Dead Melancholy of the Gods

Минхо сидит на берегу бескрайней бесконечности его похороненных мечт и живых мыслей. Морской ветер приятно гладит щёки, словно целуя их. Путает свои чувственные пальцы в его волосах, заплетая косы и секреты, не забывая сделать бантик из солёного воздуха на кончиках. Закрадывается под одежду, чтобы остудить так быстро бьющееся сердце неугомонного Бога Смерти, который переплетая собственные пальцы, размышляет над тяжестью бытия, что упало на его болезненные плечи. Его сознание и словно бы само гуляет где-то по просторам того леса, в котором сейчас тонет Джисон. Но, переводя свой взгляд на ту даль, что растекается перед ним зрелищным видом морских глубинных вод, Минхо старается запомнить эти ощущения навсегда. Они ему нужны и так необходимы. Сидя здесь, он чувствует, он понимает, что в тишине и в этом одиночестве ему прекраснее всего. Минхо нравится в Мире Людей. Он здесь уже пять месяцев. И за это время Смерть понял, что явно не годится на эту должность. Да, за всю свою жизнь и годы правления Минхо думал о том, как бы хотел оставить престол. Чем бы он занимался тогда? Чем-нибудь лёгким, простым. Ведь это всё навязано. С детства Суджин добивались результатов от сына, каждый раз доводя до искусства истерики своё чадо. Которое и так страдало от излишков никчёмной полемики, так теперь ещё и от ответственности. Которую переложила мать, потому что это семейное. Хотя, плевал Минхо на всё то, что носит отравляющее название «семейное». Кто сказал, что именно И Минхо должен стать новым Богом Смерти? Ведь для этого не нужно быть родственником бывшей Смерти. Вовсе нет. Смерть выбирают по поступкам, а не по родословной. Всего существовало три Смерти. И Минхо — третий. Насколько он знает, то первым Богом стал его дедушка, который был с момента основания этого мира. Ещё тогда, когда понятия «физика», «биология» просто-напросто не существовали. Он стал одним из зародителей света и тьмы. И потому случилось так, что спустя пару тысяч веков он снял с себя маску Бога Смерти. Совершая метаморфозы сонных тел и ещё множественные количества побуждений рассвета при угасании жизни, стал звёздной пылью, выбрав так называемую свободу в ночном небытие. Теперь же эта маска находится в засекреченном хранилище, что носит название «Гармония Криптомнезии». Минхо пытался туда попасть пару раз, но все попытки были тщетны. Пароль, и как найти это место, знала только Суджин. Мать явно что-то скрывала, но только вот что? Ответ на этот вопрос Минхо не знал. Задумываясь вновь над собой и своим существованием: почему он так поступил, узнав, что Джисон — новый Бог Смерти? Ведь Минхо объективно плевать на это место. Это мечта его матери, а не его. Но странный страх того, что он сможет всё потерять, неистово окутал его. Он чувствовал боль и горечь сожаления, что ему так легко и непринуждённо нашли замену, а ведь сама мать только что и делала, так это твердила о том, что стать пожирателем Смерти может только родственник. Пусть позже это оказалось и не так. А тут что? Какой-то человек сможет занять его место. И всё то, к чему когда-то стремился Минхо, улетело в кучу хтони. В ту самую, где в вечности страдают души грешных. Потому-то он и вспылил. Не хотел, чтобы человеку так просто досталось место, которое он добивался кровью, слезами и отрицанием полемики. Минхо учился, ничего не чувствовал, а человек, который имеет эмоции, игнорируя прорастание цветов сквозь черепа, станет Смертью. Только вот драка с Сынмином хорошо дала понять, что это ничего того не стоило. Что будет потом? Разве это стоит того, чтобы быть ничем? Да, дорога юности Минхо усыпана костями его слёз. Накопил опыт, но ни черта не нажил. Но всё же это поможет выбраться из посмертного цикла, в который Суджин заточила его. И как бы больно дышать ни было, бежать надо было. Это было верным решением. Минхо хотел бы быть в Мире Теней чем-то вроде Тонов. А может и погодных условий. Точно! Минхо бы очень хотел быть снегом. Сейчас этой работой продолжает заниматься Дождь, но ведь ему тоже иногда нужен отдых, верно? Стать вечностью могильных холодов, каждый раз создавая самые неповторимые узоры на снежинках. Раскрашивать мир в белые цвета, потому что Минхо очень любит белый. Но одевается в чёрный, потому что Богу Смерти должен соответствовать такой имидж. Хо словно больше, чем просто существо, которое сидит в кабине и разбирает жалкие бумажки с чужими именами уже несуществующих людей. Он больше, чем человек, который пожирает души. Он больше, чем Творец, Судья. Больше, чем просто Бог. Мир И Минхо исправно трещит по швам. Он чувствует, что выполняет работу Криптомерии Винтер, а не свою истинную. Когда в каждой нотке печаль, что разыгрывается на пластинке сломанной жизни, должен появляться Минхо, а не Тоны. Ему врут. Точно кто-то молчит и не рассказывает об истинной Смерти, которая существует. Это сестра Любви — так думает Минхо. Ведь всё есть равновесие в этом несчастном Мире. Только вот кто-то решил, что противовес Любви — Ненависть? Но ни первую, ни вторую Богинь никто уже не видел. Любовь слишком скрытая, а Ненависть спит от ран, нанесённых тысячами острыми ножами. Кто-то врёт. Кто перерезал небу горло, убив истину? Родственником Любви должна быть Смерть, а не Ненависть. Но опять же, сколько бы Минхо не искал, сколько бы ни читал — правды нет. Только та, которая известна — ложь. Только вот И в неё не верит. Сынмин словно вбил в него не только боль, но и размышления касающейся истины. Он так и продолжает думать, что