Flower boy

В беспокойной дремоте ему снится… … как он бежит сначала по полю розовых и жёлтых цветов, затем по полю, усеянному раздавленными акума трупами и, наконец, по пшеничному полю; тянет руку в закатную пустоту, будто хочет ухватиться за горизонт, за ныряющее в золотистую пшеницу, спелое как отравленное яблоко, солнце. И тараторит, как последний дурак, с пугающими нотками Алмы в голосе: «А меня Канда Юу зовут, очень рад встрече, мой любимый цвет красный, люблю собу, я, кстати, жертва эксперимента, почти что убившая своего лучшего друга, а ещё мне нравятся собаки и успокаивает садоводство, знаешь, у тебя крутой шрам и смешные волосы, пошли тренировочный зал покажу, ну пошли же, ну!» Ему снится поджигающий библиотеки Лави. - Долой оковы памяти! - радостно хохочет он во всё горло, опасно размахивая факелом, таким же рыжим, как и его волосы. - Эх, мне бы сейчас сюда лиру и пурпурную тогу, вот тогда бы я вам всем спел о гибели Трои! Чтоб знали, что не вы первые и не вы последние. А то возомнили о себе! Тоже мне - человечество! - меняясь в лице, он кажется одновременно озлобленным, пьяным и бесконечно грустным. - Вы что же это, ничтожества, думаете, что какие-то особенные? Что вы одни знаете, каким должен быть мир вокруг, что вы одни понимаете суть всех вещей, а? Думаете, это вы пишете историю, а не вами, как цветными карандашами, бумагу марают, тупорылое вы стадо? Он берёт с полки, не глядя, очередной талмуд, небрежно листает. Широко улыбается, узнавая руку, делавшую аккуратные заметки на полях, целует - крепко, почти страстно - потёртую обложку и. Бросает книгу себе за спину, в уже разгоревшееся пламя, поглотившее другие залы с такими же стеллажами. - Я думал, пропал мой голос*, - декламирует Лави стихи на непонятном языке, хватаясь за следующий томик, - мой звонкий голос навеки... Но вы! - рвёт очередную книгу напополам. - Вы... мне его возвратили, он вновь моё достоянье... Чёрт, откуда здесь столько трактатов Аристотеля, а, вы их на завтрак с хлопьями жрёте, что ли? Ну неважно, огню-то всё равно, верно? Но... Но ваши милые ноги в крови, и вам бегать больно, какой-то маятник злобный владеет нашей судьбою... Огонь ползёт по стенам и потолку, падают люстры, горят несущие балки. - Он ходит, мечу подобный, меж радостью и тоскою, - оранжевыми языками перекинувшегося на длинный, широкий рукав его ханьфу пламени он игриво водит по краям торчащих из шкафа древних свитков, будто свечи для праздничного торта зажигает. - Тот миг, что я песнью своею доволен, - для вас мученье, вам весело - я жалею о дне моего рожденья... Когда книги заканчиваются, историк берётся за людей. Ему снится сияющий от гордости Комуи в чёрном фраке и белых перчатках, выводящий в свет Линали - на своём первом балу она самая красивая дебютантка. Подхваченная весенним жужжанием скрипок, ведомая в танце заботливым братом, девушка легко кружится по роскошному залу, как раскрывшийся цветок жасмина в чае. Ею откровенно любуются все присутствующие, а она жмурится от удовольствия и прижимается горячим лбом к груди Комуи, пытаясь спрятать в нём свою радость. Пока нежное лицо внезапно не перекашивает от боли. Пока глухо и тяжело её стройная фигурка, словно нарядная кукла с детской полки, не падает на расписной, натёртый пчелиным воском пол. - Глядите! Да у неё же хвост! - кричит кто-то из толпы. - Настоящий рыбий хвост! - кричат громче. - Какое уродство! Какая неслыханная дерзость - скользкие морские гады уже пляшут среди нас! - Несите аквариум! - Нет, отвезите её лучше на рыбный рынок! - Давайте сделаем из неё чучело и повесим на стену! - Как думаете, её поймали в море или вырастили на осетровой ферме? А она, словно не видя и не слыша других, одиноко сидит в центре зала и лишь смотрит сквозь кипучие слёзы на печального, поникшего, виноватого, но отчего-то совсем не удивлённого Комуи. И до побелевших костяшек стискивает края пышной кремовой юбки, из-под которой вместо изящных туфелек действительно выглядывает самый настоящий серебристый рыбий хвост (местами словно обкусанный, с торчащими наружу, такими же рыбьими костями и с потрёпанным плавником). - Ты знал, - шипит Линали так, словно ей нечем дышать. Словно проклинает. На белой тонкой шее то и дело, ловя огненный блеск свечей, вспыхивает тревожным алым цветом