Flower boy

- Опять эта дурочка всю ночь не спала, готовила своему рыцарю печального образа данго… - Громко вздыхает на экране видеомонитора высокий, спортивного телосложения парень. Кажется, его зовут Рикей и, кажется, он недалеко ушёл от критикуемой им девчонки, до этого минут пять вздыхая ещё горше по Линали. - Не, ну… может, у неё план? Закормить его так, чтоб он в двери не пролазил? Тогда-то Уолкер точно от неё никуда не денется, - рассуждает его невысокий собеседник с постным лицом. - Да я всё понимаю, но скажи мне, Шифу, каким таким неведомым образом теперь все наши вычислительные приборы в рисовой муке?! Разведение суринамских мукоедов на рабочем месте как-то поможет ей захомутать Уолкера?? - Может, она их выдрессирует и, едва заслышав команду, они будут послушно приносить ей в любое время дня и ночи Уолкера в своих маленьких, но очень крепких ротовых аппаратиках. - Как тапки? - Как тапки. - Коллега, а в этом есть резон... - Они в курсе, что их снимают? - спрашивает Юу, кивнув в сторону гигантского монитора на стене кабинета начальника. - Кто? Эти? - отрываясь от документов, моргает Бак Чан. - А, не обращай внимание. Мне, если честно, иногда кажется, что они специально ищут, где камеры, прежде чем начать перемывать всем кости. Это, вроде как, добавляет их жалкой лаборантской жизни остроту. Я через их бубнёж все последние новости узнаю - причём раньше, чем из объявлений и газет. Такими темпами Канда скоро будет в курсе личной жизни каждого сотрудника научного отдела. Глава Азиатского подразделения более не несёт ответственности за Второго экзорциста, но Юу приходит сюда время от времени, с тех пор как начали использовать Ковчег, - и нет, не ради соблюдения регламента. Он приходит сюда в память об Эдгаре Чане, бродившем с ним когда-то по холодным подземным лабиринтам с ржавым фонарём в руке и рассказывавшем всякие небылицы. Тем самым отвлекая от последствий очередной мучительной синхронизации с Чистой Силой. Это, конечно же, не помогало - перед глазами всё плыло, в ушах шумело, и сказки его удавалось слушать лишь урывками, отчего все они обретали какой-то иной, более глубинный смысл: «…и тут злой серый волк ворвался в избушку! Проглотил бабушку, да так быстро, что та даже пикнуть не успела! Затем, довольный собой, примерил её кружевной чепец и…» «…хрустальный башмачок, а он - и впору! Принц, не веря своему счастью, тут же объявил о свадьбе…» «… но, правда, за возможность ходить и видеть ненаглядного принца пришлось отдать ведьме голос и постоянно терпеть страшную, колющую боль…» «...и жили они счастливо, и умерли в один день...» И если даже в этих обрывках, в непонятной каше из героев, злодеев и их мотивов можно было, при желании, отыскать рациональное зерно, то смысла приходить сюда - в это место, к сыну покойного, - вообще никакого нет, но. Пока Бак сверяет последние данные о размерах татуировки с прошлогодними, встревоженно изучает динамику заживления ран, что-то там бормочет себе под нос и хмурит светлые отцовские брови, Юу безразлично смотрит на монитор и пытается представить, каких размеров должны быть данго, чтоб Стручок перестал хотеть жрать. Хотя бы на время. Если она не конченная дура, то должна понимать, что одними сладостями тут не отделаешься. Здесь нужен долгосрочный план с чётким расписанием и подробными расчётами - сколько, куда и в каких количествах нужно складывать, чтоб в доме всегда была еда. Больная фантазия рисует очередной книжный сюжет про тяготы любви: вот мелкая писклявая Ло Фа в предутренней мгле решительно крепит к палубе своего судна, лаконично наречённого «Любимый милый драгоценный Алленёнок<333», гарпунную пушку, поправляя запотевшие от холода очки. Вот она выходит в открытое бушующее море. Вот в пенистой воде на шестые сутки замечает спину синего кита. Вернётся на берег она с двумя-тремя тушами и парой кракенов в придачу. Запечёт их в гигантской, спроектированной Комуи духовке, и, с трудом