кто-то есть выше его. Пусть это и неправда. Минхо чувствует, что это не его жизнь. И сидя на берегу в холодных объятиях ветра, где-то в Азии, где в апреле начинает цвести сакура, он думает только над тем, чтобы вернуться в Мир Теней. Минхо чуть ёжится от мурашек, что, казалось, пробрались под самые косточки его оболочки. А точно ли именно эта оболочка и есть Минхо? Он задавал этот вопрос себе настолько часто, что порой казалось, ответ изжил себя. Проблема в том, что Минхо видел, как его мать пару раз меняла облик, не оставаясь при этом одним человеком. Но почему тогда уже столько лет, вернее сотен лет, И остаётся при своём обличии? Вот что тоже удивительно. Сколько бы концепций он не ломал, сколько бы страхов не искал, ничего не выходило. Всё было полностью бесполезно. А между тем начинает темнеть, первая звезда уже отражается от прелестной воды. Луна вновь освещает дорогу потерянным душам, ведь она для этого и создана. Освещать — и есть её призвание. А какое тогда призвание у Минхо? Быть снегом? Или всё же быть Смертью? Он ещё не знает. Но, поднимаясь с нагретого телом своим места, стряхивает частички мёртвой травы, собираясь ещё на пару мгновений насладиться тихим шумом воды. А после отправиться в Мир Теней, где сказав матери о своих намерениях уйти и стать по-настоящему свободным. И даже маску не придётся снимать, потому что у Минхо её попросту нет. Но он молчит, об этом почти никто не знает. И это правильно. — Куда теперь отправишься? Доносится знакомый голос из-за спины, а Минхо ему рад больше всего. Он, словно мелодичная песня тёплых чувств растекается по миру блаженной наградой за яркость и искренность. Минхо оборачивается, а там в чёрной мантии, из-под которой торчат янтарно-красные волосы, стоит Дождь. Руки белые, на пальцах пару колец с розовыми камнями. Ноги босые, на щиколотках браслеты. Всё как всегда. Тот самый Дождь, которого так любил маленький Минхо, которого продолжает любить и взрослый Минхо. — И тебе привет, Дождь, — улыбается, чувствуя внутри непреодолимое счастье. — Как ты? — а в голосе грусть, — Пропал на шесть месяцев. Все переживают за тебя. — Правда? Я думал, что всем всё равно. — печальная тоска прорастает словами на местах вечной боли. — Нет, Суджин очень переживает. Она пока на твоём месте, но с каждым днём ей словно худо находиться там. — Почему? — Она изжила свой срок, Хо. Поэтому сейчас ей очень нелегко. Я её мысли слышу даже у людей. — Да, я понимаю и мне жаль, что я всё бросил и ушёл. Но я не жалею, что сделал это, понимаешь? Мне так легче. Намного. Я словно заново научился дышать. — от услышанного Дождь тихо посмеялся. — Знаю я, чем ты тут занимался. — Чем же? — удивился Минхо. — У каждого свои секреты. — продолжает хихикать Дождь. — Что там с Джисоном? — Ты и про него знаешь? — Про него я узнал ещё тогда, когда твое сердце неловко забилось при виде его тёплых рук и мягкой улыбки. Минхо смеётся. — Ну ты и романтик! Выдумал себе тут всякого. — чешет макушку И, — Он должен был спасти меня, а я тогда замёрз, вот и всё. — Ну ладно, — Минхо думает, что сейчас Дождь улыбается. — Тогда чего ты всё же пришёл? Я думал, что такие существа, как ты — погодные явления, не могут быть духом в Мире Людей. — Да, ты прав, не могут. Просто я небольшое исключение из правил, понимаешь? — Вполне. Ты всегда был необычным. — и Дождь мычит в ответ. — Ты должен вернуться. Суджин чуть ли не каждый день меня зовёт к себе. — Я собирался, но не хочу. — Минхо вздохнул. — Вновь чувствовать себя там плохо, страдать от всей той ответственности, которую на меня переложила мать? Нет, не в этот раз. — Но ты принял её, потому должен отвечать, разве нет? — Я принял ответственность, потому что был глуп и неопытен. Когда тебе с детства талдычат о том, что ты должен быть тем. Стать этим. А не прислушаться к своему сердцу, которое говорит совершенно иное. Я понимаю, что поступил как ребёнок. — разочарованно вздохнул, наконец, озвучивая правду не только для себя, но и для Дождя. — Я дал Сынмину ударить себя, а после убежал, как крыса с корабля, я признаю. Меня не было там уже шесть людских месяцев. И многое могло поменяться, ведь так? Только пусть с этим разбирается мать, а не я. Это была её мечта, под которой она похоронила меня. — Сынмин тебя ударил? — встревожился Дождь. — Скорее избил, но я сам разрешил ему это. — Почему? — Потому что я осознаю, что порой моя полемика выходит за рамки дозволенного и я не могу себя контролировать. — Почему ты не рассказал про Сынмина Суджин? — Потому что я сам ему позволил сделать это. — твёрже говорит Минхо, — Если бы я не хотел, то я убил бы его там. — Ты говоришь как человек, а не как Бог. — И что с того? — с усталостью спрашивает Минхо, — Я уже сам не знаю, кто я. То я беспощадный Бог, который карает души смертных. То я обычный Бог, который страдает от излишков полемики, сидя в своём кабинете и заполняя миллионы бумажек. — Ты никогда не думал, — перебивает Хо Дождь, — Что то, что ты испытываешь не полемика вовсе? Минхо улыбнулся. — Думал, но я ведь Бог. Я не человек, и эмоций у меня быть не может. — Ну да, ты прав. Тогда? — Я не могу пока вернуться. Пока Джисон в коме не могу. — Зачем ты хотел убить его? — А Минхо даже не задумывается над тем откуда это мог узнать Дождь. Просто знает и всё. Он такой. — Я думал, что поступаю правильно. Я всё это время следил за ним. Был, скажем, рядом. Он жаловался друзьям о том, что в квартире пахнет котом, а это просто был я. Это запах не кота, а мой. — Давай, — вздыхает