Лето к закату

Но завтра времени остаётся только на то, чтобы закинуть в гостиницу вещи, привести себя в более менее пристойный вид, и перекусить на скорую руку. На саундчек, не смотря на постоянные понукания Яши, они все же опаздывают. Пока техники выставляют микрофоны, разматывают бухты проводов и таскают стойки, Саша отходит покурить. Фестивальное поле похоже на все фестивальные поля в любой точке страны, в любом году. Опять палатки до горизонта, раздавленные пивные банки, ряды синих кабинок биотуалетов, половина которых, конечно же, не работает, легковушки и квадры, залепленные наклейками с логотипом мероприятия. За ограждением маются зрители в ожидании начала, бренчат на гитарах, усевшись на траву, кто-то не дождался и уснул, не выдержав борьбы с пивом. Вдалеке, там где идет мото-кросс, ревут моторы байков, как будто толпа лесорубов с бензопилами на скорость валит делянку леса. Саша щурится на солнце, поводит плечами под чёрной рубашкой – будет жарко, надо было надеть футболку. Со сцены спускается Яков, нервно вертит в руках мобильник. – Я не понял, Горшок где? У нас времени всего полчаса. Саша хмурится. Вроде бы никто его не назначал личным секретарём Горшка. – Понятия не имею, кажется, его должны прямо из гостиницы привезти. Набери да спроси, где он застрял. – Набираю, не отвечает. – Батогову звони. Да приедет, куда денется? – Батогов не в сети. Сань... – Яша делает паузу, нерешительным жестом потирает затылок, – а он... Нет? – Чего нет? – Ну... Это... Не того? Вот и подошли к моменту, когда у Саши начинают спрашивать о той стороне жизни Мишки, о которой каждый из них предпочёл бы ничего не знать, но знает даже слишком много. Очень хочется послать с этими наводящими "ну... как-бы... ну, ты понимаешь..." куда подальше, напомнить, что в группе нет должности штатной няньки, а Саша Горшку не жена, и не родственик, и почему такие вопросы задаются именно ему, а не кому-нибудь другому, но... Да ладно, он знает, почему. И Яха знает. И, кажется, все знают, или догадываются, хотя вслух и не говорят. Даже прямой как палка Захар молчит. Не из-за Саши, вот ещё, не велика птица, чтобы щадить его трепетные чувства. Из-за Мишки. Словно все как по команде оглохли, ослепли, и проглотили языки. Потому что Михе важно, ему так нужно, именно так. А значит... – Вроде нет, – честно отвечает Саша, заталкивая раздражение поглубже, – я ничего такого не заметил. Да и барыг у гостиницы не было, но ты же знаешь, если Миха захочет, то найдет. Про барыг он, конечно, загнул. Какие ещё барыги, их сейчас вживую и не встретишь, а вот свежую надпись на асфальте у гостиницы "соль, спайс" видели все, как только вылезли из автобуса. Мишка не проявил к рекламе никакого интереса, прошёл мимо, охая и разминая поясницу. Но, зная Горшка как облупленного, Саша не сомневается, что надпись он заметил, и номерок телефона, услужливо оставленный ниже, срисовал. Яша кивает, задумчиво покусывая губу. – А по синьке? – Да я-то откуда знаю?! – все-таки не выдерживает Саша. – Захара спроси, они вместе завтракали. Кофе при мне пил, а было ли что крепче, я не в курсе, я с вами приехал. Перезвони ещё раз, может сеть барахлит. – А давай ты, – вдруг просит Яша. – У меня Билайн, а у тебя МТС, вроде лучше ловит. Понять его проще простого – на Сашин вызов Горшок ответит быстрее, чем на чей либо ещё. Опять завуалированный намёк "мы все знаем", но в Яшиных глазах плещется такое неподдельное беспокойство, что Саша послушно проглатывает предложенную легенду про нестабильную сеть. Миха отвечает после второго сигнала. – Да? Че? – судя по бодрому хрупанью, он что-то жуёт, яблоко или огурец, – Да едем, едем, тут на выезде пробка. Минут через пятнадцать будем. Все, Сань, не дергайтесь там. И отключается. – В пробке встряли, – рапортует Саша, пряча телефон и поднимаясь на сцену. – Жив, трезв, жрет. Обещает быть через пятнадцать минут. Кому ещё позвонить? Батогову? В Кремль? Мы работаем, или хуйней страдаем? Яша молча топает следом. Обходит, грубо задевая локтем, явно раздосадованный. Саше