разгибая застуженную, натруженную спину, наконец угостит ими любовь всей своей жизни. И не будет в тот момент никого счастливей на всём белом свете, ведь этой жратвы хватит аж на целых два дня их семейной идиллии. Канде почти жаль бедняжку. К сожалению, после возвращения из Ковчега он и сам немного подрасслабился: начал давать мальчишке советы касательно владения мечом, о которых тот даже не просил, взял на заметку его собственные грязные приёмчики, стал чаще перебрасываться с ним обычными, ни к чему не обязывающими фразами, - как с Лави, как с коллегой по осточертевшей работе, как с пацаном, с которым плечом к плечу сражался насмерть ради спасения других. Как с неизбежностью, которую оказалось легче принять, чем бороться с ней. В конце концов, он ведь и правда умудрился не сдохнуть спустя месяц после прибытия в Чёрный Орден. Стоило отдать должное хотя бы его живучести. Да и в бою с ним на удивление легко - мелкий всегда чует, где ему надо быть, в какой момент и куда бить, словно вражеская территория и опасность превращают их с Кандой в продолжение друг друга; в один обоюдоострый двуручный меч. Юу морщится от собственных сравнений. И снова переводит всё своё внимание на экран: на появившуюся среди болтливых коллег лаборантку с косами. Главную героиню любовно-приключенческого романа в мягкой обложке. Ну, в бою-то от Стручка, как бы ни фыркал на него Канда, толк есть - и это объективный, основанный на опыте и наблюдении вывод. Другое дело... - ...влюбиться в Уолкера - это ж надо, а! - сочувственно качает головой Бак, уронив папки с документами на стол и потирая пальцами уставшие веки. - Всё равно что пытаться ухаживать за девой, чей сумасшедший брат... - он осекается, испуганно округлив глаза. Будто только сейчас вспомнил, что это не Фоу с ним в одной комнате сидит. - Кофе будешь? Канда не хочет кофе, но кивает раньше, чем это осознаёт. - О чём сплетничаем, мальчики? - помянешь чёрта, вот и он. - Малыш, выплюнь каку. Бак много чего не умеет, но кофе он не умеет варить с особым желанием навредить всему роду человеческому. С тем же успехом можно разводить в воде крем для обуви. Фоу выходит из стены и, как кошка, садится на край стола, быстро пробегая глазами по строчкам отчётов. Наглая улыбка на её губах чуть тускнеет - видимо, дела у его печати и правда так себе. Вместо того, чтобы думать о том, сколько примерно ему ещё осталось, он смотрит на стража и думает - какому именно извращенцу из семейства Чан пришла в голову мысль наделить этого искусственно созданного с помощью магии гуманоида способностью таить в глазах печаль? А, может, она сама этой дряни у людей понабралась? Как вредных, пагубных привычек. Чего только не сделаешь ради «принца ненаглядного». - Никак нельзя без оскорблений, да? И не сплетничаем мы! Я рассуждаю! О Ло Фа и её подсознательных тенденциях к саморазрушению. Не нужно быть проницательным гением, как я, чтоб понимать - даже повзрослев, несмотря на показушную мягкость и ласковость, Уолкер, как и - прости Господи! - Кросс, вряд ли будет хорошим вариантом для каких-либо серьёзных отношений. - А ну-ка напомни мне, живо! Когда это ты успел стать экспертом в отношениях? А, Дурак-Бак? - С тех самых пор, как ты начала меня изводить по поводу и без! Знаешь, сколько книг по поведенческой психологии я проглотил, чтоб разобраться в причинах твоего вопиющего неуважения?! - Если ни в одной из них не было крупными буквами написано: «Потому что Бак Чан дурилка картонная», значит, этими книжками можно смело подтереться. И пока эти двое переругиваются, Канда брезгливо взбалтывает остатки кофе в чашке, мысленно - с той же брезгливостью - соглашаясь с Баком. Ло Фа предстояло сделать для себя непростое открытие: попробуй-ка построить любовь с тем, кто причиняет всем добро и тут же убегает в поисках новых «жертв», новых причин жить. Всё равно что влюбиться в столп света, который тебя никогда не согреет. Или в видение из прошлой