Дождь, — Давай сядем, и ты продолжишь рассказывать? Минхо, усаживаясь на то же место, на котором он сидел, чувствует, как оно уже остыло. Осталась только примятой трава. Время такое быстрое. Хватает пару мгновений и дуновений ветра, как запах и воспоминания исчезают в этом пространстве. Конец настал. Бог Смерти вздыхает, начиная свой длинный монолог. — После нашей перепалки с Сынмином я разгневался, испугался, поэтому выбежал из Мира Теней, как гончий пёс. Я оказался в Мире Людей и совершенно не знал, что мне делать и как быть. Я смутно помню, что я делал именно в тот вечер. Помню только лишь то, как утром проснулся в квартире Джисона, на кресле рядом с диваном в той гостиной. Я понял, что совершил глупый поступок, вернувшись к нему. Но меня словно что-то тянуло, понимаешь? Я сидел замерев на этом самом кресле, пока Джисон блуждал по квартире, собираясь в колледж. Казалось, что он меня не видит. И так на самом деле и было. Он и вправду меня не видел. Тогда-то я выдохнул. И остался жить с ним. За пять месяцев я почувствовал себя настоящим соседом. Правда, невидимым, но всё же. А недавно в моей голове перемкнула мысль, что он всё же видит меня. Я решил это проверить. Тогда я стал котёнком и выбежал на оживлённую дорогу. Там-то он меня впервые и заметил. А дальше я осознал всю свою глупость. Хотел было уже испариться, но этот дурак выбежал, чтобы спасти меня, а умер сам. Ветер стал громче, а небо горело, словно в первый раз. Волосы играючи вновь падали на глаза. При том, что кашель ярко и с неким азартом разбивал глотку. — Ты поступил подло. — шептал Дождь. — Я знаю. — Минхо не смотрит на него, ему стыдно, — И мне очень жаль. Сейчас я пытаюсь вытащить его из комы, вроде получается. Только прошло уже больше месяца. Давно растаял снег и зацвела сакура. А он до сих пор в коме. Врачи говорят, что его продержат до первого мая, а там отключат от аппарата искусственной вентиляции лёгких. — Ты успеешь вытащить его за это время? — Надеюсь. Хочу и дальше за ним присматривать. Зачем не знаю, но теперь я ему словно обязан. К слову, из квартиры его выселили. Вещи теперь у его друга Феликса. Ему несладко придётся, когда он очнётся. Мне, — заикается, — Мне даже не верится, что этот человек станет Смертью. — В смысле — Смертью? — беззвучной холодностью проговаривает слова Дождь, а Минхо точно обжигает язык. Бог Смерти смотрит вдаль, где призраки истлевших приведений прошлого тонут в глубине морской электростатики. На солнце словно больше чёрных пятен, а смысла во всём этом просто-напросто нет. Есть ли смысл искать в бесконечности, когда ты и есть бесконечность? — В прямом. Ты чего, Дождь? — поворачивается к нему Минхо, — Сам Сынмину сказал и сам же забыл? Не смеши, — улыбается он. — Но я не шучу. Про какого Бога ты говоришь? Минхо, растерявший в разбивших воспоминаниях, пытался понять, то ли он услышал? Что такое говорит Дождь? Волнение ударилось в груди возможных пару раз, и легкое покалывание пробежало по дозволенным конечностям. — Дождь… — дрожащим голосом начинает Минхо, — Сынмин рассказывал про человека с именем Хан Джисон, который станет Богом Смерти заняв моё место. Дождь, вскинув руками до самой сгоревшей кометы, и в подозрении сказал: — Что за бред? Не существует людей, которые смогли бы стать Богами. Не было ещё ни одного. И если бы родился такой на свет, охранять бы его стали все Боги. И ты, в том числе. Кто станет Богом Смерти? У Минхо только что Мир рухнул от вопросов. Выходит, что Сынмин ему соврал. Но для чего? Теряясь в секундном размышлении, Минхо переводит взгляд на бьющиеся морские волны, которые с грохотом разрушают всю Вселенную, погибающую от болезней Роз. — Хан Джисон парень… Сынмин говорил, — а вот И ничего не может сказать. Мысли путаются в черноту серебряных змей, — Когда мы были в Мире Света, ты принёс документы, в них говорилось про смерть Кан Тэхёна, которого выставили за этого самого Хан Джисона. — Меня не было в Мире Света уже больше двух человеческих лет. — В смысле… — окончательно теряясь в путях лабиринта, Минхо поникшим и полностью потерянным взглядом глядит на Дождя, а за его мантией точно эмоции, которых он не видит. — В прямом, последние пару лет я только здесь. — Но ты знаешь, что я исчез и про состояние матери… — Она каждый вечер рассказывает, будто мне, сидя в пустом кабинете. Только вот она не знает, что я могу слышать её даже из Мира Людей. Минхо, сидя в полной абстракции своих мыслей, по кирпичику собирает пьяный бред, который лёгким звуком виниловых пластинок сжигает правду вокруг него. Ветер охлаждает голову, а Бог Смерти пытается поймать за хвост тот вечер. Который за полгода немного истлел в его воспоминаниях. Перебирая книжные полки в мозгу, всё остаётся тем же. Дождь был в тот день, он приносил документы, Минхо с ним разговаривал. Бог Смерти, сидя на берегу моря, теряет звено в этой цепи. — Тогда я ничего не понимаю. — Зато я всё понял. Нам пора. Минхо повернул голову к морю, где волны красивыми нежностями переливались от света лунного. Пена, словно некогда забытая боль у края берега, выползала на пространство песка. Ветер, пряча свои хрустальные пальцы в волосах у И, успокаивал. Минхо, закрывая глаза, ещё раз вдохнул прозрачный запах родной солёности. Внутри него страх и революция. Что к чему, он не понимает, но, видимо, пришла пора со всем этим разобраться. За пару секунд он успевает понять, что его явно кто-то обманул. Опарыши сжирают образы и фантазии. Если Дождь понял, что к чему, то пора и Минхо осознать провинность.

