Риверхолд

Снова один. Или не совсем один? Слайми тяжело выдохнул. Что-то сводило руки и подкашивало ноги, подталкивало к движению. Злясь и чертыхаясь, он поддался этой неприятной тяге и принялся сновать по комнате, как запертый в клетке волк. Из угла в угол, из угла в угол, из угла в угол… Чёрт! Неужели для него новы такие ощущения? Ах, если бы! Ломку не спутаешь ни с чем. Каждый раз начинается с одного и того же. Даже как-то скучно, что ли. Хоть бы раз объявила о своём визите как-нибудь поприличнее. Письмом, голосом, цветами под дверью, да хоть сраным подзатыльником… Дремучая невоспитанность. Вот, вот, снова начинается. Слайми злостно закусил губу, не прекращая крëстный ход по помещению. Он ходил уже так быстро и резко, что приходилось то и дело смахивать непослушный плащ в сторону. Мысли начинают медленно, но верно ехать крышей. Но принимать таблетки он почему-то не спешил. Интересно, это намеренно? Или ломка начинает не просто мешать ему функционировать, а натурально пробивать дыру в его несуществующем мозге? О да, целый муравейник. Сеть ходов, связанных единым ритмом. Что?.. Она. Шаг Слайми сбился, но мигом вернулся в норму. Почему-то теперь это слово звучит совершенно иначе. Как-то благоговейно и напыщенно, как обращение к богу без упоминания его имени. Фу. С чего вообще такая уважительность? Вот называть её сукой или тварью — и совсем другое восприятие. Вот, например: «Эта сука снова объявилась в моей жизни. Прекрасно. Чудесно. Теперь я снова начинаю вспоминать, как нам с этой тварью хорошо было вместе. Как сука помогала мне, что бы ни случилось, пыталась отмахнуться от меня, но у твари плохо получалось, и…» Нет, нет, это и правда какой-то бред. Надо немного остыть. Слайми со страдальческим видом замер посреди комнаты и накрыл лоб ладонью. Очень скоро действие таблеток закончится. Счёт идёт уже на минуты. Плохо. Если не выпить их к тому времени, то можно… …А чего, собственно, плохого в том, чтобы вообще сойти с ума? Уже привычным образом (то есть, неожиданно и без малейшего чувства такта) в мыслях зазвенели знакомые голоса. «Доброе утро!» — Плазмоид виновато усмехнулся и торопливо принял свою обычную форму. — «Извини, во сне мы… Немного расплываемся, хе-хе…» «И тебе… Доброе утро.» — Колдунья села на кровати и вздохнула. — «Знаешь, на деле что угодно будет лучше, чем сон в одной комнате со Скалем…» «У-у-у…» — протянул плазмоид сочувственно. — «Представляю. Хотя…» «Без «хотя». Тебе лучше не знать, каково это.» Слайми рвано, будто через силу обернулся на кровать. И снова всё, как он помнил. Колдунья сидит на кровати, лениво поправляя свой неизменный шарф, а рядом с ней, сложив руки за головой, лежит нежно-голубой монах. Всë это… Было так давно. «Я с тобой не соглашусь.» «Интересно.» — колдунья фыркнула, раскрыв свой гримуар где-то посередине. — «Дерзай.» «Между Скалем и тобой хотя бы было пространство. А я вцепился в тебя, как клещ, и не выпускал из хватки всю ночь. Хочешь сказать, тебе не было противно?» На монаха с едва заметным удивлением обернулась пара синих глаз. А тот, словно сорвало какой-то клапан, всё продолжал, не умолкая, жестикулируя перед собой в унисон нарастающим, полным обиды словам: «Я знаю, что вы думаете. Что я идиот. Последний идиот. Ничего не понимаю. Дурак. Да как хотите называйте! После… После всего, что случилось, я скитался по улицам, не имея пристанища, и меня сторонились, как заразного. Ну, конечно. Слизь же! Отравленная, наверное. Или кусачая. Хотя и бродячих бешеных собак любили больше, чем меня.» — Он ненадолго остановился, чтобы перевести дух. — «И касаться меня тоже мерзко. Неприятно. Всë равно, что коснуться гнойного нарыва. Даже и не вспомню, кто так обо мне выразился… Неважно. А потом… А потом меня всё же приняли. В монастыре. За что я монахам правда очень благодарен! Но меня всё ещё опасались. И я могу их понять. Неизвестное всегда пугает, это правда. Но… Но…» — Рука бессильно упала на кровать. Дыхание монаха задрожало, — «А потом я вступаю в вашу команду. И больше в шутку, чем серьёзно, прошу тебя обнять меня перед сном. И ты соглашаешься.» Голос замолк. Захлебнулся плачем, который монах был больше не в силах сдержать. Колдунья слегка обернулась на плазмоида. «Разве то, что ты слизь, делает тебя оттограющим? Для меня как раз наоборот.» Рыдания ошеломлённо притихли. Монах приподнялся на локтях, с искренним любопытством обратив на неё голубые глаза. «К-как это?» «Для меня это представляет исключительный интерес. И ничего страшного в тебе я не вижу. Да, я всё это время была в перчатках, но…» — Она молча стянула