жизни, даже имя которого не знаешь... Как вариант, она, конечно, может начать влезать в долги и отправлять счета Стручку. Но Юу скорее видел её в роли капитана Ахава из так и не дочитанного им «Моби Дика», чем за игорным столом. Эта, наверное, охотилась бы и на левиафанов, если бы потребовалось. Все эти учёные, фанатеющие по своей работе, в обычной жизни запросто могли бы быть серийными маньяками. Каждый из них, даже самый безобидный на вид, однажды мог проснуться и, спрятав в рукаве скальпель, отправиться потрошить людей, - наверное, психопат Комуи правильно делает, что не даёт продыху ни себе, ни им. Уж он-то знает. От них можно ждать всего. Но любопытному мальчишке внутри Канды интересно другое: даже являясь сумасшедшим учёным, не видящим для себя никаких препятствий, - возможно ли вообще любить того, кто, спасая, всё время будто крадёт у тебя что-то важное, как ловкий шулер? Или обрекает на жизнь, полную страданий, как женщина из его (точно ведь его?) воспоминаний. Юу хочет довести эту мысль до ума, чтоб больше она к нему не липла, но не выходит - голова будто ватой забита и на языке вяжет. Словно ему снова девять и его мутит после неудачной синхронизации. Даже мерзкий кофе не помогает. Всё же здешние толстые стены и воздух плохо на него влияют. Он уйдёт через несколько минут, так и не замеченный распалёнными бессмысленной ссорой Баком и Фоу (в стену аккурат рядом с дверью дротиком втыкается письменный стол). И не будет вспоминать о девчонке с дурацкими косичками из Азиатского подразделения до тех пор, пока Аллена Уолкера официально не объявят врагом Ордена и всего человечества. Не понимая причин, Канда очень хочет в этот роковой момент увидеть именно её реакцию на фразу: «Если он пробудится, пожалуйста, убейте меня». О причинах, по которым он сам не смотрит на произносящего эти слова Стручка, ему думать не хочется. * * * Но «капитан Ахав в юбке» спустя время сама припирается* в Европейское, разыскивая - ну конечно же, - Стручка. - Ох-хо-хо, значит, Аллена ищешь, н-да? Прям ради него все дела бросила и сюда прибежала, н-да-а? А Бак знает? - многозначительно вскинув брови, расплывается в мерзкой улыбке Джиджи. Одновременно затягивая ремни-фиксаторы на угодившем в их с Робом и Книгочеем ловушку Канде. - Этот парень довольно популярен, - с грустной ухмылкой вторит ему Книгочей. - В каком это смысле?! - выдаёт себя с потрохами до этого смущённо молчавшая девчонка. И связанный по рукам и ногам в целях получения нужной формулы для роста волос (срочно понадобившейся лысеющему книгочею, не подозревающему о привычке Лави выдёргивать волосы из его башки каждое утро), Канда, вопреки своему положению, наконец с садистским наслаждением смотрит в упор на меняющуюся в лице Ло Фа. На морально подавленную Ло Фа, слушающую историю безжалостного Книгочея о поцелуе её возлюбленного экзорциста и девчонки-Ноя. Как стервятник, осматривающий раны ещё живой, но уже обречённой на мучительную смерть добычи, Юу изучает новую оправу её очков, более изящную; разглядывает её новую причёску: два волнистых хвостика и блестящие заколки в виде - о, да вы только посмотрите на это - белоснежных цветов; он прищуривается и даже замечает совсем слегка подкрашенные ресницы. За ширмой слышен звон разбитых колб, придушенный вскрик Джонни, зловещий цокот каблуков Бриджит Фэй и глухой, утяжелённый австралийским акцентом мат Ривера, - может, именно с таким звуком разбиваются сердца глупых девочек из научного отдела? Милостиво предоставленные подробности поцелуя и рассуждения на тему характера взаимоотношений между Стручком и Роад Камелот заставляют её лицо, и без того полное ужаса и отчаяния, побелеть в тон седым патлам любимого. Что, конечно же, добавляет их паре шарма - такие два голубя, хоть в гроб клади. «Ну», - злорадствует Канда, - «давай, очкастая. Попробуй-ка прокорми теперь рыцаря, шулера и ноево чудовище - всех за один раз». Киты в море закончатся раньше, реки