не до чужих обид, со своим бы раздражением совладать. Он подхватывает гитару, берёт пару аккордов на пробу, оглядывается по сторонам. Вокруг происходит привычный рутинный пиздец. Поручик лается с кем-то из обслуживающего персонала, требуя себе отдельную упаковку воды. Оркадий колдует над Пашиной ямахой, которая внезапно решила умереть. Захар мучает бас и, кажется, сейчас взорвется на ровном месте. Похоже один из микрофонов все же сдох, динамики по левой стороне выдают какие-то полузадушенные сипы. Скучающие зрители, привлечённые движением на сцене и обрывками мелодий, подтягиваются ближе, виснут на ограждении, поют хором старые хиты, кто-то кричит, требуя Горшка, но быстро затихает. Через несколько минут матов, оров и бестолковой суеты, все вроде бы настраивается. Они успевают обкатать несколько песен из сетлиста, когда к дублеру за сценой сворачивает белая тойота с нашлепкой оргкомитета на лобовом стекле. – А вот и Его Сиятельство пожаловали, – смеется Захар. – А вы волновались. С переднего сидения вылезает Батогов, приветливо машет рукой, будто они не виделись утром в гостинице. Горшок вальяжно выплывает из автомобиля, с видом султана, выгуливающего гарем. Ослепляет широкой улыбкой, гордо задрав нос смотрит на мир сквозь стекла тёмных очков в пижонской золотистой оправе. Явно подрезал у кого-то, и теперь красуется. Следом за ним из машины выпархивает стайка щебечущих девушек, увешанных фотоаппаратурой. Сразу человек пять, непонятно, как только все уместились в небольшой тойоте. Девицы тут же принимаются щелкать фотоаппаратами и хихикать, пока Мишка ведёт их через оцепление к сцене. – Слыш, командир, пропусти девчонок, – Миха выше на голову молоденького парня в омоновской форме, возвышается над ним как гора. – Это ваши, из города, в смысле, из газеты, или откуда там... – Аккредитация есть? – омоновец смотрит оловянными глазами, совершенно не впечатлённый. – У меня приказ. Девушки перестают хихикать, замолкают, с интересом ждут продолжения. Саша опускает гитару, делает пару шагов ближе, сам не зная зачем, на всякий случай. Краем глаза замечает, что все, даже Оркадий, делают тоже самое – со всей сцены сходятся, сползаются, стягиваются к Горшку, как железная стружка к магниту. Миха заводится с пол пинка, словно только и ждал законного повода поорать. – Да какая аккредитация, е-мое! – он срывает с лица очки, швыряет их в сторону. – Че за слово такое мудацкое! Я тя как человека прошу, пусти девчонок, свои же. – У меня приказ. – А у меня люди живые, ты хоть понимаешь это? Че ты, как этот, ваще, как дуболом, из армейских, что ли? – Приказ... – Вот ты вообще понимаешь что-нибудь, или вообще ничего не понимаешь?! – Аккредитация... – Есть, есть аккредитация! Одна из девушек достаёт из кармана коротких шортиков карточку, протягивает омоновцу. Остальные делают тоже самое, тычут карточками ему в лицо, попискивают возбужденно, пока парень придирчиво проверяет каждый картонный квадратик. Наконец девицы поднимаются на сцену, занимают правую сторону за концертными колонками в высоких чёрных коробах. Видимо решили оглохнуть. Миха, страшно довольный устроенным на ровном месте маленьким шухером, влезает на сцену, используя как ступеньку один из генераторов. Ну конечно, боковая лестница для простых смертных, а не для небожителей, все надо сделать не так, как принято. Саша улыбается этой мысли, подставляется, когда Горшок, проносясь мимо, легонько касается ладонью его плеча. – Так, что тут у нас, – Мишка хватает ручку, коршуном нападает на листок со списком песен, чиркает размашисто, – Все меняем! Это переставляем, Фокусника в начало, Анархиста убираем. Саша переглядывается с Яковом. – В смысле, убираем? – В прямом. – Миха поджимает губы, неопределённо указывает куда-то себе за спину, – эти, мать их... Организаторы. Короче, очень просят не играть Анархиста. Я сам не понял, почему, то ли какая-то у них тут ситуация, то ли ещё что, в общем, ссыкло какое-то у них в байк-клубе сидит, не хотят ссориться с местной администрацией и спонсорами, не