Из пленницы в пленительницу

       Фарида полностью разделась, оставив свою сорочку в предбаннике, и вошла в парилку. Там её уже ожидал Радмир. Сама того не ведая, наложница влюбилась в своего похитителя, а былая повальная ненависть, что давила обвальным гнётом на сердце, постепенно сходила на нет. — Фаридка! Ступай вперёд! А ну-ка ближе, ближе!        Княжеская баня обдала зашедшую девушку душным и спёртым, но чем-то отрадным воздухом. Радмир нагишом возлежал на полке спиной к Фариде. По всей парилке раздавались блаженные стоны удовольствия, которые вырывались из глотки такой же обнажённой Викентии, скакавшей на князе Заполья. Неизъяснимое наслаждение переполняло её, княгиня поджимала худенькие ножки под массивный округлившийся живот с торчащим пупком, закатывала раскосые серые глаза на прелестном румяном личике, искажённом гримасой яростной похоти, и обильно истекала слюной на своё стройное худощавое тело, ставшее столь дородным в шестую беременность.        Фарида поймала себя на мысли, что не может оторвать взора от прыгающих и бьющихся друг о друга молочных отвисших грудей Викентии, разбухшие соски которых беспрестанно колыхались и дребезжали на воздухе. Буквально на мгновение у девушки возникло странное и как будто бы неосознанное желание прижаться к этим сильным грудям, вцепиться в них языком, подоить руками, слизывая молоко себе в уста, в конце концов безмятежно уснуть у княгини на коленях. Внутренний голос подсознания всё твердил и напоминал юной девушке о матери, которую она хорошо не знала и от груди которой её безжалостно отняли. Фарида даже до сих пор не ведала её имени…        Викентия, заметив вошедшую Фариду, злорадно бросила наложнице: — Завидуй мне, бусурманка! Пусть мой Радмир и трахает тебя, пусть он и изменяет мне с блядью-узницей, но я так и никак иначе его жена — на веки вечные! Отныне и навсегда! Скройся с очей моих долой, пока не поздно, иначе твоя песенка будет спета, а дни — сочтены! Ты никому не нужна! Княже любит по-настоящему только меня — одну меня единственную во всём Заполье, во всей Руси, на всём свете белом! Я, княгиня Викентия Заполецкая, подарила ему пятерых детей — Ратомира, Ярополка, Людмилу, Пересвета и Рогнеду! И вскоре преподнесу Радмиру новый дар!.. — Ох, да заткнись ты уже наконец, — уставшим голосом проговорил князь и с размаху хлопнул супругу обеими руками по заднице.        Викентия звонко вскрикнула и громко шлёпнулась на банный полок. Фарида приблизилась к Радмиру и в упор взглянула на неё, ни капли не стесняясь. Сквозь прилитую к коже, обтянувшую большие влажные груди княгини, кровь отчётливо виднелись выступающее жилки голубых вен, а острые потемневшие соски устремились выпирающими концами в разные стороны.        Девушка вплотную приблизилась к князю и заткнула его губы жарким поцелуем, таким же горячим, как воздух в бане. Она нащупала рукой трепетную плоть трепещущего члена и в мгновение ока оседлала Радмира. Повернувшись к Викентии задом, Фарида исступлённо подпрыгивала на нём и ненароком поглядывала на ревнивицу-княгиню не без злорадства. «Пожалуй, это столь дерзостный шаг с твоей стороны, Фарида», — твердил ей внутренний голос. — «Может быть, сейчас ты и не на побегушках у князя Радмира. Но всё же ты остаёшься его рабыней для ублажения всевозможных плотских желаний, всего лишь бездушная игрушка с похотником вместо сердца…» «Врёшь, лгунья! Всё врёшь, лицемерка лживая! Сама прекрасно знаешь, и я знаю!» — взывала она к голосу совести. — «Князь Радмир заботится обо мне. Я живу у него на положении второй супруги. Фариде с ним хорошо. Фарида постепенно прощает его…»        Широко скалящийся князь всё совершал и совершал толчки внутрь неё. «И кто из нас лгунья? Притворщица как раз ты! Да, да, именно ты! Вся в русов, таких же обманщиков! Ты с ними одного поля ягода! Раз уж так нравятся они тебе, то живи с русичами!» — отвечал ей внутренний голос.        Радмир зажимал перси Фариды в тиски, наложница водила руками по его мускулистой груди. «Фарида, Фарида… Наивная глупая гусыня! Признай никчёмность своей ущербной жизни и сделай то, что должна сделать и как велю тебя Я, Голос Совести — погуби Радмира, а также всех, кто причинил тебе боль и страдания!»        Князь лапал возбуждённые соски пленницы и приятно щекотал их кончиками пальцев. «Оставь меня в покое! Сгинь прочь, покинь! Оковы неволи лишь укрепили и закалили Фариду! Нынче у меня новая жизнь!»        Срамной уд Радмира неистово заколебался. «Нынче у меня новая жизнь!»        Фарида почувствовала, как мощно сокращается детородное орудие внутри неё. «Нынче у меня новая жизнь!!!»        Она сильно надавила стенками куны на инородное тело, источавшее невообразимой теплотой. «Нынче у меня новая жизнь!!!»        