высохнут, леса превратятся в пустыри, прежде чем эта трёхголовая тварь нажрётся. У Ло Фа на глазах выступают слёзы. Вот-вот разревётся. «И поделом», - думает Канда. - «Нечего втюриваться в кого попало». Налюбовавшись всласть, он в конце концов рвёт на себе путы, прерывая тем самым уже теперь совершенно неуместные воспоминания Джиджи об их с ним первом «поцелуе», и прицельно раздаёт всем виновникам своего пленения крепких тумаков. Но этого всё равно мало. Злость извивается и колотится в нём, как змея, запечатанная в раскалённом кувшине. Поэтому он идёт в тренировочный зал - сорвать гнев на чём-то, что потом не придётся хоронить. Но вместо этого, замерев на входе, некоторое время стоит и тупо смотрит наверх: там, под потолком, висит Стручок. Белые ленты Коронованного клоуна обвивают деревянные балки и его тонкое тело. Лица не видно. Одетый в маску, он качается медленно - как воздушный гимнаст, которого подстрелили. Или как придворный скоморох, которого наконец-то повесили за особенно неудачную шутку. Его хочется снять, как ёлочную игрушку. И догрызть до костного мозга. До той червоточины, которая обернётся Алмой и, улыбаясь сквозь слёзы и сопли, скажет: «Я убил их, Юу. Понимаешь, так надо» или «Умри, Юу». Акума он жалеет, с волшебными големами-шпионами возится, как с живыми людьми, падших предателей спасает, с ноями сосётся, грёбаным Ковчегом управляет, - такому уроду здесь не место. Такие здесь, как бы крепко они ни цеплялись за стены, долго не живут. Только не в этом месте. Канда знал это с самого начала - почувствовал, едва взглянув в ту ночь на новичка. Потому что только так этот гнилой мир и работает. Потому что не родился ещё тот кидала, который смог бы поменять правила изначально нечестной игры. Более идеального момента для того, чтоб метнуть в него гарпун, и придумать нельзя. Канда сжимает в кулак пальцы, тянущиеся к оплетённой кроваво-алой тесьмой рукояти Мугена. - Уолкер, если вы сейчас же не слезете оттуда и не заполните оставшиеся документы, я буду жаловаться в Центр. - Грозно чеканит каждое слово надзиратель, приставленный к Стручку самим Рувилье, стоя прямо под ним и тряся толстенной кипой бумаг. Канда его почему-то сразу и не заметил. - Я потребую выдать Джерри официальный запрет на изготовление всех ваших любимых сладостей. Всех, я повторяю! А я их записал, между прочим! В алфавитном порядке. Вот, они у меня тут, в блокноте, полюбуйтесь. Прямо этим списком и отправлю на подпись… Маска слезает с заспанного мальчишеского лица, бледные искусанные губы расползаются в полутревожной-полуозорной улыбке. Шут недобитый. - Чё ты чуть что, так сразу угрожаешь? - лукаво интересуется он, спрыгивая на пол. - Давай тогда так: ты меня ловишь в течение получаса, и я всё-всё заполняю, начиная с документов из Ватикана и заканчивая этими твоими скучными кроссвордами. А если нет, то - ну, на нет и суда нет, по рукам? - Не переоценивайте свои интеллектуальные возможности, замахиваясь на мои кроссворды. И к тому же, Уолкер, напоминаю, я вам не нянька… - цедит сквозь зубы инспектор, морально уже, судя по охотничьей стойке, готовясь ближайшие полчаса бегать, искать, догонять и хватать. Со спины к нему шаровой молнией подлетает Тимкампи и, зубищами вырвав документы из рук, разбрасывает их во все стороны под возмущённые крики. - Молодец, Тим! С дорог-и-и-и! - весело бросает Стручок, пробегая мимо всё так же стоящего истуканом в дверях Канды. - А ну-ка стойте! - проносится следом красный как помидор Говард Линк. Когда шелест разлетевшихся по всему залу бумаг и раздражающе громкий топот их ног стихают, тут же слышатся не менее раздражающие робкие шаги. Это заплаканная дурища Ло Фа, мерцая заколками и слезами, настойчиво крадётся в поисках своего несчастья. Канда разворачивается и уходит прочь. Сегодня он будет тренироваться на свежем воздухе. И завтра тоже. И, наверное, весь следующий месяц. Но раньше, чем через месяц, его планы, привычки