знаю, чего боятся. Я немного там поспорил... – добавляет он, с притворной скромностью поднимая брови,– совсем немного... Мы ещё и поэтому задержались, ну и девчонок подбросили заодно. Устроил безобразный скандал – переводит про себя Саша. Легко представить, как именно спорит Горшок, если у него появился азарт поспорить. Наверняка орал на всю Ивановскую, брызгая слюной и не стесняясь в выражениях. – Без трупов хотя бы обошлось? – хмыкает Захар. Мишка только отмахивается. – Да нормально все, порычали немного. Очки, вот, подарили, вискарь. Короче, ровные мужики оказались. – Мих, а очки-то где? Горшок растерянно трогает голову, озирается по сторонам, совсем позабыв, что сам только что зашвырнул подарок неведомо куда. – Да хер с ними, неважно! – он снова склоняется над списком, – Есть чистый листок? Так, Дагон, потом Фокусник, Лесника тоже в начало переставляем... – Да почему Лесника в начало?! – А почему нет? – Потому что это хит, Гаврила! Мы же всегда его во вторую часть ставим. – И что? А остальное не хиты, что ли? Бля, Шур... Ну, хрен с ним, ладно, пусть остаётся. Тогда Охотника вперёд. Через несколько минут споров и пререканий старый, чирканый-перечирканный сетлист можно смело использовать в одной из синих кабинок вместо туалетной бумаги. Саша задумчиво смотрит в новый список, покусывая зубами медиатор. У нормальных людей такие перестановки называются "форс-мажор" и подразумевают какие-то бонусы за нервотрепку и беспокойство. "Двадцать баранов, холодильник Розенлев, почётная грамота, и путевка в Сибирь" – всплывает в памяти цитата из старой советской комедии. Но в их случае ни на что похожее рассчитывать не приходится. Вместо путёвок у них бесконечные туровые переезды, а вместо двадцати баранов один непредсказуемый Горшок. Тоже, по-своему, бонус. – Так что вместо Анархиста? – все-таки спрашивает Саша. – У нас получается провисание по времени минут в пять. – Да пофигу, сымпровизируем чего-нибудь, – легкомысленно отмахивается Мишка, заметив топчущихся у сцены музыкантов Монгол Шуудан. Но Саша хочет конкретики. Не для того, чтобы доебаться на ровном месте, а потому, что все должно идти четко и выверено, а не через пень-колоду. Поехавшее даже на пять минут расписание в итоге выливается в сорокаминутные задержки, истерики, вопли, и прочие "прелести" совместных концертов. Сраться потом с Сидом или Мавриным из-за того, что группы невовремя выходят на сцену, не хочется до зубовного скрежета. А всему виной вот такие "импровизации". – Мих, нужно сейчас решить, – встревает Яша. Он тоже просматривает сетлист и не скрывает недовольства. – Надо четкую замену, и чтобы клавишных по минимуму, у Паши ямаха сбоит. – Ну выберете что-нибудь сами, е-мое! – пытается отмазаться Мишка, но обернувшись к Захару, и не встретив поддержки, закатывает глаза. – Да ладно! 13 рану, акапелла сам спою. Делаем как обычно. Заодно того козла из оргкомитета покозлим. Не хочет Анархиста, пусть получит Махно. Все, закончили? Он уже переключается на новые лица, спешит вниз по лестнице, троекратно лобзается со Скородедом. Того гляди затеет диспут насчет учения Кропоткина, тут-то единомышленник в матчасти подкованный. – Пошли, что ли, жрать охота, – предлагает Захар, отключая бас. – Там, говорят, шведы приехали, сейчас на бухло налетят как саранча. В огромном шатре для отдыха столы накрыты по-свойски, но с байкерской широтой – горы бутербродов с ветчиной и колбасой, резаные четвертушками яблоки и груши на пластиковых подносах, богатейший выбор спиртного, и упаковки местного пива под потолок. Они входят и сразу попадают в круговорот лиц, приветствий, улыбок, и крепких мужских объятий. Через пять минут Саша обхватан, обхлопан по плечам и спине, ладони горят от ответных рукопожатий. С большинством из присутствующих они виделись на прошлой неделе, с некоторыми расстались только вчера, но фестивальная этика требует орать от радости так, будто последняя встреча была год назад. Горшок старается за троих – обнимается и братается с каждым, а с устроившейся в углу шведской