Flower boy

- Уолкер, ваш несомненный талант быть всеядным и при этом игнорировать клетчатку однажды обернётся вам боком. Ешьте салат! Немедленно! - Ага, ща, рашбэжалша. - Дождётесь вы у меня. На кашу с маслом посажу, будете знать! - Не, ну шкажыте мне, ну вод адкуда такая шэстокошть??! - Не говорите с набитым ртом! - Я говорю, ты чего такой злющий?! Я что, денег тебе должен, что ли? - Вы должны не портить всем присутствующим аппетит своей пищевой распущенностью! Оказывается, вороньё тоже умеет тосковать по старым добрым временам. И ещё как - пилит и пилит, пилит и пилит. Походу, этот ссыльный, сам того не осознавая, ещё и доплачивал из собственного кармана за свою бессрочную каторгу. Садомазохист. Сидя за общим столом, Канда смотрит попеременно то на Стручка, вяло отбивающегося от своей няньки-предательницы, то на тарелку перед собой, полную запечёного мяса и овощей. Смотрит и думает о том, что с самой Италии ему всё реже удаётся поесть собу. Глядишь, так скоро и данго жрать начнёт. Ещё драться за них будет. От мысли, что он, дойдя до точки невозврата, одним погожим днём завалится к Ло Фа в кабинет и, как бы невзначай, на радость всем сплетникам начнёт выведывать у неё кулинарные рецепты, - аппетит почему-то не пропадает, а лишь усиливается. Удивительная правильность выбранной Стручком стратегии становится очевидна лишь со временем: лучше жрать в три горла, чем думать о всяких глупостях. Или, например, болтать. Канда никогда не любил разговаривать во время трапезы, - жуй тщательно, неспешно, да глотай. Приём пищи всегда был для него скорее ритуалом, возможностью побыть наедине с собой, вдали от чавкающих и бубнящих коллег. - Пережёвывай хотя бы, Стручок. Ты ж не утка, - тут же нарушает он собственную традицию, и отчего-то никто не умирает сразу после, потолок не рушится, Судный день не настаёт. Все продолжают спокойно сидеть, есть, стучать приборами и болтать на отвлечённые темы, как ни в чем не бывало. - Сам ты утка, - немного запоздало сопит Стручок, неодобрительно косясь в сторону салатных листьев. Один Тидолл, внося с кухни уже третий поднос с едой, откровенно удивляется, наблюдая активную вовлечённость своего - всегда хмурого, всегда державшегося особняком - ученика в праздные застольные разговоры. Ему ведь не объяснишь так сразу, что там, в Матиле, его любимый ученик частично умер, уплыл по реке Стикс, и вместе с ним - весь его скромный багаж. Ему ведь не объяснишь, что, живя чужой жизнью, он не успел прожить собственную, и что эти посиделки - это всё, что у него, настоящего Юу Канды, теперь есть. Что это всё, на что он - слепец и недотёпа, у которого ума хватило лишь оскорбить в ответ на протянутую для рукопожатия руку, - может рассчитывать. А потому - готов хвататься за любую крошку с этого стола. А потому - готов смотреть на это поглощающее хот-дог за хот-догом ненасытное существо часами. Засматриваясь. Льющийся из окон утренний свет бьёт Стручка в спину, словно бы просвечивая его насквозь, как папиросную бумагу, и падает Канде на лицо сонным теплом. Неутомимый спаситель человечества такой прозрачный, что порой складывается ощущение, будто в этом бренном теле его и в самом деле держит лишь шрам - он единственный кровавым росчерком, как печатью на важном секретном документе, не даёт ему раствориться. Ни в ослепительных лучах, ни в снежной метели. Канда, с детства не находивший свет в себе, почему-то никогда не задумывался о том, что люди с ним не рождаются; что этот свет ими создаётся - скрупулёзно, упорно; дрожащими на морозе, изломанными руками. Иногда - в изгнании. Иногда - вопреки. А иногда - этого света бывает так много, что становится страшно. По-настоящему страшно. Как при виде чудовища или испепеляющего одним только взглядом ангела небесного. Как при виде Чистой Силы, белоснежными перьями разрывающей подопытное детское тельце. Канда, всегда полагавшийся лишь на