○ ○ ○

— Здравствуй, Богиня Смерти, — ядовитой злостью здоровается Дождь. А в Мире Теней всё такой же холод, что был весьма по душе Минхо. В Мире Людей уже растаял снег. Погода стала тёплой, на сакуре уже давно появились почки и даже распустились некоторые лепесточки. А здесь, где вечная тьма пугала, до сих пор вьюга воет. И оттого приятно очень. В Мире Людей снег приходящий. Тут же он есть целая вечность. Воздух замораживал сосуды на фалангах пальцев, когда вдоволь насладившийся снежинками Минхо отправился вместе с разгневанным Дождём в кабинет, в котором сейчас наверняка была Суджин. Они промелькнули, подобно мышкам, — невесомые тени, но не более. Открыв дверь их встретило удивление и будто полное непонимание того, кого видит Суджин. Оказавшись перед матерью вот так, не дал ей и слова сказать. Рукой Минхо показал знак, мол, молчи, а после прошёл к дивану, сел на него, наблюдая за тем, как черты лица матери менялись. Натянувшаяся в ошеломлённости кожа отражала свет снега с другой стороны. Дождь остался около двери, злостью пахло на всю комнату. Хо чувствовал себя маленьким ребёнком у которого поругались родители, а он по великой случайности оказался причиной ссоры и застывшей вины. Дождь, сложив руки на своей груди, оголяя белоснежную кожу, дышал смертным воздухом. Сейчас он готов проткнуть глотку Суджин собственными ногтями. Пластина которых острей топора, а скорость быстрее, чем медленность скорости света. Гневом воняет, а раны не зарастают. — Здравствуй, Богиня Смерти. — парирует раной в пузико, нанося миллионы конченых ножевых. — Дождь? Минхо? — в старательной тревожности выпуская сомнения, с испугом говорила Суджин. — Расскажи-ка мне вот что. — Дождь, проходя к столу, сел на стул, что был напротив Богини Смерти. — Какого чёрта я узнаю, что в Мире Света я был полгода назад? — В смысле? — теряется Богиня, — Ты же был там. — Нет, Су, меня там не было. Я встретил Минхо на берегу сегодня. Мы с ним поговорили, а после оказалось, что я был здесь, хотя последний мой визит был два человеческих года назад. — Ты издеваешься! — чтобы разгневать Суджин, много времени не надо. Потому-то она и кричит на Дождя. Завалились тут! Ни слова не сказали, что придут. И Минхо, которому она по совету Дождя дала отдых от престола, сейчас здесь. Сложив руки на диване, смотрит на неё. Богиня Смерти вскакивает со своего места, с грохотом ударяет руками по столу, а после кричит: — Ты пришёл отношения выяснять? Почему Минхо здесь? Прекрати врать, Дождь. — Су, во-первых, хватит орать. Во-вторых, это я тебе хочу сказать: кто смог взять мою оболочку? — Никто не сможет взять твою оболочку, ты сам это знаешь! — Су, меня не было на вашей встречи в Мире Света. — Ещё скажи, что и на конференции после пропажи Минхо тебя не было. — Впервые слышу. — хмыкает Дождь. — Кто-то точно обманул вас всех. — Подожди, я не понимаю! — Что тут не понимать, Су? Меня не было ни в Мире Теней, ни в Мире Света два года. Я всё это время был у людей. А тут случайно встречаю Минхо и узнаю, что появился какой-то человек, который станет Богом. Оказывается, что я кого-то забрал, приносил вам документы. Пока мы направлялись сюда, Минхо мне всё рассказал. Ты что-то опять затеяла, да? — Ничего я не затевала! Мне донесли, что Минхо покинул Мир Теней, а после и вовсе пропал. Что я должна была придумать, чтобы родной сын бросил всё и сбежал! О каком чёртовом человеке ты говоришь? — Ты — плохая Богиня. Не знать, что происходит не то, чтобы в Мире Теней, но и даже в стенах собственной семьи — это слабо, Су. — Прекрати меня ругать! Я тебе не девочка на побегушках, я — Богиня Смерти. Твои слова отвратительны! — А ты, как обычно, злишься вовсе не на то, на что надо. Какая глупость. Вас обманули. Конкретно так. А ты продолжаешь давить свою политику? — Кто нас мог обмануть? Кому это надо? — Явно тому, кто хотел свергнуть Минхо с престола, разве не логично? Чтобы ты заняла его, а дальнейшие цели я не знаю. Суджин поворачивая голову в сторону Минхо, крикнула: — Почему ты ушёл? — Из-за драки с Сынмином, — шестерёнки стали складываться в нужную конструкцию в голове у Богини Смерти. — Но он говорил, что вы не виделись после того визита. — Видимо, — смотрит на неё пристально Дождь, — видимо, он соврал тебе. Суджин, погрузившаяся в свои мысли, села обратно за стол, глазами бегая по его поверхности. Она вспоминала всё, что было связано с Сынмином до и после ухода Минхо. Крутила в голове воспоминания, пока Дождь и её сын находились здесь. Минхо разглядывал мать, но не чувствовал к ней абсолютно ничего. Всё та же одежда, манеры и духи с красными розами. Она опять отвратительно повела себя по отношению к Дождю. Её вспыльчивость приводит к таким ранам, которые вряд ли смогут зажить, зарасти. Грубые шрамы соединительной ткани навсегда останутся на теле детскими обидами. Хочется уйти. Просто встать и навсегда покинуть это место. — Я не понимаю… — Тебе стоит разобраться со всем, Су. А после наказать виновных. — Я обязательно сделаю это. — сменилась она в лице, — Но для начала я бы хотела поговорить с сыном, Дождь. Пожалуйста, оставь нас. — Поступай, как знаешь, но только не перегибай палку, Су. — Дождь повернулся к Минхо, — Я буду ждать за дверью. И, покидая комнату, Существо оставило их наедине. Бог Смерти встретился лицом к лицу со своим страхом. Пришла пора исправить то, что он натворил. Минхо вздохнул и попросил не перебивать. На что Суджин и слова не сказала. Лишь тихо проглотила слюну. И продолжила также паразитирующим взглядом смотреть на своего сына. С каждым словом закипая всё больше, словно души грешников в петле. А И, смотря в глаза матери, высказал абсолютно всё. Его монолог занял около пяти минут. За этот промежуток времени Минхо успел затронуть Сынмина, детство, период взросления и то, как злобная Суджин переложила ответственность на сына. Обосновывая это тем, что он обязан, потому что это семейное дело. А Минхо под давлением и ненавистью к себе убил человека. Натворил, в общем, глупостей достаточное количество. Богиня Смерти слушала, вникала в рассказ сына и злилась. Нет, вовсе не на себя, а на своё отродье, которое она воспитала неподобающе. Суджин сидит за столом Минхо. Рядом с ней чашка кофе и пару бумаг, которые она антично заполняла до прихода сына. Она сжимает кулаки до жёстко натянутой кожи, щёки до крови грызёт изнутри. Суджин тяжело вздохнула, направляя всю свою ярость на своего сына, вспоминая его каждое сладкое слово, которое он сказал в этом месте. Где буквально похоронил своё отношение к матери. Как же Богиню Смерти всё злит и раздражает, она готова прямо сейчас сожрать душу своего отродья. — Что значит: ты отказываешься от звания Бога Смерти? — Это конец. Я ухожу. Прости. И точно