совсем не подходящее юной дебютантке рубиновое колье, - будто кровь толчками пытается излиться из порезанного горла. - Ты знал. Ты знал. тызналтызналтызнал... На перчатках Комуи тоже горят рубины - битой крошкой на тянущихся к сестре ладонях. Когда она едва слышно произносит: «Не смей прикасаться ко мне», он в этих ладонях прячет своё вмиг побелевшее лицо, и на коже остаются кровавые борозды. Ему снится Дэйся, ставший не экзорцистом, не пиратом и даже не футболистом, а скульптором. Вымазанный в красной глине с головы до ног, он, морщась, глушит спирт прямо из бутылки и снова берётся за свою непростую работу: сорок два жителя деревни стоят ровными рядами, как терракотовые воины в гробнице императора Цинь Шихуанди. Осталось ещё пятерых слепить. У каждого из них в руках корзинка с цветами, фруктами и пирогами. У каждого из них вместо лица злая волчья морда. - Это чтоб все боялись к ним ходить и больше не обижали их, понял, да? - усмехается Барри, не оборачиваясь и не отвлекаясь от процесса. - Оказывается, чтоб долго жить, нужно быть злющим, рычать на всех и не разговаривать с незнакомцами. Всё ты правильно делал, братан. Я вот, дурак, не знал. Вновь поднеся к губам бутылку, он вдруг растягивает их в слишком широкой, слишком неестественной для человека улыбке. Спирт льётся из стеклянного горлышка - не в рот, а прямо на его грязную от глины одежду, превращая её в кровь. - Знаешь, эти скоты ведь даже не похоронили меня по-человечески, - он стучит донышком бутылки по своей голове, накрытой капюшоном с бубенцом. - Может, клетки моего мозга уже портят кому-то жизнь, а? Круговорот экзорцистов в природе - неплохо звучит, да? Бутылка летит в одну из волчьеголовых фигур, разбивается о разинутую зубастую пасть, но Дэйсе мало этого - широкими шагами он подходит к ней и опрокидывает на пол. Из разбитой глиняной головы выскальзывают человеческие мозги. Дэйся поднимает их, как кусок говядины в мясной лавке, и шутит: - Эт ничё. Как они говорят - несчастный случай на производстве. Восстановлению подлежит, ха! Ему снится Бак, скачущий на волшебном белом коне во всю прыть через леса и горы, сквозь дожди и метели, мимо кладбищ с тянущими к нему свои руки мертвецами, зовущими его по имени ласково и нежно, просящими у него прощения. Но он решительно скачет, не останавливаясь ни на мгновение, без сна, еды и отдыха. До тех пор, пока не оказывается в мрачной пещере со спящей в ней - прямо в хрустальном гробу, посреди искусственных цветов, - Фоу. Не веря своему счастью, Бак падает на колени и, рыдая как идиот, благодарит небеса за то, что помогли ему отыскать любимую. Осторожно сняв прозрачную крышку, он гладит её по холодной щеке и целует солёными от слёз губами. - Прости, что сразу не сообразил. Такой я дура-а-ак... да ты и сама знаешь, верно? Но теперь всё будет иначе. С этого дня я всегда буду биться - за нас с тобой, за нашу жизнь без сожалений. Обещаю. - Шепчет он ей любовно, утыкаясь носом в висок. До последнего не замечая, что Фоу так и не проснулась. Что тело его перестаёт быть послушным. Что губы его не чувствуют больше - ни чужих губ, ни собственных слёз. Что сам он постепенно превращается в смешную деревянную марионетку с запутавшимися ниточками, которая будет гнить в этой пещере до конца своих дней. Ему снится Тидолл, который не художник, не экзорцист и даже не директор школы-интерната, а обвинённый в ереси, замученный инквизиторами старик с вывернутыми суставами, еле волочащий изувеченные ноги. Его, ослеплённого солнечным светом, как мешок картошки выносят на эшафот. И сидящий напротив в крытой ложе Рувилье, попивая душистый чай с пирожными, отдаёт приказ «начинать представление»: Тидоллу зачитывают смертный приговор. Толпа зевак алчет зрелищ, поближе пододвигают заранее поставленную у гильотины корзину для отрубленной головы. Когда голова осуждённого уже оказывается под грозно нависающим над ней топором, Рувилье вдруг картинно вскидывает ладонь, сверкая перстнями в лучах жаркого полуденного солнца. - Постойте, - пафосно изрекает он, заставляя толпу сначала замолчать, потом разочарованно загудеть. - Так и быть. Я милую тебя, несчастный. Ибо считаю, что отцы не должны отвечать за грехи своих сыновей. Живи, - приказывает он, поднимая глаза к небу и поднося чётки с распятием к губам. Помилованному