себя и свой опыт, заблуждался относительно очень многих вещей. Когда-то он жил с мыслью, что единственные по-настоящему стойкие, жизнеспособные твари на этой земле - это он и Алма с их способностью к регенерации. А уже немногим позже, оставшись один и прячась от окровавленных призраков из Шестой лаборатории под одеялом, - долгими сопливыми ночами убеждал себя, что сильных не может быть двое. Сильным может быть только один. На пальцах объяснял самому себе, что так эта жизнь и работает - либо ты, либо тебя. И был уверен, что ему просто не посчастливилось при вытягивании жребия: быть живучее других всегда казалось наказанием. Ведь это означало, что ему придётся ломать и хоронить остальных. Всех, кто окажется рядом. Солнечные блики прыгают на лезвии ножа в руках Джонни, размазывающего масло по ещё горячей булочке, лимонным соком брызжут прямо в глаза и тут же убегают по стенам - не поймаешь, не догонишь. И если бы они умели смеяться, Канда знает, чей ехидный смех сейчас звенел бы в его ушах. - Ха-ха! Видал? - хвастается Стручок куском сосиски в зубах, которую успел-таки укусить, перед тем как Ворон заменил её на огурец. - Со мной вот эти твои овощные фокусы не прокатят, я не баран, я хищ-щ-щник! - Посмотрим, как вы зарычите, когда я вас свяжу и весь день одной зеленью кормить буду. - А я тебе тогда нос откушу, - высунув язык, тут же парирует Стручок. - Ну не, ребятки, это уже каннибализм, - смеётся Тидолл. - Он может. - кивает Джонни, вводя генерала в курс дела: - Страшнее голодного Аллена только невыспавшийся Аллен. Лави рассказывал, как он однажды во сне ему чуть руку не отгрыз. - Неправда! Я лишь слегка надкусил! - Уолкер, напоминаю, что кусать, - Линк повышает голос на целую октаву, - И НАДКУСЫВАТЬ людей неприемлемо. - Но это ж Лави! - Я что, непонятно выразился?! - И так каждый раз, - вздыхает Джонни, наслаждаясь звуками оставленного позади «дома». - Трудный ребёнок. - Надо же, - добродушно всматриваясь в корчащего рожи мальчишку, хмыкает Тидолл. - А так и не скажешь. «Внешность обманчива», - думает Юу, испытывая сиротское желание присоединиться к перебранке, заткнуть тупую Ворону свежими, немытыми баклажанами и, сцапав Стручка за шкирку, отправиться на кухню, чтоб, назло ватиканской выскочке, нажарить ещё два подноса сосисок. А уж внешность Стручка так и вовсе искусная ловушка кельтских фей. Один уверенный, бездумный шаг вперёд - и ты заблудился, пропал, попал. Да или взять хотя бы Канду - кто ж знал, что одного тупого словечка будет достаточно, чтоб свалить целого Голиафа в его лице. Так, обозвав его «хрупким», Стручок сбил с Юу маску, которая всё это время на нём была и о существовании которой он даже не догадывался. Нет, поначалу, разумеется, очень хотелось затаить на него обиду и при первой же возможности выбить - желательно, вместе с зубами - извинение. Но чем дольше Канда прокручивает в голове это оскорбление, тем менее оскорбительным оно ему кажется. Наверное, если кто-то и мог назвать его «хрупким», то только этот недобитый, плаксивый до невозможности, мягкосердечный сладкоежка. Потому что крепче человека Юу ещё не встречал. И если единственное, что Аллен Уолкер готов уничтожать на своём пути без всякого зазрения совести, - это еда, то, так и быть, придётся учиться готовить. Придётся таскаться за ним и следить за тем, чтоб всю оставшуюся жизнь ему ничего, кроме фигурных тортов, разрушать не пришлось. На это сил Канды точно должно хватить. Осталось только над терпением поработать и - какая мелочь - заслужить место рядом. «Приехали. Посмотри на себя, да ты ж теперь и сам как Алма», - думает он. Без ужаса и паники, без отвращения и стыда. Как о естественном эволюционном скачке. Маленький злой гоблин вырос и, кажется, начал кое-что понимать. Убивать было легче. - Так, Уолкер, я всё видел! - полицейской сиреной вновь вопит Ворон, вставая из-за стола. - Да чего опять-то... - виновато