быстрее скорости звука, она реагирует на монотонную речь Минхо. — Куда ты уйдёшь! — стала кричать мать, а Минхо уже готовился к этому. Ему четыреста лет, а ругает она его так, словно ему и ста нет. — Прекрати орать, иначе я снова пропаду. — спокойно отвечает ей сын. Ему плевать на все её слова и будущие оскорбления. Просто можно Минхо со спокойной душой уйдёт из Мира Теней. Желательно не рассорившись со всеми, с кем только можно. Хотел, как лучше, но пыл своего родителя он знал. Не сказать, что готовился, но всё же. — Ты ещё и перечить мне вздумал! Я тебя родила, мне тебя и воспитывать! — ударила она кулаком по столу второй раз за вечер. — Я сказал тебе, — начиная злиться в ответ, говорил Минхо, — Прекрати на меня орать и решай всё, как взрослый человек. Тебе тысячи лет, а ведёшь себя, блять, как обычный Тон. — Я не человек! Суджин, не сказав ни слова, когда услышала мат от сына и оскорбление «человек», встала из-за стола, преодолев расстояние в пару шагов настолько быстро, что за этот период Минхо даже вздохнуть не успел. Она налетела на него, а красные разъярённые глаза Бога Смерти смотрели на Минхо с такой ненавистью, которую И даже к себе не испытывал. Мать замахнулась, чтобы ударить, но только вот Минхо и след простыл. Рука скользнула по несчастному воздуху. Боль от скрученного запястья пронзила тело, а Богиня издала писк. Хо стоял около двери и наблюдал за картиной, как его сумасшедшая мать только что пыталась ударить воздух. Только вот тяжесть на сердце никуда не делась. Минхо всё также невыносимо наблюдать за тем, как он вновь открыл душу, казалось бы, близкому человеку. А мать, разозлившись и вновь перекрутив историю в голове, хотела ударить. — Как успехи? — издевается Минхо. Сложив руки на груди, слушал её разъярённое дыхание. — Вернись сюда сейчас же! — ещё громче крикнула Суджин. Вены на висках вздулись, да и сама она сейчас не особо привлекательно выглядела. — Когда заткнёшься и успокоишься, тогда и поговорим. Даю тебе последний шанс. Плечи дрожат в агрессии, а сама она дышит прерывисто. Минхо видит, как в треморном неспокойствии пальцы её колышутся, как бедный папоротник на ветру. Сгорбленная осанка так и кричит о бешенстве, что прямо сейчас течёт в её крови. Возмущённая неприязнь и нервозное истощение уже близятся к окончанию цикла. «Полемика у настоящих Богов короткая» — думает Минхо. Суджин, выпуская остатки гнева, садится на бывшее место Минхо. Складывает руки в замок, а после спокойно говорит: — То есть, ты хочешь уйти? — Именно. — Хочешь стать тем самым Богом, о ком легенды ходят? И что дальше? Найдёшь свою любовь, женишься, вы родите ребёнка, и ты в порыве ревности убьёшь свою возлюбленную?! — Прекрати врать, пожалуйста. Вот хотя бы сейчас начни говорить правду, а не бред сумасшедшей. Оставь это для кого-нибудь другого, но не для меня. Ты моя мать, и я хорошо тебя знаю. — А в чём я вру? В чём? А? Скажи мне! — Тот Бог, которого изгнали, не убивал свою возлюбленную. Её сердце поразила болезнь, которую тогда ещё не знало человечество. Это были осложнения после родов. Сейчас же это называется инфаркт и разрыв левого желудочка сердца. Тогда — проклятие Господа. Я знаю эту легенду. Знаю, что на самом деле он вырвал ей сердце не потому, что ревновал там к кому-то. А потому, что она попросила его сохранить, как только умрёт. Это она сказала ему, чтобы он сжёг её тело и развеял прах над морем, а сердце, чтобы закопал под вишней. В честь вечности их любви. — Откуда… откуда ты знаешь это! Я не рассказывала тебе. — смотря на сына стеклянными глазами, Суджин терялась в догадках и размышлениях почему так, откуда он вообще узнал! — Ты — нет, а вот другое существо — да. Потому я прошу тебя, говори, как есть. Перестань игнорировать ответственность. — Да что ты заладил с этой ответственностью! — Потому что ты, мама, слепо игнорируешь её. Словно данного слова и вовсе не существует. Суджин вновь проигнорировала. Не стала отвечать на это высказывание её сына. — Почему ты хочешь уйти? — с озадаченным интересом спросила она. Только вот Минхо и за версту мог понять то, что она нагло врёт ему. Он слишком хорошо знает свою мать, слишком. — Потому что я не хочу сидеть, как ты тысячелетия и заниматься одним и тем же. Я хочу жить. — Ты — Бог, Минхо. Ты ни жив, ни мёртв, идиот. — усмехается Богиня. — Ну вот, опять ты за своё. В который раз за время нашего разговора, я говорю тебе прекратить? — Плевала я на это. — Ну, — вставая с любимого диванчика, — Ты не изменилась. И не изменишься. — улыбается Минхо. — В Мире Людей говорят: «Горбатого могила исправит», а тебе даже это не поможет. — Всё сказал? — Абсолютно. Я пошёл. Дальше без меня. — И вали в свой Мир Людей. Удачи сгнить в нищете, сынок. Обратно можешь не возвращаться. Здесь такого подонка, как ты, никто ждать не будет, понял! — Да, я помню. Спасибо за тёплый приём, мама. Минхо улыбнулся, вновь покидая стены волшебства этого пространства. Ожидать от матери чего-то другого просто не имело смысла Минхо слишком хорошо знал эту женщину. Снять с себя звание Бога Смерти он так ведь и не смог. Хотя, по сути это просто кличка, не имеющая никакого значения. Почему-то Минхо всегда казалось, что есть кто-то выше. Есть другой, кто является действительно Смертью. Потому что не могло быть всё настолько одинаково. Криптомерии, Тоны, Квазары и даже Боги — все находятся на одном уровне. Просто каждый выполняет разные действия, ну и сила отличается. Это всегда вводило в ступор Минхо. И объяснение на это никто и никогда просто-напросто не давал. Все эти священные библиотеки, архивы и хранилища — ни в одном не было полного рассказа о том, кто же всё-таки Боги. Словно они — это история с сумасшедшим вымыслом. Будто душевнобольной человек, что прожигает дни в четырёх стенах со смешной болезнью «Диссоциативное Расстройство Идентичности», выдумал себе всё это. Почувствовав Богом себя. Пусть лучше он станет печальным Богом, которого выгнали из собственного царства, чем покончит жизнь самоубийством, вскрыв свою оболочку. Из-за чего вся его звёздная пыль вытечет чёрными слезами сожалений. Ничего не стоило того, чтобы разлюбить себя и запах вишни. Встречаясь с Дождём около двери, Минхо ни обмолвись и словом напоследок улыбается другу в чёрной мантии. Нутром, точно чувствуя, что Дождю грустно. Мнимо говоря, что всё в порядке, И машет рукой и исчезает с желанием вновь оказаться у моря. Дождь покидает Мир Теней, обрушившись на людей сильными осадками и штормом. И среди всей этой пылающей ненависти они не замечают главную проблему, которая серым кроликом всё это время наблюдала из-за угла. Подслушивала у двери. Теперь девчонка с зимним именем знает всю абсолютную правду. Готовясь рассказать своему возлюбленному.