вместо головы отрубают пальцы, выкалывают глаза и отрезают язык. Так убивают поэтов, философов и художников. Так наказывают сыновей за преданность и любовь их отцов. Ему снится, что паркет под его ногами - это остывший, приготовленный Баком кофе. Дом стоит, а ноги разъезжаются в стороны, хлюпает густая горькая жижа под подошвами; откуда-то из-под непроглядной толщи чёрного пойла цепляются за люстру и карнизы щупальцами гигантские кракены. В довесок ко всему, набежавшие с ветром волны, как корабельный обломок, баюкают Канду - туда-сюда, крепко прикладывая всем телом от одной стены к другой, прежде чем поглотить. Но в широком окне вдруг вспыхивает свет прибрежного маяка, и чернильное море цвета его экзорцистской формы, разделившись на густые, жирные, напоминающие пиявок тени, испуганно вытекает сквозь щели в полу. Не маяк. Это Стручок, сидя на перилах балкона, машет ему рукой, подзывая. И Канда бежит. Со всех ног. Едва не разбив стеклянные двери, едва не выкидывая их вдвоём с четвёртого этажа прямиком в цветочную клумбу. - Заткнись и слушай! Мне столько всего нужно тебе сказать! - выпаливает он, как безумец хватая его за пушистый белёсый воротник. - И мне, - мягко, сочувственно улыбается Стручок, гладя его по голове, как ту маленькую испуганную девочку, которую успокаивал на площади после нападения акума. - Ты не понимаешь! - кричит Юу во всю глотку, захлёбываясь собственными словами. - Эти чёртовы цветы, я вижу их! Как лотосы, только жёлтые и... да слушай же ты, тупица! Их ещё ключами называют, они... - Постоянно теряются, угадал? - Не смешно. - Ох ты. А что тогда? Неужели двери открывают? - Да! Из зимы в весну, из весны в лето... Так мне говорил... я не помню, кто мне это сказал... но... Перестань ржать! Перестань ржать, а не то врежу! Это, блин, важно! Они... как ты. Открывают мне путь. - Ух-х. А это не больно? - Что - не больно? - не понимает Канда вопроса. - Ну, открывать все эти двери? - Нет, - моргает он. - Нет же. Просто поворачиваешь ключ в замочной скважине, дверца отворяется и ты... - Ты такой забавный. Врёшь и сам же веришь. Прям как я, - тепло смеётся Стручок, слегка морщась. Крепко вцепившись рукой ему в плечо. Как тогда, в Североамериканском подразделении. - Вообще да, терпимо, но, знаешь... немного, блин, всё же неприятно. - Да о чём ты... - Канда не успевает задать вопрос, потому что его отвлекает звук бьющихся о чёрные носки сапог капель крови. Он скорее чувствует, чем видит, как рука его крепко, привычно сжимает Муген, и проворачивает лезвие в чужом теле - легко, проворно, словно ключ в знакомой двери. - Только не плачь по мне, ладно? - тихо просит Стручок. Бережно проводит по волосам Канды и, как фокусник, вместо монетки достаёт у него за ухом первоцвет: сначала вдыхает его аромат сам, потом даёт понюхать Канде. Тот не видит, не слышит, не чувствует ничего, кроме застывших слёз на белых, будто подёрнутых инеем, ресницах. Словно под гипнозом, он тянется вперёд, одновременно робко и голодно. Отогреть? Или самому, едва коснувшись, обратиться ледяным сталагмитом? Так ли важно? «Дважды уличным котом, трижды тающим снегом, четырежды белой лентой, подхваченной осенним ветром - не убегай от меня, не выскальзывай, не бросай меня, я прошу тебя, я тебя заклинаю...» Прежде чем он успевает опомниться, балкон с перилами, весь дом, город, да и сам Стручок опадают бледно-жёлтыми лепестками на теперь уже скалистую землю. Мгновение спустя их подхватывает и уносит за собой порывистый ветер. Юу стоит у обрыва с окровавленной катаной в одной руке и подаренным цветком в другой. Держать меч всё тяжелее - не из-за усталости, а из-за того, что ему снова девять лет. Внизу пропасть, дна которой не видать, над головой небо - красное, будто желток заходящего солнца проткнули вилкой и размазали по тарелке. Ему страшно. Ему всего лишь надо сделать шаг. Он смотрит на испачканное лезвие выскальзывающего из детских пальцев Мугена, чувствует, как тонкие ноги его корнями могучего дерева уходят крепко - прямо в отвесную скалу, на которой он стоит. Ему очень больно. И снова так одиноко. Ему хочется выть. . . . - Приехали, Юу, - осторожно, как в тёплых шерстяных носках по деревянному паркету, прокрадывается в его тревожный сон заботливый голос Тидолла. Канда открывает глаза. Всю