командой Lake of tеars затевает спор через переводчика. – Нет, вот ты скажи, – докапывается он до вежливо улыбающегося Бреннара, – наши же вашему королю хорошо тогда наваляли, да? Что значит "когда"? В тыщ семьсотом году, тогда и наваляли! Нарва, Нарва, наш Пётр Нарву-то взял, оф кос? Понимаешь, да? Промолчать бы, но Саша не может, поэтому тихонько толкает Горшка под столом коленом. – Мих, в тысяча семисотом году мы Нарву потеряли... Переводчик быстро лопочет, и рыжий швед разражается громким хохотом, салютует банкой пива. Мишка сердится, обиженно хлопает ладонью по столу. – А через четыре года обратно отбили! Бля, Сань, ну вот че ты влез! Взяли же, пусть не сразу, но взяли! – он снова переключается на шведов. – У нас скоро концерт в Нарве, так что сами там все посмотрим, е-мое! А Питер-то наш, а Пушкин, а? Отсель грозить мы будем шведу! И действительно грозит, потрясая кулаком. От смеха Бреннар чуть под стол не сползает вместе с группой. Смеются все, в итоге ржать начинает и сам Горшок. Он почти не пьет, медленно цедит открытую в самом начале банку пива, и болтает, болтает, как будто долго молчал, и вот, наконец, дорвался. Спорит со всеми подряд, и обо всем сразу, лупит по столу кулаком, весело хохочет. Саша и не припомнит, когда такое было, чтобы Миха трезвый, и так веселился. И вроде надо бы радоваться, а все равно какой-то червячок точит изнутри, не дает расслабиться. Никак не выходят из головы Мишкины слова про уходящее время, брошенные вскользь, случайные, но Саша как назло цепляется за них памятью, и никак не отпускает, вертит в голове так и сяк, пытаясь разгадать. С Горшком же все хорошо, да? Вот сейчас, в этот конкретный момент, ему хорошо же? В шатре душно, шумно, тёмный тент над головой медленно нагревается на солнце. После выпитого "за встречу" и почти бессонной ночи голова наливается тягучей болью. До выступления ещё полно времени, и у Саши мелькает мысль свалить потихоньку, прикорнуть в автобусе под кондиционером. Он высматривает своих – Поручик с Яшей сидят за соседним столом с Батоговым, разговаривают о чем-то, и уходить явно не собираются. Значит, можно смело оставить Горшка под присмотром, и не бояться, что он что-нибудь учудит. Но дойдя до автобуса Саша понимает, что не один такой умный. Техники, во главе с Оркадием, заняли самые лучшие места на теневой стороне салона. Поднакидавшийся Захар опять храпит, закинув ноги на впредистоящее сидение. Приходится искать тихое место снаружи. Оно находится за служебной парковкой – спонтанный то ли склад всего, то ли свалка. Саша забирается в центр сложенных высокими штабелями деревянных палетов, каких-то ящиков, коробок, свернутых брезентовых банеров. Идеальное место, чтобы затащить сюда приглянувщуюся девчонку, или укрыться для какого-нибудь другого кайфа. Саша устраивается на старой скамье со сломанной спинкой, достает сигариллы, наслаждаясь тишиной и густой тенью. Солнце шпарит вовсю, погода, словно опомнившись, что лето уже на середине, а ясных дней почти не было, расщедрилась на, по-настоящему, жаркий полдень. Ароматный дымок плывет в небо. Саша откидывается спиной на пыльный брезент, закрывает глаза. Хорошо, что они сегодня не хедлайнеры, и их сет приходится на первую половину концерта. Есть шанс сразу свалить в гостиницу и нормально выспаться. Плохо, что Горшок наверняка не захочет уезжать, зацепится с кем-нибудь из друзей-приятелей, будет гужбанить в шатре, уничтожая спонсорское пиво. В принципе, можно плюнуть и упасть на хвост кому-нибудь, кто едет в город, попросить, чтоб подбросили до гостиницы. А с Михой останется Батогов, ему еще "Алису" размещать. – Реник! Хера ты куда забрался! Саша открывает глаза, оборачивается на голос. Горшок лезет к нему, перешагивая через ломанные ящики, цепляясь бриджами и голыми икрами за кустики репейника и торчащие из досок ржавые гвозди. Да бля, ну как так-то?! Саша только что проходил по тому же месту, и даже не споткнулся, а Мишка через секунду выглядит как жертва нападения бешеного кота, рвавшего и кусавшего его за ноги. – А