○ ○ ○

А между тем, план Богини Бед и Квазара идёт в идеальном порядке исполнения. Да, всё было специально. И в самом деле, ни в Мире Теней, ни в Мире Света всё это время не было Дождя. Печально, не так ли? И как же удобно под руку подвернулся медленно прогнивающий от болезни диких Роз Тон. Его существование было бесконечным наркотическим сном. И сколько бы он не отстригал розы, проросшие в его рёбрах, помочь ему это никак не могло. А милая Джимин, которая со смехом летней ласточки рассказала об этом Тоне, помогла воссоздать вечный процесс тьмы. Маленькое беспомощное существо, которого звали Чон Чонгук, потихоньку умирал от болезни Роз. Подхватить её легко. Достаточно поддаться человеческим чувствам, и вот Тон или Зрелище уже гниёт от острых шипов в своём сердце. Множества вариаций и сегментов данной болезни, которая поражает абсолютно разные отделы тела. Тогда Сынмин будто бы случайно заметил и в отместку на скорую смерть существа пообещал, что сможет вылечить его. А глупый Тон с не менее бестолковым именем поверил, не зная, что лекарства нет. Сколько ни отстригай бутоны роз, это всё равно бы не помогло. Немного лёгкого блефа, вырванные голосовые связки — и от Дождя его ничего не отличало. Прогнивший человеческими слезами Тон согласился на эту работу, потому что сердце его уже было грязно. Оно было проклято. И с каждым днём сила этого удручающего возмездия росла. Ещё бы немного, и Тон сошёл бы с ума. Такое уже бывало нечасто. И как же это сыграло на руку Сынмину. Только вот по истечению срока выполнения работы Чонгук внезапно умер! И как же так! От болезни диких Роз! Ну и позор… Будучи вознёсшимся демоном погибели истинной смерти, Тон Чон Чонгук погиб от роз, что проросли в его дряхлом, вовсе не настоящем сердце. Болезнь диких белых Роз есть у Тонов и Зрелищ. Ей могут заболеть только переродившиеся существа. Те, которые раньше имели душу. Стоит заметить, что и у людей тоже есть она. Но также есть и различия. Для Существ Миров, Света и Теней существует только один вид. Когда бутоны этого проклятия прорастают в груди у Тона или Зрелища, излечить его уже не удастся. Это означает только одно: Существо дало волю своим человеческим утехам. Ни для одного Божества не секрет, что Тонам и Зрелищам нельзя давать слабину. Нельзя возносить забытые человеческие чувства превыше полемики. Пусть они и закодированы, но слабая часть остаётся. Потому-то все существа, с которыми игралась Суджин, либо умерли своей истинной, кроваво наступившей смертью, либо Богиня покарала их сама. Для людей свойственно два таких заболевания. Первое — «Болезнь Кроваво-Алых Роз» — от него страдает сердце. Любовь, обиды, ненависть и боль — всё это есть заболевание Алых Роз. Второе — «Болезнь Красных Роз» — заболевание головы. Чаще им страдают люди с психическими отклонениями. А ещё чаще человек, что плохо различает цвета, путает две этих болезни. Считают, например, что все их болезни от любви, а может неудачи. Только вот красные розы уже успели поразить голову своими прорастающими лозьями побегов быстрой смерти.

○ ○ ○

Криптомерия Минджон бежит во витиеватой лестнице прямиком наверх, в кабинет Сынмина, который спокойно отдыхает не задумываясь о том, что прямо сейчас Суджин поработит его. Минджон была глупой и влюблённой. Стоило Минхо покинуть Мир Теней, как сразу после конференции в том отвратительном зале, который никак не пришёлся по вкусу Сынмину, она в тот же вечер напросилась в покои к Квазару, дабы всё обсудить. Только вот Ким всё знал. Знал, что эта глупая девчонка пускает слюни, как бы мерзко это не звучало, на него. Что Боги, что Существа — всем свойственно любить. Все умеют любить. Вот и Криптомерия не удержалась и полюбила мужчину, который был прекрасен на внешность, речь поставлена, а сам горд, как Бог Гибрис из человеческих мифологий. Вот и сердце печальной Криптомерии не выдержало и впустило этого Квазара в свои двери. Роняя свои девичьи слёзы семечки, сидя на диване, принимая в холодные ладони горячую чашку кофе, она изливала душу доброму Квазару. Все переживания и боль, которые долго копились — вылила на него разбитым полушарием земли. А Сынмин, придумывая тысячи оправданий, только рядом сел и тихо, сзади приобняв, шептал сладкие ложные надежды погибели. Гладил по вьющимся каштановым волосам, вытирал слёзы голубым платочком. И до чего же глупая Минджон доверилась. Перестала лить слёзы свои, осушила чашку с горьким кофе, хотела уйти, мило поблагодарив. Но решила Криптомерия, что поцелует тёплого Квазара. Так и сделала. Легонько прикоснувшись своими мягкими губами к смраду Сынмина, ощутила предел своих мечтаний. И, отстранившись, бежать хотела прочь, чтобы мужчина не увидел её красных от стыда щёк, вот только вновь накрывающий поцелуй и обжигающая ладонь на бедре не дали ей этого сделать. Они переспали. Минджон ещё не знает, что все их проведённые ночи в тёплых объятиях друг друга, слова и поцелуи — ложь. Ничего этого не стоит. Сынмин ей нагло врёт, использует, как только может. И для пошлостей, и для доноса. Криптомерия сейчас наиболее приближена у Суджин, потому знает больше, чем все остальные. А именно эта информация и нужна прогнившему Квазару. Криптомерия с тихим скрипом открывает дверь, проникая вглубь кабинета Сынмина, а лживый Квазар давно ждёт её на месте. — Сынмин! — шепчет Минджон, подбегая к столу. — Минхо и Дождь были здесь. Суджин теперь всё знает! — Как знает? — встревожился Квазар. — Обычно! Я подслушала, Дождь всё ей рассказал. — дрожащими руками