дорогу он сидел, уткнувшись лбом в затянутое инеем стекло, надеясь, что холод приглушит и остудит его мрачные, до бела раскалённые опасения. Очередная неудачная попытка. Веки кажутся тяжёлыми, словно он несколько суток пролежал в болоте, покрываясь вязкой тиной. Мышцы затекли, суставы ломит - обычное его состояние последние четыре года. Привыкать к собственным, едва заживающим болячкам, к хроническому недомоганию, к усталости и невозможности восстанавливаться за несколько часов было не то чтобы трудно, нет. Способность к регенерации, выручавшая его большую часть жизни, никогда не обезболивала. Поэтому даже с самой страшной и смертельной болью Юу всегда был на «ты». Просто в одночасье привыкать пришлось сразу к очень многому - и именно в этом заключалась главная трудность. Они выходят из вагона на безлюдную станцию. Всюду снег, вместо скамеек стоят сугробы. Изо рта, будто порванная на клочки душа, вырывается пар, и колкая, сверкающая на солнце белизна беспощадно водит своей холодной бритвой по воспалённым глазам. - Отсюда минут двадцать по прямой. Вон за тот пригорок, - кивает куда-то вдаль Тидолл, тоже мучительно щурясь. В слепящем зимнем свете он кажется по-настоящему старым и измождённым, и это очень неправильно. Это пугает Канду до чёртиков. Неужели ему скоро совсем не на кого будет опереться? Он кивает и оба идут молча. Двадцать минут - это очень мало. Слишком мало. Так близко не может находиться цель его поиска. Так близко может находиться лишь очередное разочарование, которое уже некуда складывать. Но чтобы не думать об этом, Канда решает считать шаги. Если не обманка, если и правда повезло, то нужно запомнить путь, каждый поворот, каждую деталь - чтоб приходить сюда, даже если он ослепнет. Как покойный Мари, всегда знавший, где его Миранда. - Тут, кажется, налево... - Направо. Юу видит первоцветы, которые не видит Тидолл, и они живым ярким золотом ведут его, как золотая нить Ариадны - направо. Он понимает, что бежит со всех ног, не чувствуя ни холода, ни усталости, ни сердца, бешено стучащего где-то в горле, лишь когда слышит далёкий теперь голос старика с просьбой подождать его. - О, а вот и Канда. Давненько не виделись, дружище, - натянуто улыбается Джиджи, тщетно стараясь подбодрить то ли себя, то ли его. Ривер и Джонни сидят на корточках у безымянной могилы и напряжённо перешёптываются, тыча пальцами в мятый лист с математическими расчётами, не замечая никого вокруг. Рядом с ними стоит Кэш, кутаясь в шубу и задумчиво глядя в небо. Ло Фа вдалеке шмыгает красным от холода носом и поправляет цветы у надгробия какой-то, судя по датам, совсем юной девочки. - Зря торопился, - усмехается Комуи, восседая с термосом в обнимку на, видимо, им же самим слепленном из снега троне. - Без тебя бы не начали. - Я и так опоздал. Ты же знаешь. - Рвано выдыхает Канда, и Комуи очень тактично воздерживается от каких-либо выражений сочувствия. С годами этот весёлый чудик стал понятливее и - человечнее. - Линали и Лави я дёргать не стал. Не был до конца уверен, что в этот раз сработает. Как думаешь, она меня возненавидит за это? - растянув губы в подобии улыбки, праздно интересуется Ли, прекрасно зная ответ. - Они назвали ребёнка в твою честь. Боишься, что ты им больше не нужен, что ли? - хмыкает Канда. Упоминание племянника возвращает лицу Комуи неподдельную теплоту. - Думаю, мы все кому-то да нужны. В этом-то и счастье... и трагедия нашего бытия. - Угу, - соглашается с ним Юу, скользя рассеянным взглядом по жёлтым лепесткам, выглядывающим из снега то тут, то там. - Но почему именно здесь? Что это за место? Комуи пожимает плечами: - В этой самой могиле когда-то покоилась Мария. А Кросс, как ты знаешь, даже трупы без магии не выкапывал - не любил руки пачкать без надобности. - Он опускает глаза и стискивает зубы, злясь на самого себя. - Мы потеряли кучу времени, забыв о тайных ключах, которые он всюду разбросал. Если бы мы сразу же пошли по его следам... Могила - как портал? Есть в этом что-то правильное. Иногда нужно всего-то сдохнуть, чтоб открылась нужная дверь. Кросс умел это делать лучше всех, но Канда, уступающий ему в знаниях и опыте, тут уступать не намерен. Канда пока ещё жив, в отличие от давно сдохшего генерала. Ему пока есть чем расплачиваться за вход. Инструкции дают чёткие