втягивает голову в плечи Стручок, пытаясь, видимо, незаметно сползти под стол. - Даже не пытайтесь отнекиваться! Можно подумать, это я только что вытер руки о скатерть! Беспросветное варварство. И это в чужом доме! Уроки этикета с Алистером Кроули, я смотрю, прошли зря, приличного человека проще сделать из тасманийского дьявола, чем из вас! - О, ну что вы, инспектор, ничего же страшного не произошло. - С готовностью вмешивается в педагогический процесс легендарный специалист в данной области. - Я не инспектор, генерал. - Ничего страшного, - стоит на своём Тидолл. - Наш Дэйся всегда так делал. А помнишь, Юу, как вы с ним соревнования устраивали: поднимались наверх, свешивались с лестничных перил и плевали в пролёт - чей плевок быстрее долетит до пола, тот и считался победителем. - Ха! - выпрямляется Стручок. - Это... отвратительно, - вдруг затихая и тяжело опускаясь обратно на стул, как-то пораженчески отзывается Линк. Весь оставшийся разговор он уныло глядит в собственную тарелку с лицом человека, вспомнившего что-то постыдное из собственного, уже давно стёртого прошлого. Честно говоря, Канда с трудом представляет себе Ворону ребёнком. Мысль о том, что их не клепают на заводе в виде уже готовеньких прислужников с эмблемами Центра на груди, кажется странной и идиотской. Нельзя, будучи нормальным пацаном с хулиганским прошлым и такими же борзыми, беззубыми друзьями, вырасти и стать преданной шавкой Рувилье. Ведь нельзя же?... Насколько велика вероятность, что Стручок и в его шкафу со скелетами откопает что-нибудь человеческое, за что решит потом рискнуть всем? У Канды почему-то челюсть сводит от одной лишь мысли об этом. - Это жизнь, бывший инспектор Говард Линк. Уж такая она - полная отвратительных прелестей и прелестных отвратительностей. И, как по мне, чудесные были времена, - улыбается генерал. - Иногда, во сне, я возвращаюсь в прошлое, в разнесённую моими маленькими сыновьями гостиную нашего уютного загородного домика, который уже много лет как сгорел, и, знаете, даже просыпаться не хочется. Юу рад, что хотя бы старику не снится хлещущий спирт, обозлённый на весь мир Дэйся с перекривленным, будто порезанным острыми краями ржавой банки ртом. Нет, сны, даже самые страшные из них, не властны над Кандой, но вот прошлое ему, как и Тидоллу, покоя не даёт до сих пор. Собственные поступки держат Юу за горло крепче цепей Ордена, крепче, чем щупальца кракена. Всегда держали, просто теперь он этот поводок пытается неумело вложить в чужие руки сам. Чтоб быть рядом с причиной своих душевных терзаний хотя бы в качестве осуждённого. Интересно, как часто Стручок, дожидаясь на вокзале поезда и свернувшись в тревожный клубок рядом с умалишённым клоуном, плакал по ночам? * * * Всё утро изучавший гостей и, судя по лукавому выражению лица, что-то интересное для себя обнаруживший, Тидолл встаёт из-за стола со словами: «А испеку-ка я вам в дорогу хлеб! Ну, кто мне поможет?». Путём нехитрого отбора оставляя сидеть в столовой двух самых неприспособленных к поваренному искусству созданий - Юу и Стручка. - Эта кухня дорога мне как память, - вытянув указательный палец, объясняет генерал, - так что вы, озорники, отдыхайте пока. И они сидят, как два никому не нужных сыча, и каким-то образом в этой просторной комнате становится тесно и невыносимо уже через секунду: лениво жующий кофейный крендель Стручок берёт вилку со стола и начинает водить её серебряными зубцами по хрустальному графину с соком, - долго, старательно; безотрывно глядя на сидящего перед ним Канду и сопровождая своё высокоинтеллектуальное занятие тихим, зловещим и не менее высокоинтеллектуальным хихиканьем. Но Канда, ещё один молодой интеллектуал, запретив себе реагировать на явную провокацию, сидит всё это время не шелохнувшись и, стиснув зубы, пялится в окно. Мрачнея с каждой секундой. - Как подменили прям, - наконец сдавшись, ворчит