рассказывает всё она, а Сынмин в душе только улыбается, понимая, что план Джимин сработал. — Что же теперь делать мне… Он натягивает маску болезненного человека, изображая душу, что пала в бездну мёртвых забвений. Сынмин кладёт руки на голову, закрывая глаза. Часто дышит, словно паника, проникшая в его конечности, желает сгореть в его костях. Обратив всё в пепел. И тихий скулёж от быстро накатившихся слёз пронзает сердце Минджон, точно тысячами осколков искажённого зеркала. — Пока есть время… — она кладёт свои руки на его закостеневшие пальцы, — Мы можем ещё что-то придумать. — Не надо, я признаюсь в драке с Минхо. Признаюсь, что врал для того, чтобы занять место Бога Смерти. Я всё расскажу, Ми. Всё. — Нет, Сынмин, давай попросим помощи, Суджин обязательно помилует тебя! Ты же Великая Душа, что вознеслась. Таких на все миры только две. В Мире Теней — ты, а в Мире Света — Чонин, так нельзя, понимаешь? — она обвила его шею своими тонкими кистями, проникаясь сочувствуем к холодным слезам на глазах. — Понимаю… — Тогда стоит попробовать, верно? Не хорони себя раньше времени, Сынмин, — мягко улыбаясь и путаясь пальцами в волосах, с такой искренней надеждой всё это говорила она. Будто и вправду разговор что-то исправит. Глупая. Сынмин ещё раз улыбнулся заплаканными глазами и потянулся к её розовым губам. Минджон с надеждой в увядших глазницах хотела прикоснуться к его горячим губам, хотела ощутить то, что каждый раз волнует её морскими берегами и троном с шипами. Вдруг начнётся революция душ? Что будет, если Суджин всё же не захочет слушать объяснений её любимого. Упуская основное правило, как быть после? Сколько бы комбинаций она не составляла, сколько бы не поглощала боль, сливаясь с Сынмином в поцелуи, Минджон всё забывала. Её розовые губы в сахарном поцелуе, а у Квазара из глотки ползёт Милая Сколопендра. Переплетая в страсти языки меж явных и таких забавных ложью окутанной ситуации, чудо с сорока ножками заползло в рот Криптомерии Минджон. Она почувствовала, как что-то с остренькими иглами проползло по её полости рта, проникая в глотку. Отскочив от Сынмина, кашель страшной болезнью овладел её лёгкими, только было поздно. — ЧТО… КХА-КХА… ЧТО Т-Т-ТАКОЕ, — пыталась кричать Минджон, только вот голос её ломался, а в лёгких точно ткани рвались. Сколько ни хватайся за глотку, боль уже близилась к груди. Криптомерия упала на пол под улыбку её любимого. Слюни потекли изо рта вместе с кровью. Маленькие красные брызги стали украшать серые половицы пола под отвратительные возгласы Сынмина. В глазах плыли картинки и его лицо. Царапая собственными руками шею, она острыми ногтями протыкала кожу. Казалось, ещё немного и сонная аорта пустит кровь. Минджон царапала грудь, надеясь достать из себя нечто, что проникло через поцелуй. Что сейчас пожирает её виноградинки лёгочных мешочков, заставляя харкать кровью. Её чудесное чёрное платье с кружевами и красивыми жемчужными камушками, украшавшие ткань, давно разбросаны по полу, а вещь пропиталась алым закатом. Минджон бьётся в конвульсиях, оставляя синяки на своём белоснежном теле, а Сынмину картина эта по душе. Смотреть на то, как жалкая Криптомерия умирает от проклятия, так весело. Вены на лице её набухли, на руках тоже. А сама она, вытаскивая язык, пытается дышать. Жаль, что у неё ничегошеньки не получается! Ну до чего ж печально. Слёзы боли, смешавшиеся на её лице с кровью, не делали картину красивее. Только наоборот, ужаснее. И прокряхтев ещё секунды полторы, Минджон закатила глаза под веки, оголяя белое яблочко. А после, опустив руки, — умерла. Квазар глядит на её личико, что исказил мощнейший страх. Всё до отвращения перекошено. Губы раскрыты, искусаны да залиты кровью её. В глазах вечный ужас и ни капли смирения. Волосы лохматые, неаккуратно валяющиеся на полу в кусках её плоти. Платье рваное, смотреть противно. И с этой женщиной Сынмин спал? Этой женщине он шептал слова ласки на ухо, а она извивалась под ним, как Милая Сколопендра в её лёгких? Какая же Минджон мерзкая. Квазару противно, смотря на всю эту картину совершённого убийства. — Поднимайся, Минджон, — он отходит на пару шагов назад, произнося два двадцатилетних проклятия. И она поднимается. Глаза возвращает на место, моргая при этом кровью, а не слезами. Поднимается на локтях, пытается встать, а из сломанных пальчиков торчат белые косточки. Как поразительно она собирает своё тело по кускам и маленьким частям. На дрожащих ногах наконец-то встаёт. Сынмин смотрит на уродство, улыбается. Меняясь на глазах, Минджон становится прекрасней всех существующих проклятий из всех Миров, из каждого принципа содеянных сердец. На пальце красуется блестящее серебреное колечко, а сама Минджон начинает меняться на глазах. Платье окрашивается в кроваво-алый цвет её недавней крови. Волосы прибраны, аккуратно уложены. Все раны зарастают, лицо украшается милой улыбкой. Губы становятся ещё пухлее, намного прекраснее, чем были до этого. Грязью её мыслей пахнет настолько сильно, что глаза щиплет. Вот она — идеальная Ким Минджон. Гниющая обложка, подавившаяся собственной кровью. Криптомерия почти мертва. Почти. Внутри неё ломающиеся кости, а снаружи — красота, окутанная проросшими розами. Таким было проклятие Милой Сколопендры. Использовать это Существо было до безумия опасно, но кто такой Сынмин, если бы не возжелал сделать это, верно? Ему не нужен этот престол. На какой чёрт он ему сдался! Быть Смертью, сидеть за столом и перебирать бумажки? Сынмин не понимает как в такой удручённости