Струны души

      — Ту плоть, как змей, я скинул бы мгновенно, что столько лет служила мне тюрьмой… Знаеш-ш-шь, чьи это слова?       — Нет, — рявкает Влад. — И мне плевать.       Прямая спина, напряженные плечи, сложенные на груди руки, сведенные брови и жесткая линия рта — воплощение неумолимости. «Микеланджело сваял бы с его натуры прекрасную скульптуру». Курт облизывает потрескавшиеся губы. Кожа меж чешуек быстро сохнет.       — Ж-жаль, — шепчет Курт. — Это крас-сивый с-стих.       — Нашел время, — цедит Влад, — стихи читать. Весь город на ушах! Какого черта, Курт?!..       Слова, слова. Такие острые, они буквально впиваются в плоть. Курт морщится. Подвал, в котором его заперли, пахнет камнем и пылью. Он сухой, как кость, холодный, как могила. Здесь темно. Ошейник плотно прилегает к коже — это уже третий. Первый он разорвал, пока был больше, второй с него сняли, потому что он стал ему велик.       Им пришлось заламывать его вчетвером. Влад был там. Влад надевал.       — …Люди в панике, газеты штампуют номер за номером — одна история охерительней другой — полиция обивает пороги специалистов-зоологов, чтобы узнать, как поймать тварь в канализации. А лучше сразу, как у них водится, прибить…       Каждое слово — лезвие. Каждая интонация — выпад. «Никогда бы не подумал, что буду его ненавидеть». И все же, как он красив. Как он красив, когда зол и опасен.       — …Меня не было, блять, всего две недели, а ты — вон! — что уже успел натворить! Это, блять, лечится?! Тебя можно вернуть обратно?!       — Я здес-с-сь, — шипит Курт, поднимаясь на ноги. Насколько позволяет цепь, накрепко впечатанная в стену. — Перед тобо-о-ой, любимы-ы-ый. Я не нравлюс-с-сь тебе таки-и-им?       Конечно, нет. Глупо было считать иначе. Влад такой же, как все. Обыватель. Ограниченный. Как ему понять всю красоту, всю правильность, все совершенство его новообретенной формы? Как увидеть прелесть в иных пропорциях? Ином строении?       Плотно прилегающие чешуйки складываются в неповторимый ребристый узор. Игра теней и света меняет его цвет от темно-болотного до светло-бежевого. Бескостный и беззастенчивый, он гибкостью способен посоревноваться со змеей, а ловкостью — с ящерицей. Каждое движение плавное, как полет листа, каждый жест легок, как прикосновение пушинки. Сердце перекачивает разом горячую и холодную кровь, вкус обострен настолько, что ему открывается новая палитра ощущений. И мысли более не мечутся, но следует одна за другой в строгом порядке.       Нет страха, только цель. Нет неуверенности, только сила. Нет слабости, только совершенство.       Влад молчит. Карие глаза во мраке черные. Такие блестящие, такие… масляные. «Что-то не так». Язык колет. Странный привкус. Такой… тяжелый. Такой… густой. Такой… соленый.       — Если я подойду, ты меня укусишь? — спрашивает Влад.       Вкрадчиво. Чеканя. Странно глядя.       — Да, — выдыхает Курт. И ревет: — Ты пос-с-с-садил меня на цепь! На цепь! Как ж-ж-животное! Как пс-с-сину! Ты нац-ц-цепил ош-ш-шейник! Ты выбрал Паркера! Паука! Вмес-с-сто меня!       Эта семейка никак его не отпускает! То гениальный папаша, то неуемный сын! Они украли все! Его мечту, его спасение — теперь любовь!..       Влад помогал мальчишке. Выследил. Поймал. Дал связать и сам — своей рукой — вколол ту дрянь. Опустил во мрак. Долгий, тяжелый, душный мрак. Курт рвался на свободу. Он просыпался — его усыпляли. Он просыпался снова — его скручивали. Он просыпался… несчетное число раз. И каждый его опять бросали туда — во тьму, в холод, в одиночество.       Влад. Лично. Не колеблясь.       — Хорошо, — говорит Влад — и слова эти разжижают кровавую пелену перед глазами. — Договорились.       И идет. Чеканит шаг, как чеканил слова. «Что страх для силы?» Инстинкт. Самый первый. Самозащита. Курт прижимается к стене. Так мало места. Так низко. Так душно. Шипение и скрип когтей по камню — боже, как он жалок!..       — Боишься? — рычит Влад, подойдя вплотную. — Правильно боишься. Будь моя воля, я б тебя придушил. Говорил, что вся эта идея — дерьмо собачье. Говорил, что ни черта не получится. Озборн — шиз, но ты-то, я думал, нормальный. Хер там. Такой же.       — Оз-з-зборн? — тупо повторяет Курт.       — Видно передалось. Воздушно-капельным путем, — ухмылка ползет по загорелому лицу. — За половой я отвечаю.       «Флорида. Он был во Флориде». Этот загар Курт узнает из сотни. Дубленый, красновато-коричневый, он прекрасно лег на смуглую кожу. И этот запах… Одеколон. Пот. Мускус. Горечь, соль, жжение.       — Какого черта ты мне не сказал? — продолжает Влад. — Какого черта ты меня не дождался?       — Они убили бы люде-е-ей, — хрипит Курт. — Ветера-а-анов! Тебя-я-я там не было! Ты-ы-ы не понимаешь!       — Не понимаю что? Что ты, дурак, дорвался наконец? — в темных глазах что-то не то. Что-то… искрящееся. Злое… и веселое? — Поздравляю. Теперь ты точно инвалид. Причем на всю башку.       «Тварь!» Гнев выплескивается ревом. Клыки метят в шею — но впиваются в подставленную руку. Соль, горечь, металл.       Смех.       — Сука, блять, — фыркает Влад, вцепившись ему в волосы свободной рукой. — Т-точно в-вампир, мгм… Ну все!       Из упругой плоти клыки выходят с хлюпающим звуком. Курт видит кровь. Чувствует. На языке. Внутри клокочет. Из груди рвется.       — Вла-ад, — его сейчас стошнит — от всего: ярости, ужаса, боли. — С-сучий… Прос-с-сти… Ты меня с-с-связал!.. Но я не хотел…       — Пиздец котенку срать не будет, Курт, заткнись, — скороговоркой произносит Влад и, ухмыляясь, морщится. — Бред несешь.       — Я не могу, — шипит Курт, сглатывая кровь со слюной. — Мой моз-с-сг теперь работает инач-ч-че. Лучш-ш-ше. Соверш-ш-шенне-е-ей.       — Новое слово выучил? — хмыкает Влад, отрывая от футболки с барсуком кусок ткани. С его руки течет. — Теперь везде его пихаешь?.. Тебе надо проспаться, ящерка.       Перевязка небрежная. Едва скрывает рану. Но та небольшая. Две дырочки на предплечье. «Рядом с веной». Гнев тухнет, ужас крепнет. Голод. Возникает. Понемногу. И тянется за запахом. Соленым.       — Курт? — Влад приподнимает бровь. Но руку не отбирает. — Укусишь — дам в челюсть.       Мгм. Что это? Один из клыков выпал? Курт сплевывает его и припадает к повязке. К руке. К коже. Слизывает кровь. Солоно. Горько. Такой… тяжелый, мясистый, насыщенный вкус. Гнев и голод накатывают на него, как волны в море. Ужас разъедает небо.       — Я убью тебя-я-я, — воркует Курт, баюкая, целуя широкую гладкую ладонь. — Я откуш-ш-шу тебе голову-у-у. За обма-а-ан. За преда-а-ательс-с-ство. Ты говорил, что любиш-ш-шь. Ты говорил, что ты с-с-со мной. Ты говорил, что з-с-с-салижеш-ш-шь мои раны-ы-ы…       Короткий вдох. Рука хватает за волосы — и резко назад. Удар. Вспышка. Боль. Тяжелая, тянущая.       Черные глаза.       — Я плох в словах, — низко выдыхает Влад.       И впивается в губы. Одна рука — под бедро, другая — под ошейник. Возится. Щелкает чем-то. «Замком». Рык выходит из груди. Две руки — на плечи. Хвост — вокруг пояса. Зубы… спрятать. Не враг. Любимый. «Держи зверя в узде. Ты — совершенство. Докажи это!»       Но тут ошейник исчезает. Становится легко дышать — и как-то уже не до доказательств.       Мысли быстро выстраиваются в один складный ряд. Разлука, встреча, примирение. Они давно не виделись, отвыкли друг от друга, вот и злились. Но время прошло, они притерлись, и дальше будет только лучше. Логично. Совершенно. Абсолютно естественно.       — Хитрый замок, — хрипит Курт, глянув краем глаза на ошейник.       — Он без замка, — хрипит Влад, подхватывая его под бедра. — Гений.       Зубы наконец-то впиваются в плечо. Без крови, без следа. Контроль — основа совершенства. «Ты там заткнешься, блять?» — ворчит знакомый голос в голове. По шее скользит влага — у Влада текут слюнки.       — Я красив? — шепчет Курт.       — Еб твою да, — шепчет Влад.       И жмет к стене. Держит за хвост. И дергает — каждый, каждый, каждый раз, пока не отрывает с треском. Горячий, длинный, он глубоко. Курта пронзает дежавю. Он снова отдается. Снова спина трется обо что-то жесткое. Снова руки затекают на чужих плечах. Снова шепот льется в ухо:       — Ты охрененный. Ты, блять, охрененный.       И снова тот же ответ, еще ироничнее, чем раньше:       — Пидор-р-р. Извращ-щ-щенец.       Тогда – нескладная прыщавая дылда с большим носом и дебильной прической под горшок. Сейчас — бесхвостая человекоподобная ящерица с проплешинами, отслаивающейся чешуей и выпадающими клыками.       — Герпетофил, — кивает Влад, скусывая с его шеи чешуйки. — Подшпорь, а? В тебе холодно. Никак не могу…       «Легко». Сосредоточиться. Сократить мышцы. Плотный, гладкий, перманентно тесный канал не требует ни смазки, ни подготовки. Слизь и влага, холод и соль. «Я стану совершенством. Для тебя. Для мира! Я…»       — Ох, ебать, — хрипит Влад. Его взгляд теряет всякую осмысленность. — Ох, я попал. Керт, ты…       И больше никаких слов. Надолго. Очень, очень долго.