Стручок себе под нос, с недовольным видом отбросив вилку в сторону. Тем самым завершая величайшую битву интеллектов, которую, судя по всему, планировал превратить в бой на голых кулаках. Ну или на вилках. Когда, прикончив наконец свой обильный завтрак, он отправляется бродить по коридорам и залам, разглядывая, словно праздный посетитель музея, домашнюю коллекцию антиквариата, Канда решает занять место Линка и составить ему компанию - не столько гидом, не столько даже Вороном, сколько псом, которому, как оказалось, и поводок-то не нужен. Он зачем-то комментирует каждую картину, напротив которой тот останавливается, давая краткую справку о художнике и изображённых на ней людях и событиях; выдёргивает из памяти важность конкретно этой табуретки и вот этого гобелена, пытается угадать невысказанные вопросы и дать на них максимально информативные ответы. Пытается, обманув всех и себя в первую очередь, стать кем-то, кого тоже можно время от времени вспоминать, скучая по дому, друзьям и знакомым. Хотя бы в качестве героя несмешного анекдота. Глупо? Ещё бы. Но Ворона же со своим нудежом смогла. Стручок поначалу настороженно косится, потом внимательно вслушивается, кивает и иногда даже охает, но ему, как и Канде, очень быстро становится скучно. К счастью, обнажённая женщина с обвивающим её тело змеем развеивает их тоску. - Эт кто? - Лилит. - Моё почтение. А чего она со змеёй? - Согласно некоторым каббалистическим источникам, Лилит являлась женой Адама, отсюда и... - Да нет же, Дураканда! - чуть ли не подпрыгивает Стручок, цепляясь за удачную возможность показаться умнее своего собеседника. - Ева его жена! Е-ва! - Ева второй была. - Канда чешет подбородок и пытается припомнить мифологические подробности, которыми его голову забивал Тидолл, знакомя с эпохой Возрождения. - С первой тёрки возникли: что-то у них там не срослось, она психанула, крылья отрастила, улетела в пустыню и начала демонов плодить. Поэтому вторую было решено лепить прямо из ребра Адама, чтоб, являясь его частью, она была ему опорой. Ну, и чтоб они вместе не отношения выясняли, а дружно обретали эту... как её... святость. - Э? Но там ведь, если я ничего не путаю, тоже что-то пошло не так... - Да подумаешь, яблоко слопали. Если бы у нас во дворе росла яблоня под названием «Дерево познания добра и зла» и мне запрещали бы к ней приближаться, я бы стряхнул с неё все яблоки до единого и сожрал их вместе с косточками. - Ах ты грешник, - саркастично тянет Стручок. - Можно подумать, ты не обглодал бы каждую ветку с голодухи. - Не, ну я бы съел, конечно... парочку... особенно если спелые... - облизнув губы, Стручок в мгновение ока напускает на себя благородный вид, - но не ради себя и не назло другим! А спасая твою, например, противную душонку! Такой вот я добряк, да. А ты вон, змея жуй, - тычет пальцем в картину. - Смотри, какой упитанный. - А с какого это хрена я змеем давиться должен? Ты будешь сладкие яблоки трескать, а я гадкого червяка? Это твоя забота? - Представь, что это длинная толстая лапша. - Представь, что я запекаю тебя вместе с яблоками в духовке. Придурок. - Сам придурок. Канда возводит глаза к потолку. Картинка, возникшая в голове, так и тянет его рассмеяться, но он старается замаскировать рвущееся из груди веселье под негромкий кашель. - Наверное, так они то яблоко и прикончили, - говорит он наконец, стараясь не представлять себе эпические бои у дерева с перекидыванием друг другу несчастной рептилии, как горячей картошки. - Как? - Да как мы - на спор. Стручок растягивает губы в широкой улыбке: - Э не-е-е. Будь я на месте говорящего ребра, бедолага свою бывшую вспоминал бы, как отдых в санатории... - Думаешь, он сам ходячим подарком был? Ха. Сомневаюсь. - Ну тогда всё честно и справедливо. Как говорится, каждой твари по паре. - Ага. На каждое действие найдётся противодействие, или как там у Ньютона было. - О! Я