и довольно скудные, много запоминать не приходится. Это, конечно, хорошо. - Как я уже говорил, мы рассчитали лишь примерные координаты, поэтому будь готов к разочарованию. Наши датчики зафиксировали его появление в этой точке, но шанс, что вы с ним пересечётесь - один из миллиона. Чёрт, да мы даже не знаем, как он выглядит теперь! И на всё про всё у тебя ровно двадцать пять минут и шесть секунд. Это максимум. Извини. - Стараясь не смотреть Канде в глаза, хлопает его по плечу Ривер. Мешки под его собственными глазами, осунувшееся лицо и дрожь в пальцах говорят больше, чем слова. Ради этих двадцати пяти минут они все - каждый из здесь присутствующих - на четыре года отказались от права на собственную личную жизнь. Не из страха перед Тысячелетним Графом, не из желания выслужиться перед Центром - и того и другого уже давно нет на этой земле. Они сделали это ради Канды. - Ты передай ему, что я... что мы... - Джонни, балбесина, он же, скорей всего, не помнит ничего о нас! Что, по-твоему, Канда передаст ему от кучки совершенно незнакомых людей? - Да... точно... ты права, Кэш. Я что-то... что-то я вообще... не подумал... - Помнит или нет, не важно, - легонько отпихивает плечом совсем расклеившегося Гилла решительная и до неузнаваемости дерзкая Ло Фа. - Вот, угостишь его при встрече. - И вручает Канде коробку с данго. - Привычки - сильная вещь. Канда подходит к разрытой и совершенно пустой могиле: по бокам, как края гигантской паутины, расставлены печати с неизвестными ему символами, на дне ямы сияют спаянные вручную обломки врат Ковчега - всё, что удалось сохранить и восстановить. - И помни - далеко искать не уходи. - Тянет его за шкирку, как кота, встревоженный Джиджи. - Если его не будет в пределах видимости, бросай всё и мигом дуй обратно. Ориентируйся по печати, она должна быть где-то совсем недалеко от тебя - это твой билет назад, без неё не сможешь вернуться! Мы постараемся нарисовать и отправить ещё штук десять, чтоб наверняка, но все они смогут появиться лишь в радиусе ста метров, не дальше. Короче, сначала находишь печать, потом ищешь Уолкера. Канда, слышишь, чё говорю? Иначе тебя по кускам раскидает. Не шучу. Мы даже собрать не сможем, чтоб в гроб красиво уложить. Ты понял? - Да понял я, - мягко сжимает Юу его грубую, покрытую мозолями руку. - Понял. - Ни хрена ты не понял! - сплёвывает учёный себе под ноги в приступе негодования. - По глазам же дурным вижу - ты уже там, с ним... навсегда! А навсегда нельзя, понимаешь?? Нельзя навсегда! Только на двадцать пять минут! - и Риверу приходится силой оттаскивать его в сторону, успокаивающе поглаживая по спине. - Удачи тебе, Канда, - дружески напутствует Комуи. Уже ныряя в могилу, Канда слышит горестные причитания Джиджи: - Нужно было сразу сказать, что это невозможно. Нужно было соврать. Нужно было дать ему жить нормально, как все! Он же не сможет... даже если найдёт его... особенно если найдёт... Вопреки устоявшейся традиции, Юу не летит головой вниз. Он вообще никуда не летит. Прыгнув в яму, он тут же упирается ногами землю, как будто так и стоял. В странную, непривычную, смолистую и твёрдую землю. Она серая, ровная, на ней нарисованы полосы и по ней ползут странные штуковины, похожие на те, что изобретал в своей лаборатории Комуи. Шум поначалу оглушает. Толпа людей, проходящая мимо, даже не обращает на него внимание. Лишь какой-то мужик в тренировочном костюме, столкнувшись с ним, раздражённо бросает: - Чё встал? Или для тебя не горит? - и указывает на мигающий зелёным светом фонарь. Ривер говорил, что этот мир может отличаться от того, в котором родился Канда, поэтому, на всякий случай, он оделся максимально просто и неприметно - рубашка, брюки, ботинки и пальто. Комуи предупредил, что этот мир может быть опасен, особенно для бывшего экзорциста, утратившего связь с Чистой Силой - поэтому Канда взял с собой полуавтоматический, специально для него разработанный револьвер, стрелять из которого учился все четыре года. И охотничий нож. Но про мигающие фонари никто ему ничего не рассказывал. И про то, что в пальто здесь будет так жарко. - Вам помочь? Турист, да? - хлопает ресницами возникшая перед ним девушка с короткими зелёными волосами, ярко-красными губами и с кольцом в носу. - Я - Кристина. А вас как звать? Канда смотрит