ты чего здесь? А здорово тут, тихо. А я мимо проходил, а тут твоя вишнёвая вонючка из-за ящиков, – жизнерадостно болтает Миха, падая рядом. Как-то слишком жизнерадостно, – Там чет совсем народу дохера набилось, дышать нечем, а тут совсем другое дело. Он суетливо прикуривает сигарету и продолжает болтать. Саша хмурится, внимательно вглядываясь в его носатый профиль. В легенду "мимо шёл и случайно, вот, нашел", он не верит, конечно. Скорее всего Мишка сразу заприметил укромное местечко, и шёл сюда с определённой целью, но наткнулся на нежелательного свидетеля, вот и чешет всякую ерунду, оправдываясь не столько перед Сашей, сколько перед самим собой. Не зря, значит, Яха переживал, реклама у гостиницы нашла своего клиента. – Мих, у нас концерт, вообще-то, – говорит Саша, вклиниваясь в поток бессмысленных слов, – Помнится, мы эту сторону вопроса ещё год назад обговаривали – перед выступлением, максимум, пиво или вино. Ты обещал, что постараешься держаться. Давай, дрянь эту свою химическую, после, что ли, а лучше вообще не в туре. "А лучше вообще никогда" – заканчивает он про себя, но это уже, кажется, из области фантастики. Горшок спотыкается, не договорив, поворачивается к Саше, смотрит удивленно. А глаза-то честные-честные, ясные такие, красивые. – Че? – И удивление выглядит вполне искренним. Ещё бы, десятилетия тренировок. – Какая дрянь? – Такая. Что у тебя там? Соль? Фен? Или что помощнее? – Саша заводится быстро, спуская с поводка утреннее раздражение. – Ты из меня дурака не делай, можно подумать, я тебя первый день знаю. – Ты охуел, да? – Сам ты охуел. – Да нет ничего, пустой я! – Мишка подрывается на ноги, и начинает с остервенением выворачивать карманы. – На, смотри! На скамью с грохотом падает гостиничный ключ с брелоком-грушей, зажигалка, пачка Парламента, мобильник, леденец от кашля, покрытый табачной крошкой, какие-то смятые бумажки, фантики от жвачки, и прочий мусор. Мишка задирает ногу, оттягивает резинку носка, демонстрируя бледную незагорелую щиколотку, при виде которой, Саша, неожиданно для себя, громко и голодно сглатывает. Поднимает руки, вертится на месте, словно ожидает, что ему действительно устроят досмотр по всём правилам. – Трусы вывернуть? – Мишка злится, зажимает в кулаке молнию ширинки, – В жопу смотреть будешь? Могу показать. – А что, там что-то интересное? Нет, не буду. – Ну а че тогда?! Говорю же, нет ничего! – Значит ты гулял, туда-сюда бродил, богатством природы любовался, так сказать, – Сашу несет, и ему плевать, что ссора перед выступлением не самая лучшая затея. Разобиженный Горшок непремерно сожрет его живьём прямо на сцене, – и тут, совершенно случайно набрел на тихий уголок, куда ни одна собака из оцепления поссать не сунется. Так сказать, нашел, пока глубинной вселенной сиськи мял? Мишка прыскает со смеху, но тут же заводится по-новому. – Какие, нахуй, сиськи, ты что несешь? Я тебя искал, поговорить хотел, е-мое! – Ну, да, я же такая важная персона, что надо лично искать. А позвонить не судьба? Что, Мих, заряд сдох, или сеть нестабильная? Давай второй вариант, она сегодня у всех нестабильная. Порывающийся ответить Горшок издаёт странный задушенный звук и молчит, открыв рот. Вид такой смущенный и обескураженный, что Саша начинает сомневаться в своих выводах. Походу, Мишка и не подумал, что действительно можно просто позвонить. Даже жалко его, дурака, становится. Особая горшковская магия, когда между желанием убить и потребностью утешить, зачастую, меньше двух сигаретных затяжек. И, кажется, он действительно пустой. – А что, ты не важная персона, и тебя нельзя просто... – Миха теряет все слова, жестикулирует, пытаясь объясниться, в итоге тяжело роняет руку, так и не справившись с внезапным приступом косноязычия. – Я, может, не хотел по телефону. Я, может, просто хотел... Ну, побыть... Садится обратно, прикуривает новую сигарету взамен сломанной и брошенной. Словно за этими простыми действиями пытается скрыть смущение. И надолго замолкает, понуро опустив голову и разглядывая траву под