знаю, я знаю! Мне Ривер про него рассказывал! Это мужик, на которого упало яблоко и он всё понял, да? - Капец ты умный. Давай на тебя тоже тонну яблок уроним, вдруг поможет, а? - Ого. Знакомы всего ничего, а уже запретным плодом соблазняешь? - Играя бровями и толкая Канду плечом, острит Стручок, но осекается и, будто очнувшись, заметно увеличивает дистанцию между ними. Шутники из них так себе, оба это прекрасно знают. Ещё бы умели вовремя затыкаться. От зловеще улыбающейся Лилит они уходят торопливо, несколько удручённые и растерянные. - А это зеркало, если верить словам одного мутного барыги из Неаполя, принадлежало Марии-Антуанетте. Первый и точно не самый удачный день в его экскурсоводческой практике - Канда и тут поздновато прикусывает себе язык, понимая, что Стручок не просто так старается обходить зеркала и не всматривается в отражение. Но тот, услышав знакомое имя, лишь задумчиво тянет: - Где-то я уже о ней слышал... - Королева Франции. Тоже очень пирожные любила, кстати, - кивает Юу. - Ей потом ещё голову отрубили. - За что?! - За пирожные, - понизив голос, со значением говорит Юу. - Ужас какой! - коснувшись рукой собственного горла, ёжится Стручок. И идёт дальше, возмущённо бормоча себе под нос проклятия в адрес французских сладкофобов. Канда справедливо решает, что лекция утомила их обоих и продолжает сопровождать его в полном молчании. Но Стручок то вдруг ускоряет шаг, то резко останавливается, пытаясь - что? Подловить? Играя так с Кандой? Вряд ли. Единственного пса, с которым ему хотелось играть, он давным-давно собственными руками в землю закопал. Зачем ему ещё один? Тем более такой бешеный. Юу замирает на полпути и всматривается в белеющий на другом конце галереи силуэт, - отчаянно стараясь вытравить из памяти образ святого великомученика и вместо него крепко-накрепко запомнить живого, непосредственного как дитя малое, испачканного вареньем, а не кровью ловкача и обжору. Никакого облегчения эта бессмысленная замена одной картинки на другую не приносит - от дурных предчувствий, как и от собачьего бешенства, лекарства нет. В таких случаях поможет разве что разрывная пуля в лоб, да и то не факт. - А я по-о-о-онял, чего ты за мной бродишь. Что, боишься, я чё-нить украду? - чувствуя на себе пристальный взгляд, с подозрением щурится Стручок через плечо. «Идиот. Что ещё ты можешь у меня украсть?» - думает Юу. И так обобрал как липку. - Чё молчишь? Столовые приборы уже пересчитал? Все ложки на месте? Или обыскивать будешь? Всё же не устаёт нарываться. Как будто именно этого и добивается. Как будто без этого нельзя. Неужели тоже скучал? - Эти, - Юу кивает на картины на стене, - в основном всего лишь копии. Если соберёшься красть что-то по-настоящему ценное, советую начать с потайного кабинета, вход в который прямо у тебя за спиной. Все оригиналы и прочий ценный хлам там. - Ага, да-да. И который открывается, если дёрнуть за верёвочку, - иронично кивает Стручок. - Бра. - Что? - Надо повернуть вправо и потянуть в сторону за рожок вот это бра, - он подходит ближе, но так резко и неосторожно, что получается, будто специально решил прижать Стручка к стене. Тот от неожиданности вздрагивает, как скомканное письмо в растопленном камине - боится, что ли? Чего? Что опять проткнут катаной? Если так, то Канда не хочет знать причину. На его счастье, секретная дверь открывается так же быстро, и, отчего-то вдруг зардевшийся Стручок, не находя спиной опоры, издаёт сдавленный писк и проваливается в пыльную тьму кабинета. На этот раз, в отличие от чуть не стоившего им жизни падения в Ковчеге, за Канду не цепляясь. Видать, всё-таки отучил. - Добро пожаловать. - Предупреждать надо! - потирая ушибленный зад, сердито ворчит почётный гость, сидя на полу секретной комнаты. - Извини. - Ровным, абсолютно бессовестным тоном отзывается Юу, входя следом, демонстративно перешагивая через Стручка и зажигая