Сладострастная истома разлилась по всему телу вместе с извергнутым семенем князя, вытекающего мутно-белёсой лужицей из лона наложницы.        Изнемождённая Фарида повалилась на Радмира и посмотрела ему в глаза. Из них на неё струилась бесконечная милость. Князь предстал перед ней в совершенном ином обличии. В таком облике девушка ещё его не познавала. Радмир открылся с неожиданной стороны.        Так вот, что это было тогда! То, что подсознание выдавало за непостижимое и далёкое каких-то жалких пару суток назад, когда ей казалось — жизнь пошла под откос, и в дальнейшем существовании не имеет смысла. «Нет! Смысл есть!» — убедила она себя, тем самым одержав победу над соблазнами голоса совести, приказам которого порой невозможно противиться.        Фарида сама не ведала, каким невиданным образом она отыскала зёрна теплоты и пробудила в Радмире семена добра. Взгляд её оказался намётанным, девушка будто бы поднялась в переносном смысле, воспряла духом и преисполнилась мудростью. Неужто от заветов покойной старушки Бакиры, память о которой она сохранит до скончания отведённых ей дней в земной жизни?..        Удовольствие от разрядки подавилось её мыслями, поэтому Фарида испытала его лишь телесно. Намного большее удовольствие ей доставляло именно то, что она снова зауважала себя, доказав свою собственную самодостаточность не только Радмиру, но и своенравной Викентии. Из пленницы своего князя она превращалась в его пленительницу…        Внезапно Фарида ощутила резкий удар по спине. Обернувшись, она увидела княгиню, замахивающуюся ногой, дабы нанести его повторно. Кровь ударила в голову половчанки, она вскочила и в сердцах саданула Викентино выпуклое пузо. Беременная женщина, придерживаясь за покрасневшее от удара место, отрывисто вскрикнула и затем рухнула, шмякнувшись головой о деревянный полок. — Кто тебе, блядища иноземная, чертовка басурманская, давал право лапы распускать с женой любимою моей?! — взбеленился Радмир и кинулся на помощь супруге, оттолкнув от себя Фариду.        В отличие от Викентии, она устояла на ногах и наблюдала за тем, как княгиня, которую князь любовно гладил по ушибленному животу, пялится на неё взглядом, полным ненависти. — Дура! Ты хоть понимаешь, что наделала?! Ты причинила вред моему чаду будущему! Будь готова к суровой каре! Тебе ясно, девка?! — брызжа слюной, рявкнул Радмир в лицо наложнице. — Как вам будет угодно, княже, — виновато склонилась она.

⸻

       На городской площади Городища–Светлинского возле высокого помоста из дерева у лобного места всея Заполья собралась толпа народа. Все хотели поглазеть на очередное зрелище. Порой на общественные казни стекались и стар, и млад, и женщины, и дети. Варварский и неискоренимый обычай наблюдать за чужими страданиями…        Но сегодняшний день, будучи особенным, явно выделялся среди прочих, остальных, таких же невзрачных, серых в своём однообразии. Вообще, когда лобное место оживлялось, весь люд посадский выходил из свойственной ему спячки, отвлекался от дел житейских и шёл на мероприятья подобного толка в силу некой праздничности и торжественного налёта, насаждаемых свыше власть предержащими.        Помост окружили заполецкие дружинники. Их братья по оружию, не выделявшиеся по войсковой иерархии, следили за общим порядком в целях недопущения народного волнения. Троица представителей высших воинских санов — Усыня, Всеславур, Горислав — тяжёлыми шагами взобралась на возвышение по деревянным подмосткам. Они несли круглосуточную стражу высокопоставленных лиц, первых в княжестве — Радмира Заполецкого и Викентии Заполецкой. Следом за ними на помост забрались два крепких ратника, которые вели провинившуюся в тяжком деянии княжескую наложницу Фариду с заломленными за спину руками и скованными запястьями. Они положили девушку на настил из деревянных досок — лицом к северу, а задом к югу, — после чего сорвали с неё сорочку и бросили на помост. Таким образом она осталась совершенно обнажённой. На этот раз чувство стыда сожрало её полностью, ибо находилась половчанка на виду у всего честно́го народа — обычных людей, обыкновенных горожан… — Шлюха! — Потаскуха! — Курва! — Тварь! — Басурманка! — Дрянь дешёвая! — Мандавошка! — Кикимора болотная! — Чертовка! — Овца драная! — Проблядь! — Сука позорная! — Блядовка иноземная! — Гадюка заморская! — Корова недобитая! — Пизда небритая! — Курица ощипанная! — Блядина! — Рожа гнусная! — Блядюка блядская! — Рыло свиное! — Бусурманская морда! — Блядища! — Продажная девка! — Блядьё грязное!        Сотни грязных нечестивых ругательств, произносимых с отчаянной лютой ненавистью, сотрясли площадь. Бессмысленные злые выкрики, растлевающие душу. Но Фарида воспринимала слова, изрыгаемые в её сторону негодующими кривозубыми выродками, всего лишь как пустое сотрясание воздуха.        