать. Замечая знакомое лицо, бежит к столику, а Хан, увлечённый телефоном, и не замечает его. — Здравствуйте, Джисон, — садится Минхо напротив него, сразу замечая, как отвращение украшает лицо Хана. — Здравствуйте, — с некой агрессией начинает Джисон, — О чём вы хотели поговорить? — Во-первых, я бы хотел извиниться… — Он перебивает И. — Издеваетесь? Извиниться? Да я из-за вас чуть не умер! — Тут же вспыхивает, словно спичечная головка, Джисон. — Мне жаль, — поник Минхо, — Потому я и хотел бы предложить вам свою помощь. Я помню, что должен вам денег. Может, я могу доплатить вам? Хан рассматривает его. Взъерошенные волосы, влажные губы и явная вина в глазах. Минхо одет в лёгкую футболку с чёрными джинсами. Не сказать, что у этого парня есть стиль или что-то вроде того. Вансы на ногах, а в руках небольшая сумка. Судя по внешнему виду, Минхо и вправду был обычным человеком. Хан выдыхает. Он может понять этого парня только потому, что тот в силу своих человеческих ошибок тоже совершил одну. Хан однажды шёл домой и как-то резко повернул, что мальчик, ехавший за ним на велосипеде, упал. Разбил колени и ударился головой. Джисону было так стыдно, ведь если бы он пропустил ребёнка вперёд, то ничего такого бы и не произошло. Хан тогда извинялся множество раз, а после купил парнишке мороженого и проводил до дома. Почему-то ситуация с этим Минхо очень напоминала ситуацию с мальчиком на велосипеде. Джисон не умеет долго злиться на людей. В этом, наверное, и есть его основная ошибка. К чему носить обиду на человека, если всё и так уже произошло? В этом будто смысла нет. — Было бы неплохо. Я напишу вам в сообщении номер своей карты, а вы, будьте добры, выразите свою максимальную помощь. Хорошо? — Выдыхал Джисон. Он достал телефон из кармана, вводя цифры своего счёта. — Извините, мне правда стыдно. Может, я могу угостить вас кофе? — Улыбается Минхо, открывая меню, что лежало на столе. Хан поднимает голову на мягкий голос, а в голове что-то щёлкает. Будто механизм какой-то. Почему-то слова его недо-убийцы кажутся знакомыми и тёплыми. Будто Хан знает их. Слышал голос где-то за пределами Вселенной. За пределами его страдательного выбора. Минхо сам выглядит так, будто Хан знает его. Черты лица Минхо приятны, а грех его вины чувствуется настолько сильно, что делать шага в бездну не нужно, странность так и парит в воздухе. Словно сами каменные ангелы призывают к агонии, призывают к воспоминаниям. Но Хан никогда не был знаком с ним. Но почему-то отчётливо чувствует Минхо. И это странно, что, смотря в глаза его, сверкающие от солнечного света, Хан вспоминает сны. Такие мягкие и лёгкие, как падающее суфле у официанта. Как яркость смеха девушек за соседним столиком. Как его собственный тремор в круглых пальцах. Мир будто замирает, а люди перестают существовать. Что происходит? Минхо застыл, смотря на Хана, люди зависли в попытках разговора. Небо хочет помочь? Хан поворачивает голову в сторону выхода, а там человек в белой мантии. Джисон молчит. Глотает сложные слюни свои и терпит невыносимую сухость во рту. Фигура движется к нему, звеня длинной цепочкой на пояснице. По первым признакам Хан предполагает, что это девушка. Любовь — необходимость, Ненависть — неизбежна. Стоит только фигуре поднять свою белую руку с короткими ногтями к чуть розовым губам, будто просит быть тише, как Хан слышит: — Джисон? Он поворачивает голову на Минхо, читая в его взгляде полную встревоженность, а в своих действиях — растерянность. Врач предупреждал, что последствиями черепно-мозговой травмы могут стать галлюцинации. В такие моменты важно считать до пяти и не смотреть на ведение. Джисон отвлёкся — фигура пропала. — Да, вы можете заказать мне кофе, — вновь поворачивается он к Минхо, наблюдая всё за той же улыбкой. Почему-то необычно комфортно от неё. Словно сам луч надежды освещает её. Минхо уходит за заказом, а Хан продолжает чувствовать присутствие приведения рядом с собой. Парни почти не говорят. Испуг заполонил пространство сознания Джисона. Наплевав на всё, он сидел с Минхо в кофейне, потому что боялся того, что могло ждать его за пределами здания. Тёплые лампочки не спасали, а люди вокруг были слишком шумными. Только улыбающийся парень, что рассказывал про аниме, про которое заикнулся Джисон, разбавлял обстановку своим приятным голосом. Спустя час Джисон и вовсе забыл, с кем он в кофейне. Минхо больше не казался уродом. Кажется, за всё то время, что они сидят здесь, он извинился миллион раз. Хану даже самому его жалко стало. Он так винил себя. Благо, что человечность в нём есть. Джисон уже даже не обижался на него. Ему стало плевать. Он жив, а остальное неважно. Главное, чтобы этот Минхо был осторожен в следующий раз. Да и Хан тоже. Теперь он будет убавлять звук в наушниках, переходя дорогу. Будет внимателен. И это полностью его решение, а не Богини Любви, которая знает, что союз человека и Бога прописан в одной из книг Золотого Рассвета. «Золотой Рассвет» — это книга Богини Любви. Только она может её открыть, только она может её прочитать. В этом писании есть имена всех