свечи внутри этого огромного чулана. - В следующий раз специально для тебя над каждым потайным ходом повешу огромную красную табличку со стрелочкой. Если хочешь, дорожкой из конфет путь выложу, чтоб ты точно не заблудился. Ещё можно на ладони цветными чернилами татуировку набить с точным маршрутом... - Да хватит уже, понял я! Хва-тит! Бли-и-ин, ты хуже Линка... Чего лыбишься?! Это не комплимент! Это, между прочим... стоп. Эт чё, учитель, что ли?! - А... - довольно запоздало вспоминает Канда, поняв, что именно привлекло его внимание. - Да. Точно. Вот почему я никогда больше сюда не заходил... - Он что, голый?? - Уверен? Подойди поближе и вглядись как следует. Может, на нём супертонкое прозрачное бельё, а ты и не заметил? Могу лупу одолжить. - Да блин, Дураканда! Тебя человеческим языком спрашивают: кто это намалевал и, главное, нахрена?? - А я, блин, знаю?! То есть... мать твою, да, к сожалению, знаю. Если в двух словах: по молодости твой учитель как-то раз проспорил моему... - И поэтому он голой жопой уселся на быка?! - борясь с ужасом, любопытством и отвращением одновременно, Стручок то подходит к висящей на стене картине, то пугливо, как котёнок при виде чучела льва, пятится назад. - Вообще-то быка можно было дорисовать и потом, но так было бы неинтересно и в картине не было бы души, вы со мной согласны? - С нотками умиления в голосе тянет стоящий в дверях и откровенно любующийся результатом своего труда Фрой Тидолл. - Нет?!... не знаю... - тушуется Стручок. - А какая бы у неё была стартовая цена на аукционе? - Если мы говорим о связанных с ней воспоминаниях, то она бесценна, мой юный практичный друг. - О нет. - Опускает голову Канда, понимая, что сам же и привёл их в эту западню. - Ща начнётся... - Ах, как вспомню тот прекрасный день, - подходя к картине и гладя ладонью позолоченную раму, блаженно жмурится генерал. - Ласковое греческое солнце целует кожу, щедрое изумрудное море бросает к ногам морские раковины, душистое вино плещется в бокалах, мягкий козий сыр тает во рту... и лютый Мариан в чём мать родила, на радость всем сбежавшимся на шум нимфам, ловит не менее лютого быка. Самого большого в городе, между прочим. Его потом так и прозвали - Лютый-Мариан-Зевсовы-Шары. - ... К-кого? - нервно выкашливает свой вопрос бледнеющий Стручок. - Быка, разумеется. Знаете, я ведь собирался писать с него новое «Похищение Европы», но в этой осанке, в этих напряжённых мышцах и вздувшихся венах, в этой копне гранатовых волос угадывалась она - та самая, но другая: несущая в себе вызов обществу, первобытная, пещерная, до дерзости смелая и упрямая в своей жертвенности, - Тидолл втягивает побольше воздуха в лёгкие и драматично изрекает: - «Леди Годива». У меня, кстати, где-то была версия, ну как версия - эскиз! - где всё те же, но у Мариана в зубах ещё и символизирующая божественную любовь роза, я сейчас поищу... - Ё-ё-ёпт ва-а-ашу ма-а-ать... - не переглядываясь, выдыхают Юу и Стручок в унисон. - Что здесь проис... - заглядывает в кабинет потерявший их из виду Ворон. - Господи... это кто, Мариан Кросс?? Почему... почему он?? И почему голый?! - И на быке... - всё так же одновременно бормочут Юу и Стручок. - И на быке?! - Забавная история, инспектор, располагайтесь... - Ого! У вас тут что, дыра в стене? - Поправляет очки присоединившийся к ним Джонни. - А! Генерал Кросс!! На... на... н-на б-быке?! - И голый... - как два трухлявых гриба, отзываются хором Юу со Стручком. - Совсем голый!! - Эта история приключилась с нами много лет назад, когда наши с Марианом пути случайно пересеклись на острове Крит, - доставая из своих запасов вино и разливая его по расставленным на инкрустированном круглом столике бокалам, радушно улыбается генерал. - Ну, ребятки, раз вы все здесь собрались, присаживайтесь, у нас ещё есть время. Я расскажу всё в деталях. - НЕ НАДО! - дружно кричат все четверо. - О, вас смущает