и ежедневное расписание рушатся, как разрушилась когда-то и его первая дружба. Как разрушается Североамериканское подразделение и личность Стручка, проткнутого Мугеном насквозь. Как рушится смысл всей его жизни, к которому он так упорно шёл по дороге, устланной цветами лотоса. * * * Меньше, чем через месяц, бережно положив Алму на песок, абсолютно седой Канда снова сидит в заброшенном каменном зале с широкими сводами и колоннами. И снова напряжённо смотрит наверх, на рассыпающиеся врата Ковчега. В тщетном ожидании, что вот-вот знакомая до боли в грудной клетке башка высунется из оставшихся фрагментов и, крикнув «Па-а-аста-а-арани-и-ись!», сиганёт вниз. Из фрагментов, которых всё меньше и меньше. Скоро даже рука не пролезет. Он сидит так до тех пор, пока Алма не вздыхает и не говорит горькое, жалостливое: - Бедняжка. Про Стручка ли? - Тот мальчик - Ной, - зачем-то считает он нужным предупредить. Таким тоном, каким мог бы сказать: «Опять ты влип по самые уши, глупый Юу». * * * Прощаясь с одним, в ту ночь Канда неожиданно для себя прощается сразу со всеми - и в первую очередь с самим собой. С той важной частью себя, которая все эти годы толкала его в спину, не позволяя забыть, запрещая ныть и сдаваться. С той частью себя, которая, в отличие от него, слепца и глупца, всегда знала и имя, и дорогу к Ней. И всё тело, до самых костей, пробирает холод, будто его вновь столкнули в ледяные воды коллектора. - Я люблю тебя, Юу… Это говоришь ты, Алма? Ты говоришь это мне? Или это память мёртвой обращается к памяти мертвеца, а мы с тобой всего лишь потрескавшиеся использованные сосуды? Канда сидит с рассыпающимся трупом лучшего друга, с поломанной игрушкой Тысячелетнего Графа и - с призраком любимой в руках, боясь сойти с ума раньше, чем сдохнуть. И в этом нетерпеливом ожидании смерти то и дело приходится отмахиваться от надоедливых, как комарьё, мыслей и звуков. Они жрут его, пьют его кровь, жужжат прямо над ухом: жжжжживооойЙй-жжживоЙйй-жИиивввооой-жжжжиииивииии-жЖжжжжЖииивиииии-жжжжжжииииивввиии. Ему то и дело слышатся предсмертные хрипы больного старика, шорох шестерёнок в кукольном теле, несущий околесицу - ещё детский, надломленный, - голос Стручка. «Тогда я стану жертвой». «От чего ты бежишь?!» «Почему… у тебя такое… лицо?» Да иди ты в жопу, думает Канда, жмурясь до боли и жёлтых пятен перед глазами. * * * Жаль, что Алма так и не смог утащить его когтистой лапой прямиком в Ад. Жаль, что противоестественное желание вернуться в проклятый Орден оказалось не менее сильным, чем желание сбежать из него навсегда и безоглядно. Гузол, кажется, был шестым по счёту ребёнком, которого встретила Лала в этом странном, похожем на цирковой шатёр, городе. Шесть - число прокажённых и живчиков, смиренно думает Юу, пока в ушах звучит колыбельная, которую давно уже никто не поёт. * * * Через несколько месяцев, вопреки обретённой свободе, вопреки здравому смыслу, собственным убеждениям, вопреки ненависти, впитанной им с чужой кровью, он вновь столкнётся со смешной, нелепой девчонкой из научного отдела - в катакомбах, из которых когда-то вылез, заплатив за это всем, что у него было. Какая ирония - они оба пришли проститься с одним и тем же стариком. «Может», - как-то уж очень невесело думает Канда, - «нам с ней даже было бы о чём поболтать». Быстро утерев слёзы, она провожает его молчаливым внимательным взглядом, о который, если на тебе висит определённый груз, можно споткнуться, упасть и оказаться придавленным насмерть. Но Канда идёт по сырым, родным коридорам Азиатского подразделения Чёрного Ордена синхронизироваться с Чистой Силой - и на этот раз по собственной, наконец обретённой им воле, - так легко и уверенно, как никогда и никуда не шёл прежде. Быть может, он всё же сошёл с ума. Или сдох, и вместе с Матилом провалился-таки в дантовский Ад. А может, с той же блаженной лёгкостью, выспавшись в трюме, пророк Иона попросил моряков бросить его в море.