на неё с подозрением. Девчонка тоже одета странно: тяжёлая кожаная куртка, грубые ботинки на платформе, длинная чёрная юбка, полупрозрачная зелёная кофточка и замотанное пёстрым, крестьянским платком горло. Он не уверен, что здесь, в этом мире, Графа с его акума тоже нет. Что здесь нет чудищ и тварей пострашнее и похитрее. Он ни в чём не уверен, поэтому должен держать ухо в остро. А ещё у него чертовски мало времени, и если он не успеет отыскать Стручка за оставшиеся (часы на цепочке тикают в его руке, отсчитывая надежду) двадцать минут, то всё было зря. - Ищете кого-то? - Да. - Ну тогда для начала давайте уйдём с проезжей части, - качает головой Кристина, бесцеремонно хватает его за рукав и тянет в сторону. - Я сама кое-кого поджидаю, так что, знаете ли, не хотелось бы быть раздавленной, особенно вот этим жутким розовым пикапом... - Мне не нужна ничья помощь, - цедит сквозь зубы Канда. - Да бросьте. Помощь всем нужна! Оказавшись на тротуаре и резко смахнув её руку со своего пальто, Канда оглядывается по сторонам, но вместо Стручка обнаруживает на стене ближайшего кирпичного здания символ, который был изображен на одной из печатей - это портал, который откроется снова, когда время истечёт. Совсем скоро уже. Юу отворачивается, чтоб не видеть. И бессознательно пытается уйти подальше, прижимая к груди коробку с данго и прикусывая щёку изнутри. Рот наполняется кровью. На секунду это успокаивает. - Вы в Нью-Йорке проездом? - догоняет его девчонка. - Что? - Да просто интересненько стало. Судя по акценту, англичанин. Вы из тех мест, да? Значит, будет о чём поболтать с... Канде некогда болтать. Где-то глубоко в душе он всё же надеялся, что столкнётся со Стручком сразу же - наградой за годы ожидания. Но первоцветов нигде нет, а океан людей и железяк на колёсах сбивают его с толку, мешая сосредоточиться. От отчаяния он тянется к нагрудному карману, чтоб вытащить оттуда фотокарточку. Готовый совать её под нос каждому встречному, пока не найдёт Стручка, Юу уже всем своим изношенным телом чувствует, что сердце его не бьётся, а болезненно тикает. - О, а вот и он! Аллен, сюда! - машет Кристина, заметив кого-то в толпе. Услышав заветное имя, Юу, как полный придурок, смотрит на заплёванный тротуар, на чужие, мелькающие всюду ноги, на хромающую собаку с сосиской в зубах. На что угодно, только не на подошедшего к ним человека. - Привет, ну что там с тобой опять приключилось? Выкладывай, только быстро! У меня сегодня смена, и если босс узнает, что я опять филоню, не видать мне премии, как собственных ушей. Этот голос. Тёплый. Теплее, чем нагретая солнцем кора дерева. Но после оставшейся позади зимы, после холода пустой могилы, после долгих лет непроглядной мглы - это тепло обжигает самую душу. Чуть ли не до волдырей. - Случилось нечто прекрасное, так что подождёт твоя смена. Знакомься, это Ёжик. - Кристина хлопает Юу по плечу, как старого приятеля. - Ёжик, это Шут Гороховый, - и смеётся своим низким прокуренным смехом. Канда, всё ещё не решаясь взглянуть на её друга, впивается глазами в зеленоволосую девушку. - Уф, зажарилась я что-то бегать туда-сюда. Посижу в кафешке, выпью чего-нибудь охлаждающего, вы ж не против? - спустив с плеч куртку и размотав платок, вздыхает она одновременно вымотано и облегчённо. В её угольно-чёрных глазах таится хитрый древний зверь. На её горле виднеется шрам. - Ты... - Я, милый! - Ведьма... - А то ж, - обмахиваясь платком, подмигивает ему Кристина, прежде чем повернуться и уйти. - Стой, Крис, ты куда? Эй! А я?! Прежде чем перевести взгляд на кричащего ей вслед парня, Канда шумно выдыхает. Каждая мышца в его теле напряжена. Каждая клетка его организма - отдельный круг Ада. Он не помнит, когда в последний раз так сильно чего-то боялся. Он уже не помнит ничего, кроме мучительной жажды - найти потерянное когда-то. Стручок стоит на расстоянии вытянутой руки. У него рыжевато-каштановые волосы, никаких шрамов, вместо Чистой Силы - протез. А ещё ни разу за всю жизнь Канда не видел у него такого выражения лица. Он кажется ещё более напуганным, чем сам Юу. Будто увидал не странного, во все глаза рассматривающего его азиата в тёплом пальто, а Апокрифа в платье Роад Камелот. - Стручок... - Так. Погоди... погоди, стоп! Как ты меня только что назвал? - Стручок. - Что за