техника исполнения? Ну-у-у, это вы ещё детские альбомы для рисования малыша Юу не видели. Вот где был вызов устаревшим формам! - Погодите-ка. - Оживляется Стручок, потирая ладони. - А вот на это я бы глянул! - Так, всё. - Закрывает Юу этот незапланированный фестиваль искусств и пинками выталкивает всех посторонних обратно в коридор. - Как негостеприимно, Юу, - для порядка отчитывает его Тидолл, лукаво посмеиваясь в усы. - Сам же пригласил и сам же гонишь. Он садится в кресло и провожает своего ученика многозначительным взглядом, с нескрываемым удовольствием потягивая вино. - Забыли. - Закрывая дверь кабинета, строго приказывает всем Канда. - Не имел ни малейшего желания быть свидетелем чужих семейных тайн, - стряхивая с водолазки невидимые пылинки, деланно вздыхает Линк. - А уж семейных тайн, включающих в себя эротические изображения генерала Кросса, и подавно. - А мне вот интересно, что же ты сам там такого нарисовал, раз столь старательно скрываешь, а? - с весомой долей ехидства любопытствует Стручок, отставая от идущих впереди Джонни и Вороны, тихо обсуждающих увиденное. - Вопиющая безнравственность, - всю дорогу обратно в гостиную бубнит Ворон. - Если такие нравы царят в среде генералов, то что же тогда ждать от их учеников... - Не, а по-моему, ничего так вышло, - поправляет очки Гилл. - Смело, не спорю, да и я, конечно, не знаток, но художники всё же те ещё волшебники: они видят то, чего не видим мы, и, показывая плоды своего творчества, будто бы даруют нам немного этой своей, ну, типа магической силы... - Поверь, Джонни, - как от зубной боли кривится Стручок Гиллу в спину. - Совсем не нужно было становиться магом, чтоб увидеть голым моего учителя. Он только так в постель и прыгал, распластавшись в позе морской звезды. А потом ещё курить в таком виде выходил на кухню и даже на балкон демонстративно вылазил, плюя на всех вокруг и гордо сверкая голой жопой. - Бытовой взгляд на материю! Поначалу я тоже, конечно, удивился, э-э... откровенному образу, но... Да я, в общем-то, не о наготе даже, не поймите неправильно. Просто генералу Тидоллу удалось, на мой взгляд, невозможное - он показал нам... как бы это сказать... показал уязвимость и выразительность всегда такого бравого и непрошибаемого генерала Кросса. Показал нам то, что он сам, думаю, редко кому показывал. - Да уж, выразительность прямо-таки бросается в глаза! - Продолжает плеваться Ворон, словно его только что пригласили на светский раут и, поставив раком, прилюдно обесчестили прямо на торжественном столе, прямо на серебряном подносе для дичи. - Да инспектор, ну я ж не о то-о-о-ом... - Я не инспектор, сколько раз повторять?! - Ах извините... Оба скрываются за поворотом, голоса их стихают. Канда медлит. Да, он не картина и не художник, да, всё его волшебство - это боль, стыд, кровь и гнев. Но, может, если он сам в кои-то веки позволит себе быть уязвимым, эта чёртова уязвимость наконец перестанет быть его ахиллесовой пятой? - В первый год своего ученичества я ломал всё, до чего дотрагивался, - почти шёпотом говорит он, заставляя Стручка идти ещё медленнее, вынуждая его прильнуть к нему ближе, чтоб лучше слышать. - Это были вроде как приступы гнева или что-то типа того. Старик начал давать мне глину и уголь для рисования. Это помогло - с глиной я мог делать что хотел: я лупил её, рвал, мял, кидался ею в других. Бумагу тоже рвал, грыз, топтал поначалу и сжигал. А потом стал чиркать по ней углём. В какой-то момент это стало успокаивать. - И ты рисовал...? - Мёртвых. Всех, кого не успел спасти. Стручок медленно поднимает на него глаза. Смотрит прямо, не таясь. Не дольше пяти секунд. Абсолютно ничего не говоря. Но взгляд этот, мимолётный, ощущается Кандой - резче удара, мягче поглаживания. Очень странно и непривычно. Будто листом крапивы по скуле мазнули. Будто грехи - нет, не отпустили... Как бездомных побитых собак - приласкали.