Радмир приблизился к ней с плетью в руках, которую любезно подал ему Горислав, и наигранно выкрикнул с помоста: — Люд посадский Городища–Светлинского! В сей час я, ваш владыка и князь всея Заполья, Радмир Заполецкий, покараю прилюдно половецкую бабу, что посмела поднять свои грязные вонючие ручонки на мою супругу и княгиню всея Заполья Викентию Заполецкую!..        Эти слова будто бы воодушевили народ — такой же жестокий, грубый и неотёсанный — как князь, его дружина и ратники. А Радмир тем временем замахнулся и, сильно озлобившись, нанёс первый удар хлыстом по ягодицам Фариды. Тупая, но звенящая боль отразилась по всему телу мелкими отзвуками, которые сошлись воедино в её голове. И всё же именно ожидание первого удара принесло больше телесного страха.        Радмир отвесил ещё пару шлепков, однако девушка ожидала их намного больше. Следующее заявление князя стало полной неожиданностью не только для неё, но и для всех находящихся там людей: — А теперь я подвергну подобному наказанию ни кого иного, как саму Викентию, за зачин разногласий между нами и подлое подстрекательство Фариды к драке!        Княгиню, до этого насмехавшуюся над избиваемой девушкой, слова Радмира привели в небывалое смятение. — Да, ты не ослышалась! — прогремел он таким злобным голосом, что даже простой люд сжался в страхе. — Кто виноват во всём случившемся? Правильно, Викентия! Это твоя вина! От начала и до конца! Так что… сымай одеяния давай и становись жопой ко всему народу честно́му!        Викентия посмотрела в глаза супругу-самодуру, горько разрыдалась, но всё же разделась донага, будучи не в силах противиться высокопоставленному властолюбцу. Платье упало на помост, обнажив всему честно́му люду тело княгини, в чём мать родила. Ей было очень тяжело ложиться на холодные деревянные доски, особенно из-за огромного живота, поэтому Викентия лишь облокотилась на него. Перед тем, как продолжить вершить бесчинство, князь обратил внимание на место, которое он собирался выпороть. — Ну и задница у тебя, Викентия! Просто сказка какая-то! Точно жирный курдюк, наполненный мясцом! Не то, что у Фаридки!.. А про титьки молочные, которые обвисли словно вымя коровье так, что дальше просто некуда, я вообще молчу! Я словно свинью обрюхатил, а не деву цветущую!        Говоря это, Радмир еле сдерживал обрушившуюся на него похоть, и слюни его капали на зад Викентии, стекая по гладкой коже… Фариду же, которую Всеславур одел и отвёл в сторону по указанию владыки, заставили лицезреть столь омерзительное надругательство над женским достоинством.        Страшно замахнувшись, князь начал остервенело пороть ягодицы супруги, вздрагивающие в судорогах при каждом ударе. При каждом ударе поруганная Викентия мучительно стонала и плакала навзрыд горькими слезами. Те же слёзы беспомощности — самого гнусного состояния, из всех изведанных женщине и известных человечеству — пролить успела и Фарида на свою долю. Часто страданию сопутствует некое вознаграждение за его принятие. Но вот получит ли его та, которая издевалась над ней?..        Удары всё сыпались и сыпались нескончаемым градом подобно камнепаду в высоких горах. Женщина отчаянно выла и жутко визжала. Её большой зад, ни одно живое место на котором не осталось поцелованным хлыстом князя, шатался как осиновый лист на ветру. Десятки кровяных рубцов покрывали каждую из ягодиц Викентии. Плоть отходила кровавыми кусками, из ран которых вытекали кровавые струйки. Входивший во вкус Радмир зловеще улыбался и надменно посмеивался, а сам всё порол и порол — порол люто, порол жестоко, порол убийственно — порол с первобытной нескончаемой злобой, навеянной бесовским наваждением.        Наконец, последний хлопок, и князь опустил окровавленный кнут, отойдя в сторонку. На время крики стихли, но снова один резкий звук пронзил воцарившуюся на площади гробовую тишину. Викентия, которая не могла схватиться рукой за зад — настолько сильно он был испорот — впилась руками в дерево до посинения кончиков пальцев. Её лоно разверзлось, и оттуда вытекла бесцветная жижа с примесью крови, стекавшей с ягодиц. Она пролилась на помост. Все как один посадские люди ахнули в безумной жути, поражаясь бесчеловечному зверству Радмира, который насмехался над Викентией, испытавшей необъяснимое удовлетворение от побоев.        Усыня и Горислав в сопровождении княжеских дружинников одели истерзанную княгиню в платье и повели подальше от лобного места. Извилины в голове Фариды заставили растянуться её лицо в сардоническую улыбку. С тех пор она зауважала князя, который столь гадким, мерзостным, но в чём-то местами справедливым способом вершил своё правосудие, подвластное лишь его единоличной воле…