фигня... - Ты меня знаешь? - Нет. - Ты знаешь меня, верно? - Нет же! Я-я... это шутка какая-то?? Крис тебя наняла, да? Но откуда она узнала про... я ведь никому... - Никто меня не нанимал, тупица. Я Юу Канда, бывший экзорцист Чёрного Ордена. Ребята из научного отдела помогли мне сюда попасть, используя заклинания Кросса... - Я не тупица! Я придумал Канду в своей голове! Тебя и всех твоих ребят из научного отдела вместе с чёртовым Кроссом, понял?! Юу Канда не существует! Господи, какой же бред. Это... это просто невозможно... - бормочет Стручок, отступая на шаг и, выронив из дрожащей руки блокнот, накрывает вспотевший лоб ладонью. На страницах раскрытого блокнота Канда, помимо дат, адресов и незнакомых фамилий, узнаёт себя. Узнаёт Муген. Узнаёт карандашные наброски старого здания Ордена, Тима, их общих друзей и даже цветов. - Так ты помнишь? - спрашивает Юу, делая два шага вперёд. - Помнишь, как мы сражались с акума? Помнишь Джонни, Лави, Лину? Помнишь Эдинстон? - Ха-а. Очень смешно. Нет, правда. Извини, конечно, за грубость, но ты всего лишь плод моего воображения, а я слишком молод, чтоб остаток дней провести в дурке, - закрывает глаза Стручок, упираясь спиной в стеклянную дверь высотного здания, на которой написано «выхода нет». - Да не фантазия это! Я существую. Ты тоже там был, со мной! Мы вместе сражались против Графа, вспомни! Потом... потом ты пожертвовал собой, чтоб спасти наш мир. Ты изменил ход времени, сохранил всё, что должно было быть разрушено и... - И-и? - И... - Канда сглатывает подступивший ком, снова чувствуя холод - изнутри, каждой своей косточкой. - Мы потеряли тебя. - Как? - Просто. Оказалось, что мир, которому ты изначально принадлежал и мир, в котором мы встретились - это два разных мира. Ты исчез, словно тебя никогда не было. Вот и всё. Стручок здоровой рукой касается протеза. - Там, откуда я, эта рука знатно испортила тебе жизнь, - слабо улыбается Юу, следя за судорожными движениями его пальцев. - А по-твоему, она что, мне тут жизнь не портит... - злобно бормочет Стручок, но обрывает себя на полуслове. Медленно, сквозь стиснутые зубы выдыхает. - Последствия аварии. В ней я потерял руку, отца... И память. Не помню, как жил до этого несчастного случая... Ни черта не помню. Канда робко ведёт сбитыми костяшками пальцев по его искусственным костяшкам, как по клавишам пианино, на котором так и не научился играть: - Да, Комуи предупреждал... - Комуи? Он что, тоже взаправдашний? - Ещё какой. Та ещё заноза в заднице. - Пф-ф, надо же. - Улыбка на губах возникает и тут же гаснет. - Но... если... если так, если всё это не бред... если мы с тобой и правда из разных миров, то... почему ты здесь? Канда медленно, будто во сне, тянет руку к непослушной, непривычно тёмной чёлке - Стручок не вздрагивает. Запускает пальцы в мягкие, даже здесь пахнущие конфетами волосы, очерчивает по памяти подушечкой большого пальца гладкую кожу, на которой когда-то, где-то, в какой-то другой жизни был шрам - Стручок сглатывает, но не отводит глаза. - Я так долго искал. Мне кажется, я всю жизнь только и делал, что искал. Находил - не замечал, шёл дальше, спотыкался, возвращался, терял, снова искал... - Так... ты будешь теперь жить здесь, в этом мире? - спрашивает Стручок, и в голосе его детская надежда заглушает прежнее здравомыслие, страх и неверие. Канда кивает. И сам же себя проклинает за эту слабость, жмурясь, как от удара. - Извини, - вжимаясь лбом в чужой лоб, шепчет он, словно читает предсмертную молитву. - Извини, извини, извини... Жуткий гудящий звук отвлекает их обоих от неминуемого. - Что это за шум? - спрашивает Юу, оглядываясь. - Это... самолёт? - удивлённо моргает Стручок, глядя в небо. - Он летит прямо в... о нет. Канда чувствует, как земля под его ногами начинает пружинить. Опустив глаза, он видит под подошвами своих ботинок нарисованную печать - та вспыхивает мягким, приглашающим светом. - Прости, мне надо... - отталкивает его Стручок. - Куда? - Там мои коллеги и друзья, я работаю в этой башне... у меня там... Звуки взрыва и крики людей напоминают Канде об ужасах давно забытых битв. Он хочет последовать за Стручком, хочет остановить его, хочет всё и сразу, но ноги увязают в портале, как в зыбучем песке. - Нет! - Юу отчаянно хватает его за футболку с клоуном, не позволяя