перчатку и, будто говоря что-то вроде: «Но я всегда могу сделать и так», подала плазмоиду левую руку. Тот, со сверкающими то ли от слëз, то ли от счастья глазами, медленно сел и осторожно принял её ладонь в свои. Так, словно ему доверили нечто невероятно ценное. Слайми прошёлся по комнате и сел на стул, на котором только что располагался юань-ти. На его измученном лице засияла слабая, но не фальшивая улыбка. «Тëплый и ничуть не противный.» — резюмировала полуэльфийка, внимательно наблюдая за монахом и его попытками изучить человеческую ладонь поближе: рассмотреть, ткнуть носом, взять и согнуть отдельные пальцы. Слайми усмехнулся про себя, вспомнив, что в тот момент ему приходило в голову даже попробовать руку на вкус, но от этой идеи пришлось отказаться. Монах, как завороженный, продолжал сидеть с широкой улыбкой на всё лицо и осторожно поглаживать руку полуэльфийки большими пальцами. Слëзы на его щеках почти мгновенно высохли, да и выглядела голубая плазма теперь куда как ярче и здоровее. Колдунья терпеливо высвободила свою руку из безопасного плена и надела перчатку обратно. «Ну? Как впечатления?» Вместо ответа голубые руки заключили колдунью в скомканные объятья. В них выразилось одновременно всё — и благодарность, и облегчение, и ребяческое счастье. Колдунья слегка вздохнула, покачав головой, и… — Выпей их. Немедленно. Слайми содрогнулся. Слизь заметно побледнела, еë цвет поменялся, стал неоднородным и болезненным. Сознание застряло в тупике, будто не совсем осознав толком, что происходит. Единственное, что заставило монаха очнуться и громко застонать — это животный страх, штыком вонзившийся в самое сердце. Боль от обиды ощущалась, как настоящая. Руки судорожно схватились за сиденье, а голова затряслась, как при припадке. На пол потекли крупные капли теряющей форму разжиженной плазмы. — Ты что, оглох? — голос бога обозлëнно задребезжал, как расстроенная струна. — Или, раз ты не в состоянии, я должен сделать всё самостоятельно? Подбородок судорожно дëрнулся в подобии жеста «нет», но из глотки, кроме сорванного агонистичного дыхания, не вырвалось ни звука. Невозможными усилиями подтянув тело вверх, Слайми крупно дрожащими руками вынул из складок плаща пачку таблеток, с третьего раза сумел открыть крышку и высыпал часть содержимого в рот. Крышка баночки от таблеток со щелчком закрылась. Слайми развалился на стуле и медленно вдохнул, приводя мысли в привычный идеальный порядок. Боль в груди отступила, дрожь в руках заметно поутихла, и наконец единственной вещью в комнате, что он мог расслышать, осталась тишина. Силуэты исчезли. Явно не из-за действия таблеток, подумал Слайми, ибо в таком случае они не сумели бы появиться вовсе. Интересно. Он поднялся со стула и сложил руки на груди. Мысли, как и несколько часов назад, снова закружились в безукоризненном механическом танце. Значит ли это, что это дело рук самого Макаронного Бога? Окно широко распахнулось, впустив в комнату поток свежего летнего воздуха. Монах одним стремительным рывком запрыгнул на подоконник и прошмыгнул вверх, по стене и на крышу. Слайми горделиво выпрямился и зашагал по гребню черепицы, осматривая уже чуть менее шумную, но всё ещё вполне многолюдную площадь. Раньше за богом подобного не наблюдалось. Ну, как, не наблюдалось… Единственное, что было приближено к подобным иллюзиям и управлению разумом — в общем к псионическим способностям, — это его способность являться во снах. Они много раз обсуждали это между собой. Главная причина, почему Покровитель за столь долгую жизнь не смог обрести ни одного последователя: когда бог способен только и делать, что менять сны людей для явления своего лика, это крайне ограничивает его возможности. Ибо какой наивный идиот поверит вещему сну, верно?.. Слайми неестественно усмехнулся. Да, похоже, он и оказался подобным идиотом. Впрочем, если бог даже доказал свои силы, прекратив бесконечную череду кошмаров каждую ночь, то отчего бы и не поверить в его реальность. Правда? Шаг остановился. Голубые глаза скользнули влево-вниз, внимательно просчитывая что-то в уме. Исчезновение силуэтов. Изменение снов. Желание подать себя получше. Конец кошмаров после появления «спасителя». Головоломка с тенями вдруг щëлкнула и встала в нужное положение, обрисовав на стене цельный, теперь чёткий и узнаваемый образ. Если бы люди, блуждающие по площади, подняли на секунду свои головы и взглянули в лицо полуденному солнцу, они бы точно заметили крыловидную тëмную фигуру, бегущую куда-то по самым верхушкам крыш. Но, к сожалению или к счастью, никому до этого не было дела.