и стих написать! А тут, в вечности парящей ласточки мучиться. Плевать он хотел на всё это. Ему неинтересно наблюдать за Тонами и другими Существами. Он хочет больше. Ему нужна не простая власть в Мире Теней и Смерти. Ему нужен Мир. Были Боги, которые пытались решить войны и конфликты, возникшие внезапно, с помощью проклятия Милой Сколопендры. Заключалось оно в весьма простом использовании, но сложном управлении. Для того, чтобы Сколопендра слушалась, нужно два Существа. В одного селится Милая, а второго она будет пожирать. Поглощать она не перестанет. Голод её велик настолько, что даже разбитые на осколки зеркала, которыми убивают Существ, не помогут. Для того, чтобы убить проклятие, а после вновь навсегда заточить его там, где ему самое место, нужно искромсать тело хозяина паразита. А после спалить в костре. Только это поможет. Но Сынмин не хотел быть жертвой вампиризма Минджон, поэтому придумал всё намного интереснее. — Минджон, — а куколка эта глазками, что чернее самой тьмы, сверкает. И пустотой своей зияет в пространстве этой комнаты. — Да, Сынмин? — голос — тёмное безумие. Сладкий, мягкий, будто распятый на голгофе. — Суджин твоя жертва. — А как же ты? — печалится она, опуская глазки к полу. — А я после неё. Хорошо, Милая? — Я согласна! Пальчиками убирает падающие слёзы с чуть румяных щёк, улыбаясь детской улыбкой. Берёт в свои руки ладони Сынмина, обжигая их холодом. Встряхнув головой, неловко чмокает в сердечко губ своего возлюбленного. А после, махнув хвостом длинного платья, бежит по лестнице обратно к Суджин. Это больше не Минджон. Настоящая Минджон мертва. Душа её заперта в собственном теле, в котором она не умирает, даже не может что-либо сделать. Сейчас это Милая Сколопендра, которая бежит напиться крови у самой Богини Смерти, желает выполнять указания красивого и такого прогнившего Квазара. Сердце её, гниющее, бьётся настолько быстро, что гниль готова литься сквозь уши и ноздри. — Суджин! — Кричит весело Минджон, забегая в кабинет. — Чего тебе? Я занята. — она останавливает свой взгляд на Криптомерии, замечая явные изменения, — Что с тобой? — Я такая голодная! — подбегает к ней, хватается за мягкую руку. — Ты... Ты что творишь! — вскрикивает Суджин, когда её белая рубашка рвётся, оголяя живот. — Моя милая хтонь проголодалась! Впиваясь острыми зубами в мягкую оболочку, Минджон откусила частичку так манящего вкусного кусочка мяса. И крик Суджин раздался в безмолвном обнажении её горлышка, которое готово было разойтись по слоям кожи. Пустота полна криком крови и вытекающей звёздной пылью. И страстно пожирающей Минджон Суджин. Чёрные глазки залиты чужой кровью, когти впились в грудь, пронзая своей длинной косточки грудины. Пахло порохом и наступающим посмертием. На крик никто не прибежал, потому что голосовые связки были вырваны существом, орудующим сорока маленькими и такими красивыми лапками. Ох, как же чудесно они разорвали связки! И как же волшебно они вынесли на своей хрупкой спинке два кругляшка гланд. Суджин свалилась замертво, стоило Минджон напиться вдоволь. Криптомерия, поднимаясь с колен, вытирая свои чуть замаранные губки и пальчики краешком платья — смеялась. Наконец-то хоть кто-то выпустил Милую Сколопендру из проклятого места, буквально ада под названием: «Лапища Пустынь». Там жили все проклятия, которые были созданы Богами. Выбраться оттуда нельзя. Богиня Мечей Чон Соён никого не выпустит. Она гоняет каждое Существо проклятия по кругу ужасов войны. Играет, издевается, убивает, зная, что такие никогда не умрут. Она обливает их кровью собственных грехов каждый день, каждую минуту, каждую секунду. Мычит мелодии клинков, кидая игровую кость для того, чтобы выбрать свою следующую жертву. Только действительно заслуженное существо может забрать проклятие из Лапищ Пустынь. — Поднимайся. — гордым тоном приказывает Минджон. Скорбящие глаза наполняются слезами грусти, но Суджин встаёт. Меняясь также на глазах. — Я короную тебя Богиней Смерти под моим командованием. Теперь ты мой Терновый Венец. Ты жива, ты прежняя Суджин, только теперь я твой мозг. Поняла меня, Красивая? — Поняла, Сколопендра, — зомбировано отвечает ей погибающая Богиня Смерти. Сильнее проклятия Милой Сколопендры только Смерть. Но, как оказалось, это далеко не так. — Занимайся прежними делами, веди себя обычно. Не ищи ни Минхо, ни Сынмина. Поняла меня? — Поняла. — Умничка. Минджон улыбается лисьими глазками, когда, подходя ближе, заглядывает в пустоту зрачков Суджин — целует её. Но только для того, чтобы вырвать часть щеки. И прожевать её с глубоким наслаждением. Хрустя комочками Биша, с подбородка вытирает капельки крови. А тем временем кожа на лице у Суджин снова восстановилась. — Спасибо за вкусный ужин, Суджин. Я приду завтра. Жди меня. — Хорошо, — опустив голову перед Минджон и сложив руки в молебный знак, соглашалась умирающая Богиня Смерти. Ехидно усмехнувшись, переступая через лужу крови, Криптомерия и сама пошла играть обычную девицу Ким Минджон. А Сынмин тем временем, смеясь во всё горло в своём кабинете, готовился к скорому наступлению смерти в краях вечного холода. Он обратит Мир Теней в пылающий кострище греховных душ. Устроит полный диссонанс и сожжёт пожаром Мир Света. Выпустит тварей из Преисподней Безумности, обратив Мир Людей в пепел его мотивов. Но всему своё время. Осталось недолго.

Поглотивши всю боль

и войной над собой совершив революцию.

И снёсши цепь пищевую, взойду на терновый венец эволюции.

«Терновый венец эволюции» — pyrokinesis.