ногами. Саша тоже молчит, не зная, что сказать. Ему, черт побери, очень лестно, если Мишка действительно хотел, как он там выразился, "побыть". Лестно, странно и непривычно. Приятно. Вообще, если спокойно поразмыслить, Горшок мог бы и нахуй послать с такими подозрениями, а не устраивать драматическое выворачивание карманов с попытками в стриптиз. – Ладно, погорячился, – Саша делает попытку примирения, продвигается ближе, слегка толкает Мишку плечом. – О чем ты поговорить хотел? Миха затягивается последний раз, отстреливает недокуренный бычок в сторону, метко попадая прямо в репейник, который его расцарапал – маленькая сладкая месть. – Да, так... Мне уже кажется, что ерунда какая-то. Просто подумал, ты говорил, что провисание в пять минут. Ну, я так прикинул, может, сыграешь что нибудь... – Опять Ворона? Мих, бля... – Да че ты сразу! Не надо Ворона, если не хочешь. Что-нибудь другое, на свой вкус, но чтоб прям хорошо, прям по красоте было. А?... Хорошо, что Мишка сидит вполоборота и не видит, как у Саши в прямом смысле отваливается челюсть. Видимо где-то далеко-далеко в темном-темном лесу сдохло нечто впечатляющее, размером не меньше дракона. То есть вот так просто, да? Все это время у него было право выбора? На свой вкус, серьезно? А если сыграть какую-нибудь хуйню, типа "Ночи перед Рождеством" Сектора Газа? А что, по тематике подходит. Саша никогда такого не сделает, не самоубийца же он, но представить подобный демарш забавно. – Да не вопрос, сыграю, конечно. Мишка кивает, и жалуется вполголоса, сводя и разводя лопатки под футболкой: – Спина болит. Всю ночь, этот автобус... Саша тут же придвигается ближе, кладёт руку на мишкин загривок, разминая напряжённые плечи. Горшок вздыхает, опуская голову, как будто внутри себя смиряясь с чем-то. Мышцы у него твёрдые, каменные, не продавить. Интересно, он догадывается, что все знают? К нему тоже подходят с намеками, или это только Саше везёт? Только ему приходится ловить долгие понимающие взгляды, отвечать на наводящие вопросы, и злиться, что из-за этого всеобщего молчания никак не отговориться, не отшутиться, не свести все хоть к какой-то видимости нормальности? Иногда кажется, что все смотрят на Сашу как на какое-то странное лекарство, на огромную пилюлю от тоски и одиночества, на громоздкий акуумулятор, от которого Горшок подзаряжает свои жизненные батарейки. Знает ли он об этом? А то, что и аккумулятор нуждается в регулярном техническом обслуживании, он понимает? Саша передвигает руку, проводит ногтями по коже, выезжая пальцами в мишкину шевелюру, прочесывает мягкие, ещё не спутанные от пота пряди волос. Наматывает на кулак, медленно тянет на себя, заставляя Горшка шипеть сквозь зубы и почти улечься спиной себе на грудь. – Мишка, – шепчет он в бледное ухо, – давай после концерта сразу в гостиницу, а? Нахер эти попойки, сам же говоришь, что устал, и время уходит. Ну их всех в пизду, Миш... Горшок не отвечает, только тяжело и хрипло дышит, дергая острым кадыком. Следуя за рукой, все еще тянущей его за волосы, укладывает свою дурную башку Саше на плечо, закрывает глаза. Теперь они сидят как какая-то парочка из романтичного фильма для домохозяек. Дальше, по всем законам жанра, должен следовать такой же романтичный и идеальный поцелуй, от которого чувствительные зрительницы зарыдают, не заметив, что у них на плите молоко убежало. Мишка же не станет орать и истерить, да? Не станет, же, иначе, в чем смысл, зачем он тогда... Гудение мобильного грубо возвращает в реальность. Горшок отодвигается, с приглушенным матом принимает вызов. – Да? – отрывисто чеканит он в трубку. – Че, когда подъехал? Понял, сейчас буду. Там Кинчев приехал, – говорит он, сбрасывая звонок. – Пойду, поздороваюсь. Ты давай, это, не задерживайся тут. Встает со скамьи и сбегает, пряча глаза, в этот раз ловко проскальзывая мимо ощерившихся гвоздями досок. Саша смотрит на свою руку, все еще чувствуя пальцами тепло чужих волос. Вытирает ладонь о штанину, внезапно со всей очевидностью понимая, что, кажется, встрял по полной.