людей, которые буквально предначертаны друг другу. Те, кто пообещал любить и в следующих жизнях. Те, чей союз будет полезен для всего Мира. А есть и те, кто обязан уравновесить Миры. Богиня Любви скрывается не просто так. Её давняя подружка, которая сейчас гуляет на свободе, страсть как хочет уничтожит её. Боги помнят, знают и уже привыкли к тому, что Милая Сколопендра — это проклятие, которое помогает во время войн и в личных целях. Только это ошибка. Милая Сколопендра — Ненависть. Она Великая Богиня Ненависти, что проклята своей противоположностью — Любовью. Ким Эри никогда не была Богиней Ненависти. Она Богиня Ветра, которая имеет своего прислужника — Ким Сону — Ветра. Потому ей тяжело со всем справляться — это не её роль. Не её спектакль и не её игра. Она всего лишь пешка, именованная Богиней Любви. А вот у Сколопендры с Любовью свои счёты, которые она сможет свести, стоит ей только чуть окрепнуть. Хану почему-то хорошо в компании Минхо. Хо даже подвёз его до дома. Пожелал удачи и предложил как-нибудь повторить. А Джисон для чего-то согласился. Зачем — и сам не понял. Но окрылённый, он поднялся на свой этаж, зная, что Феликс дома. С ним надо всё обсудить. Джисон приветствует друга, раздевается, бросая вещи в своей комнате, переодевается и зовёт Ликса на кухню для серьёзного разговора. Хан проторчал с Минхо в кофейне до восьми вечера. Тёплое солнце стало медленно опускаться к линии горизонта, но продолжало дарить свет и слепую надежду, в которую так хотелось верить. В две чашки летят два пакетика чая и столько же чайных ложек сахара. Феликс жалуется на Черён, пока Хан готовит чай, а мысли страха вдруг резко и быстро закрадываются сомнениями в голову. Хан ставит чашки на стол, открывая овсяное печенье, включает гирлянду, что висела шторах. Так хорошо от этого. Приятно вот так видеть на кухне со своим другом, зная, что теперь Джисон в порядке. Прошло не так много времени после аварии. А Хан уже здоров. Врачи ему говорили, что такое возможно — выздороветь в коме. Даже нужно, потому что организм у него функционировал как надо, вот только дышать самостоятельно Хан не мог. Но если честно, то врачи и сами не знают, как этот пациент смог выздороветь. Видимо чудо. Джисон сам не понимал, почему так быстро оправился. Прошло всего три месяца, один из которых он был в коме. Но при этом Хан полностью здоров. Ностальгия окутывала руками любви. Джисон захотел ценить жизнь и больше не бояться. — Встреча с Минхо прошла странно, — помешивая почти растворившийся сахар, начал Джисон. — Почему? — Отпивает горячий чай Ликс. — Сначала я был зол на него. Оно и понятно. Когда я только лицо его впервые увидел, меня тут же передёрнуло от отвращения. Но сейчас? Что-то пошло не так. Мы с ним так хорошо поговорили, он подвёз меня до дома и даже кофе купил. — И что? — Гнёт брови Феликс. — Хороший что-ли он? Он так много извинялся передо мной. — Хан, с тобой всё нормально? Он же тебя чуть не убил, — звонко ставит кружку на стол И. — Да, но это будто… Было нужно? Не знаю. Просто если бы такого не произошло, то мы с ним никогда бы и не встретились. — В плане «было нужно»? Он понравился тебе, что ли? Хан, подавившись чаем, улыбнулся, смотря на друга, который с максимально серьёзным видом говорил всё это. А у самого все губы в крошках. — Ты чего, Ликси! Он приятный в общении. И красивый. — Ты ненавидел его. — Сам понимаю, что странно. Просто чувствую. — А что насчёт Юты? — Плевать мне на Юту, и уже давно, — обречённо выдыхает Джисон. — Сколько можно вспоминать этого идиота? Всё давно закончилось. Я больше не хочу попадать в его несчастное притяжение. Да и притяжение таких людей в целом. — У тебя как стокгольмский синдром будто, — улыбается Феликс. — Ещё что, блять, скажешь. Стокгольмский синдром — это когда жертва в похитителя влюбляется. А я не влюбился. Он просто понравился. Да и тем более он мне денег до сих пор должен, помни это. — Ты после больницы чаще материться начал, Хан! Это что такое! — Боже, Феликсасита-а-а, — протянул Джисон, — Не драматизируй. Научился у своего Хёнджина. Кто приходил ко мне в палату и мат лил на моё несчастное тело? — А ты откуда знаешь… — Закрывая рот обеими руками и выпучивая глаза, как мопс, испуганно глядел на него Ликс. — Птичка на хвосте принесла, — смеётся Хан. Джисон теряется в размышлениях, а все следующие слова Ликса звучат одинаково. Нужно подумать, поразмыслить. Да, люди могут и не признавать своих ошибок, а И будто принимает. Как только Хан перешагнул порог квартиры, ему на карту упала приличная сумма с теми же извинениями. Может и вправду дать шанс своему поломанному сердцу? Ведь необязательно влюбляться. Можно стать друзьями или знакомыми. Хан меняет тему, переключаясь на Феликса и Хёнджина, который всё это время ходил до магазина. Ситуация в Мире Богов и в Мире Людей начинает ухудшаться. Время вернуться Богине Любви.

«Ни один вопрос, увы, не решен

И за окнами прячемся от мира,

как за решётками В облаках перелётные птицы

снова споют обреченно

Сонату о том, что все когда-то

становится черным».

«Дедлайны — pyrokinesis»