убежать, ткань трещит. Он тут же впивается пальцами ему в плечи, снова впечатывая в прозрачную дверь - грубо, резко, единственной оставшейся попыткой. В спешке передаёт ему мятую коробку со сладостями, судорожно ощупывает карманы и, не найдя ничего лучше, отдаёт свои часы на цепочке. Чёртовы часы. Проклятые часы. Ненавистные часы. - Это значит, что я есть и что я буду пытаться снова! Так что не смей умирать, придурок! - Кричит он, чувствуя, как тёплый воздух сменяется кладбищенским морозом. Перед тем как вновь оказаться в могиле, последнее, что Канда видит - это страдание и ужас в серых глазах того, кого так хотел от них оградить. Говорят, дарить часы - дурная примета. - С возвращением, Юу, - с облегчением выдыхает Тидолл, опустившись на колени в снег и ласково глядя на него сверху. - Живой? - кричит подбежавший к нему Ривер. - Живо-о-о-ой! Слава небесам! Ну вылезай давай, быстро. Или тебе в этой яме понравилось? - Ты видел?! Видел его?? - нервно отрывая от своего пальто пуговицу за пуговицей, спрашивает Ло Фа. - Какой он? С ним всё нормально? Ты ведь его не спугнул, я надеюсь?! - Я дал ему слово, что вернусь, - тихо, скорее себе самому, чем кому-то, говорит Канда. Упрямо. Виновато. И это в один миг затыкает рты всем присутствующим. Всем, кто знает точно, что следующего раза не будет, потому что и этот единственный раз был на 99% случайностью. Глупым везением. Последней подачкой Мариана Кросса. Необдуманной ошибкой. - Чудесно. Теперь страдать вы будете вдвоём, - не скрывая более ни жалости, ни печали, перебирает в руках снег Комуи. - Довольно оригинальное решение проблемы, Канда, не находишь? - Это так ты называешь «посмотреть одним глазком»? Идиот, ну какой же ты идиот, - стонет Джиджи. - Ты же не обещание дал. Ты вас обоих приговорил! Три года назад, после первых семи неудачных попыток добраться до Стручка, Говард Линк написал ему одно-единственное, первое и, наверное, последнее письмо, строчку из которого Юу так отчаянно силился забыть, что, как назло, выучил наизусть. «Поражаюсь тому, сколько неприкрытого, алчного эгоизма в твоём желании отыскать Уолкера, в твоём твёрдом намерении отравить его жизнь собой, где бы он ни был. Тебе ведь даже не важно, счастлив он там, без вас всех, или нет, ведь так? Всё, чего тебе по-настоящему хочется - это быть причиной его страданий. Если бы ты был порядочным человеком и хорошим другом, то первым делом задал бы себе вопрос: обязательно ли нужно увидеть его труп, чтоб дать несчастному покой?» - Не переживай и не слушай никого! - утешает его Джонни, как добрый медбрат смертельно больного. - Не сегодня и не через год, конечно, но... когда-нибудь мы сможем повторить эксперимент. Наверное? Ведь раз получилось однажды... - Джонни, ты делаешь лишь хуже, - вздыхает Кэш, уводя мужа под локоть прочь. - Разве не видишь? В нём и так уже никакой жизни, одна сплошная надежда из глаз и ушей вместо крови сочится. Канда ничего не говорит. Он очень устал, поэтому ему нужно немного отдохнуть, чтоб потом, с новыми силами, выполнить всё задуманное. Линк круглый идиот, всегда им был и будет до конца своих дней. Эта затычка в каждой бочке так и не смогла понять самого простого: мир без Графа и акума, без Чистой Силы и Ордена не стоит и гроша, если в нём нет Стручка. Даже с грёбаными Воронами жить можно было. А без Стручка - не получается. Канда ложится прямо в холодной могиле, свернувшись калачиком, как спал когда-то в Шестой лаборатории. Снег падает хлопьями, густо оседая на ресницах - колкими кристаллами, затекая в уставшие глаза - ледяной водой. - Юу, идём, а? - жалостливо просит Тидолл откуда-то издалека. - Вылезай. Слышишь, сынок? Он не слышит. Ему снится. Как же хорошо, что всё это ему лишь снится. * * * Проснувшись, он видит на месте Стручка лишь банку с прахом голема, и, даже не умывшись, стремительно вбегает в столовую, крепко сжимая Муген в побелевших пальцах. Солнце бьёт во все окна. Стручок набивает пузо, как перед Всемирным потопом, Ворона заботливо обхаживает его, как ведьма из Пряничного домика, Джонни наслаждается домашней обстановкой и горячим какао. Генерал, бодро напевая себе под нос арию Хосе из «Кармен», жарит что-то на кухне. Юу надеется, что в ванной он скрывается до того, как все успевают разглядеть панику, исказившую его лицо.